Текст книги "Непокорëнные (СИ)"

Автор книги: AnnaTim

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 43 страниц)

[*Из песни группы Дом Кукол – «Ходить по небу»]

– Мы уже уезжаем? – С явной тревогой в голосе спросил Пан, когда позади остались нормативы стрельбы, несколько часов ориентирования на местности и полоса препятствий, а стрелки часов перешагнули семь.

– Да. – Просто отозвался Алексис. – Дальше у нас другие планы. Сядь, пожалуйста, на заднее сиденье, там тонированные окна, тебя не так видно будет…

– Что ты придумал? А как же пропускной пункт, разве там не ставят время?..

– Не бери в голову, это моя забота. Здесь люди умеют молчать. А у меня, к тому же, кроме кольца Мастера, есть еще и тайный пароль.

– Какой еще пароль? – Кажется, мальчишка был окончательно растерян и сбит с толку.

– Есть такие имена, Пан, которые открывают двери и закрывают рты. Здесь, на полигоне, такое имя – Хелена Эсмин, но, где бы то ни было, мне очень не хотелось бы озвучивать его лишний раз. Хотя во многих ситуациях моё тоже к таким относится – имей в виду, им можно пользоваться, если что случится.

– Кто такая Хелена Эсмин?

Алексис на мгновение задумался, и это мгновение, кажется, Пану почему-то ужасно не понравилось. Вот ведь ревнивец…

– “Друг детства” прозвучит слишком громко, да и не друг она мне. Скорее уж “товарищ семьи”.

– А почему ее имя?..

– Семья. У нее все в семье – рейдеры. – Судя по внешнему виду Пана, если он сейчас скажет еще хоть что-нибудь про семью и «снова заведет о том, как круто быть Брантом», Пан его точно стукнет. Алексис едва сдержал внезапную улыбку и ничего больше не сказал. Если бы только мальчишка знал, как это мучительно и утомительно порой – быть Брантом.

– Так мы что, правда, уже уезжаем? А как же…

– А катись оно. – Выдохнул Алексис. – Всё. К диким. Или ты действительно хочешь вернуться на стрельбище и продолжить подготовку?

– Просто…

– У нашей семьи есть за городом небольшой дом, – произнес Алексис, глядя куда-то мимо окна невидящим взором, как только КПП остался позади, – мы с матерью раньше там проводили много времени, когда я был еще совсем мелким. У нее тогда в городе часто случались панические атаки, вот мы и обитали чаще там. Отец и Алберс – в городе, а мы с матерью – за его чертой. Потом отец получил кольцо Советника, мы вернулись в город, а он стал использовать дом как личный кабинет, для совещаний с подобными себе. Понимаешь, какая штука, Пан, в Высоком Секторе в общественных местах отсутствие камер недопустимо, первая же проверка повлечет за собой большие проблемы, но в частных владениях… Всё зависит от статуса владельца. Естественно, что никто из Высоких – по-настоящему Высоких, не таких, как я – не желает вообще лишний раз светиться на записях… В нашем доме осталась в итоге одна камера – на входе, но ведь войти можно и через гараж… Отец с Алберсом там частенько бывают – для деловых встреч с теми, о ком я говорил только что, а то уезжают время от времени привести в порядок дела, мысли и нервы. Это мне-то хорошо одному жить, без жён и детей, а вот братишка иногда конкретно на стену лезет… – не сдержавшись, усмехнулся он. – Дом, конечно, небольшой, две комнаты да полчердака, да садик в две аллеи, но этого достаточно, чтобы забыть шум и отключиться ненадолго от Высокого и работы. Я сам там бываю редко, раз или пару раз в год, один-два дня в конце декабря, когда заканчиваются выезды, мои все уже привыкли к этому расписанию и не появляются, благо ключи у меня есть, и машина давно… Ты же понимаешь, к чему это всё, да? – На какое-то мгновенье Алексис встретился в зеркале заднего вида взглядом с глазами Пана. Судя по выражению лица, мальчишка вполне понимал.

– И туда никто не приедет? – Кажется, в голосе Пана звучало не только недоверие, но почти даже потрясение. – Вообще?

