Текст книги "Непокорëнные (СИ)"

Автор книги: AnnaTim

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 43 страниц)

На запыленных стеллажах – книги, старые, бумажные, переплетенные, каких сейчас уже почти не найти. Не то, что бы так уж много, но достаточно, пара длинных рядов на полках. По крайней мере, столько разом ей нигде, кроме хранилища школьной библиотеки, где она, уже теперь, будучи преподавателем, бывала пару-тройку раз, девушке видеть не доводилось. Ия завороженно вгляделась в названия на старых, замусоленных корешках: “Молитвы и гимны Великой Империи”, “Гимны. Слово Хвалы”, “О трех храбрых” том второй (без первого), “По воспитанию достойного Среднего”, “С честью во взрослую жизнь: юношеское пособие для подготовки к Посвящению”, “Устав Великой Империи”… Взгляд девушки задержался на последнем названии: чудеса, да и только! Вот уж что ей действительно всегда хотелось прочесть… Просто так, узнать насколько оно отличается на самом деле от тех “уставных правил”, на которые все ссылаются, а в глаза никто и не видел. Хотя, говорят, «Устав» тоже в двух редакциях есть: для Средних и для Высоких, уж последний-то точно никак не найти… Да, здесь Ия тоже, как и во всем прочем в общем-то, была уверена, что всё – ложь, что не так всё, как представляется Высокими, не так, как безмозгло принимают на веру Средние массы… Даже интересно, что здесь делает эта книга – запрещенной она, конечно, едва ли считалась для Средних, всё-таки, главный Закон Империи, как ни крути, но и заполучить Устав просто так, почитать, казалось совершенно абсурдным для адекватного взрослого человека, тем более, что прочие книги явно направлены были на воспитание духа Империи в подростках-школьниках. Девушка взглянула на часы и, убедившись, что у нее еще есть немного времени в запасе, начала читать – прямо так, стоя, чтобы ни обо что не запачкать платья, жадно глотая слова, и только спустя не менее получаса спохватилась, словно неожиданно вынырнув из-под воды, что пора бы уже думать о возвращении. Да, домой её, конечно, не понесешь… Что ж, значит, будет повод вернуться? Ия спешно втиснула Устав назад на полку и направилась к выходу, сжимая в холодной и грязной ладони два ключа, когда поняла внезапно, что едва заметно, словно бы тайком, сдерживает коснувшуюся губ улыбку, и не на шутку испугалась самой себя.

***

Время было уже послеобеденное, когда Алексис вышел из Академии и стремительно направился вниз по ступеням к припаркованному недалеко от высокого крыльца черному автомобилю, но, едва успев открыть дверцу, услышал звуки знакомого голоса, окликнувшего его издалека.

– Брант! Брант, стой, не игнорируй меня, – Даниел одним широким шагом преодолел последние три ступени, оказываясь возле машины Алексиса и, недолго церемонясь, уже открывая дверку, – подбрось, а? Мне всё никак эту проклятую подвеску не сделают, представляешь? – Устало выдохнул он.

– Так давно надо было устроить им разнос по полной программе, чтоб неповадно было, – холодно ответил тот, опускаясь за руль, – тоже мне техники… В конце концов, ты же им деньги не за просто так платил. И вообще, Оурман, тебе идти несчастных десять минут, не ленись.

– А ехать – четыре, – пожал плечами Оурман, как всегда с деланной невинностью хлопая глазами, – а время, как ты знаешь, – деньги. Давай, сам не ленись, тебе для меня объехать всего один лишний квартал. – Молодой человек в своей неизменно суетливой манере чуть неловко опустился на темное пассажирское сиденье подле Алексиса и, захлопнув дверь, пригладил ладонью как всегда непослушные кудри, едва уловимо отливающие рыжиной в горячих лучах летнего солнца. – Ну что, как оно?

