Текст книги "Вернуть мужа. Стратегия и Тактика (СИ)"
Автор книги: Жанна Володина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц)
Глава 8. Настоящее. Понедельник, поздний вечер.
Умная женщина никогда не говорит: «Я ошиблась».
Она говорит: "Надо же, как интересно получилось!"
Мэрилин Монро
Бог создал женщин красивыми,
чтобы их могли любить мужчины,
и глупыми , чтобы они могли любить мужчин.
Фаина Раневская
Выражение моего вытянувшегося лица демонстрирует смесь разочарования (не Вовка!) и ярко выраженного скудоумия. Что он здесь делает? И почему "я не могу его не ждать"? После встречи в торговом центре в пятницу я не вспомнила о Кирилле Ермаке ни разу. Кроме того, и я это отчетливо помню – это он дал мне свою визитку, а не я ему. Впрочем, у меня никогда не было этого карточного носителя контактной информации. У Максима есть: элегантные глянцево-серые картоночки с серебряным тиснением и строгим шрифтом.
– Добрый вечер! – широкая улыбка мужчины, возвышающегося надо мной, демонстрирует мне не только его отличное настроение, но и радостное ожидание моей реакции. Заметьте, не смущенно-скромное, не предупредительно-сомневающееся. А ожидание, совершенно не соответствующее моменту. Как будто мы договорились о встрече заранее, причем по моей инициативе.
– Добрый? – переспрашиваю я, запрокинув голову и глядя в его довольное лицо.
– Я принес, – докладывает мне Кирилл.
– Принес? – снова переспрашиваю: первая реплика партнера по диалогу ничего мне не объясняет.
– Думаю, эти подойдут, – убежденно говорит мужчина.
– Эти? – уточняю так, на всякий случай. Начинаю сомневаться, что игра в наводящие вопросы принесет мне победу. Может быть, мне сон снится с перепоя? Все-таки я девушка малопьющая. А тут две щедрые дозы коньяка в кофе...
– Для новорожденного и старше, – поясняет Кирилл, перекладывая из одной руки в другую большой пакет.
– Старше? – выбираю я слово для очередного вопроса, но, видимо, ошибаюсь в выборе.
– Ну, после двадцати одного дня уже не новорожденный, – уверяет меня нежданный гость.
И тут я, решив сломать сценарий нашей странной беседы, находчиво спрашиваю:
– Кирилл?
Легендарный (для Мышильды, а значит, для всей моей семьи) баскетболист наконец перестает улыбаться и с тревогой начинает вглядываться в недоуменное выражение моего лица.
– Варвара? – растерявшись спрашивает уже он.
Так. Приехали. Происходящее начинает серьезно напрягать, даже пугать. Я впервые искренне понимаю кэрролловскую Алису. Вот не просто восхищаюсь философским абсурдистским юмором, а именно понимаю, как это: оказаться в компании с существами, ведущими с тобой странный разговор так, как будто ты в теме. Сути беседы ты не улавливаешь, но из вежливости поддерживаешь.
– Думаю, подойдет! – горячо уверяет меня Кирилл, резким выпадом протягивая пакет, будто испугавшись, что я передумаю брать.
Неужели алкоголь так долго остается в крови? Был полдень, когда я села завтракать. Сейчас почти одиннадцать часов вечера. Нет, ерунда.
– Что это? – с опаской гляжу на белый пакет с черной надписью "Усы, лапы и хвост". И меня осеняет.
– Коко Шанель?– догадываюсь я.
Теперь из смыслового отрезка нашего странного диалога выпадает Кирилл. Он смотрит на меня с тревогой, в глазах беспокойство и что-то вроде сострадания: так смотрят на больного родственника, неожиданно догадавшегося о своей тяжелой болезни.
– Котенок Коко, – терпеливо поясняю я. – Шанель надо добавлять обязательно, а то какой-то цыплёнок получается. А это мой котёнок.
– Ваш? – мило смущается великан, показывая две прелестные ямочки на щеках. (А Мышильда – девушка со вкусом!) – Ну, теперь он, конечно, ваш... я сюрприз хотел сделать... Потом только сообразил, что вы, может, не рады. Вот смеси купил, чтобы малыша кормить.
Ой! Кормить! Господи! Я же проспала весь день, про котёнка ни разу не вспомнила, ему же еду надо принимать по часам!
