Текст книги "Вернуть мужа. Стратегия и Тактика (СИ)"
Автор книги: Жанна Володина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 38 страниц)
– Нет, спасибо, нас такси ждет, – улыбаюсь неискренне, но широко, уже отворачиваясь и собираясь уходить.
Меня мягко берут за локоть и настойчиво поворачивают к себе лицом. Мужчина очень высокий, по-баскетбольному крупный. Склонив голову и заглядывая мне в глаза, с усмешкой говорит:
– У тети есть имя? Давайте же просто познакомимся. Ваш племянник и мой ходят в один садик, будет возможность еще пообщаться, обсудить...
– Проблемы воспитания мальчиков? – перебиваю его, аккуратно освобождая локоть и отступая на пару шагов. Так удобнее смотреть настойчивому мужчине в лицо. Я совершенно не умею флиртовать даже для поднятия настроения и самооценки.
– Не понравился? – удивленно подняв брови, спрашивает отец именинника.
Стоп! "Ваш племянник и мой". Не отец, дядя.
– Жаль, тетя Вани. Придется звать вас так, – мужчина искренне и широко улыбается. И эта широкая улыбка вдруг приводит меня к озарению и узнаванию.
– Вы же Ермак? Кирилл Ермак?! – удивляюсь я, в восторженном порыве возвращаясь на пару шагов назад, к нему.
– Да, – отвечает мужчина, вдруг смутившись и растерявшись. – Вы меня узнали? Я уже два года не играю в России. Интересуетесь баскетболом? Неожиданно.
– Что вы! Я в спорте профан, и в теории, и на практике! – радостно восклицаю я, хватая его за локоть, но не так мягко, как он брал мой несколько мгновений назад, а порывисто и крепко. – Моя сестра – ваша преданная поклонница. Постер с вашим фото украшает наш... (Упс! Про туалет на даче это будет перебор?) нашу... дверь, ну, то есть сестры дверь.
Мышильда, влюбленная в баскетболиста Кирилла Ермака в течение трех лет, еще в студенчестве, столько времени потратила на его "совращение", танцуя в группе черлидеров клуба "Факел", что известие о его недавней помолвке довело девчонку до настоящей истерики.
Постер с изображением брутального блондина, обвешенного медалями, с двумя кубками в руках, из комнаты Мышильды сначала был вышвырнут на лестничную клетку к мусоропроводу, а потом спешно подобран, увезен на родительскую дачу и торжественно, под ехидные комментарии уязвленной ревнивицы приколочен к деревянной двери старого туалета. Этим туалетом по назначению родители давно не пользовались, но данную акцию протеста Мышильда считала очень символичной.
Примерно раз в месяц сейчас уже двадцатидвухлетняя недоросль устраивала День страданий по обманутой любви: приезжала на дачу, доставала дротики из своего детского набора дартс, шла к двери с постером и начинала всаживать дротики в ненавистное фото, сопровождая каждое меткое попадание радостными возгласами типа "Вот тебе! Получи, гад! Что? Не нравится?!"
Справедливые замечания матери о том, что молодой человек ни в чем не виноват, так как у него с Мышильдой никогда не было никаких отношений, более того, он даже не подозревал о ее сильном чувстве, не могли образумить девушку.
Я то понимала ее, как никто другой. Сама шесть лет жила в дурмане первой любви, ревности, надежд, сомнений и разочарований. Но моя история продолжилась волшебно: любовь оказалась взаимной, сказка закончилась долгожданной свадьбой.
Господи! А вдруг все не так безнадежно. Помолвка не свадьба. Если я поддержу знакомство с Кириллом, разузнаю все подробнее, может, и сестре смогу помочь. Неженатый мужчина – еще свободный мужчина!
Смотрю на Ермака почти влюбленными глазами, так и представляю себе, как устраиваю их встречу с Мышильдой, как занимательно может развиться их более близкое знакомство.
Чувствую необычайный прилив энергии. Давно такого не ощущала! С тех далеких времен детства и юности, когда мы с Вовкой вляпывались в очередное приключение. Ну, как вляпывались? Я вечно лезла на рожон, а он, мой верный фронтовой друг, вытаскивал меня из очередной задн... засады. Или нас обоих спасал Максим.
