Текст книги "Вернуть мужа. Стратегия и Тактика (СИ)"

Автор книги: Жанна Володина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)

ты сама не боишься

ни свиста пурги, ни огня хрустящего.

Не заблудишься, не утонешь, зла не накопишь

Не заплачешь и не застонешь, если захочешь.

Станешь плавной и станешь ветреной, если захочешь...

Мне с тобою – такой уверенной -

трудно очень.

Хоть нарочно, хоть на мгновенье -

я прошу, робея, – помоги мне в себя поверить,

стань слабее.

– Вообще, ревность кого угодно к кому угодно от невротической потребности в любви, – закругляется Лерка, впечатлившись (по глазам вижу!) стихотворением.

Невротическая потребность в любви. Жутковато, но красиво.

– А ты хоть представляла себе, как будешь жить без Максима? – спрашивает Сашка, взяв меня за руку.

Мы давно перешли из кухни в гостиную и теперь сидим на диване, поджав ноги и прижавшись друг к другу. Я посередине, а девчонки по бокам. Вот это как раз то, о чем я себе пока запрещала думать. Решила, что буду без. Но как – не решила.

Тараканы, приободрившись, повеселев, выстроились с хлебом-солью в поклоне. Ждут возвращения Варвары на родину.

– Вы вообще с Максом конгруэнтны, – ставит диагноз Сашка.

Смотрю на нее с опаской. Три чашки травяного сбора сделали свое дело: все-таки что-то подложила в него Зинаида Петровна.

– Помнишь, нам Михаил Аронович рассказывал, когда мы к вашей свадьбе готовились? Очень интересно. Я тот разговор хорошо запомнила.

Девять лет назад

Сидим с девчонками в моей комнате. По каталогам, которые притащила Лерка, выбираем фасон платьев для подружек. Основные цвета свадьбы уже выбраны: белый, лиловый и насыщенно серый.

– Девочки, – скребется в дверь баба Лиза. – Пришел Михаил Аронович. Пойдемте пить чай. Как всегда, чаепитие с удивительным соседом превращается в интересный разговор. Когда баба Лиза, поцеловав меня в макушку, нежно сетует, что ее девочка выросла, а она и не заметила, Михаил Аронович говорит, тоже мягко и ласково:

– Вас, Елизавета Васильевна, вполне заменит Максим. Как партнер-родитель.

– Родитель? – спрашивает любопытная Сашка.

– Да. Как ни крути, отношения в браке могут быть классифицированы. Таких классификаций много. Вот простейшая. Например, партнер-"романтик", или "равноправный", или "родитель", соответственно и "детский партнер – ребенок". Потом еще "рациональный", "товарищеский", "независимый".

– Точно! Максим – "родитель", а Варька – "ребенок", – подтверждает Сашка. – Это плохо?

– Конечно, нет! – восклицает Михаил Аронович. – Это факт, данность. Ее надо учитывать, чтобы сохранить любовь и уважение друг к другу.

– Роли ведь могут меняться? – спросила Лерка.

– Естественно, коллега, – подмигивает Лерке, студентке медицинского института, старый врач. – И если такие изменения не устроят обоих или одного, надо будет либо подстраиваться, либо, увы... И совсем не обязательно, чтобы партнеру-"родителю" подошел партнер-"ребенок". Могут быть и конгруэнтные браки. Например, "родитель" и "романтик".

– Подстроимся! – уверяю я всех, чувствуя, как любовь к Максиму переполняет меня настолько, что не входит вторая чашка чая.

Настоящее. Воскресенье. Гадание.

– Конгруэнтны? – невесело переспрашиваю я.

– Да! – горячится Сашка. – И симметричны, и подобны. Любое объединяющее понятие.

– А параллельны? – продолжаю иронизировать.

Сашка, смеясь, щелкает меня по носу.

– Вернемся к Сергею, – говорю я, желая поменять предмет разговора. – Очень возмужал. Просто мужчина-коньяк.

