Текст книги "Непокорëнные (СИ)"

Автор книги: AnnaTim

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 43 страниц)

========== Глава 52 [Не]знающие ==========

– Ия! Ия, подойди на минуту, – громкий голос Грегора, донесшийся из его комнаты, нарушил спокойное воскресное утро. Позволив себе поспать дольше обычного, теперь, в одиннадцатом часу утра, Ия сидела на кухне, меланхолично жуя бутерброд с каким-то удивительно резиновым, безвкусным сыром, вперив взгляд в почти не затыкающийся круглый сутки телевизор.

Еще одно преимущество своей работы, за которую девушка не раз уже возносила хвалу судьбе, давшей ей шанс получить образование из девяти, а не пяти классов, были, разумеется, каникулы, полагавшиеся школьникам в первую почти что целую неделю января. На нее, конечно, эти каникулы не очень-то распространялись, и в школе за последние дни она побывала уже не раз, и от отчётных документов за триста шестьдесят пять дней прошедшего года никто её не освобождал, однако спокойствие выходных всё равно давало о себе знать. По крайней мере можно было выспаться и невзначай порадоваться нескольким лишним дням тишины, которых Ие порой так не хватало в вечно шумных буднях школьных коридоров.

– Да? – Отложив свой завтрак, девушка заглянула в приоткрытую дверь, что вела в комнату отца, и на мгновение замерла, потому что картины, представшей перед её взглядом, видеть прежде ей не доводилось. Мужчина стоял перед зеркалом, поправляя (а, вернее, сбивая куда-то вбок еще сильнее) тёмный, почти чёрный галстук; одет он был в тщательно отутюженную, идеально сидевшую на нем тёмно-синюю комендантскую форму, на левой руке отсвечивали все три кольца. Заслышав звуки появления дочери, Грегор повернулся к ней и сделал шаг навстречу.

– Посмотри, всё везде в порядке? – Сказано это было тоном первоклассника, готовящегося к линейке, и Ие на мгновение стало даже смешно, хотя весёлость эта улетучилась очень быстро.

– Да, в порядке… – неуверенно произнесла она, оглядев отца с ног до головы. Привыкшая видеть его в тёмно-сером будничном костюме Средних (хотя плащ осенью он и носил иногда комендантского цвета), теперь девушка была потрясена, каким статным и помолодевшим лет на пять может, оказывается, выглядеть её отец, – галстук только поправь… – она потянулась помочь ему и почему-то слегка смутилась того, как близко к нему находится. – А что за торжество?

– Сегодня слушание, – отозвался Грегор Мессель, собирая со стола какие-то мелочи в барсетку, – в Высоком Секторе. Все говорили, что это невозможно, но я попробовал подать апелляцию – и меня согласились принять. Ия, – выдохнул он, очень серьезно и прямо взглянув в глаза девушки, – я хочу – пытаюсь, – поправился он, – вернуться в Высокий. Прошло восемнадцать лет, как я здесь. Это почти половина моей жизни, всё время которой я беспрекословно подчинялся тому, что от меня требовали, каждому слову, с которым я часто бывал не согласен внутри себя. Ты выросла, Ия, я уже давно не несу за тебя ответственности. Я выполнил всё, что касалось тебя – даже больше, чем требовалось, – и теперь я хочу попробовать вернуться.

– А слушание… когда ты узнаешь ответ? – Смысл слов, сказанных отцом, с каким-то мучительным трудом укладывался в голове, хотя, наверное, ничего невероятного на деле в нем не было.

– Когда меня введут в курс дела, – холодно развел руками Грегор, – Ия, я не знаю, сколько времени может потребоваться на рассмотрение и окончательное решение.

– Но я… ведь останусь здесь, да? – Неуверенно произнесла девушка, изо всех сил стараясь не хмуриться, потрясённая всем услышанным.

– Если меня восстановят? Полагаю, что да, но, повторюсь, шанс того, что это произойдет, крайне мал. Слишком много времени прошло… Сейчас от меня уже ничего не зависит, и я не хочу загадывать невесть что.

