Текст книги "Вернуть мужа. Стратегия и Тактика (СИ)"

Автор книги: Жанна Володина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

Глава 29. Настоящее. Понедельник. Презентация (продолжение).

Я бы не сказал, что женщины не имеют характера,

просто у них каждый день другой характер

Гейне Генрих

Гладиатор принимает решение на арене.

Сенека

– Привет, Макс! – нарочито бодро говорит Сашка, беря меня под руку. – Давно тебя не было видно!

– И слышно! – поддакивает Лерка, беря меня под вторую руку.

– Привет! – отвечает Максим, глядя мне в глаза.

Внутренности мои не сворачиваются в узел, как бывало в детстве и юности от волнения или страха, не бьется в воробьином ритме сердце, как всегда, когда я думала о Максиме в период моей борьбы за его внимание, не сбивается дыхание, как тогда, когда я получила от него первое признание в любви. Все внутри меня застыло, сердце передает сигналы точного времени размеренно, жестко, и я не дышу, совсем.

– Поздороваешься и со мной? – по-доброму ухмыльнувшись, спрашивает Вовка, подняв руку к волосам, но тут же резко опустив, словно передумав по привычке ерошить кудри.

– Здравствуй! – но Максим не протягивает руку для рукопожатия, впрочем, как и Вовка.

– Интересуешься новинками современной литературы? – спрашивает Сашка, слегка пожимая мне локоть, словно поддерживая.

– Мила пригласила, – просто отвечает Максим и добавляет, выделяя слово "нас". – Еще месяц назад пригласила нас с Варей.

– А! – тянет Сашка и не может удержаться от иронии. – И ты об этом целый месяц помнил?

– Нет, – Максим переводит взгляд на Сашку и тоже разбавляет интонацию иронией. – Целый месяц не помнил. Вспомнил сегодня. Случайно.

– Ты читаешь Милины книги? – интересуется Лерка. – Обсудим?

Что случилось с моими толерантными подругами? Вторую неделю они мне внушают, что я должна выслушать Максима, а теперь ведут себя так, словно защищают меня от его возможного внимания.

– Вряд ли, – грустно усмехнулся Максим. – Я читаю немного другую литературу.

– Немного? – распахнула глаза Сашка. – Может, хоть картинки посмотришь?

– В другой раз, – ответил Максим, снова остановив свой взгляд на мне. – Ты готова меня выслушать, Варя?

Меня охватывает противоречивое ощущение: я рада видеть мужа, рада очень, до покалывания в кончиках пальцев на руках и ногах, и я не хочу разговаривать именно сейчас и именно здесь. Кипятком ошпаривает мысль о том, что я его ждала. Все эти дни боялась, что придет, и ждала, что придет.

– Варя? – ко мне оборачиваются обеспокоенные подруги. – Ты в порядке?

– Да, – отвечаю я не им, а ему. – Я готова выслушать, но не здесь.

– Можно пойти в бар, как с Ерма..ком, – советует Сашка, осекшись на ходу.

– Где и когда? – спрашивает Максим, видимо, резче, чем ему хотелось, потому что он болезненно морщится.

– Я пока не знаю, – теперь морщусь я, силюсь сказать больше, но не могу себя заставить. – Но точно не здесь.

– Когда будешь знать? – лицо Максима темнеет, словно ему сообщили трагическую новость в тот момент, когда он был уверен, что все обошлось.

– Я дам знать, – говорю я, не глядя ему в глаза. Они не серо-голубые, а какие-то темные, грозовые. Вернее, цвета неба перед грозой.

В этот момент неожиданно начинает играть бравурная музыка, и в зал заходят официанты, катящие перед собой столики с самыми разнообразными закусками. Официантов так много, что они, двигаясь стройными шеренгами, рассекают гостей в зале на островки. Нас с Максимом отделяют друг от друга двумя столиками.

– Максим Константинович! – к нам подплывает Мила Саван. – Рада вашему приходу. Вам экземпляр в подарок.

– Что вы! – Максим целует протянутую руку. – Я вполне платежеспособен, уверяю вас. Пришел с намерением приобрести несколько экземпляров для себя и своих друзей.

