Текст книги "Непокорëнные (СИ)"

Автор книги: AnnaTim

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 43 страниц)

Итак, сколько ей быть здесь? Год, два, десять? Вынесенному приговору Ия не верила, просто знала, что выйдет отсюда значительно раньше – вопрос только в том, как она покинет это помещение, повстанцем или куском мяса для опытов? По крайней мере, другие варианты в её голову идти пока отказывались. Для начала нужно выяснить, есть ли в комнате камеры. Разобраться с режимом дня. Понять, как организована охрана, попробовать дотянуться до окна и выглянуть наружу…

«Ах, Ия Мессель, как всегда в своём репертуаре – еще не поняла, что произошло и где находится, как уже продумываешь побег…»

Девушка сидела на узкой койке, уткнувшись подбородком в колени, и что было сил пыталась вспомнить, как оказалась здесь – да и где «здесь»? – и понять, сколько времени прошло с того момента, как она отключилась.

Когда подсудимые покинули зал суда и спустились с крутых ступеней крыльца Дома Управления к фургонам, припаркованным чуть в стороне, глаза Ие, как, скорее всего и Ладе, завязали, и она не была уверена, ехали ли они после этого в одной машине или разных (хотя отчего-то была уверена, что сидела едва ли не бок о бок с любимой, не решаясь поверить в это). Задавать вопросы, да и вообще говорить ей запретили – запретили таким тоном, что ослушаться действительно не хотелось, а потом, почти сразу после того, как фургон начал движение… Наверное, она что-то вдохнула, потому что дышать на мгновенье стало сложнее от какого-то едкого запаха, невесть откуда взявшегося, и девушка моментально провалилась в сон. Проснувшись, она обнаружила себя уже здесь, на узкой койке, переодетая в белый балахон сорочки. Старой одежды и своих вещей девушка нигде не нашла.

Ах, мама, мама, ты ведь тоже видела эти стены?

Странно, но утро этого безумного дня – «Зелёный Лист», Полина, тайник – казалось теперь каким-то совершенно нереальным, прозрачным, словно сон. Так значит, кто-то всё же был там вместе с ними в предпоследний вечер ушедшего года? Кто-то, кто всё узнал… Хотя теперь разве этим её удивить, если проверка докопалась до того, что было еще в начале осени? Внутри, где-то в груди, между рёбер и словно бы чуть ниже, было пусто и холодно.

Если всё это время она так упорно, уверенно и почти гордо шла именно к этому, к этой белой комнате, почему же сейчас эта пустота так мучительно разъедает её изнутри?

Время от времени, если сделать случайно резкое движение, Ию начинало слегка мутить, отчего её домыслы насчет снотворного лишь укреплялись – а, может, это просто нервы, до предела измученные этим безумным днём? Интересно, где сейчас Лада? За стеной или в другом корпусе? Что с ней, в порядке ли она?.. «В порядке», смешно. Лада, милая Лада, как же дальше? От мыслей о Ладе губы почему-то мучительно задрожали, и их пришлось сжать, еще ближе приникнув лицом к коленям.

Нельзя плакать. Нет, только не плакать. Только не давать лишнего повода накачать себя таблетками, только оставаться в сознании. Всегда оставаться в сознании.

Только не забывать.

И не бояться. Ничего не бояться, ведь сила, оказывается, не в том, чтобы скрывать свои истинные чувства и прятать то, что для тебя важно, в страхе показаться кому-то слабым. Сила в том, что бы позволить себе прямо смотреть в глаза любому, что бы набраться смелости показать окружающим, какой ты на самом деле, не боясь узнать их реакции…

Пальцы дрогнули, сжимаясь в кулаки, когда треснула и с грохотом рухнула какая-то невидимая плотина, сдерживавшая всё то, что рвалось наружу уже, оказывается, так давно.

– Мы были не правы. – Прошептала Ия, глотая текущие по щекам слезы, которые вдруг оказалось не остановить, только размазывать по лицу, продолжая делать перед самой собой вид, что их нет вовсе. – Мы ошиблись в самом важном, милая. Нельзя бояться. Нельзя было бояться, Лада, потому что игра стоила свеч. Нет, просто потому что нам так и так всё на свете терять… – голос ее прервался очередным спазмом беззвучных рыданий, когда она уткнулась лицом в колени, оставляя влажные круги на белой ткани мешковатой сорочки. – А мы ведь знали сразу, что идем по лезвию, знали, что проиграем…и всё равно боялись отдать себя полностью, – тёмные волосы, порядком уже отросшие за последние полгода (и как она не замечала?) упали на покрасневшие глаза, – я так жалею, Лада, о, как я жалею… Как я жалею обо всем том, чего так и не решилась сделать…

Только не сходить с ума. Только не забывать.

Только не сдаваться.