– Нет. Знаешь, в моей жизни есть только две вещи, которые уважает моя семья: кольцо мастера и потребность в личном пространстве, без которого я не могу нормально работать. А саму работу признают только в связи с возрастом. – И почему он вдруг рассказывает мальчишке обо всем этом, о чем и думать лишний раз не любит наедине с самим собой? – Хотя младшим я не перестану быть, даже стань я Советником. Я там бываю редко, потому что обычно не до того, и необходимости нет, а отца лишний раз не хочется провоцировать… Не думаю, что он мне верит, Пан. – Наверное, мальчишке стоит это знать… – Считает, что общение со Средними, тем более в таком масштабе, как у меня, никому не пойдет на пользу. Ха, а он ведь оказался близок к истине, – внезапно хмыкнул Алексис, закуривая.

– Ты издеваешься? – Убийственное спокойствие в голосе Пана одновременно озадачило и не на шутку развеселило молодого человека.

– Нет, Пан, – мягко качнул головой Мастер, уже заранее ожидая от своего спутника очередной вспышки на тему «проклятые мажоры, ненавижу», – помнишь, в парке я как-то говорил тебе про стремление к власти, а ты на меня взъелся, потому что я сказал не про тебя? – Судя по тому, как отчаянно запылали щеки мальчишки, он отлично это помнил, – Так вот это оно и есть, – как ни в чем не бывало закончил Алексис, – то, что я имел в виду.

– Хочешь быть как он, как твой отец?

– Нет. – Кажется, голос его прозвучал куда резче, чем ему того хотелось. – Нет, – повторил он, смягчившись. – Но власть – удобный инструмент для достижения собственных целей. Моей целью всегда была свобода. Хотя теперь оказывается, что я и близко о ней ничего не знал…

Пан не ответил, только сполз на сиденье так низко, как только мог в силу своего роста, невидящими глазами провожая мелькавшие улицы, и поежился. Алексис молчал, устремив взгляд на дорогу впереди себя, разговор как-то сам собой угас. Дороги здесь были удивительно пустыми, словно все жители Высокого Сектора заперлись в своих квартирах и офисах, отчаянно хватаясь за последние дни года в надежде завершить накопившиеся дела.

– Лекс! – Не выдержал в конце концов мальчишка, и тон его вышел отчего-то совершенно возмущенным – как и взгляд, плохо различимый в сумрачном отражении автомобильного зеркала. – Лекс, это вообще нормально?

– Что?

– Всё! Всё, что мы творим!

– Нет, – кратко ответил Высокий с каким-то совершенно убийственным спокойствием, – нет, Пан, это бредово, дико, преступно и совершенно ненормально. Легче стало?

Мальчишка фыркнул и отвел взгляд, усиленно делая вид, что ему интересно, что происходит за окном, и Алексис не без удивления уловил почти физически нервное напряжение мальчишки.

– А если завтра – конец мира, парень? – Спросил он, скорее чтобы просто нарушить это странное молчание, и вопрос этот почти удивил его самого.

– И?

– Что ты будешь делать?

– Целовать тебя в самом людном месте, какое только найду. – Удивительно мрачно для таких слов. – И еще сожгу к диким все исследования Антона Штофа и его товарищей по разуму. – Алексис фыркнул в ответ на его слова и слабо улыбнулся. Вечно Пан отвечает, не думая… – А ты?

– Не знаю, наверное, объявлю во всеуслышание, что Система – обман, что её нет нигде, кроме наших голов. Что можно быть свободными – хотя бы на один этот последний день… – устало добавил он. – Что мы и так свободные, просто загоняем себя в рамки Системы и не видим ничего, кроме её стен. Но твой вариант мне тоже по душе.

– Жестоко ты, – качнул головой Пан. Кажется, в голосе его проскользнули нотки удивления и даже почти… уважения, настолько непривычного, что Алексис с трудом смог разобрать их, – хотя такие новости, верно, для многих сделают последний день желанным избавлением.

– Думаешь? Люди сильнее, чем кажутся, Пан. Все, что бы они о себе ни думали.

