Текст книги "Вернуть мужа. Стратегия и Тактика (СИ)"

Автор книги: Жанна Володина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 38 страниц)

Глава 26. Настоящее. Воскресенье. Театр.

Я, конечно, не херувим.

У меня нет крыльев,

но я чту Уголовный кодекс.

Это моя слабость.

Илья Ильф и Евгений Петров

"Золотой теленок"

Душевное равновесие – это когда в голове,

дома и в постели один и тот же человек.

Мудрость из Интернета

Сейчас наша троица напоминает сцену из старой советской комедии: Трус, Балбес и Бывалый на дороге. Лерка, как герой Вицина, стоит посередине и пытается вырваться. Мы с Сашкой крепко держим ее за локти. В театральном фойе шумно, оно быстро наполнилось счастливыми и довольными зрителями. Все негромко переговариваются, слышны радостные возгласы встретившихся знакомых.

– Стоим! – командует Сашка. – Сами не подходим. Улыбаемся!

Мужчины подходят сами, с опаской глядя на наши карикатурные улыбки. Ермак тревожно смотрит на Сергея-Филиппа, явно не понимая, кто это, и постоянно переводя взгляд с него на меня. Ревнует? Ко мне? Потрясающе!

Как описать поведение бывшего курсанта-суворовца? Приходят на ум слова, вычитанные сегодня утром в новом романе Анны. "Звуки окружающего мира исчезли, да и сам мир исчез, растворился, растаял, оставив только этот островок реальности, на котором стояла она. Единственная нужная ему в этом мире женщина. Красивая, хрупкая, неземная. Ее испуг был равен по силе его любви, его радости и восторгу от того, что он ее нашел. Нашел, несмотря на то, что весь этот мир был против. И она была против. Но сейчас, в это мгновение, ему было почти не важно, что она убегала от него, с ужасом оглядываясь по сторонам, боясь не только встречи с ним, а самих мыслей о нем. Он ее нашел и уже никогда не отпустит, даже если это уничтожит его, ее и весь мир. Он готов и к этому".

Пока я развлекалась проверкой уровня долговременной памяти, немая сцена разбавилась первыми репликами:

– Добрый вечер, дамы! – Ермак.

– Здравствуй, Лера, – Сергей-Филипп.

– Всем привет! – Сашка.

– А что вы здесь делаете? – это уже я. Согласна, не очень умно, зато откровенно.

– Друг пригласил, – тут же отвечает Ермак, как по шпаргалке.

Словно подтверждая его алиби, к нам подходит... О! Это же Антон Горский. Ведущий актер театра.

Обмен приветственными репликами. Представление присутствующих. Чуть-чуть краснею от стыда (опять не поверила человеку!), надеюсь, это выглядит как смущение от восторга при знакомстве со звездой.

Сашка выпучивает глаза, яростно вращая ими. "Вот! А ты людям верить перестала!" – кричат они.

Лерка быстро берет себя в руки и решается на то, чего терпеть не может и никогда не делает. Кокетливо протягивает Антону Горскому руку для поцелуя и с придыханием (черт! не перестарайся!) произносит только ему (то есть всем нам, а особенно кое-кому):

– Вы не представляете, как приятно!

Антон реагирует так, как и положено: сначала бледнеет от восторга, потом краснеет от удовольствия, обегая юрким профессиональным взглядом ее лицо, руки, ноги.

– И что такая красота делает среди простых смертных?

Вот молодец! Не подвел! Они что, по какому-то тайному женско-мужскому разговорнику эти слова учат? Но меня интересует не Антон, не даже Ермак (театрал! надо же!), а Сергей-Филипп.

Мужчина (как ему подходит это простое общеупотребительное слово) спокойно, без заметного моему глазу напряжения откровенно и открыто смотрит на Лерку. И только встретившись взглядом с его, случайно по мне полоснувшим, я с благоговейным ужасом понимаю, что творится в его сознании и воображении. В карих глазах с по-детски длинными ресницами (интересно, жив ли орангутанг Филипп? сколько лет вообще живут орангутанги?) тьма и хаос, который он только гигантской силой воли упорядочивает.

Теперь я понимаю, почему бежит Лерка. Я бы тоже побежала. С криком, с воплями, с призывами о помощи. Вдруг отчетливо осознаю: то, от чего я бегу, ни в какое сравнение не идет с тем, что преследует Лерку.

