Текст книги "Вернуть мужа. Стратегия и Тактика (СИ)"

Автор книги: Жанна Володина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 38 страниц)

Глава 32. Настоящее. Вторник. Ночь.

Я бы отдал весь свой гений и все свои книги за то,

чтобы где-нибудь была женщина,

которую беспокоила бы мысль,

опоздаю я или нет к обеду.

Иван Тургенев

Он скрылся, а мы затеяли

неформальные дебаты,

в которых надежда в общем-то

блистала своим отсутствием.

Пэлем Грэнвил Вудхаус "Радость поутру"

– Очнись, Варька! – Вовка трясет меня, пытаясь привести в чувство. – Послушай, Варька!

Он разворачивает меня к себе и поднимает мое лицо, нежно взяв за подбородок:

– Не отчаивайся! Он поймет. Вы должны поговорить – и все разъяснится.

Я прикладываю холодные пальцы к вискам: раскалывается голова. Я так не хотела "говорить" с Максимом о НЕЙ, что теперь, возможно, упустила шанс поговорить о НАС.

– Он подумал, что я... – шепчу Вовке, с надеждой глядя в его печальные, сочувствующие глаза. – Скажи, что он не так подумал, ну, скажи...

"Да. Ты прав. Люблю. Не буду подбирать слова, чтобы объяснить, как сильно. Услышь меня! Я боюсь тебя потерять!"

– Если бы это был не я, а твой баскетболист, – начал Вовка объяснять, – или еще кто-нибудь, боюсь, закончилось бы... мордобоем.

– Максим не стал бы, – возражаю я.

– Максим?! – Вовка трясет меня снова, теперь крепко взяв за плечи. – Максим? Да он из-за тебя любому голову свернет. Кроме меня. Это еще в школе понятно было. Хотя насчет себя я уже не уверен.

– Не тряси, – прошу я. У меня на плечах точно останутся синяки. Вовка не понимает, что сжал пальцы настолько сильно, что плечи уже немеют. – Почему кроме тебя?

Вовка пристально смотрит мне в глаза и нехотя отвечает:

– Он знает, что я тебя... Он думает, что ты любишь... меня.

– Конечно, я тебя люблю! – нервно восклицаю я. – Ты мой лучший друг. А он... он мой мужчина, муж. Ты человек, которого я тоже люблю, но по-другому.

– Стоп, Варвара! – командую сама себе, начинает работать внутренняя словомешалка. – Что я сказала? "Люблю, но по-другому?" Опять теоретически появляется вариант: Максим по-особенному относится к этой самой Насте, "любит по-другому", не так, как меня? Тогда почему я не знала о ее существовании? Почему?

– Если хочешь совет старого друга, – Вовка усаживает меня на диванчик, – то вот он: встречайся с Максом, объясняйся сама, выслушивай его. И еще... Я не верю, что он тебе изменил, изменяет или станет изменять в будущем. Только если в тебя, Варьку Дымову, вселится кто-то другой. Но мне трудно представить, что есть что-то, что может изменить в тебе главное.

– А что во мне главное? – замираю я и жду ответа.

– Если бы я знал! – смеется Вовка. – Я сам на этот вопрос ответить столько лет не могу. Просто знаю, что люблю...

Слова эти вырываются у моего лучшего друга неожиданно не только для меня, но и для него самого.

– Не так себе представлял, – вздыхает Вовка, садится на корточки возле меня и сцепляет свой мизинец с моим. – Ты простишь меня за то, что я тебя люблю?

– За любовь не извиняются, – устало говорю я. – Я так цеплялась за надежду, что мне все это показалось.

– А я так хотел и так боялся, что ты увидишь это раньше, – так же устало усмехнулся он.

– Хотел и боялся? – переспросила я. – Почему не поговорил со мной тогда, раньше, когда почувствовал?

– Струсил, – просто ответил Вовка, развернув мои руки ладошками к себе и поцеловав каждую. – Максим убеждал меня, что это надо сделать, но я испугался. Испугался потерять тебя рядом с собой, хотя бы в качестве друга.

– Максим убеждал тебя?! – поразить меня сейчас сильнее могла только новость о том, что все мои друзья теперь мои враги, а тараканы превратились в бабочек и переехали жить из головы в живот.

Тараканы теряют нить разговора и начинают переспрашивать друг друга, не ослышались ли они.

– Дважды. Первый раз в десятом классе. Второй – накануне вашей свадьбы и моего отъезда. Я бы сказал, бегства.