Правильно говорил папа: меня надо лечить принудительно от рассеянности, забывчивости, погруженности во внутреннее в ущерб внешнему, лучше электричеством. Это он погорячился, конечно, переволновался тогда за нас с Мышильдой.
Пятнадцать лет назад.
Было раннее субботнее утро. Мы вдвоём с сестрой уехали на дачу от разгневанной Риты, замучившей Машку придирками и рекомендациями воспитательного характера. Девчонке было всего семь лет. Мне уже четырнадцать. Она попросила спрятать ее от матери – я спрятала. На бабушкиной даче. Отец с Ритой и бабой Лизой даже не догадались, что искать нас надо там. Ноябрь все-таки, а мы туда с октября традиционно почти не ездим. У родителей была своя дача, Ритина, на которой она упражнялась в огородничестве. Помню, что только сортов помидоров в теплицах у неё было более двадцати.
Даже не знаю, что меня подвигло на организацию такого опасного приключения, скорее всего, всегдашнее чувство протеста, появляющееся неожиданно и пугающе, как черт из табакерки.
Сначала все шло хорошо: мы на электричке добрались до нужной нам станции и пошли к дачному поселку, играя "в слова". Ноябрь в том году был холодным и малоснежным. Голая земля застыла и заиндевела, была скользкой, как снежный наст.
Дом мы открыли, найдя запасной ключ в "заветном" месте, в тайнике под крыльцом. А вот ключ от сарая с дровами найти не смогли. В огромном двухэтажном деревянном доме с двумя печами и одним камином нечем было топить. Совсем. Правда, через пару часов, когда у Мышильды покраснел нос и посинели губы, у меня возникла мысль топить книгами, но я не решилась. Подошла к книжной этажерке, погладила плохо гнущимися пальцами темно-коричневые корешки одного из пятидесяти томов юбилейного издания Маркса и Энгельса. Потом достала и полистала. Меня смутил год издания – 1954. А вдруг для бабушки эти книги дороги? Иначе зачем бы она их хранила? Баба Лиза легко избавлялась от хлама, старых вещей, говоря, что они "тянут нас назад, в прошлое". Но к некоторым относилась с уважением, трепетом и хранила всю жизнь. Может, это антиквариат? Нет. Пока потерпим.
Чтобы отвлечься, начали играть "в стихи" по системе нашей бабушки. Благодаря ей я их знаю сотни. Надо терпеливо повторять за ней строчку за строчкой. А она считает, с какого раза я запомнила стихотворение целиком. Чем меньше попыток, тем дороже награда: обычно это самые разные вкусняшки.
Я начинаю, а Мышильда послушно повторяет за мной:
Сусальным золотом горят
В лесах рождественские елки,
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.
Глаза Мышильды округляются. Вот я бестолочь, зачем Мандельштама выбрала? Ладно, дальше она вообще не поймет:
О, вещая моя печаль,
О, тихая моя свобода
И неживого небосвода
Всегда смеющийся хрусталь!
Сестра быстро, за два повторения, справляется с первым четверостишием. Со вторым с четырех повторов. Вот только наградить мне ее нечем.
Мы побегали по дому, поиграли во все, что можно. Но холод, голод и темнота за окном сделали свое дело: мы устали, замерзли, проголодались и стали бояться.
Да. Так "находчиво" придумав поход на дачу, я не взяла с собой еду. Ни крошки. Я вообще про нее не вспомнила. Электрички уже не ходят. В город мы сможем вернуться только утром. Если дождемся утра. Мышильда начала ныть и проситься домой, вдруг вспомнив, что мама Рита будет ругаться, а ей не хочется, вот до слез не хочется ту огорчать.
– Мы сейчас пойдем в домик к сторожу. У него тепло, и он нам поможет, – успокоила я сестру.
Сторожа дачного поселка мы с Мышильдой, честно говоря, недолюбливали и даже боялись. Он терпеть не мог детей и в ужасе смотрел на нас, бегающих летом по поселку, как на вырвавшихся из загона овец. Таких же сообразительных и трудно собираемых в одну кучу. Мы прозвали его дачку домиком дядюшки Ау. Он и похож на него был немного: неизменно, круглый год, в большом сером свитере крупной вязки, с длинными седыми волосами до плеч и старой фетровой шляпе.
– Да! – обрадовавшись, согласилась Машка. – Давай к нему, а то совсем холодно.
