Текст книги "Непокорëнные (СИ)"

Автор книги: AnnaTim

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 43 страниц)

Ия любила ее жадно, тоскливо, не представляя уже своей жизни без нее. Она любила ее, потому что по-хорошему завидовала ей, хотела так во многом походить на нее, и завидовала оттого, как сильно любила. Порой девушке казалось, что она лишь спит, а все происходящее снится ей в одном каком-то мучительно сладком и долгом сне, и от мысли, что однажды она проснется, вернется в свой прошлый мир, девушке становилось не по себе. Она словно бы уже не разделяла себя и Ладу, не могла представить своей жизни без нее – как не могла и вспомнить, какой была сама прежде их встречи, как не могла поверить, что какая-то жизнь и впрямь существовала тогда… Дни, когда ее не было рядом, проплывали мимо в дымке лунатизма, в мутном сумраке существования; часы и минуты, что они проводили вместе, растягивались счастливой бесконечностью, в которой не существовало ничего, кроме этой любви, дружбы, нежности, кроме их единства, кроме неразделимого существования их двоих, становившихся одним целым, кроме этой истины, исключительно верной и ценной… Больше ей ничего не было нужно – это взаимопонимание стирало границы и с лихвой заполняло собой всю ту пустоту, что была негласно предписана каждому Среднему Уставом.

Без нее не было ничего: не было надежды, смысла, не было жизни, не было будущего, не было даже самой себя. Без нее не было ничего.

Жить от встречи до встречи было так мучительно, но и почти что сладко, жить, переполняясь тоской по тому, от чего на самом деле в жизни девушек есть лишь странная иллюзия, переполняясь предвкушением и счастьем проведенных вместе мгновений, сказанных и не сказанных слов, переполняясь почти что гордостью за собственные силу и стойкость, собственное мужество, какая бы мука за ним ни стояла, переполняясь глупой, ложной надеждой, что однажды всё будет хорошо…

Сегодня же утро обещало изменения, от которых в животе словно сладкой тревогой скручивался какой-то странный узел, с которым Ия никак не могла совладать, но сейчас у нее было еще пятнадцать минут, которые она могла целиком и полностью забрать себе, чтобы прочувствовать каждый миг этого странного предвкушения – нервного, волнительного, болезненного и счастливого одновременно. В прошлую субботу в молельном доме Ладу удалось увидеть только самым краешком глаза, она была с семьей и, кажется, Ию не увидела вовсе, отчего странная обида кольнула ту где-то внутри. Сегодня же они непременно увидятся (не просто увидят друг друга, но поговорят и, быть может, даже соприкоснутся хоть на мгновение пальцами в выходящей из молельного дома толпе) и потом, с Роной, тоже проведут вместе драгоценные минуты или даже часы…

Были, однако, и другие мысли в голове девушки, что странно примешивались к мыслям о Ладе – двадцать первого октября Ия каждый год отчего-то неизменно думала о матери. Думала о том, что же на самом деле произошло в этот день теперь вот уже восемнадцать лет назад, и по-прежнему не знала ответа, теряясь в догадках и домыслах. Думала о том, каково это было бы – поговорить с ней сейчас хотя бы раз? Смогла бы ли она рассказать хоть о чем-то, хотя бы самую малость того, что происходит в её жизни сейчас? Да и что ответила бы мама? Хотя, если трезво оглядеться вокруг, на ту же Ладу или на родителей своих первоклассников – разве у кого есть такие матери, с которыми можно вот так поговорить?.. Смешно же тешить себя надеждой, что она могла бы быть не такой, как отец, не такой, как прочие Средние кроме Лады, что она смогла бы понять всю эйфорию и весь мрак отчаяния её чувств. Смешно…

Говорят, у Низких день рождения – праздник, который всегда ждут и отмечают как что-то из ряда вон выходящее, словно ты всему миру сделал огромное одолжение, что явился на свет. Хотя у Низких вроде и само рождение на свет происходит иначе, в крови и муках, от которых порой даже умирают, так что, наверное, какая-то логика во всем этом тоже есть. В цивилизованной же части Империи на день рождения обычно не принято никаких пышных празднований, отвлекающих холодный рассудок, хотя пару приятных слов от родни дождаться можно. Если, конечно, отец не забудет о дате, как это случалось в их жизни уже не один раз.

