Текст книги "Непокорëнные (СИ)"

Автор книги: AnnaTim

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 43 страниц)

– Пан… ты псих, – голос Алексиса Бранта прозвучал хрипло и глухо, – такой псих, что я даже не знаю, чем тебе возразить.

– Так и не надо мне возражать… – чуть улыбнулся Пан, и глаза его светились дерзкой решимостью, словно он готов был прямо сейчас мчаться исполнять озвученное предложение.

Алексис уронил лицо на ладонь, качнув головой, обескураженный и растерянный. Сотни мыслей роились в его голове, выталкивая одна другую, спутываясь и суетясь. Безумие. Чистой воды безумие. Ооо, Святая Империя, как он может о таких вещах – так просто?..

– Да ты себе вообще представляешь, что они сделают, если найдут нас там? – Почти беззвучно, Алексис внезапно рассмеялся так, что слезы блеснули в его небесно-синих глазах; в смехе этом отчетливо сквозила истерика помешательства.

– Думаешь, что-то худшее, чем найдя нас здесь? – Жёстко сощурился Пан.

Алексис нервно повел плечом, вмиг погрустнев.

– Не забывай, что я по-прежнему Высокий, и я Мастер. С меня и спрос больше. Всеединый сохрани, Пан, да ты вообще представляешь?..

– Нет, не представляю, – качнул светловолосой головой мальчишка. Голос его звучал просто и спокойно, словно его эта озвученная только что мысль томила так же долго и тяжко, как предыдущая просьба – Алексиса, и избавиться от нее было для него немалым облегчением. И куда только делся тот Пан, который так безрассудно и непокорно плевался ядом на каждое его, Алексиса Бранта, слово еще в начале лета? Невозможный мальчишка.

– А как же семья, сестра?

Лицо Пана на какой-то миг изменилось, словно ожесточившись.

– Они без меня смогут, – тихой скороговоркой произнес он, – и Марк сможет. Он уже может.

– А как же будущее, разве ты не хотел его? И Академия?..

– А как же я? – В голосе Пана резко зазвучала отчаянная смесь обиды и горечи. – Хватит искать отговорки, ищи причины. Выбирай. Выбирай, наконец, Алексис Брант, я или твоя треклятая “власть в потенциале”? Пойми уже, что мы с ней несовместимы, а мне надоело быть непонятно чем для тебя. Выбирай, чтоб тебе провалиться, что тебе важно на самом деле, и остановись и дай мне уйти, если это не я…

Что он несет, он же никуда не двинется отсюда один…

– А ты не знаешь, что я выберу? – Он и правда… всё ещё?..

– Нет, не знаю. В том-то и беда, что я не знаю, Алексис, дикие тебя забери, что ты выберешь. Даже после того, что ты сказал только что… Расколоться Империи, как же меня достали все эти недомолвки. – Шепот его звучал горячо и почти отчаянно – однако снова даже без намека на ту высокомерно истеричную претензию, что слышалась в нем всегда прежде.

– Уймись уже. – Прошептал Мастер, привлекая и прижимая мальчишку к себе. – Я уже давно выбрал, дурная твоя голова.

– …и всё равно не говоришь. – Горько выдохнул Пан. – Зачем ты это делаешь? Зачем раз за разом отталкиваешь, а потом просишь о таких вещах?

– А что я смогу дать тебе, если “притяну” к себе? Что ты можешь получить стоящего от меня? – «Святая Империя, ты действительно думаешь, что я такой совершенный, такой идеальный, что я никогда не сомневаюсь? Что мне не страшно сломать тебя и потерять?.. Пожалуйста, Пан, прекрати меня мучить, я не могу сделать больше, чем могу»…

– Кретин… – прошептал мальчишка сокрушенно.

– Паан…

– Пятнадцать лет уже Пан. – Огрызнулся мальчишка. – Как я могу тебе доверять, даже если мы оба этого хотим, когда ты делаешь и говоришь все возможное, чтобы этого не произошло?

– Пан, я не умею… – И снова эта проклятая усталость в его спокойном голосе.

