Текст книги "Непокорëнные (СИ)"

Автор книги: AnnaTim

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 43 страниц)

В клинике привезенных тут же развели по кабинетам – мыть, переодевать, приводить в чувство и брать необходимые анализы. Черноволосая женщина вела себя тихо – в отличие от многих прочих, с кем Грегору доводилось иметь дело, тех, кто успокаивался лишь после большой дозы седативов, как, например, низкорослая блондинка лет семнадцати, которую только что силой приводили в сознание, прежде чем ввести в соседний кабинет. Черноволосая, чьё недопустимое имя начиналось на букву Л, сперва очень долго молчала, только смотрела внимательно на всё происходящее вокруг, а потом вдруг спросила удивительно спокойно и ровно, глядя прямо в его глаза:

– Как такому юному мальчику хватает сил творить такие жестокости?

– Наша работа и наш долг, – ответил он, – поддерживать порядок в Империи и действовать во имя её блага. Мы не знаем жестокости, мы знаем норму.

– Но мы – не Империя, мы же люди, – отозвалась она, не без труда оборачивая к нему голову с высокой кушетки, на которой уже были надежно зафиксированы её запястья и щиколотки.

– Низкие тоже часть Святой Империи. Люди не могут существовать вне Империи, вне порядка и вне здравого рассудка – иначе они становятся подобны диким животным, готовым рвать друг друга на части… Как вы этого не понимаете, живя так, как живёте? Разве не очевидно – если сравнить вашу разруху с нашей цивилизацией. К чему пришли мы, а к чему – вы, когда начинали все с одного и того же?

Доктор Крауш прервал их странный диалог тогда, отозвав молодого рейдера Мессель в лабораторию – так последний тоже стал частью эксперимента, донором семени для рождения ребенка, которого он никогда не желал.

В те девять месяцев, что Низкая, чьё имя он так быстро забыл, вынашивала своё дитя, Грегор приходил иногда в клинику и наблюдал за ней с другими врачами, хотя это и не было его обязанностью или его учебным профилем. Входить с ней в контакт ему теперь было строжайше запрещено, да женщина и сама ни с кем почти не говорила – только с наблюдающим плод доктором Краушем, – а если говорила – то гордо и горько, жалея почему-то их, а не себя.

– Вы заберете её? – Удивительно просто спросила женщина на следующий после родов день. Она была еще бледнее обычного, и веснушки на ее щеках казались почему-то желтоватыми, словно капли дождя на тонкой газетной бумаге.

– Да, – отозвался доктор, не отрываясь от компьютера, на экране которого показывал Грегору какие-то абсолютно непонятные тому графики.

– А меня убьют? «Ликвидируют», это же у вас так называется, да?

– Да, ликвидируют.

– Спасибо, – прошептала она, – что я не годна жить по вашим правилам. Надеюсь, она больше моя дочь, чем Ваша. – В светло-серых глаза не было ни тени страха, только самая малая капля едва уловимой грусти (нет, не грусти, чего-то шире и даже, быть может, проще, для чего молодой рейдер не знал подходящего слова). Это был последний раз, когда Грегор видел черноволосую Низкую, и последнее, что она ему сказала.

А девчонка, рожденная из женского чрева, а не из лабораторной колбы, оказалась на удивление здоровой, только куда более крикливой и беспокойной, чем прочие младенцы, в чье эмбриональное развитие вмешивались по обыкновенным просьбам родителей. Грегор Мессель смотрел на ее сморщенное личико, на ее беспомощность и снова слышал голос той женщины с платком, стягивающем густые волосы: «Как такому юному мальчику хватает сил творить такие жестокости?»