На встрече с девушками, правда, выяснилось, что с Ладой они о датах рождения не говорили, и сама она тоже не знает о сегодняшнем дне: Рона, все в том же ярком переднике поверх школьного платья, слишком броском в осенней серости, привела их в маленькую комнатушку где-то на задворках средней школы номер три и попросила заполнить кое-какие анкеты. Скользя тонкими пальцами по сенсору экрана, Лада, кажется, отчего-то ужасно смутилась, случайно узнав из них, что сегодня Ие исполняется восемнадцать, и тут же рассыпалась в тысячи извинений настолько бурно, что её пришлось даже украдкой пнуть под столом носком ботинка, сверкнув глазами в сторону Роны. Рона, однако же, всю встречу смотрела на девушек с нескрываемым интересом, словно на давних подруг, которых уже очень давно не видела, а теперь, наконец, снова случайно встретила и никак не может свыкнуться с происшедшими в них изменениями. Ия даже сама начала сомневаться, а не были ли они действительно уже знакомы где-нибудь в прошлой жизни, что, впрочем, тут же признала совершенно невозможным, ведь Роне совсем недавно, в начале сентября, минуло четырнадцать лет, а, значит, ни школа, ни работа никак не могли бы свести их вместе, ведь всего, казалось бы, четыре года были огромной социальной пропастью даже для жителей одного и того же квартала.

В школе в субботу было тихо и безлюдно, да и непривычно – как Ие, работавшей в другом здании, пусть планировка у всех них абсолютно одинакова, так и Ладе, не бывавшей в школьных стенах уже больше двух лет, с тех пор, как сама закончила обучение. Маленькая комнатушка, куда пригласила их Рона, была чистой и аккуратно убранной, несмотря на высокий шкаф, стоящий поперек и делящий и без того тесное помещение на два еще меньших, и концов каких-то досок и обрезков пластика, выглядывающих из-за него словно с любопытством.

– Это у нас подсобка, Вы не подумайте… – засмущалась девчушка, – в Парке будет, наконец, где развернуться нормально…

Про Парк Славы и про великое будущее «Зеленого Листа», спасающего весь мир, она говорила еще очень много – да что уж там, за все почти полтора часа их встречи Рона говорила, не замолкая почти ни на минуту, кроме тех нескольких вопросов, что задали ей девушки, и темно-серые глаза её светились изнутри так ясно и тепло, что Ия невольно поёжилась, сдерживая весь день рвущуюся наружу улыбку, и это было лучшим из всех возможных подарков. Сидя на какой-то потертой подушке за низким столиком, она невзначай касалась своим предплечьем тёплой руки Лады и, глядя в эти лучистые серые звездочки напротив, почти физически ощущала, как тепло разливается изнутри по всему её телу. Не это ли звалось когда-то странным, запрещенным нынче словом «друзья»?

Всё-таки не одни они живые в этом мире.

***

Клянусь я первым днём творенья,

Клянусь его последним днём,

Клянусь позором преступленья

И вечной правды торжеством.

Я опущусь на дно морское,

Я полечу за облака,

Я дам тебе всё, всё земное -

Люби меня!..*

[* Из песни группы Unreal – «Демон» (на стихи М.Ю. Лермонтова)]

Если прежде, в начале лета, Алексиса вели твердое упрямство, холодность и непрошибаемое ожидание подчинения, то теперь… Усталость словно стала всем его существом, словно подчинялись теперь не ему, но он сам – непонятно только, чему именно. Подчинялся, едва поднимая голову под какой-то незримой тяжестью, и шел, едва переставляя ноги, задыхаясь на каждом шагу. Быть может, внешне того и мало кто заметил бы, и мало кто обратил бы внимание, однако внутренне это ощущалось даже слишком явно, слишком сильно. Словно твердость, уверенность и холодная сдержанность, бывшие всегда его истинным лицом, теперь отделились от его существа и наложились силиконовой маской, не дававшей дышать. Мастер не хотел, что бы Пан видел этого, узнал о странной перемене, происходящей в нем, не хотел, что бы Пан вообще догадался, что что-то в нем, Алексисе Бранте, идет не так. Не по-другому и не по-новому, но именно не так, неправильно, как быть решительно не должно.