– Лишь немногие. Представь, что будет, если вот так просто взять, и объявить Низких полноправными членами общества? Что сделают Высокие? Тебе это лучше должно быть известно, чем мне самому… А Средние? Поняв, что вся их ушедшая жизнь гроша ломаного не стоила… – Пан взглянул в синие глаза Алексиса серьезно и даже почти испытующе. – Не знаю, как там ваши, а наши, Средние, слишком привыкли мыслить стереотипами, что с рождения и до смерти вкладываются в их головы извне. Вашими, наверное. – Скривился он невольно. Нет, несмотря ни на что, ни на какие изменения в его жизни, Пан, видимо, никогда не перестанет противопоставлять своих и чужих, «наших» и «ваших», Средних и Высоких, пусть и сможет сам по-настоящему выбраться из своего прошлого. – Они не поймут. Потому что им не полагается понимать. Ненавижу…

– То “ненавижу”, то “слов нет, как нравится”… Объясни, наконец, свое отношение нормально, а?

Пан, кажется, смутился на мгновенье и задумался, потом, наконец, заговорил, отворачиваясь куда-то в окно, горячо и быстро:

– Дело не в Высоком, дело в Среднем. Высокий невозможно не полюбить. Его невозможно принять, пожив в Среднем. Это лицемерие, сплошь одно лицемерие, сказать, что Высокий может не понравиться – да язык отсохнет скорее! Но жить в Высоком, закрыв глаза на убогий Средний, делая вид, что теперь-то все хорошо, – лицемерие еще хуже. И я так не могу. Не могу быть здесь, принимая Высокий как данность, и не могу – не заставлю себя – вернуться туда, жить там, словно я не знаю, какой бывает нормальная жизнь. Мне мерзко и тошно от себя, Алексис, – прошептал мальчишка неровно как-то совсем отчаянно, – потому что мне не повезло родиться таким безупречным как вы, и потому что я не могу довольствоваться собственной скромной долей. Плевать я хотел, почему у тех, выживших, были причины строить именно такую Империю, но я уже никогда не смогу закрыть глаза и сделать вид, что не вижу, не знаю, что меня все устраивает. Даже если на деле я ничего не смогу изменить. Я никогда не смогу стать прежним снова – ни в Высоком, ни в Среднем, и меня пугает то, как быстро я привыкаю ко всему этому…. – совсем уже тихо прошептал мальчишка, по-прежнему не глядя на Мастера, замолчал ненадолго, словно сомневаясь, стоит ли говорить то, что собирается сказать, и, словно махнув рукой, продолжил. – Я сперва думал, какие же счастливые люди живут здесь, всю жизнь, с самого детства среди того, что их окружает… С теми возможностями, которые имеют… А потом, знаешь, глядя на них, я пришел к выводу, что они на самом деле ни разу не такие счастливые, как я представляю – потому что они привыкли, и им не с чем сравнивать. Баловни судьбы… Да многим даже в голову не придет, какой убогой и жалкой бывает жизнь, для них это – нормально, так, как должно быть, а не нечто запредельно прекрасное. А вот меня, прожившего четырнадцать лет в Среднем Секторе, пребывание здесь делает действительно счастливым… Словно я каким-то тайным знанием владею. Поэтому я сперва был таким… сверху вниз на вас смотрел, – добавил он, потупившись, – потому что ни шиша вы не понимаете о том, где и как живете… И ценить это всё не умеете.

– Когда тебе четырнадцать, никто вокруг вообще ни шиша не понимает… – едва сдерживая тёплую улыбку, отозвался Алексис. И зачем он опять смеется вместо того, чтобы сказать, как глубоко, до самых костей, пробрала его эта внезапная тирада? Пан вспыхнул и задохнулся от возмущения. Потом произнёс тихо и удивительно спокойно:

– Ну и пусть я был дураком. Зато я всегда был честным дураком. А ты бывал там? В Среднем, кроме главного плаца в девятом?..

– В шестнадцатом и в четырнадцатом был.

– И как тебе? – Недобрые нотки прозвучали в голосе Пана.

– Нормально.

– И девятый? Что ты там делал? Заходил во дворы, в магазины? Видел людей?..

– Видел, – просто отозвался Алексис, – хочешь вернуться к тому разговору насчёт Низкого Сектора?