Мы не успели дойти до домика сторожа – приехали родители. Выскочившая из машины Рита схватила Мышильду в объятия. Отец долго не выходил, видимо, собирался с силами, чтобы не порвать меня на британский флаг.
Михаил Аронович как-то объяснял нам с Вовкой, откуда пошло это выражение. Мы спросили его сами, очередной раз напросившись разглядывать фарфоровую коллекцию.
– О! Чем вызвано такое оригинальное любопытство? – поинтересовался старый врач и, узнав, что именно это сделает с нами учитель по истории, если мы всем классом "митрофанушек" не пересдадим зачет, рассмеявшись сказал:
– Я придерживаюсь самой распространенной версии. Вспомните, как выглядит флаг Великобритании. Он как бы разрезан белыми и красными полосками на части. Это три креста, объединяющих разные части государства. Святого Георгия – Англия, святого Патрика – Ирландия, святого Андрея – Шотландия. Во времена конфликтов и разногласий противники грозятся разорвать договоренности, оторвать от флага свою часть. Вот поэтому и "порвать на британский флаг".
– То есть уничтожить? – уточнил Вовка. – Мы так и подумали. Надо учить параграф.
Наконец отец выходит из машины и идет к нам. Раздраженный, даже злой. Пугаюсь. Меня никогда не били. И вот это день настал. Страшно, но поделом...
Неожиданно выпрыгнувший из папиного внедорожника Вовка обгоняет отца, хватает меня в объятия и громко кричит:
– Привет! – потом добавляет шепотом, в самое ухо. – Просись к бабушке, а то они тебя замучают.
Вовка с Ритой не дают отцу даже подойти ко мне: Вовка закрывает собой, а Рита виснет у него на руках, уговаривая скорее ехать домой, – девочки очень замерзли.
По дороге домой Вовка тихо рассказывает мне о том, как нас искали все эти десять часов. Как пытались понять, куда мы могли деться. Мышильда, оказывается, оставила матери записку: "Нас неыщи". Чем свела с ума ее еще больше. Полиция обыскивала каждый дворик поблизости. Допрошенная консьержка показала, что девочки, довольные и счастливые, без вещей, вышли из дома, взявшись за руки.
– Скажи спасибо своему другу, он догадался искать вас здесь, настаивал, буквально ногу мне грыз, – немного успокоившись, говорит папа, глядя на меня в зеркало заднего вида.
– Да, Вовочка, ты молодец! Представляешь, Варя, он нам все говорил: "На даче проверьте, Варька на даче". И как только догадался? Даже Елизавете Васильевне не пришло в голову, – оборачивается к нам с переднего сиденья Рита.
– Спасибо, – послушно говорю я Вовке, лежа на его плече, согревшаяся и уставшая, переставшая бояться отца и испытывающая настоящий, глубокий стыд перед родителями. Не за то, что уехала и увезла сестру, а за то, что не подумала о еде и том, что дом холодный и его надо будет топить.
Напившаяся горячего чая, Мышильда спит у меня на коленях. Мы отогревались в домике дядюшки Ау. Мужчина суетился, рассаживая нас в маленькой тесной комнатке, грел на газу чайник, осоловевшей Машке, жующей бутерброд с колбасой, подкладывал в чашку кусочки сахара. Сторож смотрел на нас с сестрой с жалостью и все оправдывался перед Ритой и отцом, что не заметил, как мы появились в поселке.
– Обход делал. Свет в окнах видел, – причитал Ау. – Ну, думаю, приехали зачем-то. А нет, чтобы понять, что печь не топится, что машина не стоит и следов от нее нет. Простите, Миша, прокараулил... Вот Елизавета Васильевна расстроилась, наверное...
– Перестань, дядя Семен, – устало говорил ему папа, время от времени останавливая на мне грозный взгляд. – Кто ж подумать мог, что так получится?
По его взгляду было понятно, что подумать мог каждый, кто меня знает. Просто каждая собака была уверена, что я поступлю так по-идиотски.
Ау оказался Семеном. Старым, морщинистым и добрым. В его глазах, обращенных к несчастным, замерзшим и голодным сестрам Дымовым, была такая жалость, словно он подобрал на помойке больного, голодного пса и понимает, что его уже не выкормить.