– Но ведь квартира… Я же не могу одна… – и не может же он забрать её туда. Ни он не может, ни она не пойдет. Ни за что. Провалиться Империи, что же происходит?..

– Выйдешь замуж, – пожал плечами Грегор, направляясь в прихожую обуваться, – Не проблема, подходящих молодых людей несложно найти. Но, повторяю, загадывать слишком рано.

«Выйдешь замуж»… Как всё просто.

Ия стояла в прихожей, прислонившись плечом и виском к стене, провожая невидящим взглядом темных глаз каждое движение отца, пытаясь привести мысли в порядок и унять едва уловимую дрожь пальцев.

– Всё, до вечера, – быстро кивнул Высокий, застегнув последнюю пуговицу на толстом пальто и отворяя входную дверь.

– Да… удачи, пап. – Едва слышно прошептала Ия как-то очень напряженно. Грегор бросил на девушку чуть удивленный взгляд, словно ожидая, что она скажет что-то еще, и, не дождавшись, вышел за порог.

Странный осадок остался на душе Ии, когда дверь затворилась за её отцом, и сама она в задумчивости вернулась на кухню допивать остывающий чай. С одной стороны, новость, такая внезапная, обескуражила её, заставив подумать о том, что привычному ходу жизни – её и их, о чём она никогда особенно не задумывалась, – в любой момент, оказывается, может прийти конец, и вовсе не по той причине, откуда девушке казалось логичным его ожидать. С другой стороны, Ия почувствовала какие-то странные смущение и неловкость за собственное ребячество, за неожиданную детскость своих представлений о неизменности и «вечности» жизни в отчем доме. Мысль о том, что рано или поздно этот день должен был бы настать, застигла Ию врасплох. Мысль о том, что всё это время она не представляла, как в данной реальности, а не в своих мечтах, где они всегда были с Ладой вместе, жить без отца, которого всю жизнь почти презирала, и к которому, оказывается, так невозможно привыкла, показалась ей нелепой и легла на её щеки теплом стыда. А с третьей стороны, которая сейчас, несомненно, занимала, и даже задевала девушку больше всех прочих, в сознании Ии происходило теперь постепенное осмысление сказанных отцом слов, и странное чувство сродни состраданию закрадывалось в её сердце.

Святая Империя, хоть кто-то в этом мире живет счастливо, живет так, как ему того хочется? Неужто даже среди сильных, владеющих миром, нет довольных своей долей? «Я бы не вышел на работу в один из дней много лет назад». Ведь так он ответил на её вопрос, да? Что же там случилось, что столько лет он был заключён в Среднем без надежды на возвращение? Что он сделал не так, да еще и против своей воли, подчиняясь чьим-то приказам?

Ах, мама, мама, если бы только тебя увидеть… Может быть, ты знала?..

Девушка включила электрический чайник и, прибавив для виду громкость каких-то очередных новостей по телевизору, села на свое прежнее место, поджав под себя босые ноги, успевшие замёрзнуть. Всё-таки от стеклостены зимой одна мука, никак квартиру не согреть. А ведь было и что-то еще в этом разговоре, в этом странном утре, холодно светившем в окно, что не давало Ие покоя: никогда прежде в жизни девушки Грегор Мессель не представлялся ей таким живым и настоящим человеком, нормальным, а не таинственным чопорным Высоким, с которым она почему-то вынуждена делить кров. И никогда прежде он не вызывал в ней стольких чувств разом, противоречивых, но очень живых, почти осязаемых…

Представить, как можно жить в ожидании чего-то, как говорят эти загадочные «все», совершенно несбыточного и невозможного в течение восемнадцати лет, Ие решительно не удавалось – да и не мудрено, когда восемнадцать лет – это вся твоя жизнь. Но то, что она чувствовала теперь, поднимало в ее груди волну какого-то едва уловимого трепета.