– Даниел, у нас финансирование вообще планируется в этом году? – Вопросом на вопрос ответил молодой человек, аккуратно выворачивая на проезжую часть. – Даже учеба уже началась, а никто ничего по-прежнему не знает. Нормально так… Ладно еще форма, а остальное? Вы смотрели когда-нибудь среднестатистические доходы их семей? Братья Драй – с родителями вчетвером – живут на сто десять тысяч крон в год. Сравнил, да? У меня – и у тебя, если доход Ангелы не брать в расчет, – столько на одного выходит – и уж, прости меня, никак не на целый год.

– Они же Средние, сравнил тоже… Брант, ну ты прям мамаша-наседка, до всего-то тебе есть дело.

– Конечно, есть, это моя работа. Мне что, тоже в кабинете запереться и торчать в электронных базах круглые сутки? Даниел, как прикажешь проводить занятия, когда на дворе июль, а им даже учебные планшеты еще не выдали? В общежитиях ремонт во всю, про заселение никто слыхом не слыхивал… Прости меня, но они нам нужны, и ты прекрасно это знаешь. Даже если не хочешь возиться лишний раз. Ясное дело, тебе своего одного спиногрыза хватает, но ты мастер, так что изволь мириться с Уставом. – Добавил он по-прежнему холодно, едва не фыркнув, потом чуть смягчился устало. – Сколько ему уже, кстати, Карролу?

– Семь в августе стукнет, – кивнул Оурман безмятежно, словно произнесенная только что гневная тирада не имела к нему вообще ни малейшего отношения, – полдетства позади… Ты от темы всё равно не уходи. Как первый день-то?

Алексис, казалось, на миг задумался, не отрывая пристального взгляда от дороги, хотя вся поза его при этом выражала полную расслабленность – насколько, разумеется, то возможно за рулем.

– Ивлич молчит, как воды в рот набрал. Изредка вопросы задает, но сам никогда не отвечает. Прикидывается тенью, сливается с партой, и очень чутко стреляет глазами по сторонам, – ответил он, наконец, с глубокой задумчивостью в голосе, плавно сворачивая направо, – братья все время переглядываются, словно мысли друг друга читают. Уж без слов точно друг друга понимают, не удивлюсь, если и жестами тоже. Их надо попробовать как-нибудь разделить, слышишь? – Он бросил короткий взгляд на товарища и вернулся к дороге. – Двое как одно целое – это тоже неплохо, но надо знать, представляют ли они из себя хоть что-то по отдельности. Ну, «2 в 1» – это твоя сфера, тут я не вмешиваюсь. Артур Рот молчит, как Ивлич, только по сторонам не смотрит. Рот меня пытается взглядом не то просверлить, не то загипнотизировать, – в голосе Алексиса послышалась чуть уловимая насмешка, и едва ли веселая, – и что-то мне подсказывает, что знает он многим больше, чем ему положено… Или как минимум пытается произвести такое впечатление – теоретически, и то, и другое, вполне возможно, время покажет.

Он замолчал на несколько секунд, замечая краем глаза, как Даниел медленно и задумчиво кивает – соглашаясь не то с озвученными мыслями Алексиса, не то со своими собственными, потом продолжил:

– Колин самый… открытый. Заваливает вопросами после каждой фразы и сам не боится высказываться. То ли он дальше всех пойдет, то ли быстренько… выпадет, но скорее, первое. Язык у него, короче, хорошо подвешен, если только, конечно, лишнего мелить не начнет. Он мне, знаешь, тебя в твои двадцать напоминает, шустрый не в меру. – Подвел итог Мастер, замолкая. Спутник посмотрел на него выжидающе:

–…Вайнке?

Лицо того ничуть не изменилось, только пальцы на руле чуть заметно шевельнулись.

– Вайнке… – Алексис поджал губы, поняв внезапно, что не знает, как ответить Оурману на этот простой вопрос. Потому что весь день, все три часа, смотреть на мальчишку было отчего-то до жути сложно, будто, если взглянешь – то уже не оторвешь взгляда. А не смотреть – и того сложнее… Потому что тот глядел всё больше в окно, словно весь был где-то там, в своих мыслях, в небе за стеклом, а когда не в окно – то прямо в глаза, своими, пронзительными и до мрачности серьезными, словно вопрошающими о чем-то, только ему самому понятном, очень взрослыми…

– Алексис… – начал Даниел серьезно и задумчиво, прерывая эти странные мысли, хлынувшие в голову молодого человека за рулем. – Ты не имеешь на это права. Никто не имеет. И я не буду тебя прикрывать.