План Вовки срабатывает. Вымотанные поисками и страхом родители устают со мной спорить и отвозят меня к бабушке. Она ждет у подъезда, строгая в своем сером зимнем пальто, кутающаяся в песцовый воротник, бледная и расстроенная. Отец провожает меня, крепко взяв за руку, словно я пытаюсь убежать. На прощание Вовка подмигивает, жестами показывая, "созвонимся".
– Мама, я прошу тебя, в этот раз она должна по-настоящему понять, – тихо говорит папа своей матери, моей единственной защитнице.
Баба Лиза молча кивает и заходит в подъезд. Плетусь за ней. Папа уходит в машину, не посмотрев на меня и не попрощавшись.
– Поговорим завтра, – согрев меня в горячей ванне с хвойным отваром и напоив теплым молоком с медом и сливочным маслом, сухо говорит бабушка.
Ночью, не глядя на часы, дождавшись, когда бабушка уснет, пробираюсь в гостиную и звоню Вовке. Он мгновенно берет трубку, словно спал с аппаратом в руках.
– Привет! – шепчу в трубку.
– Привет! – шепчет и Вовка. – Как ты, Варька? Очень попало?
– Пока вообще не попало, – сообщаю я. – Бабушка молчит, успокаивается. Завтра будет разговор.
– Ты зачем это сделала? Твои предки всех обзвонили, в полицию заявили, на телевидение хотели с розыском сунуться, твоя мать сказала.
– Мачеха, – автоматически поправила я, снова погрузившись в разочарование от собственной глупости.
– Да, мачеха, – тут же согласился мой друг. – Они честно струхнули, мать... мачеха всех наших обзвонила. Мы все напугались... Сашка решила плакаты по всему городу расклеить, твою фотку просила.
– Всех наших? – замирая от надежды, спросила я и, чтобы Вовка не заметил этого, начала благодарить друга.
– Ладно тебе, – как-то неуверенно сопротивлялся он. – Ты почему дачу выбрала? Что за фантазия?
– Идиотство конкретное, – поставила я себе диагноз. – Давай о чем-нибудь другом?
– Погоди, – зашептал в трубку Вовка. – У тебя же мировая бабушка! Поговорите завтра, и все уладится...
– Ты ведь можешь к нам завтра прийти? – с надеждой спросила я, уже зная ответ.
– Смягчить бабушку? – шепотом рассмеялся Вовка.
– Что она, сухарь что ли? – обиделась я.– Чтобы ее смягчать?
– Она не сухарь, – согласился Вовка, любящий мою бабу Лизу, и любовь эта более чем взаимная. – Но строгая и... настойчивая. Я, конечно, приду. Когда? К обеду или ужину? Бабушка всегда кормила моих гостей и настаивала, чтобы они садились к столу, даже если те отказывались. Вовка давно смирился с этим обстоятельством.
– К завтраку, – выпалила я. – С утра приходи.
– Хорошо! – тихо рассмеялся Вовка. – Буду.
– Пока, – с облегчением сказала я, представив себе, как обрадуется бабушка своему любимчику и как за завтраком мы будем болтать о чем угодно, только не о главном. О том, что неизбежно приведет от меня и Мышильды к Рите, а от нее... к маме.
– Погоди, – попросил Вовка. – Я хотел сказать тебе, что это не я про дачу вспомнил.
– В смысле, не ты? – от неожиданности перешла с шепота на громкий голос. – А папа с Ритой сказали...
– Да, им сказал я, а вот про дачу бабушки вспомнил Макс. Помнишь, мы в парке сидели? Ты еще сказала, что если сбегать куда, то можно переждать первое время на бабушкиной даче, что никто не догадается там искать. Помнишь?
Я помнила тот сентябрьский вечер, когда мы, откликнувшись на слова Игоря о том, что хорошо бы сбежать от родителей (конечно, у него их две пары, четыре штуки), начали строить гипотетический планы и маршруты побегов.
Игорь спрятался бы у кого-нибудь из друзей по клубу альпинистов, чтобы потом отправиться в горы.
Вовка сразу в деревню к деду, на Волгу, рыбачить – дед не продаст, в детстве "партизанил". Правда, партизаном он был условным: просто родился на территории Белоруссии прямо в лесу, в партизанском отряде.