У Сашки и Лерки вытягиваются лица. Друзей?! Сашка еле дождалась, когда довольная Мила отойдет от нас:

– У тебя появились новые друзья?

– Я консервативен в своих привычках, – говорит Максим, глядя на меня.

"Ты слышала? Привычках!" – тараканы злорадно усмехаются. Вяло сопротивляюсь, мягко, без размаха, бросив в них тапок. Они слегка пригибаются, легкомысленно хихикая: "Не попала!"

– И не надо искать второй смысл в моих словах, – твердо говорит муж, словно прочитал мои мысли.

– Нам бы первый найти, – вздыхает Сашка, взяв со столика тарталетку со сливочным кремом, и обращается ко мне, испортив торжественность и серьезность момента:

– Будешь?

Лерка фыркает от смеха, я нервно хихикаю, Максим против воли улыбается. Сашка – вечный двигатель и "парторг" нашей компании, шутит в любой ситуации, заставляя нас не терять оптимизма.

– Завтра? – в голосе мужа надежда и сомнение одновременно.

– Я дам знать, – повторяюсь я, отмахиваясь от крутящих у виска тараканов, мол, "опомнись, это же он, предатель".

Максим коротко кивает всем нам и, развернувшись, уходит.

– Молодец! – хвалит меня Сашка, положив тарталетку обратно на столик. – Хорошо держалась, не истерила.

– Я разве когда-нибудь была истеричкой? – обижаюсь я на нее.

– Был шанс стать! – констатирует Сашка, глазами отдавая нам с Леркой приказ двигаться к выходу.

– Мила не обидится на тебя? – спрашивает Лерка, когда мы оказываемся на крыльце отеля "Индиго".

– Нет, конечно, – удивляюсь я вопросу. – Пришли, книгу купили, даже побыли немного, вряд ли она рассчитывала на большее.

– Погуляем, красавицы? – спрашивает Вовка, обнимая меня и Лерку за талию. – Хороший вечер!

Рука его, сильная, теплая, слегка сжала мою талию – и тут же сжалось мое сердце. Нет! Пожалуйста. Не надо. Мы же договорились. Надо только держаться за эту договоренность, и все будет хорошо.

Мы гуляем по дорожкам сквера возле отеля. Неспешно идем парами: я с Сашкой, а Вовка с Леркой. Сначала Вовка хотел взять меня под руку, но Сашка пролезла между нами и заговорщески попросила:

– Надо пошептаться, подруга.

И вот мы идем, но Сашка молчит.

– Саш, – тихонько зову ее я и напоминаю. – Пошептаться?

Сашка оглядывается на Лерку и Вовку, идущих под руку и тихо разговаривающих.

– Я боюсь вмешиваться. Ты меня знаешь: лезу ко всем со своей помощью. Но в свете последних событий хочу спросить...

И Сашка снова замолкает на несколько минут.

– Ты слова подбираешь? – грустно усмехаюсь я. – Не надо, говори, что хочешь сказать.

– Ты разлюбила Макса? – резкий вопрос заставляет меня остановиться.

Я смотрю на подругу. Выражение ее лица обеспокоенное, глаза внимательно выискивают на моем лице признаки испытываемых мною чувств. Лерка и Вовка тоже остановились и смотрят на нас в недоумении, но ничего не спрашивают. Сашка тянет меня от них дальше, и мы продолжаем идти.

Я так и не ответила на Сашкин вопрос, потому что дорожка кончилась и время, отведенное для ответа, тоже.

– Провожу? – спрашивает Вовка, когда мы доходим до троллейбусной остановки.

Сашка с Леркой остаются, а мы садимся в полупустой троллейбус.

– Как раньше, – говорит Вовка, широко мне улыбаясь. – Сыграем?

И мы начинаем нашу любимую "троллейбусную" игру: один загадывает слово, а второй отгадывает буквы этого слова по очереди через описание другого слова на эту же букву.

– Загадала, – смеюсь я, захлебываясь теплым детским чувством. – Отгадывай первую. Это "грунтовая насыпь для сдерживания водных потоков и снежных лавин".