Беспомощно смотрю на Сашку. Она кивает мне головой – тоже в шоке, тоже почувствовала. Что делать? Как сбежать?

Узнав Антона Горского, публика окружает нас плотным кольцом. Его окликают, пристают с вопросами и просьбами дать автограф и, наконец, оттесняют от нас вместе с Ермаком и Сергеем. Тут же, воспользовавшись суматохой и неразберихой, мы быстро возвращаемся в зал. Михаила Ароновича в зале нет.

– В буфете он, – вспоминает Сашка. – Алевтину Даниловну туда на чашечку кофе повел.

Ладно, хоть не один. Надо сбросить сообщение Георгоше, чтобы не ждал нас после спектакля.

– Женский туалет, – командует Сашка, и мы меняем дислокацию.

Выбор места был логичным, но для обмана военного человека глупым. У дверей в женский туалет стоит Сергей. Спокойный, уверенный, большой. Как малолетние дурочки, прячемся за широкую колонну. Клянусь, больше не отнесусь со скепсисом ни к одному комедийному фильму.

– А поговорить? – шепотом спрашиваю я Лерку.

Та отрицательно мотает головой.

– Мы чего-то не знаем? – начинает допрос Лерки Сашка. – Он что-то тебе сделал? Что-то страшное?

Лерка снова отрицательно мотает головой.

– Ты его боишься? Серьезно? Без шуток? – продолжает допытываться Сашка. – Что он может сделать?

По Леркиным глазам считывается: все и даже больше.

– Я знаю, где мы спрячемся, – говорю я, схватив подруг за руки. – У Алевтины Даниловны в каморке. Пошли.

Пока мы выжидаем момент, раздается третий звонок и начинается вторая часть капустника. Фойе пустеет, из женского туалета выбегают опаздывающие зрительницы. Сергей стоит, не двигаясь с места, и не отрываясь смотрит на двери туалета. Потом, посмотрев на наручные часы, не поверите, заходит в женский туалет.

– Маньяк! – пораженно шепчу я.

– Маньяк, говоришь, – бормочет Сашка и берет телефон. – Алло! Полиция!

Нам ничего не остается, как вернуться в зал, вызвав недовольство грозной и строгой билетерши.

– Я уже, грешным делом, полицию хотел вызывать, – шутит Михаил Аронович.

В зале Сергей так и не появляется. Неужели пронесло?

Двенадцать лет назад

– Ну, о чем вы говорили? – умирает от любопытства Сашка.

Мы сидим у Лерки дома, что бывает очень редко. Она не любит приглашать к себе. Когда-то, впервые попав к ней домой и познакомившись с ее мамой, я испытала странное разочарование. Нет. Квартира была шикарной, вполне соответствующей ее молодой хозяйке. Огромная, двухэтажная, нафаршированная техникой, оформленная молодым известным дизайнером, услуги которого стоили как полквартиры. Разочаровала мама. Нет. Она была приветливой, долго уговаривала нас с Сашкой поужинать с ними. Но это была... не Леркина мать в том смысле, который я в него вкладываю.

Женщина, на которую не просто не оглянешься, а про которую подумаешь: надо же, какая некрасивая. Она была невысокой, Лерке до плеча, тоже сероглазой, но глаза были маленькие и чуть шире расставленные, чем это позволяли стандартные пропорции, нос с горбинкой делал ее похожей на Анну Ахматову с портрета, висевшего в гостиной на даче у бабы Лизы. Вот бы увидеть Леркиного отца. Может, там объяснение Леркиного неземного происхождения? Но попросить фото отца мне было неловко. Он жил отдельно, в Питере. Оставил Леркину мать давно, когда дочь только пошла в школу. Содержал бывшую жену и дочь много лет. Настаивал, чтобы Лерка переехала к нему. Но та категорически отказывалась, а отец, боясь потерять, не давил.

– Ну, Лерка, не томи! – стонала Сашка, лежа на бело-черном ковре и почти трясясь от любопытства.

Лерка вздохнула, улыбнувшись Сашкиному нетерпению, и подмигнула мне.

– Да и рассказывать вообще нечего! Даже жутковато, – Лерка повела плечами, будто озябла.

– Нечего! Каково? – возмутилась Сашка, призывая меня в свидетели. – Десять минут разговора наедине. Драка. Нам с Варькой не дождаться никогда такого внимания.

