Текст книги "Непокорëнные (СИ)"

Автор книги: AnnaTim

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 43 страниц)

– Еще один, наставник. – Отчеканил Алексис, вместо приветствия лишь кивнув головой грузному пожилому мужчине, восседавшему перед ними за своим столом словно король, принимавший просителей. Тёмно-бордовый пиджак придавал ему странное сходство с большой перезревшей ягодой. – Приношу свои извинения, что отвлекаю, но на плацу все наши уже разошлись. – Тот кивнул, смерил Пана внимательным, изучающим взглядом, словно просканировал, потом чуть хрипло спросил:

– Имя?

– Пан Вайнке, – просто отозвался мальчишка. Внутри него словно сжался отвратительный холодный узел. Терять, кажется, было уже нечего.

– Возраст?

– Четырнадцать.

– Посвящение?

– Послезавтра… – почему-то потупился мальчик.

– Значит, пятнадцать. Квартал?

– Пятый, – досада с трудом скрывалась в его отчаянно-звонком голосе.

– Адрес?

– Восемнадцатая, дом 6, квартира 1-04.

– Учеба? Работа?

– И то, и другое. Заканчиваю школу и стараюсь сам себя содержать в меру возможностей.

Во взгляде допросчика впервые проскользнуло нечто, хоть сколько-то напоминающее одобрение.

– Передаю на сверку и рассмотрение. Ваше дело – послезавтра, Вайнке. Спасибо, Мастер Брант, Вы свободны, – отрезал он, всем своим видом показывая, что у него еще куча дел. Какой неприятный тип…

– Да, наставник, – кивнул названный Мастером Брантом, – Храни Империя грядущую встречу, – и, вновь подхватив ничего не понимающего Пана под локоть, поспешно вышел из кабинета.

– Послушайте меня, Пан, – повернулся молодой человек к нему, едва они сошли с широких ступеней парадного входа Дома Управления, – когда Вы пройдете Обряд и получите совершеннолетие, а мы, в свою очередь, проверим по базам все ваши данные, Вы пополните ряды моих учеников в Академии Службы Империи в Высоком Секторе. Для Вас это отличная перспектива вырваться из Среднего Сектора, поверьте. – Синие глаза Алексиса смотрели теперь куда мягче, нежели на плацу не более часа назад, он словно чуть расслабился, хотя, судя по тону его голоса, пусть и утратившему резкость приказов, терпеть ни малейшей капли непокорности он явно не привык. – Если всё получится, Пан, готовьтесь к новой жизни.

– Но… – Пан ошарашено хлопал глазами, все еще не в силах поверить, что всё происходящее вообще имеет к нему какое-то отношение, не говоря уже о том, что теперь, именно теперь, быть может, решается вся его судьба, решается этим синеглазым мальчишкой, всего-то года на три или четыре старше него самого, которого человек из администрации Среднего Сектора приветствовал как мастера… – при чем здесь я?.. Почему я?

– Вы мне подходите. Вы можете слышать больше, чем говорят, и видеть дальше, чем показывают, верно? – Выразительных глаз Алексиса легко коснулось едва уловимое подобие улыбки. – А пока – держите-ка язык за зубами, слышите? Абсолютно ото всех. И выспитесь как следует – послезавтра большой день.

Он похлопал всё еще не пришедшего в себя мальчишку по плечу и, резко развернувшись на пятках, поспешно направил свои стопы назад, к Дому Управления. Пан закрыл глаза и, досчитав до трех, сделал глубоких вдох, затем, убедившись, что это не помогло разжать дрожащих от напряжения кулаков, еще один столь же глубокий. Какого дикого происходит в этом безумном мире? Его с кем-то спутали? Его проверяют? Вот тебе и «выспитесь как следует» перед «большим днем» – даже когда он сможет, наконец, совладать с колотившим его нервным ознобом, едва ли он сможет думать о чем-то ином, кроме происшедшего сегодня. Кроме сказанных слов, таких лишних и необдуманных, кроме этого ледяного Алексиса Бранта – Мастера, в таком-то юном возрасте! – от которого мурашки шли по спине, и о странном блеске его синих глаз…