– Зачем? – недоумеваю я. – Зачем это Максиму было надо?

– Он сказал, что ты должна знать. Если ты не будешь знать, то это будет ноша. И для меня, и для него. И для тебя, если ты когда-нибудь все-таки узнаешь.

– Ноша? Для него это ноша? – хочется поплакать, повыть, поскулить.

– Он хотел, чтобы ты выбрала его, зная, что я тоже выбрал тебя, – Вовка встает и отпускает мои руки. – Я тогда не понимал его. Я же видел, как ты его любишь, и чувствовал, как он ревнует. Даже решил, что он хочет самоутвердиться, чтобы ты мне отказала, и я ушел.

– А теперь понял? – спросила я, чувствуя, что поплакать все-таки придется, и не понимая, как это остановить.

– Теперь да, – Вовкины глаза подернулись дымкой воспоминаний. – Он хотел ясности. Опасался недоговоренностей. Недосказанности. И он прав, Варя. Теперь это тяжелее. И сожаление глубже. Макс говорил, что не надо превращать мое чувство в мою личную тайну. Так и сказал: Варя должна знать и понять, иначе придется врать.

– И чтобы не врать... – продолжила я горько.

– Да. Сбежал, прости, – Вовка взъерошил кудри. – И за тот поцелуй прости, если сможешь.

– Смогу. Я смогу, – потянулась я к Вовке. – Теперь смогу, потому что понимаю, что теперь буду делать.

Вовка прижимает меня к себе и утыкается носом и губами в мои кудри.

– Горюха ты, – шепчет он, целуя мою голову.

– У вас все в порядке? – Сашка врывается к нам, напугав, но не заставив отпрянуть друг от друга. – Вы что делаете?

– Обнимаемся, – отвечает ей Вовка, не разжимая объятий. – По-моему, это очевидно.

– А по-моему, вы должны объясниться, – говорит появившаяся вместе с Игорем Лерка.

– Максим здесь был? – осторожно спрашивает Сашка, оглядываясь, словно тот мог спрятаться от нее.

– Был, – вздыхаю я. – И это получилось... неудачно.

– Неудачно? Не пугай, – просит Лерка.

– Потом, – не хочу пока об этом говорить, есть вопросы. Обвожу подозрительным взглядом своих друзей. – Слушайте, массовики-затейники, ответьте-ка на мои вопросы.

Лерка приподнимает брови. Сашка закатывает глаза. Игорь усмехается и подмигивает.

– Кто сказал Вовке?

Сашка с Вовкой быстро переглядываются.

– Понятно, можете не отвечать, – констатирую я. – Цель?

– Моя? – поинтересовалась Сашка и пожала плечами. – Помирить вас с Максимом.

– Логика в чем? – поражаюсь я.

Даже мои тараканы, априори лишенные способности мыслить логически, удивляются вместе со мной.

– Потому что это глупо – столько лет не знать и не понимать, – терпеливо объясняет подруга. – Потому что вас надо было встряхнуть. Всех. Потому что я тоже не понимаю Максима. Но я ему верю – и это меня бесит!

– Бесит, что веришь? – смеется Лерка.

– Я хочу, чтобы все было так, как раньше. Это глупо, да? – Сашка плюхается на диванчик. – Сама понимаю, что глупо. Зато Вовка вернулся, и сказал то, что должен был сказать еще пятнадцать лет назад. Ну, или хотя бы десять-двенадцать. Максим в стойку встал. Его отдельными бронебойными пробить трудно. А Вовкой можно.

– Понятно, – растерянно говорю я Сашке и поворачиваюсь к Лерке. – А Максима на дачу ты?

– Я. Чтобы уравнять шансы, – Лерка садится рядом с Сашкой.

– Мы не сделали ничего такого, что ты бы не сделала для нас, – оправдывается Сашка. – При твоем... авантюрном характере, ты бы нас измором уже взяла, насильно творя добро.

– У меня авантюрный характер? – сомневаюсь, что эпитет подобран верно.

– А кто Мышильду на дачу зимой утащил и чуть не заморозил? Кто нас на Горюн-камень сагитировал пойти? Кто для Сергея-Филиппа розыгрыш устроил в зоопарке? Я икаю до сих пор, когда вспомню. Кто меня с Ванькой домой вернул? Я, между прочим, в Америке сейчас жила бы и работала, – увидев мои увеличивающиеся от каждого ее вопроса глаза, Сашка, смеясь, добавила. – Спокойно! Я рада, правда, рада, что ты меня тогда всеми неправдами задержала.