Под предлогом того, что этот ребенок – его, девчонку передали Грегору Мессель, а самого его перевели из рейдерского отдела в пассивное наблюдение за Средним Сектором, со свободной передвижения, достойной пенсией, однако без права на апелляцию как минимум в обозримом будущем. Он назвал дочь Ией и почти возненавидел за свою сломанную жизнь и недостигнутые из-за ее появления цели. Первые три или четыре года он регулярно таскал ее на медицинские исследования, писал отчеты о её здоровье и составлял таблицу сравнительных анализов Ии и стандартного ребенка, выращенного в Центре Зачатия – начальство по-прежнему не питало интереса, как минимум открытого, ни к нему, ни к его нежданной дочери. Двадцатидвухлетний, полный энергии и амбиций, он делал все, что считал возможным и допустимым, чтобы не дать бывшему начальству забыть о своем существовании, поддерживал связь с теми четырьмя, кто оказался в той же ситуации, что и он сам, разбивался в лепешку, чтобы только продолжать делать хотя бы что-то, что смогло бы изменить его жалкое положение… А девочка все росла, и все явственнее в ее лице проявлялись черты не то Линды, не то Лилии, которое Грегору так сильно хотелось забыть. Иногда только едва слышимый внутренний голос нашептывал ему отчего-то, что в его нынешнем существовании, ставшим внезапно застойной лужей, виновата не девчонка и не та темноволосая женщина старше него на добрый десяток лет, имени которой он не помнил, но те, кто пустил его самого на расходный материал для своих экспериментов… Кто запер его в бетонной коробке жилой многоэтажки Среднего Сектора, запер – и забыл, как дети забывают пройденную игру или дочитанную книгу.

========== Глава 28 В поисках правды ==========

Проверки в школе постепенно сходили на нет, и происходило это, похоже, не только внешне, но и действительно изнутри – об этом Ия могла судить, во-первых, по тому, что коменданты все реже появлялись теперь молчаливыми наблюдателями на уроках, хотя и пребывали в учительской почти круглые сутки, а во-вторых, саму её словно постепенно и невзначай начали вдруг вводить в курс школьных дел более, чем когда-либо прежде. И так же, как ушедшим летом она внезапно узнала о существовании бомбоубежища, так и теперь постепенно начали все чаще всплывать какие-то, казалось бы, мелочи, по которым, однако, если вдуматься, можно было составить картинку куда более полную, чем Ия видела раньше. А узнала она, например, о том, что коменданты, прежде чем завершить свою работу, проверяли личные дела всех учеников и учителей на наличие заметок об административных нарушениях или эмоциональной нестабильности. Или, например, проверяли причины отсутствия и тех, и других на каких бы то ни было общественных мероприятиях за последние почти полгода. Или даже расспрашивали её саму, Ию Мессель о профессиональной деятельности её родителей – и это неожиданно показалось ей по-настоящему мерзко. Самая главная загвоздка была в том, что девушка даже не успела как следует подумать и понять, чего именно они хотят услышать от нее: что она знает о матери? Или насколько она в курсе текущих дел Грегора? Уж они-то сами точно были в курсе… Святая Империя, что может быть хуже, чем иметь отца-коменданта?.. Если всё это – тоже составляющая часть ее повышения, то и даром оно ей не сдалось, заберите назад. Да, как сообщил вчера директор школы, это действительно была последняя неделя Ии на должности младшего учителя, а со следующей она уже шла немного выше.

Только, думая об этом, вместо того, чтобы радоваться или гордиться, девушка каждый раз внутренне почти что содрогалась: неужто действительно вот так неблагонадежные и существуют в Системе, еще и продвигаясь по ней? Неужто те двое, кто попытался изменить существующий строй, тоже пробрались туда, на самый верх…как-то? Новости тогда заявляли, что покушение было совершено группировкой Средних, да Ия и сама не поверила бы, что террористы могли быть Высокими… Но как? Девушка вообще не очень представляла себе, как Средние могут оказаться (вот так взять и прийти, ага) в Высоком Секторе, а уж найти сам Дом Управления и проникнуть внутрь… Они должны были знать! Должны были четко представлять, кто где находится и куда идти, они должны были иметь какое-то отношение… Однако дальше этого момента девушка в своих размышлениях пробиться не могла. Или просто новости так бесцеремонно врут, а покушение было совершено на самом деле Высокими? Но зачем им? А Средние… Когда мальчишки из класса, в котором она училась, достигли возраста обряда Посвящения, в их рядах ходил одно время странный слух о том, будто единицы избранных в этот день имеют шанс попасть в Высокий Сектор, однако на каком основании такое возможно, никто не знал, – потому-то Ия никогда особенно не верила в подобного рода молву. Да и здесь, в школе, где теперь она преподавала, не случалось ни единого прецедента, чтобы мальчишку, прошедшего Обряд, выбрали для каких-то великих дел – да и для каких, разве Высокие когда-нибудь признают их годными (не говоря уж «достойными») оказаться в своей среде? Хотя ведь отец вечером в день покушения упоминал каких-то «приёмышей»… И так же, как девушке не хотелось думать о том, для чего могут быть нужными Империи Низкие, не очень-то светлые мысли шли и насчет якобы «избранных» Средних. А уж после покушения на жизнь Владыки – подавно.