========== Глава 4 Большой день ==========

Ты такая красивая, словно мне это снится,

Это только сейчас, это не повторится*

[*из песни группы Нервы – “Батареи”]

С Прудов Ия приехала ни капли не отдохнувшая, с сильнейшим кашлем и красными, будто заплаканными глазами. Нужно признать, крепким здоровьем девушка никогда не отличалась (что для нее служило лишь подтверждением теории, что жизнь её началась не в колбе Центра Зачатия, как у всех нормальных людей, но… иначе, как, наверное, у диких из Низкого Сектора, и генофонд её не был выверен и избавлен от дурных предрасположенностей и вероятных болезней, как положено в Центрах Зачатия в Среднем), но свалиться с температурой среди лета было бы уже слишком… Лагерь, который организовала школа на первую половину летних каникул, имел технико-механический уклон, что, пожалуй, и стало единственной для Ии причиной согласиться остаться там воспитателем: чем меньше государственно-уставно-религиозной бурды и чтения моралей, тем лучше, тем более что детишки здесь и без нее были заняты почти весь день, ковыряясь в каких-то деталях и сборных моделях. Что ж, лишние умелые руки Среднему Сектору никогда не помешают, а развивать их для этого стоит с самого детства. Лучше это, чем вступать в Молодежные Дружины Нравственности и доносить на соседей.

Как бы то ни было, но работа в лагере утомила девушку, хотя это, несомненно, было лучше (да и попросту выгоднее финансово), чем оставаться на весь июнь в школе, готовя её к новому учебному году. Пусть летние каникулы и длились целый месяц, но вероятность получить отпуск на все тридцать дней была столь мала, что вернее было бы сказать, её не существовало вовсе. Потому Ия и решила выехать к Прудам – в конце концов, вернуться ненадолго в те края, где провела всё своё детство, девушка тоже была ни капли не против – там и природа есть какая-никакая, растительность, воздух чуть чище, второй ярус дороги чуть дальше… Да и лето выдалось душным, а в городе, пахнущем плавленым асфальтом и тонущем в пыли дорог, наверное, совсем невыносимо.

Домой, однако, девушка вернулась больной и уставшей, нерадостно предвкушая, как проведет остаток каникул в своей кровати с температурой, и, едва сделав шаг внутрь квартиры, поняла, что отец уехал не то в очередную командировку, не то еще куда, даже не удосужившись предупредить её об этом по телефону. Что ж, Ия и маленькой одна справлялась неплохо, не то что теперь, когда ей почти уже восемнадцать лет. А к тому, что его вечно нет, и он ничего не рассказывает о своих делах, ей не привыкать.

То было вчера, а сегодня градусник показал с утра пораньше 38.9, и девушка, тяжело вздохнув, переоделась в свое серое уличное платье и, напялив ненавистную шляпку (зато не видно, что волосы не мыты), вышла на лестничную клетку, удивляясь, каким трудом, оказывается, бывает удержать равновесие собственного тела. Даже сейчас она не взглянула на ненавистный лифт и, мысленно проклиная отца за выбранный этаж, начала свой долгий спуск по лестнице, освещенной режущими глаза светодиодными лампами. Как ни крути, а на Прудах, когда они жили в пятнадцатом квартале, было всяко лучше – не потому даже, что в пятнадцатом уровень жизни повыше, а потому, что там были трехэтажные дома на несколько семей, а не эти чудовищные высотки с прозрачными лифтами, чтоб их проектировщикам самим так застрять…

Девятнадцать этажей вниз показались Ие не то пыткой, не то нескончаемым дурным сном, от которого голова шла кругом, и думать о том, каким будет обратный путь, не хотелось подавно. Этаж за этажом, снова по кругу. Мозг девушки отчего-то непроизвольно считал каждую пройденную ступень, но к четыреста восьмой, когда впереди уже виднелся белый пол проходной, залитый золотистым солнечным светом, ноги словно сбились с размеренного ритма, и девушка чуть не выпала в дверной проем, едва успев ухватиться за металлический косяк. Невольно выругавшись про себя и спешно вернув на лицо маску безразличия, она подняла взгляд…