Так, значит, среди Высоких тоже есть свои Высокие и свои Средние? Те, кто приказывает, и те, кто подчиняется, даже будучи не согласным с этими приказами на протяжении восемнадцати лет? Но Грегор Мессель – комендант, и только две должности, по логике вещей, должны стоять над ним и иметь право отдавать ему распоряжения, которых он не может ослушаться…

И всё-таки странно. Средние, не важно, в пятнадцатом они квартале живут, в восьмом или в третьем, знают с самого детства, что они – Средние, что они одинаковые, и эти слова звучат для них почти что синонимами. Несмотря на то, как сильно различается уровень жизни во всех этих кварталах, у всех них одна форма, одни мысли, один Устав и одна жизнь, одинаковая для всех и каждого. И в шестнадцатом, и в десятом, и в пятом квартале все знают, что теоретически имеют одинаковые права и шансы учиться девять классов вместо пяти, свободно передвигаться по всему Среднему Сектору – не только когда Империя выделяет по причине замужества квартиру, но и в любое свободное время, если ты такое найдешь, – знают, что везде одинаковое количество часов вторводы, количество школ, детских садов и больниц…

А еще знают точно так же, что в шестнадцатом квартале, как самом близком к Высокому Сектору, можно найти некоторые редкие лекарства, которых нигде больше не встретить, знают, что в третьем и в шестом находятся самые крупные заводы, так что воздух в них, а так же четвертом и пятом, наиболее отравленный и вредный, знают, что в первом, возле стены, постоянно шныряют патрульные машины (а, может, и не патрульные вовсе), знают, в каком квартале производство каких продуктов находится, и цены на какие из «местных» товаров ниже…

Но всё это не отзывается в головах Средних никаким противоречием – потому что они одинаковые, всю жизнь до самой смерти, на работе, в школе, в детском саду, в Центре Зачатия… Просто у одних есть что-то, чего нет у других, а у других – что-то, чего нет у первых. И Система держится в балансе.

А как у Высоких?

Не может того быть, чтобы им так же с первых клеток развития вдалбливали, что они одинаковые. Нелепо и подумать, «одинаковые» – синоним «Средним», а «Высокие»? Какой их синоним? Раньше Ие казалось, что это слово настолько исчерпывает само себя, что не может нуждаться и вовсе ни в каких объяснениях, теперь она поняла, что и это были мысли Средней, а Средней она себя давно уже не считала…

Так что же «Высокий»? «Управлять»? «Властвовать»? Но Грегор же подчиняется, даже имея на своих пальцах три кольца, которым, как Ия вполне успела понять за свою жизнь, придает невероятное, почти иррациональное значение. А как же тогда те, кто ниже него по должности или статусу? Ведь, даже выполняя чьи-то приказы, они совершенно очевидно отличаются от Средних.

Или же Высокие – это те, кто знает Систему изнутри? Знает, как устроена Империя на самом деле? И не важно, как при этом они вынуждены себя вести, пользуются ли они этими знаниями, осознают ли их вообще… Но из-за этих знаний все они на разных ступенях.

«Знающие».

И дает ли это знание право быть Высокими?

***

Наступление нового года ознаменовалось для Алексиса Бранта поистине феерическим известием о том, что кадет группы 1-04 Пан Вайнке занимается в пятом квартале Среднего Сектора внедренным наблюдением по его же, Мастера, индивидуальному заданию. Только когда секундное замешательство сменилось минутой закипающего гнева и сошло на нет с приступом какой-то неадекватной веселости, молодой человек нашел в себе силы подтвердить пришедший из отдела Временной Проверки запрос.

Да, мальчишка, однако ж, не промах. Ясное дело, что уж кто-то, а он-то точно не мог не воспользоваться предложением Бранта – вернее, конечно, разрешением, а не предложением, – но не на следующий же день после того, как оно было озвучено! Хочется надеяться, что он хотя бы ожидает теперь какого-нибудь страшного нагоняя, а то даже почти обидно за собственный, и без того никогда не признаваемый этим парнем авторитет.