– Раз уж такой разговор, – Игорь знаками попросил разрешения закурить. – Тогда в мой клуб Максима позвал я. Причину можешь сочинить сама.

Горько усмехаюсь. Они хотели мне помочь. Взрослые умные люди, считающие меня беспомощной и нуждающейся в опеке, легкомысленной авантюристкой, и еще – другом. Другом, за счастье которого каждый из них боролся по-своему. Так же, как это всегда делала я. Причем, прошу заметить, не всегда так осторожно и аккуратно, как они.

– Ладно, что получилось, то получилось! – машу рукой. – А Ермак чей?

– Не мой! – отрекается Сашка.

– И не мой! – качает головой Лерка.

Игорь хохочет:

– Похоже, это твое личное достижение.

– Точно никто? – сомневаюсь я. – Я познакомилась с Кириллом на дне рождения его племянника Артема, когда забирала Ваньку.

Мы все одновременно поворачиваемся в сторону Сашки.

– Вы все ку-ку? – смеется Сашка. – Да он в садике за все время ни разу не появлялся. Артемка – сын его сестры, у него даже фамилия другая. Нет уж! Этого Варькиного маньяка вы мне не припишете.

Медленно обвожу прокурорским взглядом всех. Никто не сознается в соучастии.

– Ладно! У вас итак наберется по совокупности. Группа лиц по предварительному сговору...

– Сговора не было! – возмущается Лерка. – У меня был протест против лоббирования интересов Вовки.

– Вообще-то это было лоббирование интересов Макса, – удивленно говорит Сашка. – Вовка, извини.

Вовка солнечно улыбается Сашке, но в глазах осень, холодная, ветреная. И ему, и мне теперь с этим жить. Он полжизни уже так живет, а я всего несколько дней, и теперь это тоже на всю жизнь.

– По домам? – тихо спрашивает Вовка.

– Мы с Леркой к тебе! – ставит меня в известность Сашка и вдруг спрашивает. – Или ты не к себе?

Тараканы возмущены и стыдливо прикрывают лапками глаза.

Вовка бледнеет. Я краснею. Игорь улыбается. Лерка замораживает спокойно-безмятежное выражение лица.

– Расслабились! – Сашка хлопает Вовку по плечу. – Шутка!

Перед сном мы усаживаемся в бабушкиной гостиной, и я рассказываю девчонкам, что на самом деле произошло в клубе между мной, Вовкой и Максимом.

– И как Макс это выдержал? – поражается Сашка.

– Не знаю. Он ушел, – отвечаю я, снова и снова в мыслях прокручивая свой диалог с Вовкой и их диалог друг с другом.

– Прекрасно! – иронизирует Сашка. – Теперь себя поедом ест.

– А ты? – Лерка начинает осторожно, аккуратно подбирать слова. – Что ты теперь думаешь?

– Десятки вариантов крутятся в моей голове, – честно говорю я. – И ни одного обнадеживающего.

– Ты будешь объясняться с мужем? – спрашивает Сашка.

Но у меня пока нет ответа на этот простой для них вопрос.

– Он же с тобой пытался поговорить, – увещевает Лерка.

– Пытался, – справедливо соглашаюсь я. – Я не дала. А он не настаивал.

– Был смысл настаивать? – интересуется Сашка. – Ты бы выслушала?

– Нет, – соглашаюсь я с очевидным. – Но он и не торопился объяснить. Сказал, что я должна слушать и слышать. Все свалил на моих тараканов.

Тараканы, подтверждая мои показания, стали настаивать на письменном фиксировании их свидетельств, выстроившись в очередь к столу дознавателя.

– Варька! – хихикает Сашка, словно видит моих приятелей. – У тебя живое воображение и ревнивая натура.

– А еще куриная слепота, отсюда и слепая ревность, – начинает загибать пальцы Лерка.

– Вовка за тобой пять лет бегал – вся школа знала. Максим не дышал, глаз не сводил, – вздыхает Сашка, расчесывая волшебные волосы Лерки.

– Причем за столько лет ничего не изменилось, – констатирует Лерка.

– Максим никогда не торопится. Меня его хладнокровность всегда поражала. Это ж какую выдержку надо иметь, чтобы быть с тобой, Варька! Да еще верный паж-оруженосец рядом день и ночь! Вы с Вовкой как брат и сестра. А с Максом все по-другому. Более разных людей в паре трудно представить, – говорит Сашка, грустно мне улыбаясь.