Нет, что угодно, только не эксперименты. Уж лучше сразу смерть.

Было, однако, и кое-что еще помимо обещанного Ие повышения и школьных проверок, что заставляло девушку неважно спать по ночам: Фида Грэм из класса 31 пропала. Та самая по-взрослому красивая, темноволосая девочка тринадцати лет, которая так горячо убеждала недавно свою собеседницу, что «никто больше не узнает», перестала появляться в школе. Ребят из этого класса Ия знала неважно, лишь пару раз заменяя у них преподавателя по асексуальному воспитанию, но Фида тогда запомнилась ей закрытой и очень серьёзной, внимательно ловившей каждое её слово, устремив на учителя тёмные глаза. Теперь же её личного дела больше не было в общем архиве, и ребята шептались в коридорах школы, то и дело кидая по сторонам озабоченные взгляды – их Ия, семнадцатилетняя, но принадлежавшая тем не менее к лагерю учителей, успела поймать на себе не один и не два. На памяти девушки это был первый раз, когда подобное происходило с учениками её школы, и теперь она едва ли знала, как вести себя – казалось, холод внутри был похож на головокружение. А что, если Фида думала, будто именно тот разговор с Ией выдал её планы? От мысли о подобном девушку едва не замутило. Святая Империя сохрани, она не спасла её. Она не смогла бы её спасти. Кажется, ужас, острый и пронзительный, и не отпускающее чувство вины навалились на её плечи весом многотонной плиты.

И всё же это беспрестанное беспокойство, непрерывно борющееся внутри нее с леденящим отчаянием, Ия, наверное, могла бы назвать жадностью – жадностью до информации, коснувшись самого маленького краешка которой, уже невозможно было остаться спокойной, а главное – удовлетворенной имеющимися жалкими крохами. Разумеется, здравый смысл действительно твердил ей, что сделать тоже самое еще раз – и в этот раз сознательно против прошлой случайности – обстоятельства ей ни за что не позволят, как ни крути… Ноутбук отца, стоявший в его комнате, больше не давал покоя мыслям девушки, но ни одной хоть сколько-то здравой идеи о том, как снова добраться до его содержимого законно или хотя бы безнаказанно, упорно не приходило в ее голову.

Все эти дни, догадываясь, что совсем скоро свободного времени станет еще меньше, чем прежде, Ия не один час проводила в информационном фонде школы – кабинете электронных книг. Дома, в сети, доступ к большинству книг будет заблокирован, а здесь девушке приходилось изворачиваться, как только могла, чтобы история поиска выглядела как подборка работ по праву, обществознанию и тому минимуму истории, что был доступен человеку её социального статуса, – а на деле жадно выискивала информацию, настоящую информацию за десятками и сотнями страниц нравоучений, примитивных разъяснений и до одури скучных рассуждений о невозможности полноценной человеческой жизни вне Системы.