– А кто умеет, Брант? – Перебил его Средний с какой-то почти ликующей, но недоброй улыбкой на лице. Вау, кажется, по одной фамилии он звал его, только когда был и вправду зол. – В первый раз никто никогда ничего не умеет! В первый, во второй, в третий… Невозможно быть безупречным уже по факту своего рождения, хоть ты десять раз будь Высоким. Просто кто-то учится, переборов страх выглядеть идиотом, а кто-то даже не пытается. Так что шиш тебе. Учись.

– Не получается у меня. – С досадой отозвался Алексис, почти ненавидя себя за весь этот проклятый разговор. – И прежде не получалось, а теперь ты просишь меня отказаться от всего своего мира, выстроенного за двадцать лет, ради… Дай мне время. Если я так быстро согнусь еще сильнее, я просто сломаюсь, понимаешь? Я в тупике, в котором не был еще ни разу в жизни, и я не знаю, что я должен делать, чтобы вытащить нас обоих из него.

– Себя, а не нас обоих! – Горячо возразил Пан. – Прекрати думать за меня, прекрати придумывать, как я подумаю, все равно не угадаешь. Думаешь, я, правда, такой кретин, что за меня нужно делать каждый мой шаг? Как я могу тебе доверять, когда ты так очевидно не веришь мне?.. Время… Как будто я могу заставить тебя что-то выбрать. Думай, – пожал мальчишка плечами безнадежно, – только смотри, как бы время не вышло прежде, чем ты надумаешь.

========== Глава 43 Запертые ==========

Плакат… Расколоться Империи, это безумие, чистой воды безумие! А ведь начало этому безумию сама она и положила, разве нет? Ведь Ия ни за что не пошла бы на такое по собственной инициативе… Значит ли это, что именно Лада и должна быть в ответе за то, что может произойти в результате этой дикой затеи?.. Ощущение странной дрожи где-то в животе напоминало ей те первые дни после грозы, когда эйфория и ужас в странной смеси точно так же какими-то невероятными скачками сменяли друг друга. Словно один человек кричал внутри нее что есть мочи: «Одумайся, это самоубийство!» А другой шептал: «Да сделай же, наконец, то, что нужно, чего ты всегда так хотела…»

А ведь на пять с половиной метров ткани очень много можно уместить. Вопрос только – что? И снова, когда доходило до дела, которого, казалось бы, Лада чуть ли не всю жизнь ждала и жаждала, внезапно оказывалось, что она совершенно не готова, растеряна, и вообще не знает, с чего начинать. Какие слова выбрать, чтобы быть услышанными и быть понятыми? Какие слова, что уместятся на пять с лишним метров ткани, чтобы их успели прочесть до того, как сорвут надпись или отключат эфир? Одно Лада почему-то знала точно: слова должны призывать и утверждать новое, а не опровергать привычное. Только “дни на раздумье”, взятые ими с Ией, всё шли, снова возвращая девушек к тому же, с чего началась последняя (и она же, кстати, первая) их ссора, – к бездействию. Только в этот раз бездействие Ладу больше не угнетало – потому что всё было решено.

Всё было решено.

Слова эти звучали внутри головы так, словно ими девушка сама подписывала себе приговор. А, впрочем, какая разница – после всего, сказанного в бомбоубежище, будь оно хоть кем-нибудь услышано, будь оно даже просто подумано, они обе уже не жильцы.

А дни темного ноября шли один за другим, и девушка всё сильнее крепла в том своем давнем убеждении, что все происходящее – внешнее, будничное, – на самом деле не имеет никакого отношения к ней самой, настоящей, потому что её жизнь – внутри. И впервые в жизни ей не было жалко уходящих дней, не было тяжело от их одинаковости, потому что она больше не теряла их впустую, как думала прежде. Внутри себя она не потеряла ни минуты.