– Нет, – не соглашается Сашка. – Мужчина-коньяк – это Макс! С годами только лучше. Благороден, выдержан, самодостаточен. Никому ничего доказывать не должен.

– Достоинство и респектабельность, – подхватывает Лерка, словно читает текст рекламы коллекционного коньяка.

– Вы у него все на зарплате, что ли? – спрашиваю я, негодуя от того, что любая тема выходит на Максима.

– Мы у совести и памяти на зарплате, – огрызается Сашка. – Если тебе друзья для правды не нужны...

– Нужны для правды, правда, нужны, – тихо каламбурю я. – Но у меня такой винегрет в голове, не представляете.

– Почему? Представляем как раз и очень хорошо, – устало потягивается и вытягивает ноги Лерка.

– Кто лучше нас представит? – спрашивает Сашка и сама же отвечает. – Никто.

Действительно, никто. С двенадцати лет на их глазах. И я у совести и памяти на зарплате.

Глава 28. Настоящее. Понедельник. Презентация.

Конечно, заиметь собственную

отдельную квартирку -

это всё-таки как-никак мещанство.

Надо жить дружно,

коллективной семьёй,

а не запираться в своей домашней крепости.

Надо жить в коммунальной квартире.

Там все на людях.

Есть с кем поговорить.

Посоветоваться. Подраться.

Михаил Зощенко "Летняя передышка"

Если не знаешь, что сказать, говори по-французски!

Льюис Кэрролл "Алиса в Зазеркалье"

– Livraison de croissants! (Доставка круассанов!) – бодрый и довольный голос Ольги Викторовны в девять часов утра воспринимается мной как злой розыгрыш. Уставшие от приключений в театре, наболтавшиеся на полгода вперед, мы с девчонками около двух часов ночи легли спать. Я в бабушкиной комнате, Лерка с Сашкой в моей. После предыдущей бессонной ночи в планах после этой было начать бодрствовать не раньше десяти-одиннадцати, если повезет. Не повезло.

– Madame, quels croissants? (Мадам, какие круассаны?) – спросила я, удивившись, что Ольга Викторовна вспомнила нашу старую, почти детскую игру. С какой стати?

– Ils ont été amenés par un jeune homme (Их принес молодой человек).

– Je n'ai pas commandé (Я не заказывала), – сопротивляюсь я.

– Quel beau jeune homme! (Какой приятный молодой человек!) – причитает консьержка.

– Mon Dieu! (Мой Бог!) – вяло восклицаю я.

Разбуженные настойчивым звонком (я долго не хотела вставать и брать трубку), подруги смотрят на меня даже не удивленно – обреченно.

– Combien de personnes? (Сколько их?) – уточняю я так, на всякий случай.

– Un seul (Только один), – уверяет меня Ольга Викторовна. – J'ouvre la porte? (Я открою дверь?)

– Sa mort est sur votre conscience! (Его смерть на вашей совести!) – констатирую я.

– Bon appétit! (Приятного аппетита!) – смеется Ольга Викторовна.

– Invité! (Гость!) – докладываю девчонкам.

Они смотрят на меня, как на картину Сальвадора Дали, которую их попросили расшифровать для закоренелого консерватора в живописи, презирающего сюрреализм.

– Мадам, круассаны, аппетит, – перевела Сашка. – Три слова я поняла.

– Еще мой бог, – добавила Лерка.

– О! – иронизирует Сашка. – Это целых пять слов!

– Кто-то несет нам на завтрак круассаны, – зеваю я и прислоняюсь к входной двери, чтобы доспать пару минуточек.

– Ермак? – гадает Сашка.

– Сергей-Филипп? – бледнеет Лерка.

– Максим? – цепенею я, сразу потеряв желание доспать.

Это Вовка. Слегка волнующийся, родной, свежий. Он протягивает мне большую коробку, теплую, вкусно пахнущую сдобой.