…и встретилась с теми самыми светло-карими глазами, что около двух недель назад так потрясли ее своей глубоко спрятанной, затравленной добротой. Ия замерла на мгновение, с ног до головы покрываясь мурашками, но голова вдруг предательски закружилась, и девушке пришлось крепче впиться пальцами в дверной косяк, чтобы устоять на ногах. Ну почему каждая их встреча выпадает именно на те моменты, когда Ия выглядит полным убожеством? Гнев и обида бурно вскипели у нее внутри, но нездоровый румянец, пылавший на ее щеках, был и без того слишком ярок, чтобы выдать их.

– Добрый день…

– Эй, Вы в порядке? – Тревога коснулась только голоса тоненькой соседки, но в нем звучала на удивление отчетливо, совсем не так нерешительно, как в предыдущий, первый раз.

– Я… Да, все хорошо. – Ия хотела было обойти её (или попросту спастись бегством?), но что-то внутри не давало ей ступить и шага.

– У Вас же жар… Ия, – та вздрогнула, услышав звуки своего имени впервые из уст Лады, – у меня мама и папа врачи, я знаю… – речь ее звучала по-детски просто, когда девушка потянулась коснуться лба Ии, что стояла в паре шагов от нее, но та отчего-то невольно отшатнулась, тут же судорожно оглядываясь на окошко комнаты консьержа, которого, к ее облегчению, почему-то не было на месте. Вездесущие камеры, конечно, никто не отменял, но все же так отчего-то хоть каплю спокойнее.

– Эй… Ия, Вы куда собирались, я могу… Вам помочь?

– В аптеку. – Хмуро выдавила Ия, все еще не понимая, бредит она или нет, хотя и склонялась куда явственнее к первому варианту. Она сделала еще два шага, выходя за порожек лестничной клетки, и оперлась на подставленный локоть девушки, смутно удивившись, каким тонким и хрупким он был. Ия, конечно, и сама не была такой уж высокой, а тем более полной, но все же миниатюрность Лады, удивительно незамеченная в их первую встречу, теперь совершенно поразила ее.

– Садитесь и ждите меня, – голос той внезапно зазвучал решительно и даже вовсе командно, когда Лада твёрдым движение усадила Ию на узкую лавку у стены проходной, – что Вам купить?

– Ааа?.. То есть…

– Что Вам купить? – Повторила она свой вопрос, прямо глядя в мутные от жара глаза Ии.

– Вот, – сдалась та, протягивая вытащенные из маленького рюкзака деньги и называя лекарства. Лада кивнула сухо и поспешно выскользнула на улицу, оставляя растерянную Ию одну – удивляться, как просто она сдалась и послушалась мягкой настойчивости этой странной девушки.

Вернулась та быстро – благо, аптека располагалась в дальнем конце двора, противоположном от столь сильно не понравившегося Ие магазина, и, отдав Ие купленные препараты со сдачей, вызвала болтающийся где-то наверху лифт. Ия невольно поежилась – в равной мере от нездорового озноба и собственных сомнений – и замялась, когда через минуту или две лифт распахнул свои не очень-то гостеприимные двери.

– Ия?.. – Да что же за манера у нее звать людей по имени, словно они знакомы сто лет, а не по фамилии, как все всегда зовут? И почему только Ия чувствует себя так неловко от этого?..

– Я… то есть… – она замялась, тяжело дыша, как вдруг глаза Лады широко распахнулись от внезапного понимания.

– Так Вы поэтому по лестнице шли? С самого верху… Святая Империя… – выдохнула она, едва сдерживая потрясение, потом снова опустила глаза к полу, но в голосе ее, прежде тихом и покорном, больной девушке послышались приказные нотки, когда Лада, не поднимая глаз, нетерпеливой скороговоркой зашептала. – Ия, заходите же, камеры наблюдают! – Ия вошла внутрь, позволяя дверям тяжело захлопнуться за своей спиной и тотчас же поворачиваясь к ним лицом, чтобы не видеть стеклянных стен и города, вид на который открывался сквозь них.