Я усиленно закивала головой, соглашаясь с ней искренне, ну, еще и потому, что Сашка больно ткнула меня тонким пальцем в бок.

Лерка оглянулась на дверь, словно опасалась, что кто-то подслушает, и сказала:

– Он сказал, что любит меня. Что будет любить всю жизнь. Что дождется, когда и я его полюблю. Что ему трудно представить меня рядом с кем-то другим. Но, если я выберу другого, он будет ждать. Правда, добавил, сжав кулаки, что если сможет отдать другому. А он не сможет. Всё.

Наши с Сашкой нижние челюсти нужно было теперь отковыривать от изысканного дизайнерского паркета. Живут же люди! Да такого объяснения в любви я даже в книжках не читала. Судя по Сашкиным ошалелым глазам, она тоже.

В этот момент я с горечью поняла, что мне от Максима не дождаться таких слов. Никогда. Сергей-Филипп с глазами грустного орангутанга оказался романтиком.

Вечером, ложась спать, я испытывала непонятную тоску и искреннюю зависть.

Настоящее. Воскресенье. Театр.

После спектакля к нам, с опаской выходящим из зала, подходит молоденькая девушка из труппы театра.

– Антон Николаевич приглашает вас на фуршет, – любезно говорит она, расстроенно разглядывая нас, а в особенности Лерку. – Я вас провожу за кулисы, пожалуйста, проходите.

– Развлекайтесь, мои дорогие! – Михаил Аронович широко улыбается и мягко привлекает меня к себе. – За мной Георгий уже приехал. Мне баиньки пора, по-стариковски живу. Государство пенсию в моем возрасте увеличивает не просто так. Может, вам палку мою оставить для защиты от горячих мужчин?

От трости мы, хором благодаря, отказываемся. За кулисы идем, осторожно, почти затравленно оглядываясь по сторонам. Сергея-Филиппа нигде нет. Неужели все-таки забрали в полицию?

За кулисами шумно, весело. Шампанское, торт, бутерброды. Актеры громко смеются, общаются, разойдясь на несколько групп. Вот и Ермак, окруженный толпой актрис и студенток театрального училища, разливает по пластиковым стаканчикам шампанское и рассказывает что-то смешное, поскольку девушки и женщины всех возрастов покатываются от смеха и протягивают ему свои стаканчики для добавки. Прекрасно! Минус один – уже что-то.

К нам подходит Антон Горский и жестами просит подать шампанское. Когда мы делаем первый глоток после тоста "За капустник!", к нам пробирается Алевтина Даниловна.

– Михаила Ароновича проводила! – докладывает она. – Сын встретил. Все в порядке.

Начинаю благодарить бабушкину подругу, а она, отмахнувшись, продолжает:

– Полиция приехала. Мужчину одного допрашивали. Я так и не поняла, что именно случилось. Девочки ("девочками" она привычно называла всех билетерш театра от пятидесяти до бесконечности) говорят, что он был в женском туалете.

– Какой кошмар! – театрально протянула Сашка, делая большой глоток. – Надо же, и маньяки к искусству тянутся!

– Но его не арестовали! – доложила Алевтина Даниловна, отправляя в рот бутерброд с копченой колбасой. – Он с главным в сторонку отошел, поговорил, какие-то документы показал. И все!

– Что все?! – спросила я, уверенная, что ответ мне не понравится. Лерка замерла, закусив край пластикового стаканчика.

– Отпустили, даже руку пожали и по плечу похлопали! – беря бутерброд с икрой, сказала Алевтина Даниловна.

Скрещиваем три "говорящих" взгляда:

– Он здесь! – Лерка.

– Урод! – Сашка.

– Думаем! – я.

То ли фантазия отказала мне в самый неподходящий момент, то ли ужас в глазах Лерки подтолкнул, то ли собственная беспомощность и растерянность, преследующая меня последнюю неделю, но я решилась на помощь Ермака. Пробралась к нему, погладила по спине и взяла за локоть. Почувствовала, как напряглись мышцы под моей рукой.

– Кирилл, можно тебя на минуточку? – оскалилась в улыбке.

И вот мы стоим в сторонке. Кирилл, воспользовавшись моментом и моим странным состоянием, крепко держит меня за руки и ласково поглаживает мой локоть. Терплю.

– Вы можете отвезти нас ко мне домой? Сейчас?