– Доброе утро! – Вовка не решается переступить порог. – Не дождался твоего звонка. Решил задобрить завтраком. Консьержка увидела круассаны и перешла на французский. Я такие чудеса только в твоем доме и видел. Помнишь, она тебе ключи от квартиры не отдавала, пока ты какой-то глагол не проспрягаешь?

– Bonjour, mon ami! (Здравствуй, мой друг!) – говорю я, отступая в сторону и добавляю. – Она была в сговоре с бабушкой. Ты себе представить не можешь, из какой она семьи и какое у нее образование.

Мы сели завтракать в гостиной за большой стол. Теплые, почти горячие круассаны со сливочным кремом, с вишневым вареньем, с малиновым джемом.

– Вовка! – повизгивая от удовольствия и облизывая сладкие пальцы, говорит Сашка. – Ты волшебник!

Вовка смеется, подмигивает ей и спрашивает у меня:

– А из какой она семьи?

Наслаждаясь сладким завтраком, начинаю вспоминать:

– Бабушка мне рассказывала, что отец Ольги Викторовны служил во Франции при посольстве еще до ее рождения. Перед войной репрессирован был, пропал, родные думали, что расстрелян. А после войны вернулся, женился, дочь родилась. Ольга Викторовна – инвалид детства. Когда дело пересмотрели и амнистировали, через какого-то важного человека из дипломатов получил квартиру в нашем доме. Прожил, между прочим, лет до девяноста. Я его хорошо помню. Невысокий такой, сухонький, веселый. Баба Лиза всегда поражалась: столько человек пережил, а доброты и радости в нем было – на троих хватит. Я же до вас во французской школе училась. С дедом Виктором и Ольгой Викторовной французским занималась дополнительно. В гости к ним ходила на пару часов, а говорить можно было только по-французски. И ключи, действительно, она только за выполненное задание по грамматике отдавала.

– Да! Елизавета Васильевна удивительным человеком была! – сказал Вовка, глядя на меня грустно и как-то потерянно, словно не знал, что еще сказать.

– Ты что делаешь теперь? – воодушевилась Сашка. – По специальности работаешь? Реально хирург?

– Реально, – взъерошил кудри Вовка. – По специальности. Буду в областной работать. С сентября выхожу. Только отпуск догуляю.

– Давай-давай, рассказывай! – торопит Сашка. – Семья? Дети? Связи?

– Холост. Детей нет. Могу аппендицит вырезать, – докладывает по-военному Вовка.

– Что? И девушки нет? – продолжает выпытывать Сашка, сделав "страшные" глаза и пихнув меня под столом ногой.

– Была, – отвечает ей Вовка, печально вздохнув, но хитро улыбаясь. – Бросила.

– Тебя?! – поражается Сашка. – Вот дура!

– Александра! – предостерегающе шипит Лерка.

– А что? – Сашка с вожделением смотри на круассан. – Свободных мужчин сейчас трудно найти: либо с придурью, либо с каким другим изъяном. Помните анекдот? Муж умер. Жена кто? – Вдова. А жена умерла. Муж кто? – Жених!

Мы смеемся искренне, свободно, как когда-то в юности.

– Мы скучали по тебе, – вдруг говорю я Вовке.

Он перестает смеяться и замирает на мгновение. Потом неловко улыбается, словно жалеет о чем-то своем и тепло говорит, ни на кого не глядя:

– Я тоже скучал. Очень.

Наступившую тишину, легкую, трогательную, внезапно нарушает звонок моего сотового.

– Варя! Вы помните, что сегодня презентация моей новой серии? – кричит в трубку Мила. Ее слова сопровождаются звонким лаем Цезарины. – Я жду вас в отеле "Индиго" в шесть часов вечера. Будет интересно. Мой придумал какой-то сюрприз.

Точно! Я обещала еще месяц назад. Даже Максима уговорила пойти, хотя к творчеству Милы он относился с опасением. Особенно после того, как она однажды, приехав ко мне в гости, вдруг сказала моему мужу:

– Максим! Вы прототип моего нового героя! Бескомпромиссный адвокат, влюбленный в прекрасную преступницу. Брутальный, харизматичный, волевой.