Лерка к отцу в Питер, но это был бы вовсе и не побег, а подарок, причем не ей, а ему. Родители Лерки давно жили отдельно, и отец никак не мог заманить к себе дочь. Та, обиженная на него за одиночество еще молодой матери, с отцом не общалась.
Максим сказал, что сбегать глупо, что все проблемы можно решить на месте. Сашка его поддержала, заявила, что это безответственно и жестоко по отношению к близким.
А я заговорщески сообщила, что всем можно спрятаться у меня, если что. Вернее, на бабушкиной даче в старом доме, принадлежавшем еще отцу бабы Лизы. Мы жили в нем только летом.
– Там два этажа, камин, две печки, – расписывала я, представляя, как мы с Максимом сбежали из дома и живем там одни, совсем одни. По вечерам топим камин и сидим перед ним, глядя на языки пламени. И он всегда держит меня за руку. На большего мне фантазии пока не хватало...
Значит, это Максим вспомнил, где меня можно искать? Значит, он слушает все, что я говорю? Значит, я ему не безразлична? Значит, он даже волновался?
От бешеной радости я начинаю почти кричать Вовке в трубку, забыв про спящую бабушку:
– Спасибо, друг! Жду тебя утром!
Настоящее.
Резко разворачиваюсь и бегу в квартиру, на кухню. Коко лежит в коробке, будто спит. Встаю на колени и кладу ладонь на маленькое тельце. От волнения руки дрожат, и я не понимаю, спит она или ...
– Я убила ребенка, – шепчу, словно боюсь, что меня услышат и накажут за преступление, которое я хочу скрыть. Слезы появляются мгновенно, какие-то сухие слезы: они не увлажняют, а жгут глаза, точно песок.
– Пусти! – не дожидаясь моего отклика и вдруг переходя на "ты", твердо говорит Кирилл, прошедший за мной в квартиру.
Он быстро поднимает меня с колен, взяв за плечи, крепко и успокаивающе. Достает Коко из коробки и кладет на ладонь. Она у Кирилла огромная, как сковорода. Котенок лежит на его ладони мягким черно-белым комочком. Кирилл подносит к своему лицу котенка и нежно приподнимает ему голову. Малышка слабо, тоненько мяргает. Жива!
Волна тревоги сменяется волной облегчения, которая, омывая меня с головы до пят, вызывает испарину. Схватив мужчину за локти, я со стыдом признаюсь:
– Я спала. Долго. Она тоже. Она, наверное, плакала, есть просила. Она утром буквально пару капелек молока... А я не слышала. Правда. А проснулась от звонка и даже не вспомнила, – мне очень хотелось объяснить Кириллу, что все это нелепая случайность и что я вовсе не живодер и очень люблю животных.
– К ветеринару! Сейчас! – Кирилл кладет Коко обратно в коробку и идет к выходу.
Я стою в растерянности посреди кухни и смотрю ему вслед.
– Варя! – терпеливо окликает мужчина. – Собирайся, жду в машине.
Несколько минут смотрю на дверь и не двигаюсь. Потом начинаю носиться по квартире, в спешке переодеваясь и собирая сумку. Бегу по широкой подъездной лестнице, на каждой ступеньке формулируя очередной вопрос к Кириллу:
– Как он узнал мой адрес?
– Почему подарил котенка?
– Почему он оставил коробку под дверью Паперного?
– С какой стати мы на "ты"?
– Что вообще здесь происходит??
– И наконец, что значит "не могу не ждать"?
Огромный белоснежный автомобиль стоит у подъезда. Кроме топографического кретинизма, у меня серьезные проблемы с распознаванием марок машин. Моя классификация далека от совершенства: большие или маленькие, высокие или низкие, далее по цвету. Я узнаю "мерседес" только в черном оформлении, как у Максима. Если белый, то "порш", такой у свекра Константина Витальевича. А вот если "тойота", то только синяя, как у Сашки. Короче, у Кирилла огромный и белый.
Уже двенадцатый час ночи, и мы едем в круглосуточную ветеринарную клинику "Дружок". Чистые, ярко освещенные коридоры, терракотовая плитка на полу, ярко-оранжевые диванчики вдоль стен. Кирилла нет почти час. Я сижу на диванчике, мимикрируя под мебель, в пуловере апельсинового цвета и бежевых джинсах. Сижу и уговариваю кошачьего бога не забирать к себе Коко Шанель. Она такая маленькая и беззащитная, а я такая большая и безответственная. Но я обещаю стать настоящей заботливой хозяйкой моей маленькой пушистой подружке.