– Не вопрос! – довольный Кирилл расправляет плечи и становится еще выше. – Через пять минут буду у главного крыльца.

– Давайте не у главного. Давайте у... Хотя нет, давайте у главного, – мне вдруг приходит в голову, что именно у запасных входов и будет нас караулить Сергей-Филипп.

Ермак начинает протискиваться к выходу, со счастливым выражением лица оборачиваясь на меня. Эх! Еще и из этого выпутываться надо будет!

Возвращаюсь к девчонкам. Антон Горский декламирует Лерке что-то из своего последнего моноспектакля, посвященного творчеству Евтушенко, успеваю к концу представления:

Но помимо этой горькой нервности

слезы вызывающей подчас,

сколько в вас возвышенности, нежности,

сколько героического в вас!

Я не верю в слабость вашу, жертвенность,

от рожденья вы не таковы.

Женственней намного ваша женственность

от того, что мужественны вы.

Лерка усажена на стул-трон с высокой спинкой и слегка потрясена повышенным вниманием, поскольку Антон стоит перед ней на одном колене и жадно заглядывает в глаза:

Я люблю вас нежно и жалеюще,

но на вас завидуя смотрю,

Лучшие мужчины – это женщины.

Это вам я точно говорю.

Сашка придвигается ко мне и спрашивает:

– Договорилась?

– Да, – отвечаю я и начинаю чувствовать себя героиней отечественного фильма про резидентов. – Он нас вывезет.

Так и хотелось сказать "через границу", но я не стала шутить. Оставив Лерку с Антоном, мы отошли к двум свободным стульям возле занавеса.

– Вот только не дергайся! – просит меня Сашка. – Сейчас что-то покажу.

Она достает свой телефон и показывает мне три фото, сделанные ею только что. На первом я положила правую руку на спину Ермака, а левой держу его за локоть. На трогательное выражение моего лица невозможно смотреть без ощущения моего особого отношения к мужчине. На втором я тяну за собой Кирилла, почему-то мягко, таинственно улыбаясь, а он идет за мной с дурашливо-счастливым выражением на лице. Третье фото меня по-настоящему шокирует. Мы стоим с Ермаком, держась за локти друг друга (я не держалась! это он!), и глаза мои полны мольбы и еще чего-то, что можно расшифровать как угодно, была бы фантазия.

– Что это? – еле-еле выговариваю я, сглатывая накопившуюся слюну.

– Это? – иронично переспрашивает Сашка. – Это ты пошла попросить Ермака о помощи. Заметь, просто попросить. Человека, который тебя раздражает, неделю преследует и вообще совсем тебе не нужен. Ведь не нужен?

– Нет, конечно! – защищаюсь я.

– А на фото? – Сашка внимательно смотрит мне в глаза. Суд присяжных был бы обращен в Сашкину веру.

Расстроенная, раздавленная сомнениями, швыряю тапок в своих обеспокоенных тараканов. Они разбегаются, прячутся, испуганно выглядывая на меня из каждого угла.

– Варенька, давайте сфотографируемся с вами и вашими подругами! – просит подошедшая Алевтина Даниловна. – И с Антошей.

Киваю ей, поспешно поднимаясь со стула. Мы идем к трону, на котором оставили Лерку. Трон пуст. Ее нет ни за кулисами, ни на сцене, ни в зале, ни в фойе, ни в женском, ни в мужском туалетах.

– Да что за триллер! – дергается Сашка. – Он ее украл что ли? Опять в полицию звонить?

– Подожди! Зачем ему это делать?

– Ты его глаза видела? Это ж серийный маньяк!

Глаза его я видела. Я видела в них любовь и только любовь. Глубокую, долгую, безответную.

– Не верю, – говорю я тихо, но твердо. Он ее не обидит. От слова "никогда".

– С чего ты взяла? – Сашка нервно оглядывается в поисках Лерки.

– Вижу. Чувствую, – отвечаю я.

– Только других чувствуешь? – горько спрашивает Сашка. – А себя? Себя ты чувствуешь? А Максима?

Тараканы, потихоньку начавшие собираться в кучку, на всякий случай отползают назад, в укрытие.

– Давай так! За час не найдем – пусть будет полиция, – говорю я, игнорируя тараканьи жесты, которыми они пытаются мне что-то показать, но я уже не понимаю, что именно.

Глава 27. Настоящее. Воскресенье. Гадание.

Все люди на свете делятся на две категории.