– Адвокат не может быть бескомпромиссным, – осторожно ответил ей Максим, удерживая улыбку. – Компромисс – его хлеб и суть деятельности. Бескомпромиссным может быть прокурор.

– Какого адвоката придумаю, такой и будет! – заявила Мила.

Перед сном, обнимая меня, Максим прошептал мне на ухо:

– Ты слышала, какой я?

– Какой? – притворно удивилась, изображая, что не могу вспомнить.

– Брутальный, харизматичный, волевой, сексуальный, – горячо зашептал он, прикусывая мочку моего уха.

– Разве? – переворачиваюсь и смотрю в его искрящиеся смехом голубые глаза. – Сексуального точно не было!

– Ты же не помнишь! – упрекает он, поцеловав меня в уголок губ.

– Совсем не помню, – послушно соглашаюсь я. – Напомни, пожалуйста.

В трубке играет громкая музыка. Цезарина надрывно лает.

– Цеза! – строго говорю я. – Дай поговорить с Милой!

– Жду, Варенька! Жду! – надрывается Мила, перекрикивая шум.

– Хорошо! Спасибо! – кричу и я в трубку.

Новость о том, что я иду на презентацию к Миле и приглашаю всех с собой встречена с воодушевлением.

– Там будет кто-нибудь известный? – спрашивает Сашка. – Твою Милу читает кто-нибудь, кроме тебя?

– Ты себе рейтинги ее книг не представляешь! – гордо отвечаю я. – На нее и иллюстраторы работают – закачаешься!

– Странно это все, – задумчиво говорит Лерка. – Я у тебя брала одну почитать. Так, на один раз. Ни уму, ни сердцу.

– Ее книги для другого органа! – заверила Лерку Сашка. – Художественно оформленная Камасутра. Учебник вожделения.

– О! – шутит прежний Вовка. – Я бы поучился по такому учебнику.

– Зорин! – восхищается Сашка. – Как же нам всем тебя не хватало!

– Всем? – переспрашивает Вовка.

– Всем! – говорим мы хором.

Конференц-зал отеля "Индиго" оформлен в цвет индиго. Белоснежным пятном на фоне стены смотрится плакат с изображением обложки новой трилогии Милы Саван. Сама она, как и положено придуманному ею образу, в длинном белом саване с длинными рукавами. Хихикаю, увидев ее: в такие широкие рукава прятала косточки Царевна-лягушка, если верить иллюстрации в моей детской книжке. Белый саван, тени и помада цвета индиго. Жутковато, но красиво.

– Серьезно?! – пораженно шепчет Сашка. – Трилогия?

– Да, – улыбаюсь я, с тревогой глядя на бокалы с темно-синей жидкостью, которые поднес официант.

– "Соблазнение соблазненной"? – не унимается Сашка. – Ты куда смотрела?

– Я не редактор. Я корректор, – оправдываюсь я, вспоминая, как сама о том же спрашивала Милу.

– Все просто. Уже соблазненную соблазнил еще кто-то, – усмехается Вовка, подмигивая мне и Лерке.

– И это читают? – недоверчиво спрашивает Лерка.

– Не только читают, покупают! – докладываю я. – Три тысячи комплект. Сегодня со скидкой.

– Это как покорение покоренной, пленение плененной, воодушевление воодушевленной , – не унимается Сашка и оглядывается по сторонам. – Все эти люди будут это покупать?

– Для того и приглашены! – веселюсь я.

– А можно деньги внести, а книгу не брать? – с притворным испугом спрашивает Вовка.

– Покупай, – успокаиваю его я. – Мила все сборы от сегодняшнего вечера отдаст дому малютки. Так что вместе с Соблазненной поможете детям.

– Да что там в трех частях-то писать? – никак не может успокоиться Сашка, впервые попав на подобное мероприятие.