Азарт предвосхищения прокатился по телу легкой волной, возбуждение иголочками закололо кончики пальцев, точно знаю, что глаза мои загорелись нетерпением. Раньше в такие минуты даже Вовка меня побаивался. Но мой новый знакомый принял разительные перемены в моем облике и поведении на свой счет:
– Это нечестно, тетя Вани, вы знаете мое имя, а я ваше нет, – Кирилл бережно отцепил мои пальцы от своего локтя, но руку не отпустил.
– Варя, Варвара. Я не тетя, я подруга его матери. Мы с Сашей бывшие одноклассницы, дружим уже много лет, – руку потихоньку стала тянуть на себя, и он ее, наконец, отпустил.
– Может, выпьем кофе? На третьем этаже есть вполне приличный бар, – Кирилл выразительно смотрит мне в глаза, абсолютно не сомневающийся в своей привлекательности и почти уверенный в моей заинтересованности.
– Простите, совсем нет времени, у меня сегодня тоже день рождения, гости скоро, муж ждет...
– Муж? – в вопросе разочарование, но спортсмен быстро приходит в себя. – Тогда с днем рождения, Варя, было очень приятно с вами познакомиться.
Так. Сейчас разойдемся – и моим диверсионным планам помощи сестре придет конец. Думай, Быстрова!
– А давайте по чашечке кофе, уговорили. Я из-за парикмахера сегодня еще даже не завтракала.
Брови Кирилла удивленно ползут вверх, во взгляде читается "Даже так?!" и отражается легкая радость маленькой победы.
Чувствую, как Ваня тянет меня за штанину:
– Варя! Я хочу домой, я устал, – мальчик капризно смотрит на меня и недовольно, даже ревниво, на Кирилла.
Мысли начинают хаотично бегать в моей голове, бестолково сталкиваясь друг с другом. Так и представляю, как они носятся маленькими человечками с большими чемоданами в руках, похожие на пассажиров железнодорожного вокзала, которым по радио каждую минуту диспетчер сообщает противоречивую информацию.
Неинтеллигентно фыркаю от смеха. Вот опять заработало воображение! Взгляд перемещается с большого мужчины на маленького. Что придумать? Не могу я упустить такую возможность помочь Мышильде, но и Ваньку не уговорить, в Сашку упрямый.
Ермак смеется, протягивает Ване свою огромную ладонь и неожиданно выручает меня:
– Ладно, парень, не будем тебя мучить. Держи пять! Варя, возьмите мою визитку. Как только не успеете позавтракать еще раз, сразу звоните. Буду ждать.
Белая картонка с ярко-оранжевым логотипом в виде баскетбольного мяча. "Ермак Кирилл. Сеть спортивных магазинов "Олимп".
– Накормлю завтраком, – шепотом добавляет Кирилл. В голосе звучит намек и на обед, и на ужин с десертом.
Прекрасно! Есть время придумать, как добиться своего. Прощаюсь с мужчиной, который с сожалением долго смотрит нам вслед.
– Ну что, Отелло малолетний? Такси ждет. Бежим? – тяну Ваню к эскалатору.
– Пить хочу, – упрямится мальчик. – Сок хочу.
– На дне рождения не поили и не кормили? – ехидно интересуюсь.
– Поили газировкой, кормили мороженым, – отвечает Ваня и повторяет. – Сок хочу.
Началось. Вот с другими взрослыми Ваня так себя не ведет. Из Сашки веревки не повьешь, Максима и Игоря он побаивается, а в Лерку влюблен. Так и сказал умирающей от смеха матери, что, когда вырастет, то сразу женится на Лере. Хотя Максим утверждает, что это вполне себе возможно, если учитывать фантастическое упрямство Вани и совершенную холодность Леры по отношению ко всем ее поклонникам. Полное равнодушие, вот просто никаких этих самых отношений. Ко мне Ванька относится снисходительно и даже (черт возьми!) покровительственно, и я часто чувствую себя его детсадовской подружкой, а не взрослой женщиной возраста его матери.
Хорошо. Сок так сок. Спускаемся на первый этаж огромного гипермаркета в бар живых соков "Задорная апельсинка". Здесь многолюдно, всего два свободных столика. На большой черной доске белым мелом выведено: "Создай свою комбинацию!"