– Все хорошо, – кажется, странная девушка стояла прямо за ее спиной, но у Ии не хватило ни желания, ни сил обернуться и посмотреть.

Опираясь на локоть соседки, она открыла входную дверь, все еще находясь в легком замешательстве, имеет ли она право пустить Ладу внутрь, но та сама решила все ее сомнения, проворно скидывая мягкие туфли на плоской подошве, проходя на кухню и включая чайник, словно давным-давно знала откуда-то, что где лежит и что откуда взять.

– Вам нужно лечь, Ия, Вы врача вызывали? Вы с кем живете? – Доносившийся с кухни голос девушки был звонким в шуме закипающей воды, и, несмотря на всю нелепость и даже абсурд ситуации, Ия вдруг почувствовала себя так уютно и спокойно, как не доводилось ей чувствовать никогда прежде, почувствовала себя по-настоящему дома – впервые в жизни – и сама подивилась этому неясному теплу внутри. Словно именно так всё всегда и должно было быть, единственно правильно. А может, – вероятнее всего, да, – это просто повышенная температура снова мутила её рассудок…

Лада тем временем принесла в комнату исходящую паром кружку с чем-то сиреневым, дурманяще пахнущим синтетическим ягодным ароматизатором, и, опустив на низкий стол возле дивана, замерла рядом, словно тоже не зная, что произошло и как быть теперь. Потом смущенно кивнула головой.

– Я попрошу отца завтра к Вам зайти, хорошо? Или стучитесь, если нужна будет помощь… У меня сестренка недавно болела, я знаю, как это бывает…– прибавила она спешно, словно оправдываясь за проявленную заботу. А Ия, по-прежнему сидевшая на самом краешка дивана, словно сама была в гостях, а не в своей квартире, всё смотрела снизу вверх на тонкое, бесцветное лицо соседки – лицо изможденной женщины, а не семнадцатилетней девчонки, запечатанное напряженной сосредоточенностью, не отпускающей ее разум ни на мгновенье. И каждая ресница, бесконечно длинная, прикрывающая ее почти постоянно опущенные глаза, казалась ей каким-то удивительным чудом, которого прежде Ие почему-то никогда не доводилось видеть и замечать.

За форточкой стеклостены, совершенно бестолково распахнутой из-за июньской жары, где-то вдали гулко грохнул пушечный выстрел. Лада чуть заметно вздрогнула и невольно обернулась в ту сторону, настороженно замерев, словно лисичка, услышавшая шорох мыши в жухлой траве. «В девятом Посвящение началось» – с тихим трепетом произнесла она.

***

Павильоны на плацу перед Домом Управления Средним Сектором поставили как всегда быстро и четко, за считанные два или три дня. Несмотря на то, что в этом году, как и в предыдущем и, наверняка, следующем, пятнадцатилетних было меньше, чем прежде, ибо демографическая яма прошедшего кризиса давала о себе знать, работы по доставке на плац и установке психоколб, павильонов, ограждений и всего необходимого было по-прежнему предостаточно.

Утро в день Посвящения выдалось жарким и каким-то томительным даже для тех, кто уже минул возраст пятнадцати лет и мог с чистой совестью не вспоминать о пройденном испытании – если, конечно, то возможно было забыть. Воздух пах плавленым асфальтом, пылью и всё нарастающим напряжением: несмотря на то, что успешное прохождение испытания являлось непререкаемым долгом каждого молодого гражданина Империи, день этот (к тому же выпадавший на самый долгий день года) считался торжественным, хотя и не праздничным, и бесспорно занимал центральное место во всех новостных лентах телевидения и компьютерной сети. Фотографы и репортеры беспрестанно сновали туда-сюда среди подтягивающихся к площади мальчишек, чтобы успеть запечатлеть начало церемонии и каждый её уголок, который только оставался доступен и дозволен Средним, не принимавшим в ней непосредственного участия.