– Там много интересного, занимательного и поучительного, – откровенно смеюсь я над ее растерянностью. – Книга восемнадцать плюс.

– Кстати, бумага отличная и иллюстрации потрясающие, – докладывает Лерка, листая томик.

– Есть картинки? – потирает руки Вовка. – Надо было парней с собой брать.

Встречаюсь с ним взглядом. Он смущается (или показалось?) и отводит глаза в сторону.

– Не может быть! – на возглас Сашки оборачиваемся не только мы, но и люди, стоящие в очереди за автографом недалеко от нас.

Возле столов с томиками книг, разложенных замысловатым узором на синих скатертях, стоит и листает книгу... Ермак.

– Он еще и библиофил?! – звонко, по-детски, смеется Лерка, сразу привлекая внимание большинства мужчин в зале.

– Ага! – мрачно говорю я. – Театрал, библиофил и мой личный кошмар.

Вовка хмурится и спрашивает, наклонившись ко мне:

– Мне с ним поговорить?

– О чем? О творчестве Милы или премьерах последнего театрального сезона? – ерничаю я.

Увидев нас, Ермак радостно машет мне рукой. Потрясающе! Он рад меня видеть!

– Может, он головой ежедневно об косяк бьется? – недоумевает Сашка. – Слушайте, может, ему скорую вызвать для профилактики?

– Мне, пожалуйста, я первая, – жалобно прошу я.

Мы встаем в очередь к столу, за которым Мила подписывает книги. Лерка рассеянно листает томик, по диагонали пробегая некоторые страницы взглядом. Сашка делает то же самое, но листает быстро, словно что-то ищет.

– Ты это все читала? – не верит она мне. – И как тебе?

– Мила – очень грамотный писатель, – искренне говорю я. – Ее править – одно удовольствие. Работы немного. Сюжеты интересные, но не оригинальные, предсказуемые, я бы сказала. Но такая литература более чем востребована. Тем более, средства и связи позволяют издаваться часто и широко. Но есть в ее книгах... не знаю, как объяснить. Что-то скрытое, глубинно важное. Из чего можно кое-что вырастить. Я сначала не замечала, а в последних книгах заметила.

– И что же это? – с сомнением спрашивает Лерка, аккуратно закрыв себя от посторонних взглядов широкоплечим Вовкой.

– Ничего не меняется! – приглаживает кудри Вовка. – Дом, милый дом.

– Ну, вот, – нахожу нужный отрывок: "Ее отчаяние стало осязаемым, густым. Оно закладывало уши, из-за него свербило в носу, слезились глаза. Отчаяние было порождено осознанием потери. Потери его, а значит, и себя".

– Набор красивых слов, – фыркнула Сашка. – Банально.

– Любой текст – набор слов, – возразила я. – От инструкции к пылесосу до сонетов Шекспира. Вот слушай. (Закрываю глаза и начинаю читать по памяти):

– "Он старался вспоминать лучшие минуты с нею, но эти минуты были навсегда отравлены. Он помнил ее только торжествующую, свершившуюся угрозу никому не нужного, но неизгладимого раскаяния".

– Такой же набор слов, хуже первого, – пожимает плечами Сашка и поражается. – Ты запомнила цитату из Милы? Зачем?

– Я запомнила цитату из Льва Толстого. Второй набор – это "Анна Каренина", – смеюсь я и делюсь мыслью. – Что-то другое определяет суть книги. И это не описание чувств. Это герои и их поступки. У Толстого они изображены в развитии, смятенными, сомневающимися, болеющими от потери гармонии с миром и окружающими. У Милы статичны. Из действий – любовь, страсть, секс. Из эмоций – гнев, ревность, страх.

Вокруг стола, покрытого синей бархатной скатертью, расставлены корзины с белыми каллами. Мила, размахивая руками и улыбаясь синими губами, размашистым крупным почерком подписывает купленные гостями книги. На белоснежной подушечке сидит Цезарина Орисия Леди Дрим в белых и синих ленточках. Когда до Милы остается пара человек, Ермак пристраивается рядом.