На третьей молитве в коридоре появляется Кирилл и находит меня на оранжевом фоне только благодаря темной кудрявой шевелюре.
– Ну вот, – садится рядом, занимая собой все пространство небольшого диванчика и улыбаясь, дарит мне свои чудесные ямочки на щеках. – Ей все анализы сделали, МРТ, укол...
– МРТ? – тупо переспрашиваю я. – Магниторезонансную томографию? Зачем? У нее же не травма...
– Это я попросил на всякий случай, – продолжает улыбаться Кирилл, захватывая в плен обе мои руки.
В этот момент прямо перед нам появляется молодой симпатичный врач в светло-зеленом халате и синей шапочке с дельфинчиками, дополняя мои ощущения. Мне через полчаса ожидания стало казаться, что я героиня мультфильма: на дверях кабинетов яркие наклейки с изображением самых разных животных, медицинские работники в разноцветных халатах и нелепых милых шапочках. Мы вскакиваем и с надеждой смотрим на ветеринара.
– Все будет хорошо. Правда, обезвоживание серьезное. Рекомендую оставить котенка на пару дней у нас. Уход европейского уровня. Заберете утром в четверг вашего сыночка, – запрокинув голову, обращается к Кириллу врач.
Терпеть не могу, когда хозяева животных называют себя их мамами и папами. Как это противоестественно. Я, конечно, почти привязалась к Коко, виновата перед ней, но...
– Сыночка? – переспрашиваю я. – Вы хотели сказать доч.. девочку?
– Я хотел сказать сыночка, мальчика. Это мальчик. А вы думали кто? – усмехается молодой врач.
– Мы не думали, – бормочу я. Кто мне сказал, что это девочка? Я сама так решила, увидев необычный окрас. – Я ее.. его Коко Шанель назвала.
Ветеринар добродушно смеется:
– Да. Все верно. Маленькое черное платье. Ну, если вы достаточно толерантны... Можете оставить ему и такое имя.
– Я подумаю, спасибо вам, – краснею я и от того, что такая дура, и от того, что Кирилл продолжает держать меня за обе руки, прижимая их к себе, словно мы вместе пришли навестить умирающего в реанимации родственника и нам только что сообщили неутешительный прогноз.
Оставив в клинике Коко, то есть бедного малыша без имени, мы едем обратно. Уже два часа ночи. Спать не хочется. Я растеряна и хочу разобраться. Вываливаю на Кирилла все придуманные ранее вопросы, сразу все, скопом. Он ошарашенно смотрит на меня:
– На какой из них отвечать?
– На все! И немедленно! – нервничаю я, растягивая рукава апельсинового пуловера. Если прямо сейчас он мне все не объяснит, я сойду с ума.
Кирилл подозрительно молчит. Ведет машину и молчит. Наконец произносит с опаской:
– А ты не понимаешь?
– Я вообще ничего не понимаю! – кричу я на него, подпрыгнув на белом кожаном сиденье, смирившись с "ты". С этим потом.
– Слушай, на тебе лица нет, – сочувствует Кирилл. – Я приеду к завтраку, и мы поговорим.
– Я тебя не приглашала, – сопротивляюсь я обстоятельствам, которые все время складываются странно, если не сказать нелепо.
– А я приеду, – мягко, но твердо говорит Мышильдина мечта (заметьте, не моя!), высаживая меня у подъезда.
– Доброй ночи, Варенька! – радостно обращается ко мне Ольга Викторовна с интонацией "еле дождалась".
– Добрее некуда, – отвечаю я, удивившись. По ночам наша консьержка не дежурит. На это время дом нанимает охранников из агентства.
– А кто это на белом кадиллаке? – с плохо скрываемым любопытством спрашивает пожилая женщина, встав на костыли. – Максим вроде на мерседесе всегда.
Вот. В моей коллекции на один автомобиль больше. Кадиллак.
– Знакомый моей сестры Маши, – создаю я мыслеформу (хоть бы, хоть бы).
– Да? – в голосе Ольги Викторовны нет разочарования. Она добрая и порядочная женщина, никогда не замечала ее подглядывающей и сплетничающей.