И в те часы, когда пьянящая эйфория любви покидала его, Алексис ощущал себя опустошенным, выжатым до последней капли, словно зажёванная соковыжималкой половинка горького грейпфрута. Только теперь он полностью понимал, почему Святая Империя стоит так строго на позиции контроля эмоций, – только понимал он это теперь не мозгом, но сердцем, когда было уже слишком поздно, и оттого снова всё летело под откос.

Любовь делала его слабым – по крайней мере, так считал сам Алексис. Эта нелепая, случайная, внезапная привязанность к мальчишке из Среднего Сектора, томившая молодого Мастера, разом сводила на нет всю предыдущую жизнь, все убеждения и устои – и личные, и общественные. Эта привязанность заставляла его колебаться, сомневаться в себе и своих поступках, подозревать свое ближайшее окружение, едва не выдавать собственное напряжение перед глазами своих кадетов. Постоянные мысли о другом человеке и постоянное желание быть с ним сбивали Алексиса с толку, постоянное напряжение из-за возможного преступления закона – не за себя, за другого, – высасывали все его моральные силы, не оставляя ровным счетом ничего, что могло бы лечь в основу новой почвы под его ногами. Оставаться холодным и собранным на глазах у всех прочих людей он умел без труда, будь то кадеты, Виктор или матушка, так потрясающе не вовремя отчего-то в очередной раз загоревшаяся идеей найти младшему сыну подходящую невесту, но, стоило Алексису остаться одному наедине с самим собой, как всё летело из рук, и пелена темного отчаяния застилала глаза. Эмоции переполняли его. Эмоции, чувства, ожидания и мечты захлестывали молодого человека с головой, окрыляли, зажигая синие глаза ни с чем не сравнимым блеском… Желания, которым не дано было сбыться, стремления, не находящие выхода – они сжигали изнутри огнем, оставляя лишь черные угли.

Теперь, думая о том самом проклятом «потом», Алексис снова и снова спрашивал себя, что именно тревожит его так сильно, что не дает покоя, опустошая? Один из возможных ответов оказался странным и неожиданным: он жаждал дать мальчишке всё. Как Высокий – всё, чего у Среднего никогда не было. Как… кто-то другой – всё, что имел – и снаружи, и внутри себя, – всё, чем мог и не мог обладать. Он был готов бросить всю проклятую Империю к его ногам, даже если то едва ли было бы ему по силам, – но Пану она не была нужна. Да и вообще пересекалось ли это его, Алексиса Бранта, «всё» хотя бы с чем-то, чего хотел сам Пан? Он делал всё, что мог. Он делал больше, чем мог, изо всех сил пытаясь смотреть на всё происходящее глазами не Высокого, не Мастера, но кого-то другого, кто был бы Пану ближе и понятнее, и раз за разом терпел поражение – сила ярлыка, гирей висевшего на его шее, оказывалась слишком большой. Он не заметил, как сам оказался у ног мальчишки, которого не сумел усмирить как усмирял многих до него. Он знал, что конец близок, и не сожалел ни о чем, что успел сделать для него.

Перед самим собой он признавал своё полное поражение – и заключалось оно в первую очередь в том, что он признавал поражение и перед этим проклятым мальчишкой, навсегда перевернувшим его жизнь.

Разочарование заглушало даже усталость. Разочарование во всей своей жизни, на глазах теряющей прежний смысл, разочарование в прошлых идеалах, разочарование в себе самом, оказавшемся внезапно бессильным и беспомощным словно младенец.

Мысли разбегались, не помещаясь все одновременно в его черноволосой голове. Работа. Академия и кадеты. Устав и Империя. Нормы поведения. Мать с её дурными идеями. Пан и будущее, их будущее.