А вообще январские выходные, несмотря ни на какие опасения Алексиса, прошли в спокойствии. Пустота, затопившая и немало, признаться, напугавшая тем самым молодого человека по возвращении домой, отступила, притупив непривычно обостренные чувства, и оставила место чему-то сродни меланхолии. Так необходимый ему отдых и несколько полезных встреч, на которые в последние пару месяцев никогда не хватало времени, заполнили собой эти несколько дней, не давая молодому человеку погрузиться в уныние, навеваемое теперь так часто собственными размышлениями.

Расписание на новый учебный семестр, к сожалению, оставлял желать лучшего – занятия шли вразброс, занимая собой порой целый день с утра и до самого вечера, перемежаясь со свободными часами, которые далеко не всегда теперь хотелось проводить в Академии. Кажется, выпасть из бешеного темпа декабря в эту неделю спокойствия, а потом еще и вернуться в ритм новых учебных дней, виделось в этот раз задачей почти непосильной.

На самом же деле Алексиса сжигало изнутри чувство неудовлетворенности. Собой, тем, что он делает, рамками, которым вынужден соответствовать, самим фактом того, что когда-то его всё это устраивало. Где-то посредине между тоской и раздражением, логикой и чувствами.

Напарник ввалился в кабинет рано утром, когда, кажется, Академия была еще полупустой, и Алексис, приехавший в первый учебный день намеренно раньше необходимого, так безнадежно надеялся побыть один, чтобы собраться с мыслями.

– Доброе утро, Виктор. – Кивнул он, приглашая молодого человека войти. – Чего так рано, у тебя разве не третий и четвертый час сегодня?

– Давненько тут не был, – качнул головой молодой человек, – а ты сейчас сильно занят? Есть время на разговор?

– Найдется, у меня сейчас “окно”, – отозвался Алексис, – я тоже раньше приехал. Расписание какое-то совершенно неадекватное, ты видел уже?

– Наверное, еще утрясут по ходу дела, нет?

– Наверное, – безразлично пожал плечами Первый Мастер, – чай будешь? – Раз уж от долгого разговора все равно уже не отделаться, то пусть хоть он проходит с каким-никаким комфортом.

– Да, не откажусь, спасибо, – кивнул напарник и, пододвинув стоящее чуть поодаль кресло ближе к рабочему столу Алексиса, непривычно тяжело в него опустился.

– С тобой-то всё в порядке?

– Да, спасибо. Теперь куча всяких ограничений, конечно, но всё хорошо прошло. Как будто родился заново, давно, оказывается, забыл, как это у нормальных людей… Так что, введешь в курс дел?

– Ну и прекрасно. – Бесцветно отозвался Алексис. – Конечно, только сперва, наверное, расскажи мне сам, что и про кого из наших парней ты можешь сказать за тот недолгий период, что ты с ними работал? Чтоб я хоть имел представление, какими их видишь и знаешь ты.

Виктор, кажется, на долгое мгновение задумался, потом, наконец, произнес, глядя куда-то в стеклостену за спиной Алексиса:

– Колин – самый сильный из них. Кем бы он ни прикидывался. Он прекрасно говорит, прекрасно знает материал – ну, по тем предметам, с которыми лично я имею дело, – и прекрасно умеет себя вести. Однако он дефективен, и это многое портит – едва ли не всё перечёркивает. Удивлён, что его вообще одобрили. Мне кажется, в наших с Вами обязанностях что-то с этим сделать, как минимум, направить в клинику – полагаю, дело в психологии, а не в ортодонтии, но я не врач. Артур умеет учиться и умеет себя вести – но не умеет поддерживать общение, даже формальное. Нет, полагаю, умеет, но не желает. Причины могут быть самые простые, а могут – и нет. Надо разбираться. Ники ленив. В его личном деле средний балл в предыдущей школе – 9.2, это в лучшем квартале Среднего, а у нас он едва наскребает на 77? Программы разные, конечно, но это просто нелепо. Он даже не старается. То же самое с поведением: он как будто пытается выставить себя хуже, чем он есть на самом деле. Вопрос – зачем? Мне непонятно. Пан… Пан у нас не продержится. Даю максимум год и, если он полностью не пересмотрит и не переделает себя, он отсюда вылетит. Потому что нельзя Среднему требовать чего бы то ни было от Высокого Сектора, да еще и не давая ничего взамен. А он считает себя центром мира и удивляется, если это внезапно оказывается не так. Стеф…