С первыми легко, как легко и без них.

Со вторыми очень сложно,

но жить без них невозможно совсем.

Эрнест Хемингуэй

То, что случилось со мною, не болезнь.

Скорее – травма.

Как известно, кость легче ломается

в месте прежнего перелома.

Вот и у меня, по стечению случайностей,

хрустнул старый перелом души.

Борис Акунин

Мы с Сашкой стоим посередине пустого фойе, оглядываясь по сторонам. Не знаю почему, но у меня стойкое ощущение, что Лерка в безопасности. С этим человеком, если она с ним, она защищена, как никем и никогда не была.

– Есть еще один способ поторопить события, – кусая губы от волнения, говорит мне Сашка и добавляет, сомневаясь. – Но тот ли это случай?

– Что за способ? – удивляюсь я.

– Отец Лерки. Я могу ему позвонить, и тогда всем займется он, – сообщает Сашка. – Но вдруг это какое-то недоразумение? Лерка меня не простит.

– А откуда у тебя его телефон? – спрашиваю и сама отвечаю на свой вопрос. – Леркин отец дал? Тайком?

– Да. Один раз выхожу из садика с Ванькой, а он у калитки стоит. Представился, сказал, что с Леркой у него сложные отношения. Просил звонить ему в любое время дня и ночи, если что...

– И ты согласилась, не сказав Лерке? – поражаюсь я. Сашка – человек слова, говорящий то, что думает, прямо в глаза. С ней бывает непросто, зато надежно. Поверить в то, что она не рассказала Лерке о встрече с ее отцом я не могу, хотя и задаю такой вопрос.

– Лерке сказала. Ему отказала. Его визитку Лерке отдала, – спокойно докладывает Сашка и добавляет неуверенно. – Но ты же понимаешь?

– Понимаю что? – переспрашиваю я.

– Что я номер запомнила.

Да. Если у меня память на слова, то у Сашки на числа. Иногда мы устраивали развлечения: я на спор запоминала тексты, а она числа, даты.

– И какой он? – с любопытством спрашиваю я. – Похож на Лерку, то есть она на него?

– Нет, – задумчиво говорит Сашка, вспоминая. – Я бы не сказала.

– Может, она приемная? – шепотом спрашиваю я.

– Иди к черту, Дымова, – невольно смеется Сашка. – Во-первых, я его не разглядывала пристально на хромосомное соответствие, во-вторых, Лерка – просто генетическая ошибка "наоборот", у кого-то дефекты, а у нее все идеально. Это тоже дефект.

Дефект красоты. Разве так можно говорить? Наверное, нельзя, но Лерке очень подходит.

– Лерка знает, что мы будем ее искать. Она, если все в порядке, обязательно даст о себе знать. Если нет – тогда будем думать, полиция или отец, – принимаю я решение за нас обеих. – А кто ее отец? Как он сможет помочь?

– Не знаю, – отвечает Сашка. – Но если бы ты его видела, то поняла бы, что может он многое. Вот ты спросила, теперь мне кажется, что Лерка на него похожа. Мимика, жесты, форма лица.

В этот момент в фойе появляется Лерка и быстрым шагом направляется к нам.

– Простите! Искали?

– Я тебе сейчас врежу! – серьезно говорит Сашка, начиная помахивать своим черным блестящим клатчем.

– Телефон разрядился, – начала объяснять Лерка, когда за ее спиной чуть поодаль остановился Сергей-Филипп.

– Лер, – прошептала Сашка.

– Девочки, помните Сергея? – бодро спросила Лерка, нарисовав улыбку. – Мы с ним поболтали о детстве, бале в училище. Помните бал?

– Помним, – процедила сквозь зубы Сашка. – И Сергея Филипповича, и бал.

– Владимировича, – поправил он Сашку, глядя на Лерку.

– Как скажете, – огрызнулась Сашка. – Филиппович вам... тебе идет больше.

В фойе залетает Ермак, смотрит на нас троих и, улыбаясь, говорит:

– Карета подана! – и только тогда замечает Сергея.

Не знаю, как борются за территорию самцы-орангутанги, но начало этой борьбы вполне могло бы быть проиллюстрировано разворачивающейся на наших глазах сценкой. Ермак встает перед нами, закрывая нас от Сергея и набычившись. Сергей, усмехнувшись (по-моему, усмехнувшись, плохо видно из-за плеча двухметрового баскетболиста), делает шаг по направлению к нам. Ермак делает свой.