– И более подходящих тоже, – добавляет Лерка.

– Я тоже так думала, – отвечаю я им. – С самой первой нашей встречи.

– Ты научилась сдерживать слишком сильные, как бы точнее сказать, порывы. А он научился быть мягким и эмоциональным. Почти научился, – Сашка вздохнула.

– Варька в кого-то из своей родни такая. Максим из своей. Это генетика, – авторитетно заявил врач, живущий в Лерке. – Вы же Наталью Сергеевну себе прекрасно представляете. Скала, а не женщина. Только на литературе и преображалась, в человека превращалась. Ой! Больно, Сашка, не тяни так! Подстригусь к своему дню рождения!

– Только попробуй! – хором говорим мы с Сашкой.

– Мы тебя засудим! За членовредительство, – смеюсь я и серьезно добавляю. – Ревновать – это значит сомневаться прежде всего в себе. Я это понимаю. То, что было очевидно вам, не было понятно мне. Тем более вы же помните, как долго Максим не мог объясниться? Сергей-Филипп Лерку бомбардировал признаниями. За тобой, Сашка, половина школьной футбольной команды бегала. То сообщение, то записка в куртке, то стена в подъезде исписана. Я же помню, как твой отец ругался, а мы тебе смывать помогали.

– Точно! – вспоминает и Лерка. – "С + А = Л". И еще десять вариантов. Там пол-алфавита было.

– Ага! – хохочет Сашка. – Не надо представлять меня, как женщину с пониженной социальной ответственностью. Мне только вратарь нравился. А его Лерка гипнотизировала!

– Чушь! – фыркнула Лерка, заплетая косы. – Мой гипноз ни при чем. Он просто деревянный был для вратаря. Ему лень за мячом прыгать было.

– Врешь ты все, – невозмутимо отвечает Сашка. – Он красавчик был. Такого итальянского типа юноша. И пропускал голы только тогда, когда мы на матч приходили.

– А ничего, что мы на все матчи тогда ходили? – смеется Лерка. – Вовка же играл, и Игорь иногда.

Пинками отправляем друг друга спать. После того, как мы с Максимом поженились и стали жить отдельно от бабушки, таких девичников у нас было немного.

Настоящее. Среда (раннее утро).

Рано утром, пока Лерка в душе, а Сашка воюет с кофемашиной, я иду к Михаилу Ароновичу.

– Забросили старика, Варвара Михайловна! – мягко упрекает он. – Разделите со мной мой скромный завтрак? Гоша только что накрыл и на дежурство уехал.

Откровенно и весело смеюсь, оглядывая кухонный стол:

– У вас оригинальные представления о скромности, Михаил Аронович!

На столе молочная пшенная каша, свежий чай, белый мед и блюдо с горой только что испеченных вафель. Густо пахнет ванилью и уютом.

– Это искушение, а вы змей искуситель! – я издаю протяжный стон.

– Это все Георгий! Вдруг, говорит мне, Варенька зайдет. Пора бы уж, – смеется старый врач.

Наслаждаюсь вафлями с медом, думая, вежливо ли попросить штучек шесть на вынос.

– Ольга Викторовна говорит, вы с гостями опять? – интересуется Михаил Аронович. – Обязательно возьмите для них угощение.

– Вот работает служба! – восхищаюсь я. Когда мы возвращались домой, дежурил ночной охранник из агентства.

– У нее все под контролем, – шепчет, озираясь, Михаил Аронович. – А мы все под колпаком!

– Ужас! – шепотом подыгрываю я и подсказываю выход. – Надо задобрить ее вафлями.

– Уже! – сосед подмигивает мне. – Три здесь и пять с собой.

– Сколько ж Георгоша напек? – поражаюсь я. – На весь дом?

– Радости много не бывает! – смеется Михаил Аронович. – Если не съедим с вами и вашими подругами, то Гоша унесет на работу, там всех угостит. А я вам новиночку еще не показывал!

На столе появляются парные фарфоровые фигурки.

– Комплект называется "Первосчет и Мальчик с мишкой". Старое клеймо ЛФЗ. Серия "Счастливое детство".

Пухленькая девчушка лет трех в коротеньком платьице, белом фартучке-манишке и широких штанишках, считает, загибая пальчики. И мальчуган того же возраста, с длинными каштановыми кудрями, в штанишках на помочах, внимательно смотрит на нее, держа за лапу большого плюшевого мишку.