«Но если ты действительно хочешь чего-то от меня, будь готов не только брать, но и давать в ответ!» – Другие слова поднялись внезапно со дна памяти всем сказанным напарником. И горячее отчаяние в зеленых глазах. Странное, так долго и яростно отрицаемое им самим осознание того, сколь похожи они с Паном бывают порой, всё чаще прорывалось сквозь эту неприступную стену, выстроенную когда-то в его голове.

– Единственный Драй – в группе Мастера Аккерсона, – спокойно, но многозначительно прервал его Алексис.

– Ясно. – Кивнул тот. – Простите.

«Так значит, их единодушная нелюбовь к Виктору еще и взаимна?» – Усмешкой пронеслось в голове Алексиса, когда Виктор замолчал. Это любопытно. Даже то, что ни один из них на деле Бергену ни капли не по душе. Или… чего он хотел от должности мастера у первого курса? Конечно, они Средние, конечно, далеко не безупречные… Да, для своего первого набора мальчишка Берген весьма неплох, раз так быстро разглядел некоторые важные мелочи, но только сработаться им будет еще сложнее, чем казалось сперва. Потому что для него эти парни – как сломанные вещи, которые нужно сперва починить, а потом уже ждать, что из них выйдет что-то дельное, а для Алексиса – подростки, которых надо научить и поставить на ноги. Даниел бы… а впрочем, какая теперь разница? Как бы то ни было, а от Виктора толку оказалось куда больше, чем Алексис ожидал.

– В общем-то ты прав, но мне есть, что добавить. – Брант потянулся было за сигаретой, потом вспомнил о проблемах сидящего перед ним молодого человека и одёрнул себя. – Артур с нормой перебарщивает, как бы странно это не прозвучало. Он не по Уставу высокомерен и это только усугубляется со временем. Если прежде ему было все равно на мальчишек, то теперь, когда все друг к другу притерлись, он стал ставить себя выше остальных и почти не пытается этого скрывать. Естественно, им, с их гордостью, это желания идти с ним на контакт не прибавляет. Объективно, конечно, придраться не к чему, но я думаю его осадить, когда замечу это снова. Ники уже порывался его задирать, не думаю, что он сдастся так уж просто. Пан, он… Импульсивный не в меру. Может держать каменное лицо, когда этого от него совершенно не ждешь, а может вдруг прийти и такого наговорить, что лучше б и не слышать. Ему над собой работать и работать, но я не думаю, что он вылетит, как ты говоришь. Пан – не дурак, не нужно. А Ники… – «У него же не маска, – дошло внезапно до самого Алексиса, и в последний момент он успел удержать язык, чтобы не ляпнуть лишнего, – у него защитная реакция. Вопрос только, на что, неужели всё еще на новые жизненные обстоятельства?» – Ты не представляешь, каким нервным он был на выезде – я никого таким не видел уже очень давно. Он как будто чего-то боится внутри – и даже сам совладать с этим не может. – Да, Виктору стоит это знать, вдруг (хотя едва ли) он сможет понять и объяснить что-то еще, связанное с этим странным обстоятельством.

– А Колин?..

– Насчёт Колина ты всё совершенно верно заметил, хотя насчёт дефекта я так серьезно не думал, прямо скажу. Всегда находились вещи поважнее. Здесь, знаешь, одно время даже ходили слухи, что нашу четвертую хотят не то расформировать, не то сделать “особым отделением”… Кто только чего не говорит.

– Да, слышал, – отозвался Виктор, – это еще при мне было, осенью. Но я в это не верю.

– Почему же?

– Потому что ты Брант. – Просто выдохнул Виктор, удобнее устраиваясь в кресле. – И с этим никто ничего не сделает. Поэтому и с твоей группой тоже ничего не сделает.