Найти что-то стоящее было сложно: детские адаптации девушка отмела сразу, а более серьезные работы, дозволенные к просмотру, можно было буквально пересчитать по пальцам. Вероятно, получив повышение, она сможет копнуть еще хоть чуточку глубже? И всё же, чтобы владеть информацией, нужно перечитать от корки до корки чуть ли не все написанное, невзирая ни на что, просто потому что иногда странные обмолвки встречаются даже у самых популярных авторов… По таким именно обмолвкам девушка узнала, например, что между собой Низкие («как писал один из очевидцев», – позвольте спросить, каких?) называют друг друга именами не в две или одну буквы, но куда длиннее, невзирая ни на какие положения Устава, или что однажды, шестнадцать лет назад, Средний получил четвертое кольцо (до этого, очевидно, уже имея три, что само по себе не могло не могло не вызывать целого ряда вопросов). Неужто эти слухи об «избранных» действительно правдивы? Нужно собраться с духом и спросить отца… Или даже рассказать ему о прошедшем разговоре с проверяющими… Вдруг его самого это заденет за живое?

Был, кроме того, и иной сюжет, немало заинтересовавший Ию, упоминание которого девушка нашла почему-то лишь в одном учебнике: девять лет назад, оказывается, произошел побег двух диких из лаборатории Высокого Сектора, куда они были привезены накануне утром после рейда в Низкий Сектор (и снова мороз по коже и уйма сопутствующих вопросов). Одного из них удалось захватить почти сразу же, другой попытался сесть в автомобиль, припаркованный возле места происшествия, но был тут же застрелен оставшимся в салоне ребенком, не растерявшись, выхватившим отцовское оружие из бардачка. Волосы слегка зашевелились на голове Ии Мессель от этого абзаца. Книга оказалась редкая, девушка, неплохо разбиравшаяся по долгу службы в разного рода литературе, прежде не встречала даже фамилии автора – вероятно, и попала она сюда случайно, если только возможны такого рода случайности. И, как бы ни пугали ее подобного рода статьи, остановиться было уже невозможно.

Эта жажда, пожалуй, и правда напоминала физическое желание пить или есть – не оставляющее сил ни на что другое. И собрать всю свою волю в кулак, чтобы быть безупречно собранной и бесстрастной, не бывало так сложно уже давно.

От пекарни до автобусной остановки, откуда Лада ехала теперь домой, ходу было от силы пять-семь минут, но, несмотря на усталость, она сама упросила Ию, «ненароком» ее встретившую после работы, пройти одной остановкой дальше.

– Знаешь, а я бы поехала туда… – шепот Лады, спешно курившей на ходу, был едва слышен Ие в шуме близкой дороги. Ни приветствия, ни глупых вопросов – сразу к делу, которое, видать, не одной Ие спать не дает по ночам. – Если бы только знала, куда. Третий, ты говорила, квартал?

– Четвертый. Глупая, даже не знаешь, куда. Загребли бы сразу, и что? – Эта горячность, столь внезапно открывшаяся в подруге в последнее время, одновременно умиляла и немало тревожила Ию, заставляя опасаться, не выкинет ли она чего необдуманного, что погубит её, похоронив разом все эти идеи, мечты и грёзы.

– Но… послушай, они же там делают… что-то. Что-то важное.

– Уже не делают. Не слышала? Вчера в ночных новостях говорили, что всех соратников тех преступников вычислили. – Странно было называть «теми преступниками» людей, которых ты куда более охотно назвала бы героями-мучениками, да ничего не попишешь, осторожность прежде всего. – Да и как? Куда идти, кого искать, с чего они вообще поверят и примут кого-то?

– Неужто… – Лада опустила глаза, – что ни делай, а Империя все равно сожрет всех и вся? И какая тогда разница, здесь быть или там, если все равно будешь растоптан?..

– «Какая разница» – дело твое. Думаешь, им двоим совсем не было разницы? По-моему, только мы сами устанавливаем цену… – Ия невзначай замолчала на полминуты, пропуская идущую в недоброй близости от девушек женщину лет сорока, потом продолжила еще тише, едва сдерживаясь, чтоб беспокойно не обернуться по сторонам, – …некоторым вещам и событиям, которые непосредственно нас касаются. И своей жизни тоже. Правда, думаешь, что нет никакой разницы, сделали бы они это или не сделали бы? Даже проиграв… Так ли сильно они проиграли, если заставили бурлить всю Империю? Если хоть кого-то, хоть двоих, нас с тобой заставили подумать… А ты опоздаешь на него, если не поспешишь, – прибавила она значительно громче, подталкивая подругу вперед. Та лишь кивнула и, не попрощавшись, легко побежала, придерживая шляпку, к уже открывшему двери автобусу. Какой же славной, нежной и красивой она была…

И какую же цену готова заплатить сама Ия за эти минуты? Какую цену готова заплатить за свою жизнь, если в её силах что-то изменить в этом проклятом мире?