Смешно было бы рассчитывать, что сигареты – хоть вторая, хоть пятая, хоть десятая – помогут на несчастные несколько минут избавить перерыв между занятиями от этих мыслей.

На крыше сегодня было удивительно людно – хотя все люди и рассредоточились достаточно равномерно по всей её площади. Две группы старшекурсников в стороне метеорологического оборудования, трое наставников поодаль, несколько младшекурсников меж ними всеми. Находиться среди людей, особенно незнакомых, сейчас было отчего-то неизменно приятно – наверное, потому что помогало забыть о собственной «ненормальности» и хотя бы ненадолго почувствовать себя причастным к ним.

– Мастер Брант! – Молодой человек обернулся на знакомый голос и в очередной раз удивился, как Пан, столь часто теперь ошивающийся на крыше Академии, еще не начал курить как все те прочие, кто использовал данное место исключительно с этой целью. Хоть повод был бы… – Алексис… – начал Пан тихо и чуть неуверенно, подойдя к тому совсем близко, – слушай, у тебя… На День Славы Империи есть… планы?

Алексис посмотрел на мальчишку мягко и, кажется, так и не сумел скрыть в этом взгляде сожаления.

– Присутствовать, Пан, – качнул он головой, понимая, к чему тот клонит, – как Мастер я обязан присутствовать на главных мероприятиях.

– А… – коротко кивнул Средний в крайне безуспешной попытке скрыть свое разочарование. Он посмотрел куда-то вдаль, очевидно, обдумывая сказанное и пытаясь смириться с этим чувством, и сильнее закутался в чересчур тонкий осенний плащ – такой же черный, как и вся прочая кадетская форма. Ветер сегодня и правда был пронизывающим. День Славы Империи… Нет, здесь Алексис был совершенно беспомощен – он не имел права ни отказаться, ни увильнуть от того, что ему предписано Уставом.

– А после?.. Ну… – мальчишка снова смущенно замялся. – Там же два выходных получается, да?

– Два. – Кивнул Алексис утвердительно и сумел-таки сдержать рвущийся наружу тяжелый вздох. Святая Империя, Пан, как же ты не понимаешь, что он всё еще не в праве безнаказанно наплевать на свой долг перед Империей… – я не думаю, что выйдет, Пан, очень много дел. Правда. Есть вещи, на которые я никак не в состоянии забить, – мальчишка, конечно, не то дулся, не то злился, – мне очень жаль. Давай позже что-то придумаем? – Алексис изо всех сил старался не дать усталости прорваться сквозь его голос, но не был уверен, что это хорошо ему удалось. – Тебе бы и самому, на деле, не помешало присутствовать, слышишь? Ты все же по-прежнему кадет. Здесь или в Среднем, но быть надо.

– Да пошли бы они… – прошептал Пан, явно намереваясь покинуть место их встречи с очередной драмой. Атмосфера в Академии что ли такая?

– Пааан, – окликнул его Алексис, когда тот уже навострил лыжи в сторону лестницы, – а ну стой, – Святая Империя, как же сложно ограничиваться словами, когда так много всего хочется сделать! Тот, однако ж, и правда остановился, так и не поворачиваясь к Мастеру лицом. Ладно, и то неплохо, хоть не придется кричать ему вслед через всю крышу о том, о чем кричать в присутствии других ой как не стоит, – Пан, если ты собираешься не пойти на парад второго числа, сделай хотя бы так, что бы Штоф подумал, что ты был там, слышишь? И тогда можешь дуться на меня, сколько душе угодно будет. Пока я не исправлюсь.

Пан, кажется, сдавленно фыркнул на это последнее замечание и вышел, как всегда не попрощавшись.