Конец августа, и бар оформлен в школьном стиле: официантка и барменша в коричневых форменных платьях с белым фартуком и белыми бантами в косичках, на столах колокольчики для вызова персонала, уютное небольшое помещение украшено желтыми, оранжевыми и зелеными воздушными шарами.
Усаживаю ревнивого кавалера за столик у входа. Все-таки надо поторапливаться. До гостей пара часов, а мы еще не дома. И таксист действительно ждет.
– Ну, смешивать будешь или какой-то конкретный сок нужен? – спрашиваю вертящего головой Ваню. – Нас такси ждет, поторапливайся.
– Смешивать, – сопит довольный Ваня и радостно оглядывается по сторонам, ему явно нравится обстановка бара. Как любой дошкольник, он наивно и искренне хочет в школу.
– Тогда звони в колокольчик, – оттаяв, говорю я, меня умиляет его счастливая физиономия. Ничего, минут десять мы потратить можем. Ему же всего четыре года, а мне двадцать девять, пусть покапризничает.
Ваня, дрожа от восторга, берет колокольчик в руку и звонит сначала робко, потом все громче и задорнее.
– Тише, тише, малыш! – мягко, но решительно отнимаю колокольчик. – Так не надо. Она уже идет.
Она, молоденькая официантка, похожая на старшеклассницу, быстро подбегает к нашему столику:
– Здравствуйте! Слушаю вас.
– Банан и апельсин хочу, – важно говорит Ваня, влюбленно глядя на девушку.
– Хорошо. Двести? Триста? Пятьсот?
Официантка имеет в виду объем коктейля в миллилитрах, но Ваня ее не понимает, и она вопросительно смотрит на меня. Только собираюсь ответить, как вижу Максима.
Да, несомненно, это он. В сером костюме и синей рубашке. Это та самая рубашка, которую я надевала вчера ночью. Это мой пунктик и настоящий фетиш Максима: он обожает, когда я надеваю его рубашки во время... ну, вы понимаете. Так и говорит: "Нет красивее женщины, чем женщина в рубашке любимого мужчины".
Муж кажется растерянным и чем-то огорченным. Сидит за дальним от меня столиком, а напротив него совсем молоденькая девушка, на вид не старше восемнадцати-двадцати лет. Она что-то взволнованно и горячо говорит моему мужу, и с каждой минутой он хмурится еще больше.
Первым порывом становится глупое желание подкрасться и закрыть глаза ладошками. Вот он удивится! Конечно, сдерживаю себя. Неудобно. Взрослая женщина, жена – и такая шалость. Максим с клиенткой. Я знаю, что он назначает встречи не только в офисе их с отцом адвокатской конторы, но и "на пленэре", как шутит свекр.
– Двести, пожалуйста, – отвечаю я официантке.
– Вам что-то предложить? – любезно спрашивает девушка, обращаясь ко мне. – Сок? Кофе? Мороженое?
– Мне гранатовый, чистый, тоже двести, – я продолжаю смотреть на мужа и не могу сообразить, что мне сделать. Подойти и поздороваться? Удобно ли? Клиентка явно не в себе. Говорит, наклонившись над столом, порывисто схватив Максима за руку. Ее большие серые глаза полны слез, по правой щеке течет крупная капля. Наверное, дело у нее сложное, возможно, секретное, раз встречаются они в баре огромного торгового центра, а не в конторе.
Уйти и вечером рассказать, что видела его? А вдруг обидится, что не подошла и что-то себе надумала? Когда-то Максим, медленно, нежно целуя пальцы моей покалеченной в честной драке левой руки, ласково сказал:
– Варежка, в жизни самое главное и ценное – доверие близких людей. Если бы ты мне доверяла так, как я доверяю тебе, то ничего этого не было бы.
Сомнения продолжали меня мучить, как приходящая и тут же уходящая зубная боль: подойти или нет? А если я напугаю бедную девушку? Беды и проблемы клиентов – это работа мужа.
Решаюсь позвонить ему. Максим продолжает слушать девушку и не берет трубку, хотя я вижу, как у его телефона, лежащего на столе, светится экран. Девушка замолкает, морщится и выразительно смотрит на телефон. Максим, успокоительно похлопав ее по руке, подносит телефон к уху:
– Да? – голос чужой, отстраненный. – Я слушаю.
– Макс, это я, Макс, – совсем растерявшись, бормочу шепотом. – Ты где, Макс?