– О чем ты?

– Ты прекрасно знаешь, о чем я. – Голос Даниела вдруг оказался в равной мере мягким и обжигающе ледяным. – Не прикидывайся идиотом. Просто имей в виду – Я. Не буду. Тебя. Прикрывать.

Вот уж точно, как он, Алексис, сам сегодня сказал мальчишкам: «На старших курсах глупости спрашивать будет куда сложнее». О чем этот парень толкует вообще?.. Молодой человек не позволил крайнему замешательству отразиться на своем лице, хотя внутри него что-то словно мучительно похолодело.

– Даниел, я…

– Брант. – Тот оборвал его резко и напряженно, поворачиваясь, наконец, лицом и явно ища встречи с глазами собеседника. – Если я замечу между тобой и мальчишкой хоть какие-то чувства, ты знаешь, что я сделаю.

Вывернув руль, Алексис резко вжал педаль тормоза, рывком останавливая машину на обочине – как оказалось, почти против самого дома Оурмана.

– Что ты сказал? – Мастер посмотрел в глаза напарнику таким взглядом, какого тот не видел прежде никогда – прожигающим насквозь, разъедающим изнутри. Даниел открыл дверцу и неторопливо вылез из автомобиля на улицу, затем склонился, заглядывая в салон.

– Я сказал, Брант, что ты либо снова включаешь мозги и остаешься в игре, либо ломаешь две жизни. Время пошло.

Даниел с аккуратным щелчком закрыл дверь и, не обернувшись, широким шагом направился в сторону жилого массива.

Алексис долго еще не мог справиться с ощущением, будто чан обжигающего кипятка вылили на его голову. Быть может, даже так же долго, как в тот день, когда первый – и единственный – раз в своей жизни пустил из отцовского пистолета пулю в лицо живому человеку. Только вот в этот раз ощущение было обратное – будто целую обойму только что разрядили в него самого. Какого проклятого дикого происходит в этом больном мире? Сжав губами сигарету и щелкнув заслонкой зажигалки, молодой человек заметил внезапно, что пальцы его едва уловимо дрожат.

Какого… Что ты несешь, Даниел?.. Какие чувства?.. Или же всё это…

Кажется, целый мир, тщательно строимый на протяжении двадцати лет, имел твердое намерение за один короткий миг с грохотом рухнуть, рассыпавшись на куски.

========== Глава 8,5 ==========

То, что происходило с напарником, Мастеру Даниелу Оурману определенно не нравилось и не нравилось в первую очередь по той причине, что сам он затруднялся сказать хоть сколько-то конкретно, что именно с тем творится. Да и проявлялось это только в те редкие минуты, когда Брант, вечно холодный, собранный и немногословный, давал себе чуть-чуть расслабиться, развязать этот внутренний узел и выдохнуть. Наверное, именно из-за этого Даниел отлично понимал, что напарник доверяет ему, как, быть может, не доверяет никому другому, и был готов гордиться этим, потому что слишком хорошо знал, как непросто заслужить доверие, а тем более уважение этого человека. Гордиться Даниел был готов еще и тем, что никто другой, наверное, не знает характера и мыслей Алексиса Бранта так хорошо, как он, работая с ним «на одной волне». Только вот на этот раз все перечисленное стало куда больше поводом для беспокойства, слишком уж непростой выбор вставал перед Оурманом из-за всех этих странных догадок.