– Я тоже был. – Ответил мальчишка, пропуская его вопрос мимо ушей. – С девятого по третий – где-то проездом, а где-то на своих двоих. И по третьему… ходил. И, знаешь, ни один человек в здравом уме не захочет добровольно там не то что жить – появляться.

– А ты что же там делал?

– Гулял, – хмуро повторил мальчишка, – ты так и не понял, что я к ним не отношусь? К тем, кто в здравом уме…

– А если без шуток, Пан, то твое чувство справедливости – обостренное до неприличия – меня восхищает, – произнес Алексис задумчиво. Мальчишка, кажется, напряженно замер, – и почти пугает. Тебе ведь совершенно не важно, как ты сам живешь сейчас – тебе важно, как живут люди вообще. Ты можешь быть здесь, но ты не перестанешь думать о тех, кто остался там – не потому, что они твои друзья или твоя семья, а потому, что они просто есть, потому что им может быть плохо или сложно. Потому что вы не равны – только дело не в равенстве Средних, дело в другом равенстве, в том, которого люди достойны, а не к которому их принуждают. Только, знаешь, что? Попади это твое чувство справедливости не в те руки, мы получим Систему похуже нашей Империи. Так что береги-ка его от чужих глаз и ушей – но погаснуть не давай. Ни за что. Хорошо?

========== Глава 49 Вне времени ==========

– Знаешь, а Ина, кажется, здорово обрадовалась, когда я ей сказала, что у нее племянник будет. Глазки аж загорелись. Ну конечно, грустно ей одной, наверное… Тут хоть будет, с кем поиграть, он же ей по возрасту как брат. Не скоро это еще будет, правда, да и сама она уже совсем вырастет… – На следующий день, тридцатого декабря, девушки снова сидели в захламленной подсобке, выводя краской слова на белой полосе ткани, всё же измазавшейся немного в потолочной пыли, ели принесенные Ладой бутерброды с невкусной колбасой и болтали, словно всё происходящее было для них в самом обычном порядке вещей. Рассказывая о вчерашнем визите родителей, к которому она так и не успела приготовить ужин, спешно вернувшись из Парка Славы, девушка с немалым для себя самой удивлением думала о том, что, кажется, умудрилась за один вчерашний вечер снова, как летом, сладко и мучительно привыкнуть к Ие – вот такой, настоящей и теплой, без стен и без постоянных оглядок. Ие, которая украдкой так смущающее любуется ею, которая готова так на многое, и которая вместе с этим так не хочет и так боится потерять всё нажитое вместе, что они успели накопить за ушедшие месяцы… И казалось, что весь мир ограничивается на самом деле лишь этой каморкой с окнами, смотрящими в черноту декабрьского вечера, а всё остальное: Карл, родители, работа – остались в каком-то другом измерении, далеком и неосязаемом. – Я ведь сама такая же тихая была, всё себе что-то придумывала и придумывала в голове, а наружу боялась выпустить. Лоры тогда уже не было, в садике я тоже всегда особняком держалась, а в школе уже как-то и не до того было, нужно же было взрослую из себя строить…

– И как, успешно? – Чуть усмехнулась Ия. Настроение у нее сегодня было какое-то странное, непривычно едкое, и приноровиться к нему сперва показалось Ладе задачей весьма непростой.

– Успешно – когда начала курить демонстративно и пытаться свысока на учителей смотреть. Ты же знаешь, в школе главное образ себе сделать, чтоб все поверили, а не искренне ему следовать, – качнула она головой, – а на деле ничего у меня не получалось. Я даже думала, как некоторые, попробовать глаза накрасить маминой косметикой, – хмыкнула, покраснев от одного только воспоминания, как самых отчаянных бунтарок умывали и оттирали насильно салфетками в учительском туалете, – только не нужно оно мне всё было. Я тогда думала, знаешь, что выставляются напоказ, вот так, только пустышки, а настоящим это не нужно. А я-то себя считала «настоящей». Потому что думала слишком много, наверное. В школе, конечно, не так, не до того уже было, а мелкой была – постоянно кем-то другим себя представляла: делаю что-нибудь, а при этом всё воображаю, что какие-то тайные задания выполняю для Великого Блага… Что я – это вовсе не я, а кто-то другой, значимый, как Лев, Марк и Мэй, ну, из «Трех Храбрых»… – Лада почему-то всегда – а теперь, повзрослев, еще сильнее – испытывала жуткое смущение, когда говорила о книжках, которые так захватывали её сердце и разум в юношеские годы.