Неширокий остекленный коридор, соединявший павильоны, был идеальным местом для наблюдения за происходящими событиями изнутри: во-первых, стекла его стен казались снаружи зеркалами, не дававшими Средним увидеть происходящего в нем, во-вторых, это был попросту самый краткий и удобный путь из одной зоны Посвящения в другую, что тоже было немаловажно. По коридору то и дело сновали люди в форменной одежде: и Средние, обслуживающие мероприятие и следящие за порядком, и Высокие, присланные в этот знаменательный день на территорию Среднего Сектора по более важным делам.

– …говорю тебе, мы не успеем вернуться из второй зоны в первую, чтобы увидеть всех шестерых, – настойчиво убеждал черноволосого Высокого молодой мужчина с непослушно топорщившимися каштановыми кудрями, – либо мы расходимся, и каждый смотрит за своими, что я по итогам прошлых лет считаю на корню неверным, либо я вывожу трансляцию фиксирующей камеры, – он едва уловимо кивнул в сторону стоявшего у его ног дипломата, подразумевая находящееся в нем устройство, подходящее для озвученных действий, – что, на мой взгляд, является меньшим из зол, – подытожил он.

Пять павильонов, что соединял коридор, иначе называемых пятью зонами, делили проходивших обряд Посвящения подростков на группы в алфавитном порядке их фамилий для повышения пропускной способности и ускорения процедуры. Таким образом, из шести мальчишек, что были выбраны парой мастеров в этом году, Пан Вайнке и братья Стеф и Дени Драй относились к первой зоне, Кир Ивлич (которого напарник где-то откопал едва ли не в последний момент второго построения) и Колин Кое – ко второй, а Артур Рот – к пятой, предпоследней, таким образом, что метаться меж ними всеми представлялось молодым людям, ожидавшим начала мероприятия, крайне непрактично. Мастер Брант и Мастер Оурман стояли возле перил, шедших вдоль стеклянной стены коридора, напротив первой зоны, ожидая начала мероприятия, которое их двоих касалось немногим меньше, чем самих проходящих Обряд. Оба они, однако, выглядели сдержанными и преисполненными холодным спокойствием, строго привитым с самых юных лет и отточенным до блеска. Предыдущие два года, что молодые люди работали вместе, каждый предпочитал сам смотреть за успехом своих будущих подчиненных, но в этот раз слишком большое число возникших внезапно противоречий привело их к решению вместе наблюдать весь ход событий, разрешая свои споры по ходу дела, а не откладывая в долгий ящик.

Гулкий удар пушечного выстрела обозначил начало Обряда Посвящения и призвал к тишине выстроившихся в еще не ровные шеренги четырнадцати-и пятнадцатилетних мальчишек, ожидающих своего часа. «С того дня, как Всеединый Управитель поделил Великую Империю нашу…» – начал свою неизменную вступительную речь голос из динамика. В зеркальном коридоре, облокотившись на металлический поручень, Алексис закурил и, сам не отдавая себе отчета, устремил невидящий взгляд на ряд «В». В этом году лишь двое – в противовес предыдущим троим-четверым – из шестерых Средних были выбраны в Академию им, и всё же какое-то непонятное чувство внутри, словно странная рассеянность, не давало ему покоя уже не первый день, как бы ни стремился холодный рассудок убедить молодого человека в том, что всё полностью под его контролем.

– Вайнке, – кивнул Даниел на направившегося к психо-колбе высокого паренька, подойдя совсем близко к Алексису и опираясь подле него на перила; тот выпрямился, кинув окурок в стоящую поодаль урну (и, кажется, не попав, хотя это не имело уже равным счетом никакого значения), и взглянул на экран телефона засечь семь минут. Святая Империя, целая жизнь за бесконечные семь минут.

– Паршиво справился, – констатировал Даниел и без того очевидный факт, пристально глядя, спустя установленное время, на нетвердо вышедшего из капсулы мальчишку, чье бледное лицо отдавало зеленовато-землистым цветом, и сухо добавил, – он слабый. Возможно, слишком эмоциональный.

– Он только что порешил всю свою семью ради буквы Устава и Империи, – холодно заметил Алексис, не отрывая от мальчишки своего взгляда.

– Я в курсе. Я тоже это делал, чтобы получить права гражданина.