С очередного вечера, проведенного в «Зеленом Листе», домой Лада вернулась поздно – пожалуй, позже, чем когда-либо прежде, и Карл, оказывается, уже был дома и даже успел приготовить еду… Только за ужином оставался не то мрачным, не то как всегда уставшим и неразговорчивым. Начав издалека, о том, как непривычно видеть мужа дома вовремя, без задержек на переработки, и как непривычно возвращаться так поздно самой, о происходящих в жизни переменах, Лада постепенно подводила разговор к тому самому вопросу, который так удачно сработал с Ниной несколько дней назад. Неуверенно, осторожно, словно прощупывая шестом болотистую почву прежде, чем сделать шаг. Однако реакция молодого человека на эту её речь, даже не успевшую дойти до основного вопроса, внезапно поставила девушку в тупик. Карл взглянул на нее странно, очень пристально, однако не хмуро, скорее удивленно и задумчиво.

– Неужели мы с тобой впервые говорим об одном и том же, Лада? – Спросил он. Голос его звучал ровно, но вместе с тем не так безжизненно, как всегда прежде, но серьезно и спокойно, очень… по-взрослому, хотя прежде молодой человек всегда отчего-то воспринимался Ладой как младший. – А то я уж начал было думать, что мы друг другу так и останемся забытыми… детьми, с которыми вместе играли давным-давно.

«О чем это он?..»

– Мне тоже не нравится то, что происходит с нашей семьей, – продолжал меж тем он, – вернее, то, что с ней ничего не происходит. Семьей-то сложно назвать. Знаешь, Лада, я вчера, наконец, собрался-таки и позвонил на обеденном перерыве в Центр, – продолжал меж тем молодой человек, – они говорят, в любой день можно приехать на первичные анализы. Они даже в субботу работают, вторые полдня после службы…

Центр, анализы… Кажется, до Лады постепенно начал доходить смысл произнесенных мужем только что слов.

– По-п-постой, ты что, о ребенке говоришь? – Едва выдавила из себя девушка, ошарашенно глядя куда-то на стол, не в силах поднять взгляд на Карла. Нет, он не должен сейчас видеть этого в ее глазах… – ты решил, что мы должны зачать ребенка?

– Лада, мы уже два с лишним месяца женаты – для чего, если не для этого? А уж про налоги тебе напоминать тем более нет смысла, правда? Ты же знаешь, мы не богаты, – вилка в руке Лады, бездумно ковырявшей в своей тарелке остывающие макароны с тушенкой, замерла, – на налог сейчас уходит пять тысяч в месяц…

– Так выйдет же то же на то же, – тихо произнесла девушка, – мы с первенца тысячу только сэкономим, а растить-то ребенка тоже на что-то надо…

– Еще будет выплата от ЦЗ*, – всё с той же убийственной серьезностью возразил Карл. Святая Империя, он же уже всё решил и распланировал… – и у нас осталось меньше месяца на подачу заявления, если мы хотим на нее рассчитывать, да? Она ведь только первые три месяца после свадьбы действует.

[*Центр Зачатия]

Треклятая имперская беспардонность. Говорить о новом человеке как о сделке на приобретение какой-то вещи… Как он мог решить всё за нее? Внезапная волна паники накатила каким-то жаром изнутри, пересушив губы.

– Дай мне время подумать, – тихо произнесла она, потупив глаза, как и всегда прежде, до появления Ии, до грозы, до «Зеленого Листа» и всего этого безумия, при общении с кем-то старшим. Непривычно властным движением Карл взял пальцами ее подбородок и повернул лицо к себе, глядя прямо в глаза решительно и почти сурово.

– О чем думать, Лада? Думать надо было раньше, а лучше – не думать, делать как положено женщине, и не шляться невесть где, цветы в парке сажать с какими-то школьниками. Ты взрослая, так и веди себя как положено взрослой.

– Я не шляюсь… – тихо возразила Лада после короткой паузы, постепенно отстраняясь. Слишком уж внезапным было такое поведение вечно пассивного и какого-то почти аморфного Карла. – И дело не в цветах… У нас, например, один мальчик уже почти закончил модель фильтра, которая поможет сократить количество дней вторводы во всем Среднем Секторе, если его выпускать… А деревья, между прочим, воздух очищают, ты знаешь? Представь, чем мы дышим, их же почти нет. И… – может, хоть этот странный аргумент подействует на него? – Представь, чем наши дети будут дышать… Ведь раньше, говорят, и воздух, и деревья…

– Лада. – Карл оборвал ее резко и серьезно. – Много что говорят. Но сегодня звонила твоя мать.