– Варя? – в голосе мужа усталость и удивление, похоже он даже не посмотрел на имя абонента. – Что-то случилось? Тебя плохо слышно.
– Нет. Ничего, – торопливо отвечаю. – Просто захотелось услышать твой голос. Соскучилась...
– Соскучилась? – рассеянно переспрашивает Максим. – Я перезвоню. Немного занят. Надо одно дело закончить. Сразу перезвоню.
Уф! Понятно. Все, видимо, очень сложно. Хорошо, что не подошла. Собираюсь отключиться, но не успеваю, застыв от ужаса. Максим вдруг протягивает руку к лицу несчастной девушки и большим пальцем стирает с ее щеки слезу. Осторожно. Нежно. Интимно.
Нет-нет! Что "интимно", это я надумала. Просто стирает слезу. Успокаивает клиентку. Надо положить трубку. Поскольку Максим тоже не отключается, но и не проявляет интереса к нашему разговору, по крайней мере, ничего больше мне не говорит, я спрашиваю, боясь услышать ответ:
– А ты... где?
– Что? – Максим явно не вслушивается в смысл произносимых мною слов.
– Где ты? – хрипло спрашиваю еще раз, испытывая потребность прокашляться или смочить горло.
– Я в офисе, весь в бумагах, – быстро отвечает муж и тут же закругляет наш разговор. – Извини, Варя, не очень удобно сейчас говорить. Если ничего срочного, то...
Он не успевает договорить, как происходит нечто из ряда вон выходящее. Девушка решительно забирает у Максима телефон и быстро прерывает разговор резким нажатием.
Что это сейчас было? Варя вместо Варежка. Почему она так по-свойски берет чужой телефон, телефон своего адвоката?
Я даже не успела подобрать варианты ответов на свои вопросы, а события начали развиваться предсказуемо, как в половине близнецовых романов Милы. Мой муж, моя первая и единственная любовь, мой любимый мужчина, не забрал телефон, не перезвонил мне, а ласково взял лицо девушки в свои руки, медленно наклонился и прижался губами к ее мокрой щеке.
Я резко встала и чуть не выбила из рук официантки поднос с двумя яркими бокалами: желто-оранжевым Ваниным и винно-красным моим.
– Простите, нам надо срочно уходить, – засуетилась я, безумно испугавшись, что могу обернуться и опять увидеть их. Только не смотреть больше! Только не смотреть!
Схватила испугавшегося Ваню за руку и потянула к выходу из бара.
– А заказ? – удивленная официантка похожа на нерадивую ученицу, не выучившую урок. Она нервно теребит белый школьный фартук. На бейдже читаю: "Татьяна. Стажер".
– Можно с собой забрать? – тупо спрашиваю я стажерку и достаю из сумки кошелек.
– Конечно! – она радостно суетится. – Сейчас, только перельем вам в пластиковые стаканчики с крышечкой.
Я киваю головой, не в силах подтвердить согласие словами. Быстрее отсюда! Быстрее!
Рыжий Ежик везет нас обратно, но уже не пытается со мной заговорить и познакомиться. Он нервно поглядывает в зеркало заднего вида и видит перед собой недовольного мальчика лет четырех и мертвую оболочку (ну, мне так кажется) почти молодой и, по словам любящих подруг и когда-то любящего мужа, красивой женщины, которая за полчаса изменилась настолько, что пропал блеск в глазах и потускнела кожа.
Как там пишет Мила в своих романах? "Ее мир перевернулся. Сердце перестало биться. Ее предали, растоптав душу". Что меня в этих словах раньше раздражало? Вычурность? Пафос? Зря. Очень точные слова: перевернулся, не чувствую, как бьется, предали и растоптали. Тютелька в тютельку, как в аптеке.
Что он там говорил о доверии? Помните, как у Кэрролла? "Если ты будешь верить в меня, я буду верить в тебя! Идет?" Реплика Единорога в диалоге с Алисой. Мой Единорог предал меня. Как может символ духовной чистоты и искания предать?
Снова набираю Максима:
– Не смей класть трубку или передавать ее третьим лицам, – надеюсь, что мой голос звучит строго и не дрожит.
Почему вспомнилось это юридическое "третьим лицам"? Как никак жена юриста... Обдает кипятком осознания. Бывшая жена. По-другому никак.