Что-то происходило, и происходило что-то решительно нехорошее. Касалось оно исключительно Бранта, так разве ему, Даниелу, должно быть дело?.. Ему было дело. Что-то было с мальчишками в этом наборе такое, чего никогда прежде ни с кем не бывало, но что? Смутная тревога не давала молодому человеку покоя с самой первой поездки в Средний Сектор в ушедшем мае – сперва он списывал свое настроение на усталость и извечную нервозность последнего весеннего месяца, когда нужно успеть подготовить и принять экзамены, съездить на репетицию построений, найти новых кадетов и оформить все документы на всех и за всё. Голова, по правде сказать, шла кругом, но деваться было особенно некуда. Хотя, что уж там, лето всегда было сложным периодом, когда постепенно становилось ясно, чего от кого из новичков-первокурсников стоит ожидать. И в каждом из наборов, которые они прошли бок о бок с Алексисом, ребята были самые разные: совершенно выдающиеся, как Ноэл и Йен два года назад и бесполезно-беспомощные как Кайн или Лео, но никто из них, даже самые слабые, никогда не поднимали в нем такой волны беспокойства как эти, в особенности Колин и Пан.

Ощущение это не покидало Мастера уже не первый день, и последний звонок Алексиса, раздавшийся во время их с мальчишками небольшого собрания в Доме Управления на следующий после Посвящения день, лишь усугубил это состояние: о ком из них он так печется и почему? Словно кто-то из них особенный, но сам он никак не может уловить, кто и, главное, почему, только однозначно понимает, что не Артур Рот и не близнецы Драй. Колин Кое? Нет, тут уже скорее его самого, Даниела, интересует Колин – потому он его и выбрал. Но про Кое и про Ивлича Алексис говорит чаще всех, пусть и не особенно лестно, про Вайнке же не говорит ничего. Что из этого важнее? Кое, конечно, трепло, но это может прийтись и на руку, если правильно его наставить, а вот Вайнке казался молодому человеку не более чем несдержанным мальчишкой, благослови Империя, чтоб не неблагонадежным, из-за воспитания которого Алексис еще хлебнет проблем.

«Что же с тобой происходит, Брант, что в твоих мозгах? Ну и головоломку ты мне задал. Мы столько лет знакомы, а я ни разу не видел тебя таким… И рассеянным, и сосредоточенным одновременно, словно ты должен принять решение, стоять ли миру еще немного или же рухнуть навсегда прямо сейчас».

По счастливому стечению обстоятельств, именно в эти дни супруга Даниела Оурмана Ангела внезапно заявила, что ей требуется отдых от шума и жары улиц, от которых у нее раскалывается голова, и, забрав сына и вторую (ныне единственную рабочую) машину, уехала в загородный дом своих родителей в бессрочный отпуск. Что ж, так, наверное, всем будет лучше: отдохнет в тишине и, может, согласится, наконец, на второго сына ближе к осени. Однако вместо отдыха, пользуясь внезапной свободой от семьи, Даниел окончательно погрузился в работу. Общие досье, зачитанные до наизусть еще в первую неделю до и после Обряда, ничего не давали, заставляя энергичного мастера копнуть глубже и поднять материалы внедренных, так или иначе присутствовавших в жизни мальчишек: наблюдателями на уроках, комендантами ВПЖ, а так же отчеты Молодежных Дружин Нравственности. Поиск информации во внерабочее время молодого человека немало утомил, особенно подписание целого вороха прошений на доступ к подобного рода данным и их рассылка на несколько десятков адресов. Результат же – скупой, хоть и небезынтересный, – показался ему в итоге едва ли стоившим затраченных усилий: всё, что удалось узнать сверх общего, уместилось бы на полутора листах, которые оказались в его руках в первый учебный день – первый день июля.

Вайнке, Пан

(На фото – обыкновенный мальчишка, не красивый и не страшный, худощавый, с еще по-детски мягкими чертами лица; прямые волосы соломенного цвета чуть взъерошены, серовато-зеленые, в цвет школьной формы глаза смотрят прямо в объектив.)

Возраст: 14 лет (д.р. 30.12)

Рост: 180 см.

Вес: 57 кг.

Образование: с.ш. №2 пятого кв. С.С.

Средний балл: 6.7

Родители: Икаб Вайнке (31 год) столяр, мебельное произв-во. Майя Вайнке (30 лет) продавец, пищевая продукция.

Братья, сёстры: нет.

Примечания по учебному процессу: леность и отсутствие интереса к учебному процессу.

Примечания по общению в коллективе: Замкнутость. В конфликтной ситуации вздорен и язвителен, однако умеет сохранять внешнее хладнокровие. На провокации не поддается. Всплесков эмоциональной нестабильности за последние три года зафиксировано не было. Применение физической силы исключительно в целях защиты – как себя, так и других, в роли агрессора замечен не был.