***

Бинго! Святая Империя, да неужто хоть в этот раз мальчишка, наконец, понял все сказанные слова верно? Слишком уж очевидно изменилось что-то неуловимое в его лице, слишком уж непривычно он не нашел подходящей колкости в ответ. Только прошептал почти беззвучно что-то сродни «Прости» и пулей вылетел на лестницу. Догонять его Алексис не стал – пожалуй, им обоим стоит еще кое о чем подумать.

Удивительно, но после всего сказанного молодой человек не почувствовал себя ни слабым, ни униженным, ни каким еще неполноценным как ожидал, скорее даже наоборот – ощутил какую-то необычайную легкость… правда, уже под вечер, когда леденящий нервный узел внутри живота, наконец, развязался, дав вдохнуть полной грудью. Наверное, то, что Алексис ощущал внутри себя сейчас, наиболее близко можно было бы назвать любопытством. Да-да, простым любопытством о том, как же пойдут дела далее – спокойным, без истерии, но живым любопытством, заставляющим самого Мастера почувствовать себя немного придурком и почему-то махнуть на это рукой. И даже, наверное, закуривая сигарету на пороге распахнутой на кухне балконной двери, под уютные равно звук и запах жарящейся на сковороде картошки, он думал не о предстоящих завтра делах (а их намечалось действительно немало), но о происшедшем разговоре и едва ли не каждом слове, которое произнес… Странно, но конец мира не настал в один миг оттого, что на несколько минут он, Алексис Брант, показал вдруг, что может проявить слабость. Оттого, что он говорил со Средним на равных, и цель полностью оправдала средства. Непонятно было другое, а именно – почему эта слабость и весь происшедший разговор не ранят его самолюбие и не вызывают презрения к самому себе, и как вообще удалось мальчишке одним своим взглядом свести в нем на нет все эти такие ожидаемые и логичные чувства? И не потому ли вместо сломленной гордости он ощущает теперь спокойствие и легкость, что Пан, наконец, понял его правильно?..

А следующий день был первым днем новенького, Ники, в четвертой группе. Парнишка был невысокий, коренастый, но ладно сложенный, с совершенно белыми, сильно курчавыми волосами, пуховой шапкой лежащими на его голове, и красивыми светло-голубыми глазами. Девичья какая-то внешность, хотя широкие плечи и всё телосложение его явно говорили о весьма развитой мускулатуре и отнюдь не женской силе. По такому лицу и не подумаешь, что парень, во-первых, Средний, а не Высокий, а во-вторых, к тому же привлекался за агрессию. Интересное сочетание. Хотя разве среди этих ребят вообще бывают обычные?

– Добрый день, кадеты, в нашем составе произошли некоторые изменения, – произнес Алексис, пропуская мальчишку вперед себя и кладя руку ему на плечо, отчего тотчас же буквально физически ощутил на себе холод потяжелевшего взгляда пары вспыхнувших зеленым глаз подле окна, – …и вместо Дени Драя с вами продолжит учиться Ники, Ники Даниш.

Новичок сдержанно кивнул в знак приветствия и сел позади Стефа, нездорово бледного и очень напряженного, на место, которое только позавчера занимал его брат, и еще не раз за время занятия бесцеремонно оглядел, словно ощупал, каждого из ребят пристальным взглядом. А занятие вышло оживленное: с легкой подачи Мастера мальчишки обсуждали статью по основам включенного наблюдения – со спорами, аргументами, диаметрально разными точками зрения… Не замечая, правда, того очевидного факта, что весьма пристальным наблюдением за ними занимался всё это время сам Алексис. Удивительно, насколько невнимательными они умудряются оставаться до сих пор к таким простым мелочам. Молодого человека раз за разом забавляло это чувство, равно как и то смущение, которое они, наверняка, не смогут от него скрыть, когда он укажет им на эту простую промашку.