– Аххаа, еще бы! – Расцвела внезапно Ия, и глаза ее вспыхнули. – Вот уж и не думала, наверное, всерьез, что станешь сама такой, когда вырастешь, да? Только почему-то в жизни всё не так храбро и лихо… – Прибавила она словно сама себе, чуть погрустнев, однако улыбка не исчезла с ее лица, только пальцы сжали кисточку как-то слишком очевидно сильно. – И сам себя будешь считать скорее чудовищем, чем героем. Тебе, кстати, кто из них больше нравился? – Встрепенулась она, перебивая саму себя и мрачные эти мысли.

– Ну, Мэй, конечно, – пожала плечами Лада, почти даже удивляясь, что Ия может сомневаться или ожидать от нее другого ответа, – кто ж еще-то?..

– А мне Мааарк, – упоенно протянула та, – ясно, что не Лев, он же такой зануда, – хохотнула она, встречаясь озорным взглядом с глазами Лады, – а я тебя, знаешь, все равно не представляю такой – ну, такой, как ты описываешь. Мрачной маленькой девочкой, которая от всего мира на десять замков закрылась. Для меня ты – светишься. Не можешь не светиться, и так словно всегда было… Задолго до нашего знакомства. Может быть, просто где-то глубоко внутри, ты сама значения не придавала, но все равно всегда светилась. Иначе одной встречей такого огня не зажечь – такого пожара. – Ия посмотрела на нее долгим-долгим взглядом, внимательно и мягко, словно обняла, и снова взялась за кисть, оценивающе оглядывая проделанную работу, кричаще-красные буквы на светлом полотне. – А я, знаешь, все детство взаправду загадки разгадывала, даже играть не нужно было, – девушка отложила кисть пересела поудобнее, обняв свои коленки, – почему отец на меня так посмотрел, почему эдак сказал, почему мы живем, где живем, почему меня зовут Ия, когда его – Грегор, и почему я не знаю, как звали маму… Сейчас вообще понять не могу, как он так меня воспитал, что я в детстве этому даже не удивлялась? Но этого вот во мне, кажется, и не убавилось даже, вечно крупицы какие-то собираю, склеиваю, верчу так и сяк, пытаясь все картинку увидеть… Хотя общаться – тоже толком не общалась ни с кем. Нас в классе всего две девчонки было. В эту школу, говорили, девчонок вообще не берут – вот они туда и не суются даже, там еще тест вступительный был, представляешь? Простой такой. Мне отец говорил, мол, нет, точно не сдашь, не умеешь ничего, не пойдем даже. А там же учатся девять лет, а не пять, начинают с шести, то есть я совсем мелкая тогда была еще. Ну так я одна и пошла, тайком, пока он на работе был где-то, и ему назло поступила. Он, правда, в меня так и не поверил все равно… – грустно усмехнулась она, чуть качнув головой. – А с мальчишками странно было. Вроде я среди них всегда, а вроде с ними никогда и не была – они меня не пустили бы, да я и сама не хотела. Хотела только быть наравне, а то и лучше них, чтоб никому и в голову не пришло шпынять за то, что я не такая. Я учёбой так, как Кира, вторая девочка в нашем классе, никогда не блистала, хотя училась всегда неплохо и с удовольствием, а чем мне при таком раскладе уважения добиться? – Голос девушки звучал странно, чуть горьковато, но вместе с тем совершенно твердо и как-то просто, словно показывая с жуткой откровенностью, что Ия ни о чем не жалеет, никого ни в чем не винит, и абсолютно спокойно принимает всё своё прошлое и всю свою жизнь до последней минуты. От голоса этого по телу Лады разлилось какое-то удивительное тепло умиротворения и, наверное, совсем чуть-чуть, светлой зависти, что сама она так не умеет и никогда не умела, вечно занятая внутренней войной с самой собой, что бы ни делала, что бы ни происходило в ее жизни. А Ия меж тем всё продолжала. – Дралась, конечно, только так… Когда за имя из двух букв дикой дразнили. Тут уж я не стеснялась, знала, что за это оскорбление учителя меня оправдают… Хотя теперь думаю, что мне просто скидку делали, как девчонке – и хвала Империи, я тогда этого не понимала! Сейчас на своих ребят из второго класса смотрю и поражаюсь, неужели и я такая же была? Оторви и выбрось… Те обзывают – я бросаюсь, не пощечиной – кулаками, как мальчишка, как они. Ни в чем от них не хотела отставать. В пятнадцатом, знаешь, как-то сильнее эта разница между мужчиной и женщиной, здесь у нас мягче. Да и возраст не тот уже, когда будешь кому-то что-то доказывать с пеной у рта. Хотя в итоге всё равно отомстили они мне, – выдохнула Ия, грустно улыбнувшись, – вернее, думали, что отомстили. У меня всё детство волосы были до пояса – вроде к лицу, а я их ненавидела, все отцу угодить пыталась, девочка же вроде как-никак… А он заметил всё равно только тогда, когда выстригать пришлось – одноклассник мой, что позади меня сидел, дурной такой мальчишка, перед самым окончанием жвачку залепил, да смачно так. Здорово получил потом, – добавила она с недоброй веселостью, – и все, кто лишнего сказал, тоже. Но выстригать всё равно пришлось – уж я рада была, кто бы только представить мог… Я б налысо побрилась – им назло, – да нужды не было.