Примечания по работе: Работает на ограниченных условиях в службе ремонта (телесервис «Пиксель+») помощником техника. Заработная плата 3500-4000 кронмес.

Примечания по быту: За нарушением комендантского часа замечен не был. В семье обстановка благоприятная. Для своего возраста и статуса чистоплотен. Данных о курении нет.

Примечания по здоровью: врожденная миопия (4.25 диоптрий). Излечен в возрасте 11 лет 8 мес.

Кое, Колин

(На фото симпатичный парнишка с острыми скулами и резкими чертами лица, зеленовато-карие глаза смотрят серьезно и сосредоточенно, светло-каштановые волосы, чуть волнистые, отблескивают рыжиной.)

Возраст: 15 лет (д.р. 27.05)

Рост: 170 см.

Вес: 62 кг.

Образование: с.ш. № 4 девятого кв. С.С.

Средний балл: 7.9

Родители: Исаак Кое (35 года) учитель с.ш.№4. Дана Кое (36 лет) учитель с.ш.№4.

Братья, сёстры: Крис Кое (17 лет) медбрат, квартальная больница №1.

Примечания по учебному процессу: широкий кругозор, очевидное внешкольное самообразование, однако пассивность на занятиях в классе. Накопление знаний ради самих знаний(?)

Примечания по общению в коллективе: крайне общителен – награни навязчивости, как следствие конфликтность. Может болтать часами, ничего не сказав по сути, т.о. избегая нежелательнуюнеинтересную ему тему. Умеет поддерживать нейтральные отношения и сглаживать конфликты в коллективе. Всплесков эмоциональной нестабильности за последние три года зафиксировано не было.

Примечания по работе: Опыт работы отсутствует.

Примечания по быту: Имеет отметку о нарушении комендантского часа по причинам, от него не зависящим (нарушение движения общественного транспорта в связи с ДТП). В семье обстановка благоприятная. В быту небрежен и неаккуратен, неприхотлив. Курит.

Примечания по здоровью: дефект речи – функциональная дислалия (звуки [р]-[р’]). Планировался родителями как левша, однако заявление было отклонено Центром Зачатия как чрезмерная индивидуализация.

Интересно, как много о них знает Брант? А главное, что же так крепко привлекло его внимание и мысли, чего сам Даниел заметить в упор не может? Что зажигает синие глаза напарника тем бешеным огнем, который он сам не в состоянии потушить, когда говорит о них? Брант, конечно, тот еще трудоголик и настоящий фанат своего дела, но это… Это – другое, этого прежде не было.

Сидя за своим рабочим столом, Даниел Оурман перезапустил видеозаписи закончившегося недавно урока и снова сконцентрировал всё своё внимание на трёх фигурах из семи.

А если дело не в кадетах, а в самом Бранте? Проклятый мальчишка, что он может скрывать за всем этим беспокойством? Он же себе места не находит… Колина выбрал сам Даниел, напарник – Артура и Пана, но с Артуром все прозрачно. Значит, дело в Пане – напряженном, подозрительном и словно всегда недовольном и озадаченном самим присутствием Второго Мастера на занятиях их группы. А с Брантом он не такой – по крайней мере, не был таким два часа назад на их первом занятии. Бранта он жрёт глазами как…

Горячей волной – с головы до ног.

«Святая Империя сохрани. Брант, это худшее, что ты мог придумать».

Молодой человек взглянул на часы на левом запястье и, запустив пятерню в густые волосы, на мгновенье задумался. Нет, скорее всего, еще не поздно успеть. Одним движением сгреб в дипломат необходимые мелочи и рабочую технику со стола, подхватил серый форменный пиджак и пулей вылетел в коридор, наспех заперев дверь. Выглянул в стеклянную стену коридора и чуть выдохнул – автомобиль на месте, значит, и напарник еще здесь. Бесцеремонно дернул ручку его кабинета – заперта – и, не сбавляя скорости, застучал твердой подошвой новых ботинок по ступеням лестницы. Пролёт, два, три, просторный холл Академии, кивок вахтёру вместо прощания, жаркая улица… и широкая спина Первого Мастера в паре метров от черного автомобиля.