. «…но только прежде, чем сделает что-то со мной самим, наивный ты мальчишка» – мрачно подумал про себя Алексис. «Твоей группой». Хорошенькая постановка, ничего не скажешь. Что, интересно узнать, такого произошло за время болезни Виктора, что из растерянного и не знающего, за что хвататься, мастера-первогодки он вдруг стал таким резким и ледяным критиком.

А вслух лишь бросил безразлично:

– Я по-прежнему только мастер, Виктор.

========== Глава 53 Apart* ==========

[*Англ. «Порознь»]

Попробуем забыть

О том, что мы больны,

О непоправимом, о неизлечимом,

О том, что нам до конца

Так и не высказать вслух*

[*Из песни группы Flёur – «Два Облака»]

Январь шёл куда-то мимо нее, холодный и тёмный, по-прежнему бесснежный, нелюбимый. Даже теперь, когда зима выдалась значительно тёплее многих предыдущих, Лада всё время мёрзла, сколько бы слоёв одежды ни надевала на себя, и чувствовала себя постоянно уставшей. В «Зелёный Лист» они с Ией вместе смогли выбраться за весь месяц лишь однажды, и тот раз получился каким-то скомканным и дёрганым, принёсшим, несмотря на жадное ожидание встречи, больше разочарования, чем радости, потому что поговорить из-за постоянно снующего туда-сюда народа почти не получилось, как не получилось и обнять её хоть раз, чего Лада так давно и мучительно желала. Одной Ладе ездить в «Зеленый Лист» не хотелось и вовсе – хоть сколько-то тёплые отношения из всех ребят она поддерживала лишь с Роной, которая половину января проболела дома. В остальном девушка по-прежнему считала волонтёрство в парке очевидной и несправедливой эксплуатацией, с которой не хотела на деле иметь ничего общего. Может быть, она и была слишком резка в этом своем суждении, однако пока что Парк Славы не дал ей ни одного повода изменить своего нынешнего мнения.

А между тем одной той встречи с Ией – первой и единственной в наступившем году – оказалось достаточно, чтобы понять, что Ия изменилась. Если до нового года она была, хоть и резкой, решительной, но мягкой, то теперь внутри нее словно образовался несгибаемый металлический штырь, льдом отсвечивающий в глазах. Нет, она не стала ни бесчувственной, ни холодной, но что-то в ней определенно пошло по-другому. Для нее будущее заканчивалось первого марта, и изменить это казалось уже невозможным. Лада не знала, отдавала ли сама девушка себе в этом отчет, но считала, что не имеет особого смысла спрашивать, поднимать лишний раз и без того неприятную тему. Сейчас все шло именно так, как и было задумано, кроме одного – от Ии словно веяло смертью. И без того утомлённую и морально, и физически, Ладу это открытие пригнуло еще ниже к земле. Всю эту встречу, когда девушкам только и оставалось, что переглядываться издалека, общаясь друг с другом и со всеми, согласно Уставу, Лада смотрела на Ию и вспоминала свои летние размышления о том, что двигало теми ребятами, вдохновившими её на все эти безумия, о том, какими одинокими, должно быть, были Кир Ивлич, Абель Тарош и те безымянные, кого девушка никогда уже не узнает, если решились на такой шаг… Нет, напротив. Теперь она точно знала, что одинокий человек, которому не за что бороться – не за кого, – не пошёл бы на всё это. Парадокс, не дававший ей покоя уже так много времени, разрешился сам собой – у каждого из них, наверняка, были семьи, родители, быть может, жёны и дети… Как и у них с Ией. И всё это делалось из-за них, ради них. Ужасающая ирония судьбы. Даже просто думать об этом, не пытаясь снова и снова примерить на себя, Ладе казалось почти страшным.