«Дурак, поступи хоть раз так, как надо! Сам, пожалуйста… Я не могу управлять тобой и не могу вести тебя. И как Мастер, и как человек я терплю полный крах, когда пытаюсь достучаться до тебя, расшибаюсь в лепешку, и ничего не могу с этим сделать. Не могу даже сказать какие-то самые простые и очевидные вещи так, чтобы ты их услышал! Услышал именно их, а не то, что домыслит твой кривой мозг в вечном стремлении на меня рассердиться. Почему ты никогда не веришь мне, упрямый мальчишка, а обязательно должен сам расшибить лоб о свои ошибки, вместо того, чтобы один раз прислушаться к моему совету? Плевать на Устав, плевать на субординацию, плевать уже на всё, даже на треклятую власть, будь она неладна, но почему ты никогда не желаешь меня понять, не желаешь уступить даже в самой малости, не желаешь допустить даже мысли, что мне нужно от тебя вовсе не подчинение?.. Что я должен сделать, чтобы ты понял, наконец, что твое подростковое самодурство не выводит меня из себя и тем более не «ставит место», что еще я должен сказать тебе, чтобы мы оба могли стать людьми хотя бы в глазах друг друга?..»

Святая Империя, как же далеко он зашел.

Тупик. Выхода нет.

========== Глава 37 Недовольные ==========

Приготовления ко Дню Славы Империи шли уже полным ходом – на улицах развешивались тут и там флаги, окна и стеклостены тщательно мылись и приводились в приличное состояние, жухлая листва собиралась по узким газонам в огромные черные мешки («Вот куда «Зеленому Листу» смотреть-то надо и возмущаться, столько полиэтилена переведут вместо биопакетов, а мы, видите ли, цветочки в парке сажать собираемся» – возмущалась внутренне Лада), школьники вспоминали и разучивали марши, репетируя во дворах перестроение колонн, ритмично шагая форменными ботинками.

– На День Славы Империи как всегда будет парад, слышишь? – Голос Ии звучал совсем заговорщически. – Все уйдут смотреть, а кто не смотреть, тот работать… Никто не заметит, Лада! Просто потеряемся в толпе… – Девушки ждали Рону, намеренно придя на встречу чуть раньше, чем было необходимо, чтобы урвать хотя бы несколько минут на себя. Сегодня они должны были ехать вместе в двенадцатый квартал, в Парк, знакомиться с прочими ребятами из «Листа» и просто разведывать обстановку. По самому тону Ии Лада без труда поняла, как непросто было девушке выкроить время на эту, как думалось, пожалуй, им обеим, почти бессмысленную поездку, съедавшую едва ли не весь субботний день после утренней молитвы. Радовала, правда, мысль о том, что уже через несколько дней появится внеплановый выходной по случаю Дня Славы Империи, но сейчас даже это утешало слабо, ведь выходные эти положено было по самое не хочу забить Уставной чепухой всех видов и сортов.

Несмотря на всю заманчивость озвученного предложения, Лада явно колебалась. Ия в глубине души почти ненавидела эту ее постоянную неуверенность, так резко, однако, сменяющуюся почти неадекватно фанатичным блеском в глазах, и ничего не могла поделать – отчего лишь сильнее сама так очевидно заводилась.

– Ну же, надо только заранее договориться, где встретиться, и тихо слиться из толпы…

– Хорошо, – выдохнула та, наконец, к немалому облегчению Ии, – хорошо, идет, будь по-твоему. Я постараюсь… И куда мы пойдем?

Ия задумалась, вглядываясь в электронное табло расписания автобуса второго уровня, на остановке которого они стояли теперь.

– На пруды далеко, да? Слушай, а если к тому же «Зеленому Листу» и пойти? В Парк. В двенадцатый. Слушай, а правда? Попросим какое-нибудь ознакомительное задание, им и прикроемся, если что… Сегодня заодно узнаем, какие у них самих там планы на второе число…

– Это только если дождя не будет, – скептически отозвалась Лада, качнув головой, – ты же знаешь наш ноябрь.

– А если будет, еще что придумаем! Или в том хвалёном павильоне устроимся, – решительно кивнула Ия, немало довольная тем, что смогла убедить девушку на риск, – у нас еще четыре дня есть подумать, не забывай. Все равно они нас скорее не заметят, когда мы будем у них под самым носом, чем если по углам прятаться. А оттуда и к параду поспеем – в двенадцатом же, ближе к обеду, нас там все равно никто не знает и не узнает…

Внешне двенадцатый квартал ничем особенным от одиннадцатого не отличался: те же многоэтажки, те же улицы, те же редкие облезлые островки газона тут и там. Территория парка была обнесена высоким забором – нижняя половина из кирпича, верхняя – кованая. Почти сразу свернув с главной аллеи на тропинку поуже, ведущую влево среди тоненьких, облетевших молодых деревьев, три девушки вскоре увидели невысокое серое строение без каких-либо вывесок или опознавательных знаков.