– Варя, здравствуй! – радостно говорит он мне, игнорируя остальных, словно прочитав по их лицам, что он точно "хуже татарина".

– Здравствуй..те, Кирилл! – скалюсь я. – Вы еще и читаете?!

– Не совсем, – теряется он и пытается поправиться. – То есть читаю, конечно. Но... Не такое...

– И? – спрашиваю я, наклонив голову.

– Меня Мила пригласила. И еще я узнал, что ты здесь будешь, – спокойно отвечает он.

– И? – повторяюсь я.

– И я пришел повидаться с тобой.

– Логично, – соглашаюсь я, потеряв логику в развитии наших отношений. Что я несу? У нас и отношений никаких нет!

– Ты такой большой, а такой непонятливый, – медленно, растягивая слова, вдруг говорит Ермаку Вовка.

Только этого не хватало! Мальчиковые петушиные бои проводить не дам. Эту же мысль бегущей строкой вижу в глазах Лерки и Сашки. Они берут под руки Вовку и тащат к столу с напитками.

– Куда? – возмущается он. – Я за автографом стою.

– Она тебе в стихах подпишет, – обещает Сашка, пытаясь увести Вовку от меня.

Но Вовка не дает этого сделать: осторожно, но решительно он отцепляет от себя обеих и возвращается ко мне. Врать не буду, становится легче от самого его присутствия.

Дохожу до стола. Мила ослепительно улыбается и твердо выводит на форзаце: "Моему любимому корректору, чудесному человеку и счастливой женщине – Варваре Быстровой".

Только собираюсь попросить ее исправить запись, как Цезарина, которую решил погладить Ермак, одна ладонь которого больше самого терьера, делает то, что мне хотелось бы сделать самой. Бросается на него с громким, захлебывающимся собачьими эмоциями лаем. Злорадно улыбаюсь, для приличия нарисовав на лице легкий испуг. Рядом с такими же, как у меня, лицами "переживают" за Ермака мои подруги.

– Цеза! – ругается вскочившая со стула Мила, тут же испортив тщательно продуманный образ.

Успокоить разозлившуюся Цезарину удается только мужу Милы, который ласково обнимая и на ушко уговаривая успокоиться, уносит куда-то терьера. Вовка берет из моих рук книгу, читает посвящение и тихо спрашивает:

– Счастливой женщине?

Тараканы встают в стойку, служа мне на задних лапках, как это иногда делает Милин недопесок. Всем своим подобострастным видом демонстрируя, что "да, счастлива, как никогда".

Сашка, продолжившая листать книгу, останавливается и округлившимися глазами шокированно смотрит на меня:

– Ты и это редактировала?

– Я корректор, – устало повторяю я, догадавшись, что Сашка нашла один из "горячих" эпизодов сюжета о приключениях Соблазненной. – Я не меняю текст, я исправляю ошибки.

– По сравнению с "этим", – подбирает слова Сашка. – я не была, не состояла, не участвовала. Да и не рожала.

Она захлопывает книжку перед носом Вовки, только собравшегося полюбопытствовать .

– Книга тридцать плюс! – категорично говорит она. – Не читай, козленочком станешь!

– Вот теперь и мне интересно! – тянется к томику Лерка.

– Пойдем пить кофе! – отвлекаю всех я и, не дожидаясь, отправляюсь в бар отеля. Через пару шагов меня перехватывает Ермак каким-то стремительным баскетбольным приемом. Я оказываюсь в его больших и сильных руках. Он даже немного отрывает меня от пола, приподняв над паркетом. Только хочу спросить, не собирается ли он меня бросить каким-нибудь трехочковым, Вовка выдергивает меня из рук Ермака.

– Подожди, – упираюсь в Вовкину грудь. – Я сама хочу с ним поговорить.

– О чем? – удивляется Вовка, измеряя Ермака суровым взглядом. Как ни меряй – два десять!