– А отец что сказал?

– Да что он скажет? – Махнула рукой Ия. – Какое ему дело до моих волос? И до меня… Хотя… Знаешь, было кое-что, во что я до сих пор поверить не решаюсь. Я когда заканчивала уже, буквально за полгода, отцу сообщили, что переведут в одиннадцатый квартал – мы же тогда в пятнадцатом жили, совсем недалеко от Прудов, чудесное местечко такое, во всем Среднем таких больше наверняка нет… Ну, я мысленно со своим вожделенным дипломом из этой школы и попрощалась, а он даже у меня не спросил ничего, просто уперся перед своим начальством, мол, до лета – никуда. Из-за меня, представляешь? Не было других причин. Я сама в это поверить не решаюсь, но не было у него других причин. Из пятнадцатого квартала, ясное дело, даже в одиннадцатый не хочется переезжать, но… не в этом всё-таки дело было. Мы с ним тогда, конечно, об этом не говорили – да и вообще ни о чем почти не говорили, – добавила девушка с мрачной усмешкой, – а сейчас и смысла нет поднимать то, что было… Хотя любопытно, конечно. Может, стоит попробовать его разговорить как-нибудь? А в одиннадцатом мы сначала прям возле второй больницы жили, ну, я рассказывала, уже, по-моему, да? – Лада утвердительно кивнула, не переставая дивиться рассказу Ии – а может, и не столько самому рассказу, а тому, что, уже столько времени проведя вместе с ней, всё еще не знает о ней таких, казалось бы, простых вещей. – У нас там было две комнаты, большие-большие, на пятерых бы хватило, а здесь три, хотя эти три меньше тех двух… Так ты же и видела, ты же была у меня. – Ия замолчала на мгновение, видимо, возвращая в своей памяти тот странный день, когда Лада неожиданно для самой себя так по-хозяйски взялась орудовать у нее на кухне, и чуть заметно улыбнулась. – Ну вот, я и в школу тогда устроилась работать, а там и переехали в ваш дом, спустя полтора года – а дальше ты знаешь всё.

Лада лишь кивнула.

– Странно, да? – Задумчиво произнесла она, нарушая, спустя несколько минут, воцарившуюся внезапно тишину. – У меня ощущение, будто мы тысячу лет знакомы, а на деле выходит, я о тебе почти ничего толком и не знала… Только придумываю всё – и вроде совпадает, а вроде и не всегда, – потупилась она грустно, вспоминая День Славы Империи, – а я так пугаюсь, если не совпадает…