– По-моему, они близнецы, – говорю я старому другу, восхищенно. – Какие милые!

– Я назвал их Лиза и Миша, – дрогнувшим голосом говорит Михаил Аронович.

– Здорово! – соглашаюсь я и добавляю. – Я за конвертом.

Михаил Аронович счастливо улыбается:

– А я откровенно заждался. Вы уверены?

– Более чем.

– Готовы сказать?

– Да. Я хочу все вернуть, если это еще возможно.

Тараканы, связанные, с кляпами во рту, дергаются изо всех своих тараканьих сил, пытаясь освободиться. Пускаю усыпляющий газ. Они постепенно затихают.

Сижу на императорском диване и держу в руках конверт. Михаил Аронович рядом в кресле. Решительно вскрываю. "Я готова простить и начать с этим человеком все сначала".

– Как вы это делаете? – распахиваю глаза, и, видимо, очень широко, потому что чувствую, как кончики ресниц щекочут верхнее веко.

– Я? – улыбается старый врач, заметно расслабившись. – Я только лишь долго живу. Слишком долго, чтобы ошибаться.

Дорогие читатели! Только что с меня сняли ограничения на размещение комментариев. Огромное спасибо всем, кто до сих пор с книгой! Во-первых, очень рада неравнодушному отношению к героям и поражена количеству самых разнообразных альтернативных версий. Здорово! Во-вторых, рискуя потерять часть постоянных читателей, хочу честно сказать, что книга моя немного другая, чем некоторые представляют (так мне кажется по комментариям). Она значительно проще и по жанру, и по сюжету. Возможно, чуть глупее и добрее, чем возлагаемые на нее надежды и ожидания. В ней не будет злобных интриг (только недоразумения и "благие намерения", и да, я знаю, куда они могут завести) или "скрытых" мерзавцев. Извините, если разочаровала.

Главное – СПАСИБО за такую неожиданную и серьезную помощь в возвращении книги каждому, кто это делал! Честно говоря, не ожидала. Без этой помощи точно бы не разрешили вернуться. Отдельная благодарность за звёздочки и награды! Это вдохновляет!

Глава 33. Настоящее. Среда. Папа.

Приятно слышать,

что вы так вежливо обращаетесь с котом.

Котам обычно почему-то говорят «ты»,

хотя ни один кот никогда ни с кем

не пил брудершафта.

Михаил Булгаков " Мастер и Маргарита"

Хорошие книги не выдают

все свои секреты сразу.

Стивен Кинг. "Сердца в Атлантиде"

– Я вас отвезу, – предлагает Сашка, услышав, как по телефону я договариваюсь с Мышильдой о поездке на родительскую дачу. – Лерка?

– На дачу без меня, – отказывается Лерка. – Мне на несколько часов на работу надо выйти, главврач звонил. Приеду вечером сюда, если в город вернетесь.

– Созвонимся, – констатирует энергичная Сашка.

Мышильда врывается в квартиру сумасшедшим вихрем в горошек и тащит корзинку-переноску.

– Мы с Доминошкой сегодня в одном стиле! – сообщает она нам, достав из корзинки Коко (вот хочется так называть!) и прижав к белому сарафану в горошек.

– Вырос! – восхищается Сашка. – Ваньке бы понравился. Просит. Но куда нам с котом? Нас дома целый день нет. Кот от одиночества свихнется.

Мышильда отпускает котенка на пол и с размаху плюхается на диван. Баба Лиза уже нахмурила бы брови.

– Машка! – для порядка делаю я замечание.

– Все-все! – машет руками сестра, не прыгаю я на вашем драгоценном диване. – Ну?!

– Что ну? – вежливо переспрашиваю.

– Когда спрашивать будешь? – ерзает от нетерпения Мышильда.

– Спрашивать? О чем? – помучить немного зазнайку следует.

– Ну, Варька! Не будь такой вредной! – стонет сестра. – Про Кирилла, конечно!

Мысль о Ермаке с Мышильдой вчера пару раз за вечер приходила мне в голову, но дорогу ей преграждала то мысль о Вовке, то о Максиме, то о смысле жизни. Причем последняя разваливалась поперек, как лежачий полицейский, которого не заметил зазевавшийся водитель, и другие мысли просто не пропускала.

– Хорошо, – смеюсь я, любуясь влюбленной дурочкой. – Как вы сходили на выставку? Надеюсь, ты еще не получила признание в любви и предложение руки и сердца?