– Варя? Что с тобой? Ты где? Что-то случилось?
– Максим. Сейчас важно, где ты. Так ты где? – замираю и быстро сочиняю за него ответ: встречаюсь с клиентом, не в офисе, дело важное, поэтому занят... Бормочу про себя эти слова, словно молюсь.
– Варя, я же уже сказал. Я в офисе, работы мно...
– Ты врешь! – визжу от злости, бессилия и боли. Визга не получается. Издаю хрип туберкулезника со стажем. – Я видела тебя. Ее. Тебя с ней. Ваш поцелуй. Ты врешь!
Руки дрожат, недавно замершее сердце начинает колотиться, как в припадке.
– Варенька! Глупенькая моя! Это клиентка. Что ты там надумала? – голос Максима какой-то глухой, тоже с хрипотцой. Он даже начинает кашлять.
– Ты всех клиентов держишь за руки и целуешь? – каркаю я, никак не могу поймать свой собственный тембр.
– Не всех...
– Не всех! – взвиваюсь я, подпрыгивая на заднем сиденье.
Рыжий Ежик со страхом смотрит на меня и беспомощно в боковые зеркала, видимо, решил припарковаться и выставить меня из машины. Ага! Так я тебе и дала выбросить на дорогу женщину с ребенком.
Господи, Ваня! Испуганно оборачиваюсь на мальчика. Он спит. Откинулся на спинку детского кресла и спит с открытым ртом, даже посапывает. Устал парень. Спасибо, боже! Хоть Ваньку не напугала, на таксиста наплевать.
– Не всех? Только некоторых? – перехожу на шепот, и ко мне возвращается родной тембр: – То есть на прошлой неделе с Михаилом Ароновичем ты тоже целовался?
– Варежка, – голос мужа теперь звучит как-то отчаянно. – Подожди. Выдохни. Посчитай синичек (Вот ведь вспомнил!). Ты опять торопишься с выводами. Да. Это не то, что ты подумала...
– Ха-ха-ха! – хотелось, чтобы звучало саркастически и равнодушно. Такое сочетание вообще бывает? Но получилось опять только прокаркать. – Ты настолько низкого мнения о моих умственных способностях? Хорошо. Я слушаю. У меня куча времени. Кто она? Что это было? И что я должна была подумать?
Максим долго молчит. Так долго, что я вынуждена сказать:
– Ты здесь?
– Я здесь, – Максим опять прокашлялся. – Вот прямо сейчас я не могу тебе ничего объяснить. Просто поверь мне. У нас все хорошо. Сейчас я не один, и мне неудобно говорить.
– Максим! – раздается в трубке нежный, почти детский голосок, в котором чувствуется нешуточное волнение. – Ну, ты скоро? Мы так ничего не успеем.
В динамике какое-то шуршание. Живое воображение рисует борьбу за телефон в постели. Ладно, перебор. До постели они бы так быстро не добрались. От моего побега из бара до этого разговора прошло не более пятнадцати минут.
– Варежка! Я выезжаю через час, максимум два. Встретимся дома.
– Ой! Это твоя жена. Прости, прости, пожалуйста. Она меня услышала? – в голосе девушки нешуточная паника.
– Не жена больше, – тихо говорю я. – Я не заказывала разговор втроем. Как там надо говорить, Быстров? С вами свяжется мой адвокат.
Я отключилась и до боли сжала в левой руке телефон. Девять лет назад, в день нашей свадьбы, когда я снимала испорченное свадебное платье и рыдала но нему, как по покойнику, Максим прижал меня к себе и горячо зашептал в ухо:
– Дурочка ты, Варежка, не реви, исправить можно все, кроме смерти. Никогда не плачь по пустякам, особенно теперь, когда я рядом.
Да. Дура. Согласна. Во рту становится горько, волной поднимается тошнота.
– Мы едем по другому адресу, – обращаюсь я к таксисту, встречая его растерянный и сочувственный взгляд.
Такси доставило нас к бабушкиному дому, год назад ее трехкомнатная досталась мне. Максим сделал там ремонт, его дизайнеру удалось сохранить и стиль, и дух старой сталинской квартиры и ее хозяйки. Но в бабушкину квартиру я не пошла – у Максима есть от нее ключи. Я позвонила в дверь соседа, восьмидесятилетнего друга детства своей бабы Лизы, старого врача Михаила Ароновича.