– Вот! Ключевое слово – о чем! – иронизирую я и обращаюсь к подбежавшим девчонкам. – Мы поговорим в баре пять минут. На шестой приходите.

Вовка растерянно смотрит то на меня, то на Ермака. Лерка и Сашка синхронно кивают головой, соглашаясь.

Мы встаем у высокого столика, и Кирилл заказывает мне кофе. Положив в чашку три ложки сахара, чего я не делаю никогда (если сладкий кофе, то с медом), я коротко спрашиваю:

– Что. Тебе. От меня. Надо? Время пошло.

Несмотря на заданный мною ритм, Ермак медленно мешает сахар в своей чашке и, помолчав с минуту, отвечает достаточно предсказуемо:

– От тебя мне нужна ты.

– Зачем?

– Нравишься.

– Почему?

– Странный вопрос. Почему мужчине может понравиться женщина?

– Чтобы понравиться, нужно время. У нас его не было.

– Разве? Но мне нравится твое "у нас".

Да у него вместо головы баскетбольный мяч. Большой, тяжелый.

– Мы виделись три раза, – осторожно напоминаю я.

– Пять, – поправляет меня Кирилл. – В торговом центре, у тебя дома, на даче, в театре и сегодня здесь.

– Действительно, пора жениться, – бормочу я.

– Я согласен, – улыбается Ермак, соблазняя чудесными ямочками. – Это предложение?

– Ты здоров? – безнадежно спрашиваю я.

– Только что прошел очередную медицинскую комиссию, – докладывает он. – Абсолютно.

– Я замужем, – обжигаясь большим глотком кофе, говорю я.

– Разве? – спрашивает он, вглядываясь мне в лицо.

– Тебя в любом случае это касается в последнюю очередь, – сержусь я.

– Я так не думаю, – отвечает Ермак, отхлебывая свой кофе.

С меня хватит! Неловко ставлю кофейную чашечку на блюдце.

– Первый раз встречаю такого непонятливого и настойчивого человека, – говорю я, увидев в дверях бара девчонок.

– Тебе повезло. А я первый раз встречаю такую удивительную и так подходящую мне девушку, поэтому и мне тоже повезло, – цементирует Ермак только что сказанное, положив свою руку на мою.

– Я не готова ни к новому замужеству, ни к новой дружбе, ни к встречам с неинтересным мне мужчиной, – намеренно обижаю я Ермака, резко выдергиваю руку и иду навстречу подругам.

Вторая половина презентации книги посвящена шоу. Три полуголые танцовщицы томно изгибаются под полувосточную композицию, а тонкий и изящный танцовщик изображает пылкую страсть по отношению ко всем троим.

– Он маньяк. Надо идти! – решительно говорит Сашка, выслушав мой сжатый пересказ разговора с Ермаком.

– У тебя все маньяки, – смеюсь я, хотя мне совсем не весело. – И Ермак, и Сергей-Филипп.

– Вот как раз не у меня! – возмущается Сашка. – Ермак – твой личный маньяк-затейник, а Сергей Филиппович – Леркин. У каждой маньяков по одной штуке. И это Лерка еще целью не задалась...

Тараканы восторженно смотрят на Сашку, признавая ее полную правоту.

Мы начинаем смеяться до слез, снова привлекая всеобщее внимание. Я перестаю смеяться резко, словно получила удар в солнечное сплетение. Недалеко от нас стоит Максим и смотрит на меня. Пристально, с непонятным чувством, но оно сильное, пронзительно глубокое. И то ли это любовь, то ли сожаление о ней. Не понимаю.

Подходит Вовка и встает рядом. Врать не буду, от его присутствия становится тяжелее.

Дорогие читатели! Обращаюсь к тем, кто ждет очень быстрого развития сюжета и не понимает бездействия некоторых героев: пожалуйста, обратите внимание на то, что книгу я выкладываю второй месяц, а ДЛЯ ГЕРОИНИ по сюжету прошло меньше двух недель. СПАСИБО!