Уже после занятия, покинув классную комнату и направившись в свой кабинет, Алексис впервые не без удивления почувствовал какую-то легкую неловкость от мысли, что собирался сегодня и ближайшие несколько дней наблюдать через камеры за Ники и прочими ребятами – он этого без особой необходимости почти никогда не делал, став Мастером, но последние обстоятельства и промашка, стоившая, вероятно, жизни Даниелу Оурману, вынудили его несколько поменять свои взгляды. Да и не в Оурмане с Ивличем дело, чего греха таить. Молодой человек вывел на экран компьютера аудиторию, в которой только что покинул своих подопечных, а сам уткнулся в документы, принесенные ему утром Виктором. По голосам, звучавших с записи, он ребят и так различит без труда, а так совместит два полезных дела.

– Ну что, кто у нас тут? Болтун, ворчун, любимчик-провокатор и аутсайдер? – Ники вопросительно вскинул светлые брови, словно ожидая от мальчишек подтверждения своим словам, едва только сам Брант покинул аудиторию.

– Ты еще задиру-новичка с цыплячьей прической забыл. – На удивление спокойно и холодно отозвался Пан, не отрываясь от экрана планшета, в котором и так как будто прятался всё прошедшее занятие.

– Почему ж задиру, это ты всё дерзостями сыпал, не я…

«Да он еще не знает, что для Пана дерзость», – усмешкой пронеслось в голове Алексиса, но разговор ребят явно привлек его внимание. Кажется, Ники – мальчишка действительно внимательнее, чем молодой человек ожидал после разговора с Мастером Аккерсоном.

– Так, значит, в фаворитах у нас Вайнке, да? – Парнишка в очередной раз смерил Пана оценивающим взглядом и явно поставил на нем в своих личных заметках отрицательную оценку.

– В фаворитах у нас Мастер Брант, – отозвался на его реплику Артур, не давая никому вставить своего слова, – у них отношения банного листа: как один ни изворачивается, а второй от него не отлепляется. Так что с «любимчиком» ты, пожалуй, промахнулся.

– Парни, завидуйте молча, – отозвался Колин из-за спины Пана, потом наклонился к нему через стол, – не слушай их, – чересчур громко шепнул он, явно не заботясь о том, услышат ли его одногруппники, – народ реально просто завидует твоему упорству и твоей прямоте. Все же понимают, что только через постоянное внимание к себе можно чего-то дельного добиться, а Мастер тебя, похоже, всё еще не послал – это добрый знак для тебя. Ты всех нас опередил, вот мы локти и кусаем теперь. Мастер Оур… п’едыдущий Вто’ой Мастер, – спешно одернул себя кадет, – я думал, будет круто учиться у него… а не вышло, видишь. Слушай, а пойдем, покурим?

Согласившись мысленно со словами кадета, Алексис закурил и вывел на экран обозрение двора. Да уж, если качество записи у всех камер подобное до индивидуальной подстройки, то можно о них вообще спокойно забыть и не переживать, не разобрать же ни единого слова. (Настучать бы им по голове, этим славным механикам, да разве ему самому теперь есть резон?..) К тому времени, как настройки были выставлены, Пан уже успел продолжить прерванный разговор, прислонившись спиной к высокой ограде на небольшом расстоянии от входа:

– … обще козёл он, этот Ники.

– Да ладно, он п’отив нас не попрет. Роту мозгов отмолчаться хватит, а нам оно ‘азве надо? – Колин сейчас говорил тихо, очень спешно и чуть картаво, глотая некоторые звуки, – как всегда, когда выказывал волнение, и это отчего-то немного удивило Алексиса, ведь видимых причин на то, по сути, не было. – Стефу особенно, ты его видел, он зеленый аж ходит после того, как остался без б’ата. Я так понял, они их не только в учебе разделили, да, а вообще насовсем, да? И кому только такое в голову пришло?.. А’тур, он вонючка, но не подлец, а вот насчет этого Ники я пока не уве’ен… Первое впечатление – отстой. А ведь из лучшего квартала, гово’ят. А ты, кстати, из какого?