Следующие полчаса я держалась молодцом: отправила сообщения одинакового содержания Лере, Миле и Анне с извинениями об отмене ужина. Сашке пришлось звонить:
– Саша! Планы изменились. Ужина не будет, извини. Ванька со мной, но я не дома, я у бабушки.
– У бабушки? – удивленно спросила запыхавшаяся Сашка. Опять куда-то спешит и разговаривает со мной набегу.
– Я в квартире соседа напротив, дяди Миши, ты должна помнить.
– Варя! Что случилось? Как я могу не помнить дядю Мишу? Быстрова, что ты натворила? – в голосе подруги искренняя тревога.
– Ничего не натворила. Почему сразу натворила? И почему я? Все почти в порядке, – голос мой дрожит, меня тошнит, меня морозит. Какое-то гриппозное состояние: ощущение повышающейся температуры и начинающейся лихорадки.
– Почти?! – Сашка нервно хихикает. – Быстрова, не смеши. В вашей семейке натворить что-то можешь только ты. Да так, что Макс потом неделями разгребает.
– Саш, давай все потом... Я сейчас не могу разговаривать, сил нет, – их нет абсолютно, слова выталкиваю с трудом, искусанные в кровь губы болят, болит ссадина на лбу. В моменты волнений, не важно, грустных или радостных, я становлюсь чудовищно неуклюжей. Ударилась, выходя из такси, слишком резко вставая.
– Как скажешь, подруга. Все поняла. Приеду за Ванькой максимум через час. Продержитесь? – Сашка, как всегда, не спорит, она нападет при встрече.
– Продержимся час? – неуверенно спрашиваю у Вани, боясь испугать его своим неадекватным поведением и странно болезненным состоянием.
– Продержимся! – кивает Ваня, завороженно глядя на коллекцию фарфоровых фигурок. Да. Это чудо расчудесное. У бывшего врача вообще не квартира, а музей. Но эта коллекция – что-то особенное, собирали они ее вдвоем, моя бабушка и ее друг Миша. Лет сорок собирали. Так что половина коллекции моя – бабушка оставила по завещанию. Даже опись есть. Но пока Михаил Аронович жив, рука не поднимается разделить коллекцию. Пусть у него остается. Так правильно. Есть даже семейная легенда о том, как и с чего эта коллекция начиналась. Надо будет Ваньке как-нибудь рассказать. Потом, не сейчас...
– Варюша! Вы очень хотели прилечь, помните? Вид у вас какой-то нездоровый. Я мальчика с рук на руки Александре передам, не волнуйтесь. А чтобы и я не волновался, можно получить разъяснения? Я не все понял из того, что вы сказали, когда пришли. Успокойте старика, дорогая!
Да уж... Напугала я его еще больше, чем проснувшегося Ваньку. Он, когда мне дверь открыл, услышал нечто бессвязное и бестолковое:
– Михаил Аронович! Это Ваня, Сашин сын. Его надо отдать матери. А меня никому отдавать не надо. Никому. Я у вас спрячусь. Хорошо? Мне очень-очень надо спрятаться. У вас. Больше негде. У него ключи есть. От всего ключи. А от вас нет ключей. Можно мне прилечь? Главное, никому не открывайте. Только Сашке. Ничего никому не рассказывайте! Понимаете? Ничего и никому. Я все сама. Мне бы только прилечь, пожалуйста.
Старик засуетился, пропуская нас с Ваней в квартиру. Ванька сразу завис, увидев коллекцию, а я села на ближайший стул. Минут пять прошло в молчании. Потом я начала писать сообщения своим гостям и звонить Саше.
– Я потом вам все объясню. Мне бы лечь, – лихорадит сильно, очень хочется забраться под что-то теплое и заснуть.
– Я все понял, Варенька. Ложитесь в моем кабинете на диван. Отдыхайте, сколько нужно. За мальчика не волнуйтесь. Никому ничего не скажу. Максиму мне позвонить или вы сами?
– Нет! – вскакиваю со стула и хватаю старика за руки. – Нет, пожалуйста, Михаил Аронович, не надо ему звонить и пускать его не надо. Не надо...