– Пришли, – решительно кивнула головой Рона, – у нас еще не готово ничего, но это как раз и есть наш павильон. О, а вон и ребята. Неужто нам фильтры, наконец, пришли… – девушка направилась к двум молодым людям, девушке и пареньку, вскрывавших и сортировавших какие-то коробки на небольшой асфальтированной площадке возле входа в павильон.

– Хэй, народ, это Лада и Ия, наши новенькие, – окликнула их Рона.

Двое ребят обернулись к девушкам и выпрямились. Они оба были невысокого роста, с сероватыми, мышиного цвета волосами, по первому впечатлению – ничем не выделяющиеся из сотни таких же молодых людей.

– Кай, – представился он.

– Кая, – вежливо кивнула головой она. Сквозь серые глаза обоих просвечивали едва заметно лукавые огоньки. Ия, кажется, едва заметно вскинула брови.

– Ну да-да! – Нетерпеливо воскликнул парнишка, не давая никому сказать ни слова. – Можно уже начинать расспрашивать, почему у нас имена одинаковые.

Лада едва сдержала улыбку – импульсивность мальчишки позабавила её, хотя и удивила немало – как, впрочем, и вся странность ситуации.

– И почему же?

– Ну, просто родители хотели близнецов, но почему-то не получилось, – видимо, наследственность не та. Поэтому пришлось брать клетку одного и из весенних циклов для меня и летнего – для Каи, чтоб сделать вот так вот вид, что мы и правда близнецы. Ну, мы и делаем, – пожал плечами он, – только, по-моему, одинаковых имен это всё равно не объясняет… Да и дела не меняет, лица-то у нас все равно разные. У каждого свои причуды, короче. У кого-то братья и сестры младше собственных детей – и вроде ничего, живут. – Парнишка быстро скользнул глазами по черному платью Лады и остановился на сером, в которое была одета её спутница. – Так, «Лада и Ия» я слышал, а кто из вас кто?

– Ия, – положила Рона ладонь на плечо невысокой девушке, – это она к нам еще и Ладу решила привести.

– О, чувствую, тут тоже можно истории про имя рассказывать? – Не отставал мальчишка, но, заметив, как та напряженно поджала губы, осекся. – Хотя до этого, наверное, еще дослужиться надо, да? Все вы, девчонки, одинаковые…

– Зато будет повод продолжить общение, – мягко отозвалась Лада. Признаться, столь резвый интерес нового знакомого к Ие её не очень-то порадовал, но всяко лучше заранее смягчить все возможные углы.

– Ладно, ребят, не отвлекаем вас, – как нельзя вовремя подала голос Рона Валтари, обращаясь к брату с сестрой, – а мы дальше пошли, потом пообщаетесь.

– Агааа, – загадочно протянул Кай им вслед.

– Никакие они не близнецы, – тихо пробурчала Рона, – Кая милая, а Кай – придурок. Наши родители давно знакомы, – как-то смущенно принялась объяснять девчонка, стоило им отойти лишь на пару метров от ребят, – и хотят нас с Каем поженить, когда я стану совершеннолетней, ему-то уже шестнадцать. Вот он на всех девчонок и бросается как на потенциальную жертву, чтоб только кого-нибудь найти и на мне не жениться… – она обиженно поджала губы. – Он парень-то неплохой, но времени у него уже не очень много осталось, никуда он не денется.

«Вот это страсти кипят! Не хуже вечернего телешоу. А вы говорите, Средние-Средние…»

Старшеклассница тем временем открыла тяжелую дверь павильона и жестом пригласила девушек заглянуть.