– Даниел, сколько можно? – Пан скрылся в «зеленом» коридоре, дававшем право продолжать жить дальше, и Алексис перевел, наконец, глаза на собеседника; голос его звучал натянуто. – Ты мне третий год кряду в этот день напоминаешь, что я не проходил обряда. Это такой толстый намек, что я должен быть там, а не здесь?

– Нет, просто мне нравится выводить тебя из себя, – непринужденно пожал плечами Даниел, – а виртуальная реальность, кстати, штука действительно любопытная – стоит подумать, какой еще толк можно из нее извлечь. У тебя же вроде были связи в охранке, может, подскажут что-нибудь по реализации?

– Прости, мне убить доводилось только в «реальной» реальности, – отрезал Алексис, глядя на товарища прямо и холодно, словно пронзая его насквозь этим взглядом. Потом едва уловимо смягчился, отвечая на поставленный вопрос, – были, только связываться с охранкой по неутвержденному проекту без ведома администрации у меня особого желания нет. Надеюсь, у тебя тоже.

Даниел промолчал, кажется, чуть сконфуженно.

– Послушай, просто мне не нравится Вайнке, – наконец произнес он примирительно и чуть устало, – Йен в позапрошлом году мне тоже первое время не нравился, если ты помнишь.

– А мне не нравится Ивлич, – эхом откликнулся Алексис, снимая порядком уже запаривший светло-серый двубортный форменный пиджак, перекидывая его через ограждение и закатывая рукава белой рубашки, – он слишком… живой. Благонадежные такими не бывают. Я, знаешь, вообще Средних не люблю, но я же не говорю, что их не должно быть. Хотя ответственность за Ивлича, если что, все равно ляжет на тебя. И кстати, осталось четыре минуты до него и девять – до Дэни Драя.

Пока Даниел разбирался с настройками компьютера, Алексис снова уставился на людской муравейник, что открывался его взору сквозь слегка затемненное стекло, но глаза его словно не видели ничего происходящего. Нервничать – означает быть неуверенным в себе. Нет, у Алексиса не было повода нервничать, он всегда получал то, чего желал, и этот раз не станет исключением.

Трансляция фиксирующей камеры второй зоны была на удивление хорошей и четкой, а ракурс съемки – как нельзя более удачный, чтобы возможно было рассмотреть мальчика словно сквозь стекло: Кир Ивлич, невысокий, худенький парнишка с сероватыми, мышиного цвета волосами, вышел из психо-колбы ровно и спокойно, словно делал это прежде уже десяток раз, и окинул стоящих перед ним Высоких безразличным взглядом красивых серо-голубых глаз. Пустых и мертвых. Затем, получив безмолвное согласие, вышел тем же путем, что и предшествующие ему мальчики.

– «Слишком живой», говоришь? – Мастер Оурман был на этот раз совершенно серьезен, и ни капли былой насмешки не слышалось в его голосе. – Кир актер, каких еще поискать, – качнул он головой, – ты поймешь, когда узнаешь его ближе. А от Вайнке у тебя еще будут проблемы, попомни моё слово.

========== Глава 5 Сомнения ==========

– Пап… – начала Лада тихо, едва ее родители ступили на порог квартиры. – Пап, послушай, ты можешь мне помочь? Вернее, не мне… – она замялась и снова потупила взгляд.

– Ближе к делу.

– Наша соседка из третьей квартиры, они недавно въехали только, она болеет. Ты бы к ней не зашел? Она не может врача вызвать, пока регистрацию не переоформила…

– Та Высокая что ли? – В голосе матери сквозь не проходящую усталость явно слышалось неодобрение.

– Высокая? – Дыхание Лады перехватило, и голос вышел каким-то слишком уж чужим и сиплым. Быть того не может, чтобы эта девочка, эта живая девочка была Высокой! Или… Или профиль в базе данных тоже отредактирован и вычищен до блеска, чтоб не возникло и мысли придраться, задуматься? Страх волной захлестнул её – неужто на просто внедренная, чтобы наблюдать и доносить?… От одних только этих мыслей внутри Лады словно бы что-то оборвалось, словно рухнула целая стена – стена глупого, недопустимого доверия, которое она, оказывается, уже успела себе нагородить в отношении к той девушке… Ия… Наивная, глупая Лада, поверила выдуманному имени внедренной! Девушка зажевала губы, чтобы только не дать им задрожать – не от страха, как следовало бы ожидать, но от острой, словно ножом полоснувшей обиды на собственную же несобранность и внезапную доверчивость.