– Из пятого, – нехотя отозвался Пан, сосредоточенно пиная носком ботинка металлическую перекладину ограды.

– О. Ладно, тогда не бухчу, я из девятого. А Рот?

– Кто его знает, я с ним дело не имел и не особенно хочу. – Сухо отозвался Пан, по-прежнему глядя себе под ноги. На несколько секунд воцарилось молчание, прерванное репликой Колина, оказавшейся, судя по всему, одинаково внезапной как для Алексиса, давно уже оторвавшегося от бумаг и не пропускавшего ни единого произнесенного слова, так и для самого Пана:

– Слушай, а ты, похоже, но’мальный.

– Что?

– Ну… – Колин отвел взгляд. – Ты мне сперва показался немного того… не того, – парнишка, похоже, совсем засмущался и пожал плечами, – ст’анным, короче. Ну, как будто ты на самом деле живешь в каком-то д’угом мире… А это все – так, деко’ацией. Хотя у меня иногда ощущение, что это я сам не совсем понимаю, что здесь на самом деле п’оисходит, – почти шепнул Колин, едва позволяя Алексису разобрать эти слова, – словно на самом деле все как-то по-д’угому, а не так, как кажется. Ладно, забей, я сам, видимо, уже “не того”. – Ловким щелчком Колин отправил окурок в урну, убрал упавшие на глаза волосы (кстати, давно пора сказать ему, чтоб постригся), глянул на циферблат часов и присвистнул. – Елки-моталки, две минуты! Погнали, а? Ты ж знаешь Бе’гена, к нему и через минуту после начала не войти.

«А ты, похоже, нормальный», это ж надо было так сказать… Едва сдержав усмешку, Мастер вернулся к просмотру камер кабинета, где остались Артур и Ники, и с легким разочарованием обнаружил, что остаток перерыва эти двое провели в молчании. Идея еще целый час смотреть на занятие Виктора большого энтузиазма у Алексиса не вызывала, да и того, что он успел услышать за последние минут десять-пятнадцать, было более чем достаточно, чтобы как следует задуматься – о Колине в первую очередь. Надо бы расспросить Пана, что он сам думает о мальчишках, и об Артуре вообще-то тоже, уж больно хороша его реплика насчет банного листа. Только вот подумать Мастеру толком не дали: не прошло и четверти часа, как от размышлений Алексиса оторвал внезапный звонок телефона.

– Мастер Брант, – Виктор заговорил поспешно, очевидно нервничая, не по Уставу не дав собеседнику и рта раскрыть. Даниел еще мог бы себе это позволить, но Виктор… – в сто пятнадцатую, пожалуйста. Стеф Драй… Сорвало парня. Я позвоню, кому надо, только приходите сейчас, – напарник запнулся, словно внезапно осознавая, насколько неадекватно ведет себя, и замер на какую-то едва уловимую долю секунды, – пожалуйста.

– Виктор, Вы что себе позволяете? – Голос Бранта прозвучал холодно властно. – При кадетах? Немедленно успокойтесь. Я сейчас буду.

Наверное, на то, чтобы запереть дверь кабинета и оказаться этажом ниже в другом крыле здания, у Мастера ушло считанных несколько секунд. Артур и Ники сидели на своих местах, Пан и Колин стояли навытяжку, словно одеревенев, не зная, куда деть себя, возле стола Стефа, сам Виктор Берген говорил по телефону в нескольких шагах от них, не отрывая взгляда от мальчишек. Уронив лицо на ладони, один из близнецов что-то шептал себе под нос и крупно дрожал.

– Стеф, Стеф Драй, ты меня слышишь? – Склонившись к мальчишке через стол, Алексис потряс его за плечо, но реакции не последовало; двоим комендантам-охранникам, вошедшим в кабинет полуминутой позже него самого, он порывистым немым жестом приказал пока не вмешиваться. – Стеф!