Что?

– …Твои родители крайне обеспокоены тем, что с тобой происходит…

– А что со мной происходит? – Не выдержав, перебила мужа девушка. Нет, дело не в протесте – с этим она давно уже в состоянии справиться куда лучше, чем прежде, – дело в том, что именно в её поведении они заметили…

– Да, – кивнул Карл, – что с тобой происходит?

Проклятье. Ладно, главное – держать лицо и изображать покорность.

– Карл, я впервые в жизни задумалась о той пользе, которую могу – и очень сильно хочу – принести людям. Всему нашему обществу, нашим потомкам, Империи… То, что я женщина, естественно, практически лишает меня возможности получить хорошее образование и устроиться на работу, которая мне позволила бы это… А «Зеленый Лист» дает мне шанс помочь многим людям, может быть, сделать чуть-чуть лучше или легче их жизнь… Поэтому я так ухватилась за работу с ними. Я знаю, я не такая, какой должна быть по Уставу, какой… ты меня хочешь видеть, – последние слова дались ей с явным усилием, – и мама с папой. Но я не хочу просидеть всю жизнь без дела, паразитируя на труде других людей. Это недопустимо для Средней. И сейчас, когда у меня есть, наконец, возможность быть полезной, я не хочу её упустить.

Ах, Карл, какое же счастье, что ты не знаешь истинного смысла всех этих слов.

– Прекрасно, – неожиданно кивнул головой Карл, – когда, ты говорила, у вас открытие парка?

– Первого марта… – Кажется, голос всё же выдал настороженность и недоверие девушки по отношению к внезапно бодрому тону мужа и сказанным им словам.

– Прекрасно, – повторил молодой человек, поднимаясь из-за стола, – значит, у

тебя времени даже больше, чем достаточно. До августа, девять месяцев. Не один, а два парка открыть можно. А в четверг я отпрошусь с работы раньше, и мы пойдём в ЦЗ.

Девять месяцев.

«Ты меня не сломаешь», – прошептала Лада беззвучно, одними губами.

Хотя её всё равно ликвидируют раньше. Или Ию – а тогда будет уже всё равно…

***

А осень так некстати выдалась холодная. В родном Среднем в декабре-то снег нечасто увидишь, а тут, оказывается, с середины ноября уже сыпет… Хотя теперь разве кто знает, чего вообще от погоды ожидать? В прошлом году вон ливни с января месяца начались – и закончились почему-то к сентябрю, когда им только следовало бы начаться, всю весну и всё лето прополоскав без остановки. В этом – то засуха, то шторм с глобальной обесточкой, то, видите ли, снег в ноябре – жуть, одним словом. Ни на улицу, ни на крышу не выйдешь лишний раз, и в комнате сидеть тоже тошно. А впереди еще целая зима…

Странно, чем больше Пан думал обо всем сказанном, тем меньше озвученная им самим идея виделась ему такой уж страшной и безумной, как, кажется, отразилось на лице Алексиса после того, как он услышал ее. Дело, наверное, просто в том, как долго уже Пан размышлял над ней – сперва праздно, словно беззвучно смеясь сам над собой и своим безумием, спрашивая себя, как далеко оно может зайти, потом – всё более и более рационально и серьезно, пытаясь представить, возможно ли такое на самом деле. Учитывая то, что вход в Низкий Сектор охраняется едва ли не строже, чем вход в Высокий… А выхода из Высокого другого и вовсе нет. «Другого». Из Низкого Сектора выхода вообще нет…

А Алексис, кажется, и правда был потрясен озвученной идеей. Хотя оно и понятно – это Пану легко было менять свой треклятый пятый квартал на блеск самого сердца Высокого Сектора. Ему-то времени «на подумать» никто не давал… А наоборот? Если он сам уже сейчас так прекрасно отдает себе отчет в том, что никак, никогда и ни за что не захочет уже вернуться туда, почувствовав и увидев однажды всё это, Высокий Сектор. Интересно, бывал ли Алексис когда-нибудь дальше главного плаца да Дома Управления в девятом квартале, понимает ли, о чем вообще идет речь? Хотя, судя по всему, он-то как раз понимает лучше Пана. Ведь никогда прежде, даже во время грозы, на пожарной лестнице, Пан не видел этих синих глаз такими.