***

– А как ты себе это представлял? – В тревожном голосе Алексиса отчетливо звучала горечь сарказма. – Хотел ехать заранее в Средний, собирать чемоданы и прощаться со всеми знакомыми? – Окон у фургона, разумеется, не было, кроме того маленького, закрытого решёткой, что соединял его с кабиной водителя, и сориентироваться во времени и на местности было едва ли возможно, тем более, человеку, впервые ехавшему по этой автостраде. Хотя наручные часы и утверждали, что с начала их пути прошло уже около сорока минут, собственное ощущение времени молодого человека словно бы вовсе покинуло. Зато Пан, кажется, успел уже хоть сколько-то прийти в себя.

«Святая Империя, Пан, прости меня за всё это».

– Нет, конечно, но…

– Что у тебя с собой? – Не дослушав, прервал он мальчишку.

– Комп, телефон, провода всякие… Часть денег с карты. Ключи, документы, воды бутылка, – Пан заглянул в собственный рюкзак опасливо, словно сам не рисковал окунаться в эту черную дыру без лишней необходимости, – ну, из того, что всегда с собой, нож складной и отвертки всякие… – почему-то смутился мальчишка. – Таблетки вон какие-то… – озадаченно протянул он, читая надпись на упаковке. – Матушка что ли когда-то успела?.. – Пожал он плечами. – Еще одежда для спортзала. Короче, ничего, что может понадобиться. – Мрачно подытожил он.

– Ну, это еще неизвестно. – Качнул головой Алексис. – Ладно, у меня тоже кое-что есть, но толком собираться я не рискнул, они и так знают слишком много, а я не знал, сколько времени есть в моём распоряжении. Честно говоря, удивлён, что нам дали целые сутки. Только вот, где нас – или меня – искать, они вполне догадаются, если приспичит. Так что не нужно думать, что мы вот так хитро спаслись и вырвались. И еще, Пан, нам стоит как следует пораскинуть мозгами, какую историю мы будем рассказывать там, чтобы Низкие не считали нас, как ты любишь выражаться, подсадными и не выставили сразу же за порог. А времени у нас на это уже совсем в обрез. И, честно говоря, я в полном замешательстве.

Пан только кивнул, словно бы на автомате, с головой ушедший в свои мысли. Святая Империя, вот бы знать хотя бы примерно, о чём он думает. Тысяча вопросов теснилась в голове Алексиса, не находя ответов, а ответы были ой как нужны… Безумное нервное напряжение, страх и удивительная уверенность в правильности собственных действий словно накатывали волнами, сменяя одно другое.

– А парни? – Спросил вдруг Пан, хмуро взглянув на него. Как, как, расколоться миру, ему удается даже теперь думать о ком-то… кто уже не имеет никакого отношения к его жизни, и без того висящей на волоске?

– А что парни? – Отозвался Алексис. – Остались ровно те двое, за кого можно не переживать, думаю, их просто раскидают в другие группы. Помурыжат, конечно, допросами, а потом переведут к другим мастерам. Ну а с Ники пусть сами разбираются, он свое дело провалил. Жаль, конечно, слишком много ликвидаций на их глазах за такой короткий срок… Но тут уж ничего не попишешь, это Высокий Сектор, и к этому тоже приходится привыкать. Артур и Колин справятся, не сомневаюсь, они большие молодцы. Не думаю, что им грозит опасность, они же за меня не в ответе. Хотя прецедент, конечно, тот еще… – Алексис расхохотался почти беззвучно, и подумал, что никто из окружавших его всю жизнь людей никогда не знал, что же такое на самом деле этот самый «истерический всплеск», о которых всегда так много говорилось. – Виктор Берген далеко пойдет, но я рад, что пойдёт не рядом со мной. – Пожал он плечами. – Я ошибался, думая о нём, к сожалению, лучше, чем он того заслуживает. Святая Империя, покажите мне хоть что-то, в чём я не ошибался…

– Хочется верить, что это «что-то» сидит сейчас перед тобой. – Всё так же хмуро буркнул мальчишка, но в зеленых глазах его уже снова поблёскивали те самые искорки лукавства и недопустимой дерзости, которой он сам, так редко это осознавая, искренне наслаждался.

– А уж сколько раз я ошибался в тебе, Пан, лучше вообще даже не вспоминать. – Улыбнулся Алексис. Уши мальчишки, кажется, заалели, когда он отвёл взгляд.

– Нет-нет-нет, подожди, – вдруг замотал головой мальчишка, словно неожиданно вспоминая что-то важное, о чём во всём этом сумбурном безумии успел невольно забыть, – ты, правда, хочешь сказать, что мы вот так возьмем и уедем? Туда?– Голос Пана, снова уронившего лицо на ладони, кажется, звенел нотками едва сдерживаемой истерики.

– Ты спрашивал: «Что дальше?» – Тревожно отозвался Алексис. – У меня не было вариантов лучше… А здесь нам долго не продержаться. Ни тебе, ни мне, ты же понимаешь…

– Туда. Насовсем. Вдвоём. – Раздельно повторил мальчишка, не поднимая головы.