– Почти, – довольная Мышильда краснеет.

Я чуть не роняю горячий чайник, разливая девчонкам чай, чтобы угостить вафлями Георгоши.

– Почти?! – я кажется кричу. Если этот тупой великан так поступит с моей сестрой...

– Он попросил разрешения познакомиться с мамой и папой и изредка приходить в гости, – млеет от счастья Машка. – Это ведь о чем-то говорит, да, Варька?

– Да, говорит, – цежу я сквозь зубы, делая страшные глаза Сашке. – О том, что он культурный и деликатный человек.

– Вот! – довольно восклицает Мышильда, снова подпрыгивая на диване. – Я так долго этого ждала! Мы начнем общаться, и он поймет...

Машка вскочила с дивана и начала вальсировать с Коко, напевая вальс Грибоедова.

– Поможешь спрятать труп? – спрашиваю я у Сашки, растянув уголки губ в улыбке. – Мы тюкнем его лопатой или топором.

– Я в деле, – шепчет Сашка. – И в саду закопаем.

– Ага! – мрачно шучу я. – Под любимой папиной грушей.

– Кирилл заедет на нами через час, – радости Мышильды нет предела. – Прекрасный повод подвезти и познакомиться с родителями.

– Нет! – кричу я и бросаюсь собираться. – Мы торопимся. Нас везет Сашка.

– А как же Кирилл?! – возмущается сестра. – Почему нельзя подождать часик?

– У меня к отцу срочное дело, – на ходу объясняю я. – Позвони Ермаку и извинись.

Дача отца и Риты находится довольно далеко, ехать туда почти на час дольше, чем к бабушке. Несмотря на то, что выехали мы довольно рано, добираемся только к обеду. Рита рада и тут же начинает суетиться, накрывая стол к обеду.

– Папа! – я обнимаю отца. – Прости, что долго не приезжала. Зависла с корректурой.

– У тебя все в порядке? – отец отстраняет меня и внимательно всматривается в мое "честное" лицо. – Я звонил Максиму, чтобы он привез тебя хоть раз за лето. Он мне сказал, что работы сейчас у него много, но он постарается.

– Да, много, – стараясь казаться спокойной и веселой, говорю я. – Вот мы с Мышкой приехали. Нас Сашка привезла.

– Вот и хорошо, – говорит папа, но в глазах остается недоверие. – Погуляйте полчасика, и будем обедать.

– Мне надо срочно с тобой поговорить, папа, – решаюсь я.

– Что-то все-таки случилось? Максим? – удивляется отец.

– Нет, папа. Я хочу поговорить о маме, – твердо говорю я, приняв решение не уезжать без ответов. Хотя бы одного ответа.

Отец тут же меняется в лице.

– Варя! Ты знаешь... – начинает он, но я его перебиваю:

– Знаю. Я знаю, что ты не хочешь о ней говорить. И я помню, как ты меня об этом просил. Но время идет, папа. Я давно не просто выросла. Я уже могу тебя понять, если ты боишься, что я не пойму.

Отце медленно возвращается в кресло, в котором сидел перед нашим приездом и читал книгу.

– Я не боюсь. Я не хочу, – упрямо говорит он, открывая книгу и невозмутимо начиная читать. Волнение выдают только чуть дрожащие пальцы.

– Почему не хочешь? – терпеливо продолжаю я наш диалог.

– Этот разговор ничего не даст, – бурчит отец, тщетно пытаясь изобразить, что читает книгу.

– Это. Моя. Мама, – настаиваю я. – Ты просил, баба Лиза просила – и я не спрашивала.

– Что изменилось? – холодно говорит отец. – Я и сейчас прошу.

Изменилось? Все. Баба Лиза и Максим приняли условия отца, а я была счастлива. За столько лет... А сколько? Мне было пять. За двадцать четыре года я несколько раз пыталась выяснить, что с моей мамой, почему она ушла.

– Бабушка сказала, что надо уважать желание отца. И я уважала. А теперь я прошу уважать мое желание, – говорю я, присев на подлокотник кресла и обняв отца за шею.

– Это все разрушит, – расстроенно говорит отец. – И ничего нельзя будет исправить.

– Что разрушит?! Что исправить?! – я пытаюсь встретиться взглядом с отцовским. Но он упорно отводит глаза.