Естественно, мальчишка не может и не имеет никакого права заставлять Мастера решать что-то сейчас – да разве его вообще возможно заставить? «Никуда он за мной не поедет, – мотыльком об лампочку билась в голове мальчишки отчаянная мысль, – да я и сам его не потащу… Кто я такой вообще, чтоб он весь свой мир по одному моему зову разрушил? Это я как идиот…» И от мысли этой хотелось просто тихо удавиться. Только вот чем дольше Алексис собирается молчать, тем выше риск для Пана заработать себе конкретную паранойю и забить и забыть, что вообще что-то предлагал. Потому что никакие слова Алексиса о том, что выбор уже сделан (сказанные, кстати сказать, немного о другом), не снимут с Пана этой ноши сомнения. Да уж, легко упрекать в недоверии другого, когда сам не можешь побороть в себе точно того же. Когда же уже хоть кто-то из них двоих махнет рукой на свою проклятую упрямую гордость и позволит себе поверить?..

Кажется, вот уже добрых полчаса мальчишка сидел на кровати, тупо уткнувшись в учебный планшет, и ничего не мог поделать с сонмом метавшихся в голове мыслей, упорно не дававших ему сосредоточиться на деле, когда голос пропадавшего где-то Антона возвестил из-за открывающейся двери о возвращении соседа.

– …нет, Николаш давно не звонил, но ты же знаешь, что он появляется только когда что-то не так. – Антон заметил Пана, сидящего на своей кровати, молча кивнул в знак приветствия и, протиснувшись в дверь (руки его были заняты посудой с кухни, а плечом он зажимал телефон), прошел к своему столу. – Как успехи с твоей частью исследования?

Стеф… Мысли мальчишки почти сразу же вернулись туда же, где были только что. Сколько ни кори себя в том, что нельзя на месте кадета Академии быть настолько невнимательным, а толку, судя по всему, так никакого и не будет. Признаться, Пан никогда не сравнивал себя со Стефом, никогда даже не задумывался о том, сколь похожими на самом деле выглядят их ситуации, и слова Алексиса – подтверждение собственной догадки – неприятно зацепили его. Рухнуть Империи, как Алексис вообще заставил себя сказать ему всё то, что сказал? Стеф и Дени были братья, невероятно к тому же похожие друг на друга… Пан никогда не знал, как это – расти вместе с кем-то каждый день, постоянно находясь вместе, наверняка действительно не представляя уже себя без другого… И всё же мальчишку это почти даже пугало, казалось чем-то совсем не тем, скорее, невидимыми физическими путами, связывающими людей, путами, от которых стоит как можно скорее отделаться, оторваться. Хотя, вероятно, он был и не прав. У Алексиса вот есть брат – только о семье он говорил неохотно и холодно на грани того раздражения, которое лучше в нем не будить, потому что закончится оно непременно приказами, против которых Пан по-прежнему почти ничего не может сделать. А если и может, то непременно в итоге выглядит идиотом последним. Только дело все равно не в Стефе, а в них самих.

– …да, – где-то на заднем плане негромкий голос соседа звучал монотонно и усыпляюще, хотя, судя по всему, он достаточно горячо о чем-то спорил со своим собеседником, – по мере угасания активность в инфралимбической зоне возрастает, потому что она является своего рода тормозом для миндалевидного, а целенаправленное раздражение нейронов инфралимбической зоны приводит, соответственно, к угасанию страха… – удивительно, как можно говорить с человеком на одном языке и при этом не понимать ни слова из сказанного им.

Думая о Стефе и Дени, Пан всё равно вспоминал в первую очередь Марка, с которым знаком, не считая, конечно, родителей, дольше, чем с кем бы то ни было еще, – уже больше четырех лет. Но снова переложить на него ситуацию братьев никак не получалось. А Алексис?.. Алексис явно видит в них нечто совсем другое, проводит слишком жуткую параллель, после которой озвучивает еще и не менее жуткие просьбы.