– Решил за вами вернуться. Папа попросил, – между Ермаком и Сергеем неожиданно встает дядя Георгоша.

Контраст в росте настолько разителен, что я начинаю хихикать. Это нервное. Со стороны происходящее явно похоже на встречу големов с хоббитом. Големы Кирилл и Сергей, огромные, как и персонажи еврейской мифологии, созданные из глины человекоподобные существа, предназначенные для защиты и исполнения желаний своего создателя. И Георгоша, маленький, как все представители расы хоббитов. Георгоша – приемный сын Михаила Ароновича, усыновленный врачом в трехлетнем возрасте. Его малый рост нисколько не умаляет его прекрасных человеческих качеств и огромной доброты.

Я всегда рада видеть дядю Георгошу, но сейчас особенно. Мы с девчонками беремся за руки и цепочкой, как герои детского мюзикла, идем на выход, почти пританцовывая.

– Что это было? – спрашивает Сашка Лерку, когда мы добираемся до бабушкиной квартиры.

– Большая проблема, – вздохнув, отвечает Лерка и смеется. – Сергей Филиппович – это оригинально.

– Кстати, Варька, – интересуется Сашка. – А как правильно? Орангутан или орангутанг?

– И так, и так можно, – отвечаю я, хихикнув. – Словарь обе нормы дает. Ну, что хотел от тебя Сергей Филиппович?

Мы сидим на кухне, пьем зеленый чай с какими-то травками, которые на даче дала мне с собой Зинаида Петровна. Чай ароматный и вкусноты необыкновенной.

– Наркотик какой-то, – стонет от удовольствия Сашка, допивая вторую чашку. – Ну, колись, Рапунцель, что там у вас было?

Девчонки переоделись в мои вещи, решив ночевать у меня. Лерка в летнем платьишке с незабудками и распущенными густыми волосами и впрямь похожа на героиню сказки. Она тяжело вздыхает и начинает рассказывать:

– Сижу на троне, как дурочка. Антон на коленях вокруг почти ползает. Весь репертуар решил прочесть мне за один вечер. Вы в стороне в телефоне что-то разглядываете. Я и отправила Антона за соком, чтобы к вам пойти. А тут...

А тут Лерку с трона кто-то сдернул и в подсобное помещение утащил. Целоваться не лез, руками не трогал, спросил, как дела.

– Как дела?! – пораженно ахнула Сашка. – А про погоду он не спрашивал? Он, может, в горячих точках был? Контуженный?

– Думаю, был, – осторожно сказала Лерка. – Сообщил, что недавно вернулся в город. Комиссовался из армии. Безопасником где-то работает. Он сказал где, но я не слушала. Все боялась, что вы полицию вызовите, а мой телефон разрядился. Говорю ему, что подруги искать будут, полицию вызовут. Он рассмеялся.

– Маньяк! – заключила Сашка. – На всю голову больной. Тебе надо отцу все про него рассказать.

– Зачем? – удивилась Лерка. – Это мои проблемы, не отца.

– Твои?! – возмутились мы хором (нет, наверное, они тогда не репетировали, просто мы синхронно думаем).

– Да ты помнишь, как он тебя преследовал еще в школе, потом четыре года после? Кто тебя спасал да прятал?

– Вы, – благодарно сказала Лерка. – Но теперь, мне кажется, все будет поспокойнее. Он какой-то другой стал, не могу словами объяснить.

– Посмотрим, – недовольно говорит Сашка, наливая третью чашку чая.

– А помните, как мы "на чертика" гадали? – вдруг спрашивает Лерка. – У тебя, Варька, здесь, на этой кухне?

Двенадцать лет назад

Баба Лиза разрешила нам погадать. Сама ушла с Михаилом Ароновичем в гости к своей подруге Алевтине Даниловне. Мальчишки просились гадать с нами, но так нельзя.

– Нельзя! – отрезала Сашка. – Иначе про суженого ничего не узнаем. Мужская энергетика помешать может.

– Глупости, – возразил Вовка. – Что нам, на морозе вас ждать два часа?

Чтобы они, действительно, не замерзли, было решено посадить их в гостиной у телевизора. Они, конечно, подглядывали, скреблись в дверь, зловещим голосом шептали в дверную щель какие-то глупости вроде "это я, твоя судьба" или "откройте, меня прислал дьявол".