Поднимаюсь к лифту. Потом вспоминаю важное, оборачиваюсь к ней:
– Ольга Викторовна! Это он, этот вот знакомый котенка в коробке принес. Он баскетболист. Как же вы его не заметили? Все-таки два десять ростом?
Ольга Викторовна растерянно смотрит на меня. На ее лице отражается досада и нешуточная борьба: "сказать – не сказать"?
Возвращаюсь, нависаю над консьержкой:
– Ну?!
– Варенька! Тут такое дело...
Глва 9. Настоящее. Вторник, очень раннее утро.
Никогда не судите о человеке по его друзьям.
У Иуды они были безупречны.
Поль Валери (французский эссеист)
Дружба не нужна для жизни.
Она из тех вещей, без которых не нужна жизнь.
К.С. Льюис (британский ирландский писатель,
автор "Хроник Нарнии")
Будильник, поставленный на половину шестого утра, разбудил меня мгновенно, несмотря на то, что трех часов для сна оказалось совершенно недостаточно. Но горячее желание ни за что не встречаться с Кириллом, свалившимся мне на голову сюрпризом, приправленным кошачьим кормом и непонятно откуда взявшимся интересом ко мне, придавало мне сил и скорости. Кто его знает, на какое время он назначил «наш совместный завтрак»? И почему я, на четвертый день расставания с мужем, оказалась в такой нелепой ситуации? Вот что я скажу: я не хочу завтракать с Кириллом, не хочу с ним обедать и уж тем более ужинать. У меня в планах вообще нет совместного приема пищи с посторонним мужчиной, даже ради Мышильды.
Большего абсурда, чем вчера, я давно не слышала. Консьержка бормотала что-то о том, что ей пришлось отойти буквально на пять минут, и в это время, видимо... Мои возражения, что Кирилл не смог бы открыть дверь подъезда, встретили аргументом: может, кто выходил.
– Камера? – тоном въедливого и справедливого прокурора спросила я Ольгу Викторовну.
– Ну, камера! – тянула время женщина, чем вызывала страшное подозрение в соучастии. – Камера на ремонте уже пятый день. Вот и объявление висит.
Так ничего и не добившись, полтретьего я ушла спать.
И вообще я наконец-то определилась. Уже в постели я достала из сумочки свой телефон.
Так. Шесть пропущенных от Милы, четыре от Анны, восемь от Мышильды, о! двенадцать от Сашки. И три от Максима. Ровно три. По одному на день: пятница, суббота, воскресенье.
В этот момент родилось решение: сбежать. Я не справляюсь с ситуацией. Я перепугала всех своих друзей. Они беспокоятся обо мне. Они. Но не он.
Разве ни в чем не виноватый муж не должен обрывать телефон пропавшей жены и, как минимум, просить прощения дистанционно, а как максимум, стоять под дверью на коленях с букетом в зубах? Хотя, кого я обманываю: представить себе стоящего на коленях Максима я не могу. Это Вовка, мой закадычный друг, в шутку мог упасть на колени передо мной и, смиренно склонив голову, паясничать: «Не велите казнить, любезная сударыня Варвара, велите миловать вашего покорного слугу. Не по умыслу злому ошибку страшную совершил, а по скудоумию врожденному».
Как всегда, воспоминания о Вовке греют, вызывают щемящее чувство тоски от потери. Не такой тяжелой тоски, которая давит могильной плитой от мыслей о Максиме, а нежной, легкой, тоской, пропитанной надеждой, как эклер заварным кремом.
Мой друг за что-то обиделся на меня? До сих пор не понимаю, за что именно. Прошло девять лет, как я видела его в последний раз. После восьми лет ежедневной, ежеминутной дружбы его отъезд без предупреждения, без объяснений стал шоком.
И если бы не все затмевающий и отодвигающий на задний план день нашей с Максимом долгожданной свадьбы, я, возможно, успела бы найти Вовку и поговорить с ним.
Девять лет назад. День свадьбы.
Я спрашивала ребят, что могло случиться, но они пожимали плечами, недоумевая вместе со мной.
Сашка удивленно смотрела на меня, вопрошающе на Максима и как-то глупо на Лерку. Лерка же, волшебно прекрасная в сиреневом платье подружки невесты, с легким, естественным макияжем (чтобы не затмить невесту, но это бесполезно по умолчанию!) отвечала Сашке взглядом самой мудрости, в нем читалось: «А что вы все удивляетесь? Так и должно было произойти». Что именно должно произойти, этот взгляд не уточнял. Игорь, в свойственной ему манере, усмехался, но в усмешке улавливалась мною какая-то странная грусть.