– Брант! Брант, стой, не игнорируй меня! – Даниел одним широким шагом преодолел последние три ступени, оказываясь возле машины Алексиса…

========== Глава 9 В ловушке ==========

Щелчок зажигалки, едкий вкус табака во рту, терпкий, почти жгучий… Лада поперхнулась, неловко кашлянув, и втянула в себя новую порцию дыма – на сей раз без кашля, только ноги почти тотчас сделались какими-то ватными и непослушными. Это был ее маленький, давний секрет, хотя она и не знала, зачем прячет от родителей тот факт, что временами покуривает – когда на душе особенно скверно. Курил, в общем-то, почти весь Средний Сектор, и это было совершенно нормально, тем более в ее семнадцать лет, но все равно девушке словно бы хотелось иметь что-то только своё, взрослое, раз уж совершеннолетие так в итоге ничем и не отличается от детства до тех пор, пока не выйдешь замуж. Разве что родители теперь не знают, куда тебя деть, а ты чувствуешь себя жуткой обузой и тоже не знаешь, что со своей жизнью делать. А курение пошло еще со школы, когда постепенно стало заметно, что на тех, кто курит, и смотрят немного по-другому, так, словно они уже получили совершеннолетие, хотя им и было только по тринадцать-четырнадцать лет. Тогда-то Лада и делала свои первые затяжки: в предпоследнем, четвёртом классе, едва ей самой исполнилось четырнадцать, чтобы показать всем, что она тоже чего-то стоит, несмотря на хорошие и даже отличные оценки в табеле. И, надо сказать, желаемого добилась, и смотреть на девочку стали иначе, когда увидели с сигаретой в тонких, замерзших на весеннем ветру пальцах, – как на равную, ‘свою’, а не растерянного ребенка, каким воспринимали первые три школьных года.

Восьмое июля, понедельник. Прошло уже так много времени, почти неделя, а Ии всё не видать. То ли она работает как проклятая круглые сутки, то ли Высокие и вправду научились читать мысли на расстоянии, и она ее избегает. Нет, сегодня Лада дождется ее, хоть весь день здесь просидит, но дождется! Девушка откинулась на спинку скамейки во дворике своей тридцатиэтажки и, запрокинув голову, вперила взгляд в затянутое тяжелыми тучами небо. Ох, быть грозе. На северо-западе, над Высоким Сектором, уже, кажется, хлынуло… Еще утром совсем синий, небесный свод чернел буквально на глазах, причем именно чернел, а не просто темнел – таких жутких туч, нависших, казалось, над всем миром, Лада вообще не могла припомнить в своей жизни. И в воздухе – ни ветерка, словно вот-вот грянет, с минуты на минуту. Скорее бы уже.

В какой-то неестественной тишине пустого двора было слышно, как с тихим потрескиванием тлеет сигарета, зажатая между указательным и средним пальцами. Нет, сегодня она определенно дождется Ию Мессель и скажет ей всё, абсолютно всё, что думает! Уж вечером-то в понедельник она должна дома объявиться. Ладу вообще за время, что она, откровенно сказать, совсем не по Уставу бездельничала без работы, немало впечатлило то, насколько мертвым и пустым кажется Средний Сектор в будние дни; а она – одна, как пятое колесу у машины, всё никак не может найти себе места в общем механизме…

Сигарета потухла и отправилась в мусорный бачок возле скамейки, Лада выпрямилась и оправила серую юбку, ровно закрывающую острые коленки, и снова окинула взглядом родной двор. Ни души.

Смеркалось. Кучка младшеклассников спешно пересекла двор и скрылась в полутемном входе шестого подъезда, где-то в отдалении просвистел по второму ярусу поезд.