Но мы старались не обращать внимания. Положили на стол белый лист ватмана, фарфоровое блюдце с клеймом "В день 8 марта. 1957. з-д имени Ломоносова". Приготовили нитку и иголку. Сашка обвела блюдце, нарисовала в центре круга милого чертика, похожего на Вовку. Внутри круга написала цифры, снаружи буквы.

Мы выключили свет и зажгли свечу.

– Надо три раза произнести: Чертик, чертик! Приходи! – сказала Сашка зловещим шепотом.

– А он? – засмеялась я от такой таинственности. – Как мы узнаем, что он здесь?

– Спросим, – пояснила Сашка. – Скажем три раза: Ты здесь?

– А потом?

– Потом он будет управлять нитью и отвечать на наши вопросы. От каждой по три вопроса, если больше, то он начнет врать и юлить.

– Ты так уже гадала? – спросила Лерка недоверчиво.

– Конечно. Сто раз. В лагере. Я ж каждый январь в математический лагерь езжу, в этом году первый раз не поехала. Мы там много как гадаем с девчонками. Между прочит, одна так парня себе нашла.

– Расскажи, – просим мы с Леркой. И Сашка рассказывает нам удивительной красоты историю о том, как гадание на "чертика" соединило две судьбы.

– Сомнительно, – говорит Лерка. – Что мешает тому, кто держит нить, ею управлять и гадающими манипулировать?

– А мы меняться будем, – находчиво предлагает Сашка. – Можно жеребьевкой, можно просто выбирать, кто тебе гадает. И потом, я вас обманывать не собираюсь, если что.

На том и порешили, поклявшись на старинном блюдце не жульничать.

Сначала Сашка гадала для Лерки.

– Я не знаю, что и как спрашивать, – растерялась Лерка.

– Сначала спрашиваешь первую букву имени, потом первую букву фамилии, а третий вопрос произвольный. Зависит от ответов на первые два.

Второй была я. Нитку держала Лерка.

– Чертик, – ласково попросила я. – Покажи мне первую букву имени моего суженого.

Лерка замерла над листком, было видно, как она старается не шевелиться. Иголка-маятник сначала стоит на месте, потом медленно двигается и застывает на букве "М". Вот даже если сейчас это невидимыми мне усилиями делает Лерка – я счастлива!

В гостиной грохот, хохот мальчишек. Закрытая кухонная дверь дергается от сквозняка. Иголка в руке Лерки начинает бешено вращаться и замирает на букве "В". Лерка округляет глаза, показывая мне "Это не я, честно".

– Придурки! – кричит Сашка мальчишкам. – Не мешайте, а то у нас не получится. Чертик тишину любит.

– Сама не ори, – напряженно шепчет Лерка. Иголка снова приходит в движение и возвращается на букву "М".

– Хватит! – тут же прошу я, боясь гадать дальше. Мне не нужны другие буквы. Свой выбор я сделала.

Для Сашки гадаю я. Но то ли от радости, то ли от счастливого озноба я, обладательница буквы "М", ничего не могу поделать со своими дрожащими руками. Иголка и нитка дергаются и не останавливаются ни на секунду.

– Сашка, ты замуж сто раз пойдешь, как Элизабет Тейлор, – шутит Лерка.

– Эх, такое гадание испортили, – ворчит Сашка и идет разбираться с мальчишками.

– Ну? – спрашивает Игорь, когда я всех пою чаем в гостиной. Бабушка не разрешила никого отпускать без чаепития.

– Что ну? – ворчит недовольная Сашка и, хитро усмехаясь, добавляет, наблюдая за реакцией окружающих. – У Лерки выпали последние буквы алфавита, у Варьки на выбор: М или В.

Я краснею и бегу на кухню за печеньем и сливочными сухариками.

– Выбрала? – вдруг спрашивает Максим, глядя мне прямо в глаза, когда я возвращаюсь с мыслью перевести разговор на другую тему.

Вот он, момент истины! Если я сейчас подтвержу свой выбор, то подтолкну Максима к объяснениям, которых так давно жду. Но чертик, видимо, еще не ушел, а просто спрятался. Мне вдруг отчетливо хочется, чтобы Максим объяснился без намеков и помощи:

– Нет, – отвечаю я, не глядя ему в глаза и опасаясь выдать свои чувства. – Еще не выбрала.