– Она преступница? Изменница? Что?! – не понимаю я. – Если вы расстались из-за ее или твоей измены, почему ваша двадцатидевятилетняя дочь не может это узнать. Папа! Мне не пять лет. Бабушка исправно поддерживала твое нежелание рассказать мне о маме. Бабы Лизы уже нет. Когда-то не будет и тебя, и мамы, и даже меня. Я заслуживаю правды.

– Если бы дело было только в тебе, – тихо говорит отец.

На помощь отцу приходит баба Лиза, из того, своего последнего дня жизни. Эти слова я давно и много раз разобрала на буквы и звуки, на тайные и явные смыслы, на разум и чувства.

"Варюша! Я знаю, тебе долгие годы было больно и непонятно, но папа с Ритой перед тобой ни в чем не виноваты. Придет время, и папа сам тебе все расскажет. Это право папы – рассказать тебе то, что он посчитает нужным. Это большая ответственность – посвятить еще и тебя".

– В ком еще дело? В тебе? В Рите? – забрасываю я внезапно уставшего отца вопросами.

– Варвара! – отец включает функцию "настоящий отец Варвары Михайловны Дымовой".

Роюсь в сумочке. Неужели забыла? Я точно помню, что складывала! Вот она!

– Хорошо. Расскажи, какие слова здесь зачеркнуты, и я от тебя отстану... на время, – шантажирую я отца, положив на разворот книги открытку со Снегурочкой. – Это писала моя мама?

"Миша! С Новым годом тебя! Передай (знаю, не передашь) привет и пожелания здоровья Елизавете Васильевне и Варе. Я готова к разговору, к встрече в любое время и на любых условиях, которые ты предложишь. Поблагодари Риту за ... Валентина."

Папа вздрагивает, увидев открытку:

– Откуда?

– Из прошлого, – отвечаю я, внезапно ощутив пронзительную жалость к своему отцу, так долго, полжизни хранящего свою, нет, нашу семейную тайну.

Папа берет открытку, читает ее и поднимает на меня глаза. В них не боль, а страх. Меня пронзает ужасная по своей нелепости мысль: он боится! Мой отец, грозный, сильный, неласковый, может чего-то бояться?

– Папа, – сиплю, от волнения потеряв голос. – А мама... жива?

– Что? – переспрашивает он, оторвавшись от открытки и посмотрев на меня мутными глазами.

– Мама, моя мама жива? – повторяю я, сама испытывая безотчетный страх.

– Конечно, – бормочет отец. – Валентина жива.

– Я могу ее увидеть или услышать? – не отстану, пока хоть чего-нибудь не добьюсь. – Она будет со мной разговаривать?

Отец долго молчит, потом встает, подходит к окну и смотрит на аккуратные Ритины грядки, на которых растет зелень, самая разнообразная, от нежно-салатовой до темно-зеленой.

К нам в комнату заглядывает Рита и, широко улыбаясь, говорит:

– Готово все! Пойдемте к столу.

Поскольку мы не меняем ни поз, ни выражений лиц, мрачных, расстроенных, Рита начинает беспокоиться:

– Миша! Что случилось? Варя?

Мы с отцом поворачиваемся к ней. Папа подходит к Рите и ласково говорит:

– Что может случиться? Варя совершила очередную глупость, а я ее воспитываю.

Чудненько! Только собираюсь возмутиться, как встречаюсь с папиным взглядом, уговаривающим, почти умоляющим. Нервно сглатываю:

– Это для тебя глупость, папа, а для меня умность, – пытаюсь я шутить, приветливо улыбнувшись Рите. – Но ты прав, это не срочно.

– Давайте к столу, – облегченно вздохнув, Рита выходит, и по дому разносится ее крик:

– Маша! Саша! Обедать!

Иду за Ритой к дверям.

– Варя! – зовет меня отец.

Поворачиваюсь. Папа подходит к столу, берет ручку, что-то пишет на старой открытке и протягивает мне:

– Возьми!

Смотрю на открытку. Под именем "Валентина" строгие цифры.

– Это телефон твоей мамы. Позвони.

– И она все объяснит? – спрашиваю я, одурев от неожиданности и счастья.

– Я не знаю, – тихо говорит папа и обнимает меня, крепко прижав к себе. – Но сначала должна решиться она.

Ничего не стало понятнее. Но стало легче и тяжелее одновременно. Теперь боюсь я. Боюсь звонить маме.