– Здесь еще почти ничего нет, но оглядеться можно… – В бетонной коробке неотделанного помещения было холодно и сыро. В противоположном её конце находилось непонятное подобие сцены, наполовину заваленное каким-то хламом, и, кажется, виднелся неясный контур двери, ведущий еще куда-то; мутная от пыли стеклостена, судя по всему, не мылась ни разу с момента постройки павильона. Коробки и строительные материалы, вперемешку устилающие ровным слоем пол, оставляли лишь узкую тропинку, ведущую от двери до сцены. За столом (единственным предметом мебели в помещении) прямо напротив входа красивый, светловолосый молодой человек сосредоточенно ковырялся отверткой в каком-то механизме.

– Это Молчун Паул, – тихо произнесла Рона и махнула ему рукой. Тот кивнул, не задерживаясь на девушках задумчивым взглядом, – он никогда не говорит, – добавила она тихо, когда все трое вернулись на улицу и двинулись дальше, вдоль павильона, – ребята, с которыми он учился, шепчутся, что это после аварии – то ли у него кто-то погиб, то ли сам повредился… но я не знаю правду. – В голосе Роны едва уловимо проскользнула нотка грусти и сожаления. – Паул замечательный парень, у нас он, можно сказать, на позиции техника, а то и изобретателя: сейчас занимается тройным фильтром для воды, да еще и как бы в разрезе, чтобы наглядно видно было. Он вооон там будет стоять. Я потом покажу – а, хотя, что там, сами увидите ближе к открытию. – Ненадолго она замолчала, когда троица вышла из павильона, а потом продолжила, резко меняя тему. Кажется, три минуты были максимальным лимитом молчания для этой девочки. – Вы, кстати, не слышали, что насчет камер в Парке говорят, нет? Говорят, Парк Славы Империи будет первым, где камеры планируется монтировать прямо в деревья. Все-таки, как ни крути, а это единственный в своем роде парк Среднего Сектора, на Прудах-то все равно зона отдыха, куда на пол выходного дня не съездишь, так что там и правила другие, понятно, что там в домиках все как везде, а тут… Ну, просто, нам же эти деревья сажать и растить, а мы всё еще не в курсе сами, как они хотят это всё организовать. Тем более что деревья… – девчонка осеклась, едва не столкнувшись с вывернувшей из-за угла высокой девушкой, чей ярко-зеленый передник был весьма неожиданно повязан на голову вместо косынки, собирающей длинные каштановые локоны; черное платье, утепленное болотного цвета дутой безрукавкой, доходило до самых щиколоток; в руках у нее был глубокий и явно весьма тяжелый таз, до краев полный воды.

– Эми Хансен, наша старшая. – Представила её девчонка. – Добрый день! А мы тут с новенькими осматриваемся…

– Добрый день, девчонки, но мне совсем-совсем некогда, – скороговоркой воскликнула она, едва окинув троих взглядом каре-зеленых глаз, и проскользнула мимо, едва не расплескав воду на стоящую ближе всех к ней Ладу. Несмотря на строгость во взгляде, девушка оказалась весьма молодой, лет двадцати пяти, не больше, хотя её Лада разглядеть почти не успела. Даа, куда ни кинь, а личности одна любопытнее другой.

Вечером, однако, возвращаясь домой и подводя итоги дня (Хвала Империи, Рона заявила, что ей надо немного задержаться, и девушкам удалось уехать вдвоем), Лада могла бы с уверенность сказать, что время в «Зеленом Листе» прошло утомительно – не столько физически, сколько морально, принеся лично ей куда больше разочарования, чем удовлетворения. К тому же автобус всё никак не хотел приходить, как всегда отставая от указанного расписания, и девушки еще долгое время стояли на платформе, поделив на двоих несколько бутербродов с колбасой, бережно сохранённых Ией до вечера.

– Всеединый прости, из чего они теперь её делают? – Скривилась последняя, едва надкусив свою порцию. – Вообще же вкуса нет никакого, как ластик жую.

– Из синтезированных волокон, наверное, – флегматично пожала плечами Лада, всё так же пристально вглядываясь в городские дебри, из которых должен был появиться долгожданный автобус, – или, в лучшем случае, из сои. А ты, что, ластик пробовала?