А потом – внезапно, словно кто-то резко повернул вентиль – небеса прорвало сплошным потоком воды, с шумом обрушившейся на пыльный асфальт. Лада вскочила со скамейки, но за пару минут, а то и меньше, что добежала до подъезда, успела промокнуть почти что насквозь. По черному небу ходили молнии, и девушка, спрятавшись на крыльце проходной, отряхивая выбившиеся из-под шляпки локоны, поняла внезапно, что совершенно упивается этим зрелищем и этим моментом. Девушка вообще не очень понимала, как можно считать плохой ту или иную погоду, а тем более грозу – ведь, может быть, хотя бы погода была тем, что приносило какое-то разнообразие во вселенское уныние Среднего Сектора? Гром меж тем рокотал нещадно, после каждой вспышки, и летние сумерки за считанные десять или пятнадцать минут обернулись совершенной ночью. Лада вдохнула полной грудью свежесть грозы, почти физически ощущая, как отступают тревоги, будто смываемые стремительными потоками воды, и сама подивилась тому, как сильно ей хотелось бы, что бы буря стала еще сильнее, чтобы смела весь привычный, устоявшийся миропорядок. Чтобы смыла постоянную усталость родителей, духоту молельного дома по субботам, смыла отравляющие воздух фабрики, дни вторичной воды, отупляющие своим однообразием телепрограммы и постоянно работающие камеры видеонаблюдения…

А потом из-за угла, едва не врезавшись в Ладу, вывернулась, вслед за двумя какими-то незнакомыми женщинами, спешившими к третьему подъезду, Ия Мессель, безуспешно пытаясь справиться с большим, рвущимся из рук сине-черным зонтом. Она замерла на мгновение в удивлении и нерешительности, будто не веря, что перед ней и впрямь стоит Лада, и вдруг едва ли не улыбнулась – совершенно неслыханно! Что-то в груди ёкнуло, и все страхи и сомнения в мгновение ока вернулись в сердце девушки.

– День добрый, как хорошо, что Вы здесь, я с Вами который день хочу поговорить, – Ия опередила едва успевшую открыть рот Ладу, голос ее звучал мягко, без тени волнения по поводу яростной бури над ее головой, словно все шло именно так, как она того и ожидала.

Лада почувствовала, как кровь мигом отхлынула от ее лица и похолодели и без того замерзшие пальцы рук. Нет. Нет-нет-нет, это она сама, Лада Карн, должна начать этот разговор, сама должна сказать, что все поняла, а не оправдываться потом в ответ на упреки Ии, или как бы там ее ни звали по-настоящему!

– Нет, постойте, это я! – Почти горячо воскликнула она, потом спохватилась, испугалась и, сжав за спиной подол юбки, чтобы только не выдать странной соседке своего напряжения, сделала шаг, не то два назад, в пустоту подъезда.

– Я знала, что Вы заметите, – почти прошептала Ия, делая шаг в сторону девушки, – я не сомневалась, что Вы поймете, с самого начала…

Ее невысокий темный силуэт против открытой двери подъезда, отблески грозы, ходившей за спиной. Напряженная до предела, Лада вдруг поняла, что не помнит, когда и из-за чего вообще нервничала бы так сильно, что словно тряслась изнутри как теперь. Вот тебе и хорошая ВПЖ… Ведь все началось именно в тот день, верно? В день последней ВПЖ, в лифте. Что “всё”? Лада осознала внезапно, что запуталась в себе за ушедший месяц так сильно, что сама не понимает собственных мыслей, сумбурных, смятенных и совершенно не поддающихся логическому осмыслению. И дело было не в страхе. Не в страхе оказаться под подозрением этой Высокой (или кем бы там она ни была), или не найти работу и своего места в Системе, не в страхе навязанного замужества, давно ставшего привычным безденежья, нет. Дело было в чем-то совершенно ином, неподвластном логическому осмыслению, навязчивой идее, застрявшей в мозгу, от которой не было спасения ни днем, ни ночью. Лада смотрела на Ию – её невысокий силуэт в форменном учительском костюме, прямые волосы, едва доходящие до плеч спереди и еще короче сзади – и понимала, что, если вся эта заваруха со внедрённой окажется правдой (а она, несомненно, окажется), то сама она, Лада, наверное просто двинется умом от того, что останется в ее бесполезной жизни. А вернее, от того, что в ней уже не останется ничего, стоящего продолжения. Лада не могла этого объяснить, едва ли могла даже понять, но была абсолютно уверена в одном – когда эта девушка исчезнет из ее жизни, все остальное не вернется на круги своя, как было прежде последней ВПЖ, но совершенно потеряет свой смысл – если он вообще когда-то был.