– Ну так. У нее отец комендантские кольца носит, еще бы. – Глаза Эрика Карн сверкнули гневом и даже презрением. – Или не комендантские, а какие там у Высоких есть, поди их разбери… Я видел, как они в начале недели вещи выгружали, приехав. А на следующий день уже без них ходил, будто обычный Средний. Все они такие… Уж на что-что, а на кольца всегда надо внимание обращать. Эх, была б ты внимательнее, девочка…

– Так я его и не видела… – пролепетала Лада в свое оправдание, но отец, кажется, не очень-то слышал ее.

– Вот была бы внимательнее, видела бы! Нельзя Средней быть такой рассеянной, слышишь? Семнадцать лет, а все витаешь где-то, лучше б о замужестве да детишках подумала… Раз уж с работой никак не выходит.

– Так насчет соседей… – напомнила Лада, пытаясь пропустить сказанные в ее адрес только что слова, сделать вид, что не слышала их, чтобы они не сделали ей так больно, как могли бы, и еще ниже опуская голову в ожидании очередной отцовской нотации.

– Все-то тебе до соседей дела, Лада, – по-прежнему устало выдохнула Дара, проскальзывая мимо нее в комнату, – если уж эти Высокие пытаются жить как Средние, так пусть помощи от нас не ждут, запомни это уже раз и навсегда, девочка. Лучше делом займись, хотя бы книжку сестре почитай, в конце концов, она целыми днями одна скучает, как бы ни вышло чего. В пустой голове, знаешь ли, что только не появится, когда взрослые не смотрят.

– Снова про Яниша что ли, книжку-то? – Едва сдержав отвращение, откликнулась девушка. Сборник детских рассказов про храброго и самоотверженного Яниша, принявшего в итоге смерть за Империю и Высоких, она ненавидела всей душой с тех самых пор, как мама читала их ей десять лет назад, и делать тоже самое с маленькой Иной категорически не хотела, хотя и понимала, что никто не спросит о её желании или не желании воспитывать сестру в традициях Среднего Сектора Империи. И что вообще она может выбирать, когда выбора нет?

– Да, почему бы и не про Яниша? – Безразлично отозвалась из родительской комнаты мама, и Лада едва сдержала очередной вздох. Как они могут так?.. Как они могут так жить – вслепую, на ощупь, по чьим-то подсказкам и наводкам, словно болванки на руке кукловода… Ничего не замечая – и не желая замечать – в суете будних дней. Лада снова подумала о сестре, какой тихой и неразговорчивой та всегда была, словно не по-детски напряженной и настороженной, и поняла, что сама была почти такой же в свои давно уже ушедшие четыре года… Только в ее закрытой на тяжелый замок душе тогда бурлила жажда приключений, о которых, даже почерпнутых из одобренных Системой книг, оставалось лишь безнадежно мечтать.

– Мам, а можно – “О трех храбрых?”

Наивная и очень детская, эта книга о трех юных Средних, выслеживавших беглых диких из Низкого Сектора, была едва ли не в наибольшей мере именно тем, что в свое время вдохнуло в Ладу жизнь и глупую мечту стать однажды хоть чем-то нужной этому миру… Разумеется, все это было не более чем наивностью недостаточно взрослого человека, ведь Ладе, рожденной девочкой, ничего подобного и на горизонте не светило, но сам факт того, что она словно бы втайне от самой себя умела мечтать… Даже это порой казалось законопослушной девушке огромной дерзостью. Интересно, Ине понравится “О трех храбрых”? Лада Карн вдруг подумала, что она, на самом деле, не имеет ни малейшего представления о том, что вообще происходит в голове у малышки, с которой живет в одной комнате все четыре с небольшим года жизни той, и все же искренне волнуется за сестру, и боится однажды увидеть подросшую Ину такой же мертвой, безвольной и бесцветной, какими были их родители, и какой всю жизнь была она сама. Или не всю жизнь? Считается ли та детская игра воображения чем-то большим, нежели бесплотной фантазией? Считается ли, если теперь она выросла и даже не знает, чем внутри себя живет её сестра?