– Да. – Совсем мрачно отозвалась девушка. – В младшей школе. И дрянь, скажу тебе, та еще. – Лада, кажется, едва заметно усмехнулась, когда ответ девушки потонул в гуле подъезжающего, наконец, транспорта.

– Короче, эксплуатируют этот ваш «Зеленый Лист», я смотрю, по полной, – вынесла, наконец, свой суровый вердикт она, садясь на потертую синюю обивку кресла, – за один несчастный павильон чуть не весь парк на своих плечах тащат, и хоть бы кто пикнул! Какая экология, когда весь ремонт и все обустройство полностью на этих детях! В марте они открытие запланировали… Да к марту тут будет одна корка ледяной грязи и всё, хоть ты сегодня, завтра и еще два месяца спину надорви копаться. Глупости это, а не экостанция, и всем там, – она гневно мотнула головой, очевидно, изображая тем самым верх, – глубоко плевать, что тут эти школьники сейчас делают, потому что смысла в этом – ни на грамм. Прости меня, Ия, но тратить своё время на все эти игры у меня настроения нет ни капли, а стирки с уборкой мне и дома хватает…

– Шшш, сбавь-ка обороты на минутку, – Ия пытливо заглянула девушке в мрачное лицо, кажется, изо всех сил стараясь смирить гнев в голосе. Странно, но это, кажется, первый раз, когда несогласие в ее словах так сильно похоже на начинающуюся ссору. – А логово без камер тебя вообще никак не прельщает? Ты вообще слышала, что Рона про камеры сказала? Со всеми твоими планами по… – она осеклась, – думаешь, всем все даром достается? Придется, милая, побатрачить чуток! Или ищи что другое, а у меня лично вариантов уже нет. И лишних сил и времени их искать тоже нет. Не хочешь – не надо, только не ной потом, что бессильна что-то изменить или улучшить. А я устала от этого и отказываться, когда само в руки идет, не желаю. Понятно, что и мне там без тебя делать нечего, но это отговорки всё, вот увидишь. Уже второго числа и увидишь. А пока на носу воскресенье – отдохни и взбодрись…

***

В Академию Пан едва не опоздал – Антона не было ни вечером воскресенья, когда мальчишка вернулся из Среднего, ни утром понедельника. Не то учился, не то шлялся где, Пана это мало интересовало, только его возни утренней он не услышал, а потому проснулся на полчаса позже необходимого. Впервые за все месяцы пребывания в Высоком Секторе влетел в Академию за три минуты до начала занятия, тихонько сунул нос в приоткрытую дверь аудитории и, увидев, что Мастера Аккерсона еще не было, выдохнул с облегчением. Все мальчишки-кадеты были в сборе (кроме Стефа, появлявшегося лишь один-два раза в неделю, ситуация с которым пока не двигалась ни в позитивную, ни в негативную сторону, и которого Пан лично для себя уже списал со счетов) и о чем-то в полголоса грызлись.

– О. Любимчик пришел. – Ники заметил его появление первым.

– Завали, – отозвался Пан безразлично. Благодаря тому, что дурацкие клички, данные всем Данишем в его первый же день в четвертой группе, не воспринимались всерьез никем, кроме него самого, Пан по поводу своей тоже переживал не так сильно, как мог бы. – Доброе утро всем.

– П’ивет, у нас тут дискуссия, – поспешил доложить Колин, возбужденно картавля, – ну-ка поведай нам, что ты знаешь насчет жилья в Высоком?

– В смысле?

– Вооот, я тоже никогда толком не задумывался, а кое-кто, – он стрельнул глазами в сторону спины Артура, – оказывается, тут кучу всего знает и молчит, даже не подумав делиться знаниями с това’ищам по па’те.

– В чем дело-то?

– Короче, – встрял Ники, – если выбросить все подробности, без которых Болтуну будет не о чем говорить, то останется только то, что в Высоком можно за деньги купить хату, съехать от всех и жить одному, как это, оказывается, делают Мастер Брант и многие другие, наверняка.