Удивленные лица подруг. Усмехающийся, как всегда, Игорь. Растерянный Максим. Дурашливо-счастливый Вовка.

Слышу, как из подброшенных чертиком яиц начинают вылупляться мои тараканы. Еще маленькие, слабенькие, беспомощные.

Настоящее. Воскресенье. Гадание.

– Ой! – начинает смеяться Сашка. – А ты помнишь, Лерка, какая у тебя была первая буква тогда?

Мы с минуту морщим лбы, потом одновременно с Леркой вспоминаем и тоже начинаем смеяться.

– Это была буква "Ф", – говорю я, вытирая слезы. – А вторую, хоть убей, не помню.

– А какая у Сергея Филипповича фамилия? – спрашивает Сашка.

Никто из нас этого не знает, и Сашка круто меняет тему разговора.

– Ты что-то решила? – спрашивает она меня. – Про развод серьезно или от отчаяния? Не впечатлили тебя мои фото?

– Какие фото? – удивляется Лерка. – А мне показать?

Лерка разглядывает фотографии в Сашкином телефоне, а я разглядываю Лерку. Брови приподнимаются в удивлении, слегка открывается рот.

– Потрясающе! – шепчет она. – Ты кокетничаешь с Ермаком? Он тебе нравится?

– Это так выглядит? – уныло спрашиваю я, зная ее ответ.

– Смотря, чьими глазами смотреть. Если моими, то еще ничего. А если Максима... Убила бы.

– Максим не ревнивый, – уверенно говорю я. – Это я неадекват, если что. Вы в курсе.

– Максим не ревнивый?! – мои подруги смотрят на меня так, словно у меня выросла вторая голова, причем не умнее первой.

– Вот интересно, живут люди вместе столько лет, а друг о друге так мало знают, – печально говорит Сашка.

– Еще какой ревнивый, – подтверждает Лерка, с улыбкой глядя на меня. – Я специалист по мужской ревности, можешь мне поверить.

– Вот как врач скажи, – требует от Лерки Сашка. – Ревность – это по Фрейду что?

– Я педиатр, – напоминает, смеясь, Лерка. – У Фрейда что-то о трех уровнях ревности. У каждого уровня свой механизм. Михаил Аронович более компетентен.

– Расскажи, что помнишь, – просит Сашка. – Не будем в час ночи старика будить.

– Да мало помню, – неуверенно бормочет Лерка. – Первый уровень – конкурирующая ревность, второй – спроецированная, третий – бредовая. У Варьки раньше всегда была, по-моему, не претендую на истину, девочки, ревность конкурирующая.

– Прекрасно! – уязвленно говорю я. – Я ж не спорю...

– Это самый легко диагностируемый уровень. Это боль, печаль, прости, подруга, нарциссическая обида.

Недовольно пыхчу, но не возражаю. Моя ревность – предмет моих долгих разговоров еще с бабушкой Лизой.

– Между прочим, корни спроецированной ревности растут из собственной неверности и заключаются в выраженной подозрительности по поводу верности партнера. Тоже легко лечится, – Лерка показывает мне язык. – Психоаналитики помогают справляться.

– А у Сергея Филипповича? – (все! приклеилось!) спрашивает Сашка.

– Надеюсь, не бредовая, – ежится Лерка. – По Фрейду это что-то близкое к паранойе.

– Не будем углубляться! – останавливает ее Сашка. – Вполне для дилетантов достаточно.

Я соглашаюсь с ней, испытывая дискомфорт от темы нашего разговора, и горячечно добавляю:

– Неправда! У него не паранойя. Сейчас! – бегу к книжному шкафу. – У Рождественского про тебя есть стихотворение. Не помню наизусть.

Нахожу нужный мне томик. Вот откуда такая уверенность во мне, что Сергей-Филипп просто очень любит? Не знаю. Я его почему-то чувствую.

Будь, пожалуйста, послабее.

Будь, пожалуйста.

И тогда подарю тебе я чудо запросто.

И тогда я вымахну – вырасту, стану особенным.

Из горящего дома вынесу тебя, сонную.

Я решусь на все неизвестное, на все безрассудное -

в море брошусь, густое, зловещее, и спасу тебя!..

Это будет сердцем велено мне, сердцем велено...

Но ведь ты же сильнее меня,

сильней и уверенней!

Ты сама готова спасти других от уныния тяжкого,