– А мне кажется, мы друг друга знаем лучше, чем кто бы то ни было, – улыбнулась Ия, щекоча своим дыханием щеку Лады, – не друг о друге, а друг друга – это ведь такие разные вещи. Остальное – только любопытство… Ты ведь, зная, какой человек, можешь и не знать, что с ним было в прошлом, верно? А зная только, что с ним случалось когда-то, разве ты будешь знать, какой он есть сейчас? То, что было когда-то, и вполовину не так важно, как то, что мы имеем на данный момент – внутри себя… Мне вот очень нравится, какая ты – сейчас, со мной. И нравится узнавать новое из таких вот внезапных разговоров – но они едва ли уже что-то решат в моем к тебе отношении. И, знаешь, не нужно «пугаться, если не совпадает», мы разве не для этого говорить умеем? И пишем то, что пишем… – Она снова улыбнулась, взглянув на почти уже завершённый плакат, и снова обняла Ладу, зарывшись лицом в волосы, рассыпанные по ее плечам.

***

My, my, I tried to hold you back but you were stronger

Oh yeah, and now it seems my only chance is giving up the fight

And how could I ever refuse

I feel like I win when I lose*

[*Англ. «Я пыталась сдержать тебя, но ты был сильнее

И, кажется, сдаться – мой последний шанс

Да и как я могу отказаться?

Проигрывая, я чувствую себя победителем» (пер. автора)

Из песни группы ABBA – “Waterloo”]

– Приехали. – Негромко произнес Алексис, скользя взглядом по автомобильным зеркалам. И как он что-то вообще видит в такой темнотище? – Постой, Пан, не выходи пока. – В синеве его внимательных глаз таилось что-то странное, смесь тепла и настороженности, к которым, наверное, пора уже было бы и привыкнуть, но почему-то всё никак не привыкалось. Алексис вышел из машины, впуская внутрь холодный воздух с роящимися в нем колючими снежинками, и едва уловимым движением огляделся по сторонам, набирая комбинацию цифр на маленьком экране сбоку широких ворот. На несколько минут скрылся внутри, затем вернулся к машине и, скинув верхнюю одежду на пассажирское место подле себя, снова уселся за руль. Миновав ворота, ведущие на частную территорию, и проследив, как они снова затворяются, Алексис ловко завел машину в подземный гараж под небольшим двухэтажным домом и снова одним лишь нажатием кнопки пульта запер все отворенные двери. Замки как на военном полигоне, что они там такое прячут?

– Теперь всё, – просто выдохнул он, – выбирайся, будь как дома. Нет, – молодой человек вдруг перебил сам себя и замер, словно задумался на мгновенье, споря с собственным мыслями, – не будь как дома. Будь собой.

Немного ошарашенный (а впрочем, это состояние не отпускало мальчишку на протяжении целого дня) таким заявлением, Пан вопросительно взглянул на Алексиса, но тот, кажется, не захотел замечать его взгляда. Да что с ним происходит сегодня? Подобных слов Пану вообще никогда и ни от кого не доводилось слышать, даже от Марка, а уж с Марком о чем они только ни позволяли себе говорить.

– Да, Мастер… – рассеянно кивнул он, закидывая на плечо свой рюкзак и безуспешно пытаясь оглядеться в темном помещении.

– Святая Империя, Пан, давай сегодня без «Мастеров», – замотал темноволосой головой тот, судя по голосу, поморщившись, – просто забудь об этом всем – об Академии, Империи… Пусть до завтрашнего дня больше не будет Уставных инструкций?

Не найдя, что ответить, мальчишка молча кивнул и последовал за Алексисом. Впотьмах они поднялись по узкой лестнице в дальнем углу гаража, после чего оказались в темной, давно не топленной комнате – не то гостиной, не то вообще кухне – этого Пану понять по смутным силуэтам мебели в сумраке плотно затворенных металлических жалюзи на окнах казалось решительно невозможно. Едва только дверь закрылась за ними двумя, окончательно погрузив комнату в темноту, как Пан почувствовал холодные руки Алексиса, обнявшего его поперек груди, и теплое дыхание чуть ниже своего белобрысого затылка. А еще он осознал внезапно, что совсем не знает, что делать теперь, и как это вообще возможно – «быть собой». Подумал, что никогда толком не понимал, кто он, какой на самом деле, да и вовсе, наверное, никогда таким не был, играя лишь предустановленную кем-то роль. Открытие это отозвалось в мальчишке каким-то отвратительно болезненным страхом, очень быстро, однако, снова заглушенным безумной странностью всего происходящего.