Что-то внутри Высокого словно похолодело, и руки опустились сами собой. Ну всё, приехали. Сейчас будет тирада на тему «я не это имел в виду», «я пошутил», «ты не понял», а потом… А потом – что?

А потом – ничего. Потому что это конец.

– Ты. Со мной. Насовсем. Алексис, ты понимаешь, на что ты подписался? – Дикая, победная улыбка блуждала по лицу мальчишки, когда тот, наконец, посмотрел на Мастера. – Ты Марка вообще слышал?

– Слышал, конечно… – выдохнул Алексис, едва справляясь с колотившей его изнутри крупной дрожью. Да чтоб его, проклятый мальчишка, он даже сам не понял… – И что это, по-твоему, должно было изменить? Я сделал выбор. Прости, что снова решил за тебя, от этого сложно избавиться… Да и времени обсуждать, боюсь, уже не было…

– Брант, ты идиот. И конченый эгоист к тому же. – С каким-то обреченным облегчением развел руками мальчишка.

– От этого тоже сложно избавиться… – меланхолично пожал плечами Алексис. С этими словами он медленно стянул с левой руки перчатку без пальцев и задумчиво – а вместе с тем словно невидяще – взглянул на свою ладонь и снял с указательного пальца кольцо мастера. От этого ведь избавиться куда легче, да? Качнул головой, словно отвечая собственным мыслям, и долго-долго выдохнул, закрыв глаза.

Где-то позади них с глухим ударом захлопнулись ворота Среднего Сектора.

========== Эпилог ==========

Шестнадцать Советников, руководящие всеми кварталами соответственно и составляющие Большой Совет Среднего Сектора, были сегодня здесь, перед Парком Славы, в двенадцатом квартале. Средние на саму церемонию открытия допущены, разумеется, не были, однако прямая трансляция события забила, кажется, все теле-и интернет-каналы. Помпезность, с которой было обставленное данное мероприятие, поражала своим размахом: пожалуй, даже на День Славы Империи не всегда можно было услышать такие торжественные речи и увидеть столько чопорных и холодных пафосных лиц. Да и неудивительно, попытка возрождения второго после Прудов островка природы в Среднем Секторе – событие действительно уникальное.

Хмурое небо, снова ставшее на несколько дней зимним, но впервые официально названное сегодня весенним и мартовским, ходило белесыми тучами, не тяжелыми, но зябкими и неуютными, и холодный ветер, казалось, проникал в каждую из комнат, где был включен эфир, – а таких в Среднем Секторе было большинство, дабы выполнить месячную норму часов просмотра и убедиться своими глазами, что всё сказанное насчет Парка – правда. Мужчины, здесь и там прохаживающиеся по аллеям едва завершенного Парка, еще по-прежнему полупустого и голого, выглядели тоже скорее хмуро, чем безразлично, и причиной тому наверняка был все тот же ветер, нещадно заползающий под их темно-коричневые форменные пальто, ведь ни социальный статус, ни огромный объем полномочий не могли защитить их от пронизывающего холода.

Два темно-серых флага с изображением разделенного двумя горизонтальными полосами треугольника, установленных по обе стороны главной аллеи возле арки входа, слабо вились на зябком ветру.

Торжественные речи провозглашались Советниками одна за другой со временной трибуны, установленной возле входа в парк, пока ещё преграждённого красной лентой. Речи, похожие друг на друга все как одна, похожие на тысячи других, возносящих хвалу благодеяниям Всеединого Владыки, речи, в которых без труда можно было предугадать, какое слово или даже предложение прозвучит следующим. Монументально тяжёлые, торжественно холодные, единственно возможные.

Быть может, виной тому было низкое небо, желающее того и гляди разразиться дождём или снегом, или чёрные остовы молодых деревьев, обглоданные долгой зимой, но телезрителя, наблюдавшего из своего дома за происходящим, наверняка могло терзать сомнение, не сломался ли его экран, показывая всё в приглушённых, чёрно-белых тонах? И лишь алая лента, рассекавшая пополам черноту ворот, была единственным, что не дало бы ему в этом окончательно увериться.

Честь перерезать ленту выпала, как ответственному по данной территории, Советнику двенадцатого квартала. Сдержанные аплодисменты нарушили опустившуюся на минуту тишину, после чего мужчина в темно-коричневой форме отошел в сторону, передавая кому-то ножницы вместе с лоскутом алой ткани, и уверенным движением нажал кнопку крошечного пульта дистанционного управления, не подозревая, что на другом конце Среднего Сектора тоненькая школьница по имени Рона Валтари, сидящая в комнате родителей перед телеэкраном, испуганно зажмурила глаза, почти с головой спрятавшись в потрепанный плед, и затаила дыхание.

Белое полотно, скрученное жгутом на арке входа, с хлопком развернулось, демонстрируя всему эфиру яркую надпись, крупно выведенную красной краской:

“Любите. Говорите. Будьте Людьми”.