– “О трех храбрых” ей не рановато ли? – Голос отца донесся из кухни чуть приглушенно.

– Но вы же мне читали… – негромко напомнила девушка, снова, не отдавая себе отчета в том, потупив в пол глаза, хотя в прихожей уже не было никого, кроме нее – и, разумеется, недремлющих камер наблюдения. Она поспешно забрала за ухо непослушно выбившуюся прядь светло-каштановых волос чуть длиннее острого плеча, и поспешила вслед за отцом на кухню.

– Ты уже взрослая была, лет восьми же. – Гнул свое отец, продолжая чем-то шуршать, пока мать переодевалась в родительской комнате, чтобы не побеспокоить произведенным шумом младшую дочь, уже успевшую заснуть, даже не переодевшись из уличного платья, свернувшись калачиком на своем не застеленном кресле.

– Пап, я в восемь уже к школе готовилась… и сама читать умела, – робко возразила Лада, – может, ты с Лорой меня путаешь?..

О Лоре, старшей сестре Лады, в семье говорить было не принято – негласно, не как о ликвидированных, которых словно стирали из памяти и истории, но каждый почему-то прекрасно отдавал себе отчет, что не нужно называть её имени лишний раз. И всё же молчать о ней было сложно, по крайней мере Ладе, которая всю жизнь хотела узнать о сестре хоть чуточку больше и с жадностью ловила каждое оброненное вскользь слово или намек. Лоре теперь было бы уже двадцать три года… Девушка не помнила ни лица, ни образа старшей – ей ведь лишь два дня как исполнился годик, когда первую дочку Эрика и Дары Карн, семилетнюю, какой-то безмозглый водила сбил насмерть, не справившись с управлением на не по-мартовски обледенелом выезде их жилого комплекса. С тех самых пор вот уже шестнадцать лет Лора оставалась словно призраком, витавшим едва заметно за спиной Лады, и последней казалось порой, что родители, особенно отец, чаще смотрят ей за плечи, чем в лицо.

– Да что ты говоришь? – Кажется, мужчина был так искренне удивлен этим откровением, что даже оторвался от своих дел и посмотрел на среднюю дочь долгим, изучающим взглядом, словно силясь узнать в ней кого-то другого, давно забытого, но быстро опомнился и снова взял себя в руки. – Ну, может, и не в восемь, но уж всяко не в пять лет, Лада. И вообще, ты разве что-то помнишь?..

А Лада помнила, отлично помнила, как отец, еще молодой и здоровый, без седины в густых темных волосах, держал ее на коленях на их старом, кирпичного цвета диване, который уже давно был отправлен на базу переработки мусора. Помнила, как воображала папины колени сидением скоростного монорельса на третьем, самом высоком уровне дороги (где ни разу сама не ездила, ведь третий уровень вел ни много ни мало в Высокий Сектор, а ей там делать было совершенно нечего), и как почти уже видела образы мелькавшей под окном паутины дорог…

– “Трех храбрых” Ине еще рано, верно. – Кивнула вошедшая Дара. Она ведь это говорит, только чтобы против отца не идти, да? Гнев и обида на мгновение вспыхнули в сердце Лады, и девушке осталось лишь поджать губы, сухо кивнув в знак согласия с родителями. И как же ей донести до Ины эту неподъемную гору идеи, что она – “единственная”, а не “одна из”?.. Как, в нерушимой клетке Системы, что бы не сломать и не раздавить жизнь сестры – и самой не стать после этого жертвой её же доноса? Лада путалась, сама не всегда понимая, чего хочет – равно для себя и для Ины, – но вот чего с ними быть не должно – это девушка осознала уже давно, и тем более скрывала, запирала внутри себя, чем осознавала, что никогда не получит желанного. Так не стоит и голову забивать.