Нет, лучше сдохнуть, чем довести себя до седативов и того состояния, в которое впал один из братьев.

А еще лучше продолжить жить, что бы ни случилось. Только от мысли, что он уже никогда в жизни нигде не почувствует себя в безопасности, становилось здорово не по себе.

– …понимаешь, – продолжал где-то на задворках сознания голос Антона, – получается, с одной стороны, уменьшенная амигдала, с другой – отсутствие белка статмина. Если мы говорим об амигдале, вопрос повышенной агрессии никуда не девается, и его надо решать. Если мы говорим об изъятии статмина, мы говорим о ликвидации – ну, или уменьшении – проявления врожденного страха и формирования приобретенного, а еще о социальной активности и об отсутствии «материнского долга»… Нет, нет, у нокаутных по статмину экземпляров гиппокамп и пространственная память не нарушены, и к обучению они одинаково способны… А? Ага. Ага. Ладно, хорошо, давай. Да, до завтра.

…А ведь этот человек старше всего-то на каких-нибудь лет пять, но для него почему-то такие вот разговоры в порядке вещей. Жуть. Пану почему-то очень слабо верилось, что хоть через пять, хоть через десять лет он сможет понять хотя бы на пару слов больше, чем сейчас. Пять лет. Смешно, Алексис ведь тоже старше него на те же пять лет… Хотя с ним общаться немногим проще.

– ….да? Эй, Пан, ты завис? – Антон щелкнул пальцами напротив его лица, заставляя тотчас опомниться. Оказывается, сосед уже к нему обращается…

– Да. – Холодно отозвался мальчишка, не взглянув на молодого человека, стремительно поднявшись с кровати. – Пойду-ка разомнусь, мозг плавится.

– Эй, всё в порядке? – Как бы ни смягчался тон его голоса, верить тому, кто так запросто говорит о ликвидации формирования приобретенного страха, как-то не очень получается.

– Да, в полном, – просто отозвался Пан, натягивая футболку вместо форменной рубашки. Кажется, взгляд золотисто-медовых глаз Антона ощущался каждой клеткой тела как укол иглы.

Если спуститься на первый этаж, но не выходить из проходной, а пройти мимо лифтов и повернуть налево, попадешь в общие залы: один из них напоминал, пожалуй, переговорную – две пары диванов с двумя низкими столиками меж ними возле окна с одной стороны, и три компьютерных стола с другой; второй зал был оборудован как малый спортивный – с несколькими турниками, парой беговых дорожек и велотренажеров, боксёрской грушей в дальнем углу и настольным теннисом напротив входа. Кажется, с того самого дня, как Пан переехал в общежитие Высокого Сектора, он ни разу не видел (и не слышал) этих комнат пустующими – в какое бы время дня или ночи он ни проходил мимо. (Ночью, конечно, он там и не оказывался, однако табличка на двери, гласящая “Соблюдайте тишину после наступления комендантского часа”, ясно давала понять, что жизнь кадетов в это время вполне может только начинаться).

Удивительно, но первый, кого Пан, спустившись, увидел среди немногочисленных присутствующих в малом спортивном зале, был Колин Кое.

– О. – Сказал тот, замедляя темп беговой дорожки. – А я тебя тут не видел раньше…

– Просто по улицам шляться слишком холодно стало, – тихо произнес мальчишка, – а шляться где-то хочется.

Колин взглянул на него с едва уловимой тенью беспокойства.

– Всё настолько?..

– Да нет, – отмахнулся Пан, – если я не могу объяснить суть проблемы, значит, и проблемы нет, сам дурак.

Колин только качнул головой.

– Виктор Берген – полумертвый, Алексис Брант – дёрганый, Ники Даниш с какого-то перепугу вдруг тихий и вежливый, ты еще туда же… Осеннее обострение у вас всех, что ли? Ты видел, да, что с Мастером Бергеном творится? – Куда тише спросил Колин, отводя глаза в сторону. – Все зеленеет и сереет с каждым днем. Дышит как пылесос. И почти не разговаривает, да? У нас же уже все его занятия перешли в режим самостоятельных… Было бы интересно, не будь так жутко…

– Угу… – слабо отозвался Пан. Алексис, кажется, говорил что-то о лёгких, тогда, когда не позволил ему закурить в парке, да только Пан, разинув рот, конечно, тогда всё это пропустил мимо ушей, чем теперь оказался немало раздосадован.