«Просто забудь об этом всём»

– Какого дикого мы творим? – Нервно усмехнулся Пан, закрывая глаза на все свои мысли, и повернулся лицом к Алексису, тотчас чувствуя его губы на своих губах.

Что ж, оказывается, забыть обо всём было на деле куда проще, чем всегда думалось.

Неудивительно, что они запрещают это – эмоции, любовь… Той бури, что поднялась где-то внутри мальчишки, хватило бы, как ему казалось, чтобы перевернуть весь мир – который, впрочем, и без того уже летел куда-то в тартарары, уводя землю из-под ног. Бури столь сильной, что могла бы без следа стереть с лица земли остатки цивилизации и раскрошить в пыль любые оковы, связывающие по рукам и ногам… Понимая каким-то остатком ускользающего здравого смысла, что теряет контроль над собой, Пан спешно вывернулся из этих объятий и едва не оттолкнул Алексиса, делая шаг назад, и не в силах почему-то оторвать от его лица испытующего взгляда широко распахнутых глаз. Словно током ударило – только совсем по-другому…

– Прости, – почему-то произнес Алексис и, сделав пару шагов, щелкнул где-то на стене выключателем, заставляя Пана сощуриться от неяркого света, залившего помещение. Комната, в которой находились молодые люди, была неправильной, г-образной формы, и совмещала в себе и кухню, и столовую, и даже, пожалуй, гостиную заодно. Помимо главной входной двери по левую руку от Пана (видимо, той самой, над которой снаружи и располагается последняя уцелевшая камера), и двери в гараж, через которую они только что вошли, здесь была еще одна, простая межкомнатная дверь, а так же ниша с фантастической витой лестницей (созданной, очевидно, каким-то безумцем, потому что кому в здравом уме понадобится такая конструкция?), уходившей на второй этаж. Не веря своим глазам, Пан провел рукой по светлому дереву ступеней, разглядывая залитую неярким золотистым светом комнату и всё больше и больше поражаясь всему, что его окружает. О-хре-неть, да во всем пятом квартале даже дерева столько нет, сколько в одном этом доме.

– Отец решил оформить дом «под старину», – отозвался Алексис, проследив взгляд мальчишки, – говорят, прежде, всё правда было так вот помпезно… – молодой человек пожал плечами, явно сомневаясь в правдивости собственных слов. – Мне как-то не представляется. Да и не нравится, слишком уж непрактично. Пойдем, покажу, где что. – Кажется, улыбнулся он впервые с момента их приезда – и то как-то ужасно измученно, устало и напряженно. – Здесь кабинет, – молодой человек отворил дверь в противоположной стене, представляя взору Пана маленькую, уютную комнату в темно-зеленых тонах – такую же странную, как и первая, – с письменным столом, тремя небольшими, но массивными шкафами, несимметричным диваном, похожим больше на больничную кушетку, и электрическим камином, какой Пану доводилось видеть только в общей комнате на первом этаже общежития Академии, – тут интересного немного… Шкафы: отца, Алберса и мой, хотя я всё равно своим не пользуюсь. Какой смысл копить все эти тонны макулатуры, да еще и на всеобщем обозрении, если все они тысячу раз влезут в мой комп? Ну, – снова пожал плечами молодой человек, – у каждого свои причуды, вот уж не мне судить, – усмехнулся Алексис снова как-то совсем невесело, – «под старину» так «под старину»… Там, – он топнул пяткой об пол, и Пан только теперь заметил на нем очертания люка, – винный погреб, но мы туда не полезем, ладно? Ну, только если захотим совсем ужраться, но меня за это убьют, не сходя с места. – Пан невольно хмыкнул от подобной постановки, не вполне понимая, о чем вообще идет речь, и, по всей видимости, слишком очевидно сбитый с толку таким огромным количеством впечатлений и невысказанных вопросов за такой короткий промежуток времени, и тотчас поймал на себе почти смеющийся взгляд Бранта. – Идём дальше? Туалет и душ внизу, где гараж, только направо с лестницы, а наверху спальни…