Сам Максим никак не объяснял отсутствие на нашей свадьбе своего лучшего друга и моего оруженосца.
– Так бывает в жизни, Варежка, – говорил Максим мне, десятки раз выбегающей на крыльцо загородного клуба «Медведь», где должна была состояться наша свадьба. – Случаются неожиданности, складываются обстоятельства...
– Нет! – страстно и горячо не соглашалась я с ним. А я с ним редко не соглашалась. – Он не мог. Это же Вовка! Он придет.
Когда через стеклянную стену фойе я увидела подъезжающее такси, то вырвавшись из круга друзья, развлекающих меня, пока Максим разговаривал с другими гостями, выбежала под колеса этого такси.
С утра шел дождь, сильный, обложной. Сияло солнце, мгновенно выглядывая из-за густо-фиолетовых туч, сразу после очередного дождевого разряда. Огромная радуга повисла над сосновым бором и рекой. Одна, вторая, третья.
Мы втроем: я в свадебном платье, Сашка и Лерка в сиреневых платьях подружек невесты, – стоим в крытой беседке и с восторгом смотрим на тройную радугу.
– Варька! – восклицает Сашка. – Какая ты счастливица! Дождь перед церемонией, да еще какой дождь!
– И радуга! – подхватывает Лерка. – Я редко тройную вижу.
– Так-то их всегда семь, как и цветов спектра, – говорит всезнающая Сашка. – Это мы видим только три. Причем это не дуга, а окружность. И видно ее только, когда лучи света падают на капельки воды под углом сорок два градуса.
– Да, красота! – соглашаюсь я, пьяная от счастья, ничего не понимая из того, что говорит Сашка. Вот он, этот день! Он наступил!
– Еще какая красота! – сильные руки будущего мужа (чуть-чуть осталось!) осторожно, но крепко обнимают меня сзади.
И я понимаю, что говорит он не о радугах, не о прекрасном речном разливе, на берегу которого мы находимся, а обо мне. Своей будущей жене. Жена... Меньше чем через час я официально стану супругой лучшего в мире мужчины, человека, которого я люблю с двенадцати лет. Рядом со мной друзья моего детства и юности. Нам всего по двадцать лет. Впереди счастливая жизнь. Вместе. Как бы ни сложилась судьба, мы очень хотим остаться рядом.
Да. Я сегодня красивая. Над моим образом трудились и визажист, подобранный Сашкой, и модельер, молодая талантливая женщина, уже довольно известная в мире моды, и Лерка. Именно Лера была тем, кто разрешал или не разрешал завершать каждый этап моего превращения в невесту. Она, придирчиво меня осматривая, говорила либо «да», либо «нет» – и преображение продолжалось. У моей подруги безупречный вкус. Как у Максима. Осознание этого наполняет радостной гордостью.
Я поняла задумку Леры только тогда, когда подошла к огромному зеркалу салона красоты и отразилась в нем во весь рост. Молодость. Нежность. Простота. Изящество. И главное -Трогательность.
Эта девушка с сумасшедшим взглядом зелено-карих глаз, с искусно уложенными кудрями густых каштановых волос, с изящными капельками жемчужных слезинок в прическе, в длинном платье в стиле ампир цвета слоновой кости с завышенной талией. Ее подчеркивает широкая серебряная лента, украшенная жемчужинами. Лиф из серебряного кружева ручной работы. Она – это я. Не зря я безоговорочно доверилась Лере.
Когда папа привез меня к крыльцу загородного клуба и помог бабушке и мне выйти из машины, стоящий на ступеньках Максим в темно-сером костюме застыл и долго не подходил ко мне. Так и стоял, примагнитив мой взгляд и удерживая его восторженным, любящим взглядом голубых глаз, кажущихся сиреневыми, благодаря потрясающему шейному платку-галстуку и такого же оттенка жилету. Так бы мы и стояли, я на первой ступеньке, он на последней, если бы Максима за локоть мягко не взяла его мать, а меня довольно больно не пихнула в бок тощим и острым, как шило, локтем сестра. Михаила Ароновича, тринадцатилетнюю Мышильду, одетую подружкой невесты, и Риту привез дядя Георгоша.