Во время обеда отец устроил нам с Мышильдой перекрестный допрос, в одиночку играя роль доброго и злого полицейского, выпытывая последние новости, но узнал только то, что мы с сестрой заранее обговорили в машине. Рита металась от плиты к столу и обратно, подкладывая нам горячее снова и снова.

– Рита! – строго сказал папа. – Прекрати суетиться! Им столько не съесть.

– Спасибо, мама! Спасибо, папа! – Мышильда выползает из-за стола и целует родителей по очереди. – Сил больше нет есть, правда.

– Ой! – опять вскакивает с места Рита. – У меня же мороженое есть, девочки. Хотите?

– Попозже, – стонет Мышильда. – Пойдем погуляем, калории растрясем.

– Столько калорий за одну прогулку не растрясти, – жалуется Сашка. – Придется трехдневный марафон бежать.

Сил гулять у нас действительно нет. Мы берем котенка и уходим в беседку у маленького пруда, мой отец когда-то очистил и облагородил его берега. Пока Машка возится с котенком у самой воды, мы с Сашкой тихо разговариваем и наблюдаем за ними.

– Ты готова к разговору с Максимом? – спрашивает Сашка очень осторожно.

– Не знаю, – так же осторожно отвечаю я. – Он вчера так посмотрел на Вовку, словно сдался. А на меня не взглянул, так, мазнул взглядом.

– А чего ты ожидала? – спрашивает Сашка. – Ты не давала ему возможности объясниться, однозначно истолковала все, что увидела. Теперь отказываешь ему в способности реагировать так же?

– Не отказываю. Я не знаю, с чего начать.

Сашка протягивает мне мой телефон. Несколько минут сидим молча, смотрим то на Машку и Коко (да помню я, что Доминошка), то на телефон, лежащий на столике в беседке.

Ранний августовский вечер, теплый, безветренный, томно-тихий. В такие вечера раньше, в детстве, мне казалось, что я никогда не умру, что бабушка с папой никогда не умрут, что вернется мама, и она, конечно, тоже никогда не умрет. Потом в моей жизни появился Максим, и я сохранила его в нашей папке, потому что он тоже никогда не умрет. Уход бабы Лизы напомнил мне о том, что знают и понимают все: жизнь конечна, неповторяема и нуждается в нас. Не только мы в ней, но и она в нас. Это мы ее наполняем собой. Мне нужно снова наполнить свою жизнь. У меня есть кем.

Я набираю Максима. Длинный гудок. Слишком длинный. Он либо занят, либо специально не берет трубку. Наконец отвечает:

– Я слушаю, Варя.

Голос Максима спокойный, ровный, негромкий. Он взял трубку – значит готов говорить. Но он ничего не говорит. Ждет, что скажу я.

– Здравствуй, Максим, – говорю я и чувствую, что сейчас заплачу. – Я хотела бы встретиться с тобой.

– Когда? – короткий вопрос.

– Завтра, – трушу я, вытирая текущую слезу.

– Хорошо. Завтра. В какое время? – Максим говорит негромко, и тараканы подозрительно прислушиваются к нашем разговору.

– Вечером у бабы Лизы, – отвечаю я. – В шесть сможешь?

– В восемь, – быстро отвечает Максим. – Я смогу в восемь.

– Хорошо, – втягиваю в себя слезы. – В восемь.

И пока я думаю, что такого теплого можно было бы добавить к моим словам, чтобы показать Максиму, как именно я настроена, он говорит:

– У тебя все, Варя?

Тараканы облегченно вздыхают: "Пронесло!"

– Все! – резко говорю я и отключаюсь.

– Ну? – спрашивает подруга обеспокоенно, увидев, что я плачу.

– Завтра в восемь дома у бабушки, – докладываю я и не могу больше удерживать слезы. Я не рыдаю и не совсем плачу: слезы, теплые и соленые, текут из глаз сами, попадают на пересохшие от волнения губы.

– Все хорошо! – убеждает меня Сашка. – Это только начало. Вы разберетесь.

– Он мне не верит. Он думает, что я и Вовка...

– Максим так не думает, что ты, – Сашка подсаживается ближе и обнимает за плечи. – Ты его тоже пойми. Это для мужчины тяжело.

– Что это?

– Соперничество. Ревность. Сомнения, – перечисляет Сашка.

– А для женщины просто? – возмущаюсь я, и слезы заканчиваются.

– И для женщин тяжело, – соглашается Сашка, – просто женщины сильнее. Ты две недели живешь с мыслью об измене Максима. А для него и суток не прошло.