И это осознание, пришедшее так внезапно, совершенно потрясло девушку.

– Тогда, в лифте, Вы мне сказали… – Быть может, Ия говорила что-то после, но Лада уже не слышала того: слова девушки прервал раскат грома поистине оглушительный, и снова далекий отблеск, грохот и – темнота. Лада, все еще стоявшая почти в дверях, не сдержавшись, вздрогнула от неожиданности и изумленно огляделась по сторонам. Весь двор (вернее, та большая часть его, что по-прежнему была видна с порога проходной), окруженный, помимо ее родной тридцатиэтажки, еще четырьмя домами по двадцать с небольшим этажей, погрузился в кромешный мрак: ни в одном из окон, стеной высившихся вокруг, не было ни огонька, как не горели и уличные фонари, и черная дыра проходной за спиной промокшей девушки.

Ия озиралась по сторонам, кажется, не менее ошарашено, чем и сама Лада, потом, задержавшись взглядом на чем-то позади соседки, сделала шаг в сторону, пропуская едва не бегом вылетевшего из проходной консьержа. Тот лишь кивнул в знак приветствия, не прекращая набирать на мобильном телефоне чей-то номер, и заспешил в сторону пятого подъезда – к заведующему домом, наверняка, – даже не оглядываясь по сторонам, даже не захватив зонта, чтоб укрыться.

– Это авария? – Вопрос Лады повис в воздухе, когда она зашла в пустой темный подъезд, обводя его изумленным взглядом. – Провода оборвало? – Голос ее звучал глухо, как-то безжизненно. Проблема скачков напряжения или даже перебоев с электричеством была обязательным пунктом техники безопасности, наизусть заученной еще со школьных уроков ОБЖ, однако в реальности она всегда казалась Ладе бессмысленной и ненужной по той причине, что ни разу за всю жизнь девушки не возникала. Теперь же ей вдруг стало почти страшно от неожиданного ощущения полнейшей собственной беспомощности. – И, что, никто не наблюдает? Сейчас, в смысле… – девушка обернулась на Ию, но увидела лишь слабые отблески её зрачков. Глаза постепенно привыкали к темноте, сумерки, лившие свой тусклый свет через стеклостену, придавали вещам мутные очертания, становившиеся все более и более ясными. – Тогда я сразу скажу, – Лада вдохнула грудью побольше воздуха, набираясь смелости, – Вы были правы, Ия, с самого начала. Система всегда права, а я об этом едва не забыла, – подняв подбородок, девушка внезапно заговорила все решительнее, а вместе с тем и напряженнее, – Вы мне не дали, Ия Мессель, совершить чудовищную ошибку. Я знаю, что Вы – Высокая, но дело не в этом. Дело в том, что я забыла свой долг Средней – и я признаю эту ошибку, непростительную, признаю перед Вами, Ия, потому что хочу выразить свою благодарность, что не дали мне сбиться с пути Империи…

– Довольно, – прошептала Ия едва слышно в шуме грозы и ветра, словно бы чужим голосом, – пожалуйста, довольно.

***

The harder harder you fight

The deeper deeper you get sucked in*

[*Англ. «Чем отчаяннее, отчаяннее ты сопротивляешься,

тем глубже, глубже тебя затягивает»

Из песни проекта Violet UK – «Sex and Religion»]

За окном вагона, если чуть пригнуться, видно второй ярус дороги, внутренний монорельс Среднего Сектора, на котором можно домчаться из второго квартала в шестнадцатый едва ли дольше, чем за полчаса – вместо добрых часов четырех, что потратишь на автомобильные пробки. Белые разделительные линии проскальзывали время от времени на асфальте тут и там между машин, почти бесшумно кативших по нижнему ярусу дороги, сетью извивающейся под колоннами опор двух уровней монорельса.