Слезы начинают течь. Без сил сажусь на стул, отворачиваюсь к стене, обхватываю себя руками и начинаю тихо раскачиваться, убаюкивая саму себя. Плачу горько и тихо, по-прежнему боюсь испугать Ваню.
– Только не Максим, только не Максим, пожалуйста...
– Как скажете, – в голосе соседа недоумение, оборачиваюсь, встречаюсь с ним взглядом. Не понимает, растерялся, но верит и не спорит.
– Варя, простите, ради бога, но эта ссадина на лбу, это ведь не Максим? Просто, если это он, то... То я вообще в людях не разбираюсь, – огорчение и волнение плещутся в его жалеющем взгляде.
– Это не он. Конечно, не он. Я сама. Хорошо, пусть будет кабинет.
Если бы я в другое время попала в этот кабинет, то это было бы невероятным везением и счастьем. Но сейчас мне все равно. Антикварная мебель, красота которой вызывала во мне восторг и трепет, расплывается, наклоняется набок, меняется местами, встает с ног на голову. Грифоны за золотых ножках смотрят на меня насмешливо, даже издевательски. Почти падаю на диван. Михаил Аронович чем-то накрывает меня. Помню еще две голубые таблетки, которые, ласково гладя меня по голове и что-то пришептывая, уговаривает проглотить старик.
– Спите, Варя, спите. Я вам помогу. Все будет хорошо, дорогая моя девочка. Что бы ни случилось, Максим обязательно во всем разберется.
Услышав еще раз ненавистно любимое имя, я могу только стонать. Сон приходит медленно, но неотвратимо. Снотворное, наверное, – моя последняя мысль.
Пятница, ночь. Два дня назад.
Мне снились они. Максим. Он шел по берегу реки, босой, без пиджака, без рубашки, в одних костюмных брюках. Она, та девушка из кафе, тоже босая, шла рядом. И она была в его рубашке, в его синей рубашке, в которой накануне ночью была я. Себя я ощущала чем-то невидимым и невесомым, зависшим перед ними и медленно двигающимся чуть впереди.
Девушка тихо плакала. Слезы оставляли дорожки на ее высоких скулах. Она всхлипывала, время от времени вытирая слезы тыльной стороной свободной ладони. Они держались за руки и о чем-то тихо говорили. Я изо всех сил напрягала слух, вглядывалась в лица и старалась понять о чем. Постепенно звуки их голосов синхронизировались с движением губ, и я услышала:
– Ее зовут Варежка. И я ее люблю.
– А меня? Меня ты разве не любишь?
– И тебя люблю.
– Так нельзя. Ты должен любить только меня. Разлюби свою Варежку.
– Нет. Я не могу, никак не могу. Я люблю ее так давно, что оторвать ее от меня можно только с кожей, с кровью.
– Я оторву, если надо, то со всеми внутренностями оторву, – девушка останавливается, встает перед Максимом, кладет руки ему на плечи. Максим осторожно берет ее лицо в свои красивые мужские ладони, как тогда, в кафе, и медленно приближает губы к ее полным красивым губам. Целует, едва прикасаясь. Девушка притягивает его голову ближе, стараясь углубить поцелуй, но муж сопротивляется, откидывает голову:
– Нет, я не могу так с тобой поступить. Так нельзя. Надо что-то придумать. Пока есть Варежка, я так не могу.
– А со мной? Со мной можно так поступить? С ней нельзя, со мной можно?! – я подлетаю к ним, нависаю сверху и кричу. Они не видят и не слышат, продолжая стоять близко-близко друг к другу.
Суббота, вечер. Один день назад.
Резко просыпаюсь и сажусь. Сколько я спала? Понять трудно: в комнате горит только лампа на столе-красавце, тоже, конечно, антикварная красавца, окно зашторено. Голова больше не болит, но сердце бьется быстро-быстро, со странными перерывами. Какой ужасный сон! Какой примитивный диалог! Докорректировалась... Снятся "розовые сопли с сахаром", как самокритично называет свои романы Мила. Это все те голубые таблеточки...
– Михаил Аронович! – зову хозяина, кутаясь в плед, которым он меня заботливо накрыл, и заявляю появившемуся в дверях мужчине, морщась от предсказуемости собственной реплики:
– Я не понимаю, зачем мне жить? Я столько лет живу ради него, с ним...