Только главный вопрос для неё всё равно оставался в другом, в том, имеют ли они – имеет ли хоть кто-нибудь – право подвергать опасности или причинять вред другим людям ради собственной идеи, которая, как они полагали, должна в конечном итоге освободить «большинство» от Системы, да и сможет ли их идея вообще дойти до этого «конечного итога»? Сомневаться тоже было очень страшно. Сомневаться в себе, своей идее, правильности своих поступков, если они призваны повлиять не на двух или трех людей, но значительно большее их число… Не сомневаться, однако ж, виделось теперь куда неправильнее. Особенно когда ты и без того до смерти устала постоянно бояться.

Внутри себя, с трудом позволяя себе такую откровенность, девушка не знала, где найдет силы, как сможет не опустить рук, если всё действительно пойдет так, как они обсуждали, если совсем скоро она останется одна. Через несчастные пять с половиной недель. Считать дни до этого приближающегося конца казалось невозможным тем более.

Иногда Лада думала, что и в её глазах, наверное, появился тот же отблеск холодного металла, что и в глазах Ии.

А между тем, с возвращением череды одинаковых рабочих будней, меланхолия ушедших январских выходных как-то неуловимо перетекла сама собой в тягостное уныние. Снова пекарня, снова тесто, снова ряды булок на противнях, снова касса, камеры и ужины дома. Лада жила, словно на «автопилоте», но мысли её были неизменно далеко от всего этого. Как без Ии – потом? И сколько это «потом» будет длиться? Что будет после дня открытия Парка? Будет ли Лада одна или сможет найти поддержку?.. Не думать обо всем этом было невозможно, но ответов девушка не находила, словно откладывая их в долгий ящик раз за разом. Да и как сейчас загадывать наперёд, если не предугадать, в каких обстоятельствах она будет вынуждена действовать? Но и остаться в итоге одной без какого бы то ни было плана дальнейших действий казалось ей таким жутким…

Двадцать пятого января малышке Нарье исполнилось пять лет. Удивительно, как всё-таки летит время: только что она была еще совсем крохой, которую школьница Лада всегда немного опасливо баюкала перед сном на руках, а теперь уже получила свою первую форменную беретку и пойдет в среднюю группу детского сада приближающимся летом… Да и ей самой, Ладе, через полтора месяца исполнится уже восемнадцать – отчего-то эта цифра смущала её, хотя на деле и не должна была нести никаких радикальных перемен, ведь все возможные перемены, казалось, уже произошли с ней: свадьба, смена фамилии, переезд, Карл Шински, каждый день ожидавший её дома, и Йонас, малыш Йонас, которого она еще ни разу не видела в тёмной лаборатории Центра Зачатия… Даже думая обо всём этом, Лада никак не чувствовала себя взрослой, словно ей, несмотря на все свалившиеся внезапно обязанности, по-прежнему четырнадцать, и мир вокруг нее, неизменный, стоит на месте, не ожидая, что она когда-то повзрослеет, – что она уже повзрослела.

Все эти мысли лишь возвращали её в болото Системы, твердившей внутри её головы, что нельзя, неправильно, невозможно даже и думать о «великих свершениях» и мировых переворотах, неся на плечах весь груз обязанностей взрослого человека, что замахиваться на подобное может лишь глупый подросток, наивно полагающий, что весь мир лежит у его ног, и давно уже пора бы вырасти… Прогнать их было очень непросто. Прогнать и искренне поверить внутри себя, что собственной жизнью распоряжаешься на самом деле ты сам, а не Система, как бы она того ни хотела, что бы ни твердили люди вокруг тебя, сколько бы лет тебе ни исполнялось… На двенадцатый день после открытия Парка Славы. Когда всё уже произойдёт. Думать об этом не получалось, потому что не было и быть не могло никакого «после», если тогда Ии с ней уже не будет. Если против всего мира останется только она одна.

***

I have no plan but that’s alright

Can you trust me when I’m mad

Have no time to set things right

Can you love me when I’m sad*

[*Англ. «У меня нет плана, но это не страшно,

Можешь ли ты доверять мне, если я псих?

У меня нет времени разбираться с делами,

Можешь ли ты любить меня, когда мне невесело?