– Ни фига тебе не инте’есно, Пан, – сокрушенно выдохнул Колин, внезапно отчаянно картавля, – и опять ты где-то не здесь, как в начале года, когда я всё не мог понять, что с тобой не так. Когда тебе инте’есно, у тебя глаза го’ят – а сейчас ты спишь на ходу.

Пану вдруг подумалось, как, наверное, на самом деле тяжко Колину приходится – и еще придется, – когда, как ты ни управляй своими эмоциями, а твоя несчастная буква «р» тебя вся равно сдаст, если ты заинтересован в разговоре хоть чуточку больше, чем хочешь то показать.

– Слушай, может, нам тебя Антону сдать на опыты, а? – С напускной задумчивостью произнес мальчишка, уводя разговор в менее опасное русло. – Выправит тебе твою “р”…

– Угу. Он мне еще что-нибудь вып’авит заодно. Извилины, нап’имер. Вып’ямит и назад ск’утит. Спасибо, мне и так неплохо. – Мрачно отозвался Колин. Темные глаза его блестели смехом.

========== Глава 44 Danse Macabre* ==========

[*”Пляска смерти”, сюжет средневековой живописи, призванный напоминать человеку о быстротечности его жизни и всеобщем равенстве перед лицом смерти.]

– Итак, молодые люди, предлагаю вам принять участие в небольшом проекте, который мы озаглавим… – Ия задумалась на мгновение. – «Сделай мир лучше»? Или «Что мы можем»? Слишком банально, да? Тому, кто придумает достойное название проекту, полагается пять дополнительных баллов. – Главное – начать с интриги, а когда хотя бы в десяти из двадцати пар глаз напротив появится тень любопытства, можно приступать и к сути. – Итак. У каждого из вас бывало в жизни что-то, что вы хотели бы изменить, правильно? Может быть, необдуманный поступок, может быть, неоправданная ложь, может быть, затаённые невысказанные слова, не дающие по ночам уснуть, а может, вы всю жизнь хотели понянчиться с младшим братом как взрослые, но почему-то не решались спросить у родителей разрешения. У нас в классе есть четыре человека с записями об актах агрессии в личных делах, но я не собираюсь утверждать, что для них именно это – то, о чем им стоит жалеть. Не поймите меня превратно, – пояснила она, заметив несколько недоуменных взглядов, – есть в жизни каждого человека поступки куда менее значимые с первого взгляда, но которые могут в дальнейшем повлиять на его жизнь куда в большей степени – а запись в личном деле и без того служит достаточным наказанием со стороны общества на протяжении всей жизни. Сегодня мы говорим о том, что важно лично для каждого из вас, а не только для всей Империи. Как бы странно и даже неправильно это ни прозвучало, но в этот раз мы постараемся выйти за рамки шаблона «Благо для Империи есть благо для каждого из нас» и рассмотреть собственную жизнь чуть в отрыве от него. Кроме того, вы можете так же привлечь к проекту своих родителей, узнать, чего не хватило им или в чем ошибались они, и что хотели бы передать вам вместе с прочим своим опытом. Ведь не обдумав и не проанализировав собственные ошибки, мы никогда не сможем сделать из них никакого полезного вывода, верно? Считайте, что урок общеклассного сплочения в этот раз будет так же частично и уроком внутрисемейного сплочения, что тоже никогда не бывает лишним. Так вот, часто ли вы говорите с родителями о подобных вещах? Думаю, что нет, потому что мне самой тоже было когда-то одиннадцать лет. Однако задуматься о сказанном родителями всё же бывает полезно чаще, чем нам всем кажется в этом возрасте.

– Снова поучения… – тоскливо выдохнула светловолосая девочка за второй партой третьего ряда.