– Вы о Максиме? О муже? – старик осторожно садится на краешек дивана. – Я сказать вам должен... Он приходил. Был настойчив, даже несколько зол, – Михаил Аронович говорит с неохотой, словно вынужден сообщать мне то, что хотел бы скрыть.
– Он приходил? – тяну плед на плечи, хочется спрятаться. Как же иначе? Конечно, искал меня, чтобы уговорить, переубедить, обмануть...
– Да. Приходил. Дважды. Первый раз часа через три, как я вас усып... спать положил. Второй раз час назад.
– Сейчас что? Какой день? Вчерашний? – глупость своего вопроса понимаю не сразу.
– Вы пришли вчера, в пятницу, около четырех часов дня. Сейчас восьмой час вечера, суббота.
– Я спала больше суток? – удивляюсь вяло и начинаю торопливо говорить, схватив соседа за сухую горячую руку:
– Понимаете, я его люблю. С двенадцати лет люблю. А он... Мы столько лет вместе... были... А теперь?
– Это, конечно, не мое дело, милая, но все-таки... Что собственно случилось? – старик заглядывает в мои глаза, пытаясь понять то, что и так понятно.
– Максим мне изменил... изменяет, – облечь в слова произошедшее оказалось непросто, тем более я не знала, какое время надо использовать к этому глаголу, прошедшее или настоящее? И что страшнее: это было или это есть сейчас? И главное, что теперь будет?
– Вы можете мне все рассказать, я же врач. Варя, это важно – суметь зафиксировать во внешней речи внутренние мысли. Это первый шаг к пониманию.
– К пониманию чего? – спрашиваю, скрипя зубами, до боли сведя челюсти. Чем настойчивее говорит Михаил Аронович, тем сильнее меня раздражает то, что он говорит. – Я не хочу ничего понимать. Ни-че-го! Вы знаете, как это? Не хотеть ничего, потому что раздавлен? Потому что больше всего на свете хочешь исчезнуть. Раствориться. Не быть. Не существовать.
– Вы не представляете, насколько хорошо я вас понимаю, девочка моя, – старик смотрит не на меня, а на фотографии моей бабушки. – Потеря уверенности в том, что вас любят, это очень страшно. Но гораздо страшнее разочарование в человеке, которого любишь. Я сумел этого избежать. Кто сказал, что ваша любовь должна быть взаимной? Да, так хочется. Но так получается не всегда. Послушайте меня, я старше вас на пятьдесят один год. Я мог бы быть вашим дедом, – голос старого врача дрогнул, он замолчал ненадолго.
Я беспомощно вздохнула, ощутив глубину и силу его страданий. Да, я догадывалась, что Михаил Аронович не просто друг детства, юности и всей жизни моей бабушки. Вернее, понимала, что для Елизаветы Васильевны Дымовой он просто друг, а вот для него... Какая все-таки сложная и непонятная штука – жизнь...
– Что вы хотите мне сказать? – нервно стискиваю края пледа, до боли сжав кулаки. – Что так бывает? Что надо искать компромисс? Что еще не все потеряно? Мне не нужны лекции о прощении и понимании.
– Лекции? – обиженно спрашивает старик. – Когда это я читал вам лекции? Просто советы друга, врача, психотерапевта...
– Какой ваш совет вернет все, как было?! – я кричу шепотом, именно кричу. – Он был моей жизнью. Простить я не смогу. Смысл притворяться, если не вытравить из памяти ее, их взгляды, поцелуи? Что вы скажете в утешение? Нельзя жить жизнью другого человека? Ошибочно растворяться в нем без остатка? Бессмысленно требовать любви такой же силы, что твоя? Мне не шестнадцать, я взрослая женщина. Умом я все понимаю. И сейчас скажу глупость, но это моя правда: я жить без него не могу и не хочу, но и глотать его правду не собираюсь.
Сказала это и поняла: так оно и есть.
– Человек сам кузнец своего несчастья, – устало шутит Михаил Аронович. – Никто не сделает вам больнее, чем вы можете сделать себе. Это ваше решение, не его. Вы его даже не выслушали.
Нет! Меня аж затрясло от злости, гнева и бессилия. Я увижу его, его глаза, почувствую его запах, силу рук на своем теле – и у меня будет не просто истерика, а удар. Этими глазами он смотрел на нее с любовью, этими руками он ее обнимал, этими губами...