Из песни HYDE – “Midnight celebration”]

Делать вид, что ничего не изменилось, оказалось невыносимо сложно. Январь навалился подушкой тяжёлой зимней темноты и горой учёбы нового семестра; больше всего Пану хотелось забиться куда-нибудь в дальний угол и проснуться уже после конца мира, когда всё станет другим, когда не нужно будет ходить каждый день в Академию и делать вид, что тебе всё равно, ведь ты с детства приучен контролировать каждую свою мысль и каждое движение. Столько времени прошло, а мысли в голове всё еще звучали какофонией звуков, осколков разговора с Марком и ночи в доме Брантов, не оставляя места ни на что иное, куда более необходимое в той реальности, в которой, хочешь – не хочешь, проходила жизнь мальчишки.

В Академии было тихо. Тихо, пожалуй, в каком-то непривычно плохом смысле слова, параноидальным подозрением, что все вокруг молчат так же, как и он сам, пряча что-то, о чём нельзя говорить вслух. Молчал и Алексис, от которого Пан с первого же учебного дня ожидал гневной тирады за свою неосторожность… Но тот словно и вовсе не замечал его присутствия в классной комнате.

В эти дни, однако, Пан вдруг осознал странную вещь – за последние полгода он умудрился привыкнуть к тому, что в его жизни постоянно что-то происходит, что-то интересное и важное, будь то разговоры, новые знания с лекций или личные отношения с человеком, такие сильные эмоции, которые он испытывал каждый раз. Если раньше их с Марком вылазки под мост или на фабрику были ребяческим порывом хоть редко и не надолго, но вырваться из унылого болота своего пятого квартала, то теперь вся его жизнь по сути своей свелась именно к таким моментам, всё чаще и чаще имеющим место быть, несмотря на опасность, которую они неизбежно несли с собой. Пан ждал их, вспоминал их, буквально дышал ими, в то время как будни оказывались не более чем декорацией, задним планом ко всему этому настоящему, без чего мальчишка давно уже никак не мог и не желал представлять свою жизнь. Осознание всего этого почти пугало его. Как, когда он успел вывернуть наизнанку всю Систему и не заметить этого? Ведь одно дело, когда тебе тринадцать, и ты никогда всерьез не думаешь, что тебя могут застукать на месте преступления (а если и могут, что с того, раз ты несовершеннолетний?), а другое – когда ты считаешься взрослым, несешь всю ответственность… и совершенно осознанно продолжаешь делать только хуже, потому что тебе это важнее правил. Потому что ты уже не можешь иначе. Потому что вернуться в старое русло жизни, хоть однажды вырвавшись за привычные рамки, становится еще сложнее, и пустота будней чувствуется еще острее и безнадежнее. Мальчишка не решался верить себе теперь, но тишина, заполнявшая собой всё вокруг все эти дни, тишина, от которой он тоже уже совсем отвык, ему почему-то решительно не нравилась – и короткая встреча с Алексисом на крыше в один из первых учебных дней лишь усилила это чувство.

– Что-то происходит, Пан. – Тихо, чуть тревожно прошептал Мастер, глядя куда-то в сторону, едва только тот приблизился к нему. – А я как дурак последний не понимаю, что. И мне это ужасно не нравится.

– Ммм? – Мальчишка взглянул на него вопросительно, но тот лишь качнул головой.

– Я не знаю. Может, просто крыша уже едет… Хочется верить, но не верится. Виктор вернулся совсем другим, ты еще не заметил? То ли ему там мозги промыли, то ли он что-то знает, на шаг меня опережая. То ли я совсем с ума схожу…

– Не думаю, – мрачно отозвался Пан, – мне тоже всё это ужасно не нравится…

– Ты сможешь сегодня прийти туда же, куда и раньше? Поговорить надо…

– Конечно. – Ох и не нравится ему всё это…

И как же сложно усидеть на уроках, когда так сильно ждёшь вечера.

– Знаешь, – начал Алексис, едва только полутёмная аллея парка показалась ему достаточно безлюдной, чтобы пойти бок о бок с Паном и начать разговор, – своей глупой выходкой ты подкинул мне одну забавную идею.