– Нет, Мила, не поучения – поучения вы всё равно не слушаете. Я хочу от вас объективности. Поймите, вы не должны прийти в школу все как один со стоном «мама говорит, я должен хорошо учиться» – а она наверняка скажет именно это. Но вы должны спросить у нее, почему она считает это необходимым. Почему в первую очередь желает для вас именно этого – или чего-то иного. Если вы не услышите этого от нее, постарайтесь понять сами, разобраться. Будьте готовы отвечать мне именно на вопросы «Почему?» и «Зачем?»

– Я могу сразу, учитель, – как всегда с почти вызывающим безразличием в голосе отозвался с противоположного конца классной комнаты Люка Ренер, – я бы хотел быть рожден Высоким. И, думаю, почти все со мной согласятся…

Кто-то сдавленно хмыкнул и тут же утих под метнувшимся в его сторону пронзительным взглядом Ии.

– Почему же, Люка?

– У них всё есть. – Безразлично пожал плечами парнишка.

– Что есть у Высоких, чего нет у нас? – Да уж, давненько Ия не чувствовала такого душевного подъема и такого глубокого удовлетворения – и даже искреннего удовольствия – от своей работы, от этих детей, таких взрослых, но всё же детей, от всей жизни и собственного желания поделиться всем этим с другими. Интересно, и кто еще больше получает с этих разговоров, они или она сама? Класс замер в тишине, предвкушая что-то интересное. Да уж, из Ренера точно вырастет тот еще фрукт – если, конечно, не дать ему свернуть с этой дороги куда не надо.

– Всё… – чуть сконфуженно повторил Люка, словно начиная сомневаться в своей правоте под двумя десятками устремленных на него взглядов.

– «Всё»?

– Ну… уровень жизни…

– Что такое уровень жизни?

– Деньги.

– Имей в виду, что сейчас ты фактически приравниваешь слово «Высокий» к слову «деньги» – не думаю, что за пределами школы, не говоря уж о Высоком Секторе, такое мнение было бы принято кем-то с энтузиазмом. Но на то мы сейчас и в школе, чтобы предполагать, ошибаться и учиться, так что – допустим. А кроме них? Что лично ты делаешь, чтобы их заработать и стать ближе к тому, чего тебе хочется?

– Ничего… – чей-то ехидный шепот прорвал опустившуюся на класс тишину. Люка вспыхнул и сжал зубы.

– Неправильно, – подняла Ия палец, отмечая ошибку неизвестного остряка (вернее, Ие-то, конечно, было совершенно ясно, что неизвестным остряком был никто иной как Лиза Корваш, но сейчас, в данный момент, это не имело особенного значения), – каждый из вас сегодня, завтра и каждый день наполняет свои головы новыми знаниями, которые останутся с вами на всю жизнь. На этих знаниях – стань вы врачами, пожарными или слесарями – будет строиться ваша работа. И ваши деньги, Люка, и ваш уровень жизни. Так чему мы завидуем? Высокие – люди, и Средние – люди. Высокие подчиняются тому же Уставу, что и мы, со своими поправками, многие из которых едва ли легче наших. Мы обеспечиваем их и свою жизнь, они обеспечивают нашу и свою безопасность – это известный всем вам баланс Системы. Молодые люди, нам не нужно становиться кем-то другим, чтобы сделать свою и чью-то еще жизнь лучше, тем более, вы сами уже достаточно взрослые, чтобы понимать, что Средние такие же разные между собой как и на сравнении с Высокими. Нам просто невозможно стать для этого кем-то другим – мы живем свою жизнь, и, более того, это единственное правильное, что мы можем делать. Разумеется, Устав Великой Империи еще до момента вашего рождения уже определяет ваше место в Системе, но важно то, что каждый может сделать это место лучше – для себя, тех, кто его окружает, и тех, кто придет однажды ему на смену. Поэтому важнее всего то, что в ваших головах, потому что именно оно – единственное – будет с вами всю жизнь, на этом ваша жизнь и будет строиться. При этом мы можем по-прежнему исправлять то, что не дает нашей жизни быть лучше. «Быть Высоким» не решит никаких проблем, если вы сами не умеете или не хотите их решать. Ну что, поняли, каких примерно ответов я от вас жду?