– …не могу без него, – прошептал Стеф, поднимая к Алексису пустые глаза и словно продолжая думать вслух, – я просто… просто… Как без него? И дальше тоже – без него. Всё. Они же не передумают, да?.. Я даже уснуть не могу без него. – Голос мальчишки звучал сипло и тяжело, словно он едва не задыхался от усилия, приложенного к произнесению каждого следующего слова. – Я не хочу без него! – У Алексиса внутри словно что-то похолодело от этих слов, но времени копаться в себе не было. В голосе мальчика явно послышались звенящие вызывающе-истеричные нотки, он внезапно вскочил, шумно сдвинув парту ровнехонько по ногам Бранта, и, сжав ладони в кулаки, наконец, совершенно осознанно взглянул полными гнева темными глазами в синие. – Если мы попали сюда для того, чтобы быть разделенными – сгори оно всё, я этого не просил! И Дени этого не просил!

Мальчишку вывели. Стеф не сопротивлялся, просто словно снова обмяк в их руках, вылив всю оставшуюся у него энергию в этот последний рывок. Не нарушив воцарившуюся тишину, Алексис вышел, успев-таки поймать самым краешком взгляда бледное, ошарашенное лицо Пана, и шумно выдохнул, едва закрыв за собой дверь.

Неужто минус еще один так скоро? Кто из них – кажется, Колин? – спрашивал в самом начале, как много выбранных доходит до конца… И неужели брат был прав, называя этот курс провальным?

«Я не хочу без него», Святая Империя…

Ноги противно саднило.

========== Глава 29 [Мир] ==========

Что, если я не успею сказать

тебе о самом главном?*

[*Из песни группы Fleur «Взрывная волна»

]

Вечером Ину увезли на «скорой» в больницу. Вернее, нет, случилось это еще днем, просто Дара Карн позвонила старшей дочери уже почти вечером, за полчаса до окончания ее рабочего дня, чтобы не отвлекать от дел. В этом она была, несомненно, права, поскольку эти последние полчаса растянулись для Лады на целую вечность, забитую к тому же каким-то непроглядным белым туманом, никак не дававшим ей сосредоточиться. Мать, конечно, сразу оговорилась, что всё уже в порядке, и жизни девочки ничто больше не угрожает, однако волнения Ладе это не особенно убавило. Нина даже, узнав, в чём причина ее рассеянности, отослала девушку с кассы прочь на кухню, не позволив закрывать в таком состоянии рабочий день и считать деньги. Едва ли Ладу хоть сколько-то это задело. На рабочем месте она давно уже освоилась и чувствовала себя совершенно уверенно как за прилавком, так и на кухне – особенно когда не задавала сама себе лишних вопросов в духе того «для чего всё это?», который озвучила не так уж давно Ие. Сейчас этот вопрос остался где-то далеко позади, сейчас нужно было только дотянуть эти бесконечно долгие минуты до закрытия смены и скорее мчаться к малышке.

Проклиная пробки, вместо которых пешком можно было бы добраться до места едва ли не быстрее, до больницы «номер два» одиннадцатого квартала Лада доплелась минут за сорок, если не больше. Второй ярус дороги возле самой больницы снова не то достраивали, не то расширяли – отчего по первому, наполовину отгороженному облезлой зеленой сеткой, проехать было решительно невозможно. Кажется, путь по этим последним ста метрам занял времени больше, чем все предыдущие несколько километров. Злая и взмокшая, Лада вышла из автобуса со стойким ощущением, что отныне всегда и всюду будет ходить исключительно пешком. В одиннадцатом (как и во всех прочих кварталах) больниц было две – по одной в обоих концах его территории. В вестибюле и коридорах было сейчас почти безлюдно: какие-то серьезные заболевания, которыми, как рассказывали в школьное время, страдали только дикие, в Империи из развивающегося организма эмбрионов изымались (Лада даже не знала толком их названий, будучи не особенно подкованной в медицине, хотя постоянные детские аллергии Ины и забрали за последние четыре года у семьи Карн более чем достаточно сил, нервов и денег), а незначительные простуды… Разумеется, никто не хотел лишний раз тратить свое время на очереди (которые неизменно возникали словно из ниоткуда каждый раз, когда ты приходил ко врачу, случись то хоть раз в полгода) и больничные, предпочитая переносить легкие заболевания на ногах.