– Дамба? – спрашивает Вовка.

– Да. Буква "д". Теперь вторая буква: "человек, промышляющий грабежом".

– Грабитель?

– Нет. Это однокоренное к "грабежу". Штраф, – смеюсь я. – С тебя одно желание.

– Хоть два, – говорит Вовка и пристально смотрит на мои губы.

Я тут же расстраиваюсь и хмурюсь, теперь загаданное мною слово не должно потерять смысл. Теперь в этом слове последняя надежда на сохранение душевного равновесия.

– Разбойник? – смеется он и тут же перестает смеяться, догадываясь. – Уж не меня ли ты загадала?

– Тебя, – говорю я, взяв его ладонь в свою. – Назовешь слово? Что получилось?

– Получилось "др", но я не назову. Поиграем еще, – говорит Вовка, положив на наши руки свою вторую.

– Единозвучие, – загадываю я. – Попадание в одну и ту же ноту нескольких голосов или инструментов.

– Унисон, – грустно отгадывает Вовка и чуть охрипшим голосом говорит. – Дру.

– Слово? – у меня болит не сердце, а спина. Она устала от того, что я насильно держу ее прямо, расправив плечи. Первый раз в жизни я так напряжена в присутствии Вовки. Вру. Второй. Опять вру. Третий.

Только теперь я разрешаю себе признаться в том, что я поняла. Поняла, что Вовка меня любит. И вовсе не тогда, когда он ошарашил меня своим поцелуем в моей прихожей. Вернее, тогда он только подтвердил подозрение, родившееся во время их с Максимом короткого разговора на даче. "Надумал? – Надумал. – Зря. По-прежнему зря. – Не факт. – И де-юро, и де-факто".

– Буква, – просит Вовка, глядя на меня поникшим взглядом.

– Расстройство восприятия, при котором человек видит объекты, не существующие в действительности, – говорю я, осторожно пожимая его руку.

– Это когда кажется, что пустая комната полна людей, а на самом деле это не так? – пожимая мою руку в ответ, спрашивает Вовка. – Галлюцинация?

– Да, – шепчу я, чувствуя, как наполняются слезами глаза.

– Друг? Я отгадал слово? – говорит мне расплывающийся перед глазами друг детства.

– Отгадал, – подтверждаю я.

Двенадцать лет назад

К тому времени, когда Максим после выздоровления появился на уроках, меня уже три недели и в школу, и из школы провожал Вовка. В тот день мы с Максимом шли до остановки, взявшись за руки. Вовка шел рядом и рассказывал нам анекдоты, сам же над ними и смеялся. Мы не замечали ни его, ни еще что-либо вокруг. Попрощавшись с Вовкой, мы сели в троллейбус и ехали бы молча всю дорогу, если бы я не заменила говорящего. Растерявшись очередной раз от того, что Максим мало говорит, я стала сбивчиво и суетясь пересказывать последние школьные новости.

– Наталья Сергеевна рассказывала нам о любви Михаила Булгакова. Такая красивая и печальная история. Его первая жена Татьяна, с которой он прожил одиннадцать лет в браке и пять лет до брака, и есть прототип Маргариты. Они познакомились, когда ей было шестнадцать, а ему пятнадцать. Она дочь статского советника, а он из многодетной семьи профессора духовной академии. Во время первой мировой Булгаков служил военным хирургом, и Татьяна отправилась за ним на фронт и даже помогала ему во время операций. Представляешь, она держала раненых за ноги, когда Булгаков эти ноги ампутировал. А после войны Булгаков стал деревенским врачом.

Максим слушал меня внимательно, но я видела по его глазам, что мысли его где-то далеко. Он ласково смотрел на меня, улыбаясь уголками рта.

– Представляешь, – повторилась я. – Произошла случайность. Булгаков, порезавшись и побоявшись заразиться от больного, сделал себе противодифтерийную прививку. И у него началась сильная аллергия со страшной болью. Он тогда вколол себе морфий.

– Представляю, – кивнул Максим.

– К нему пришло яркое видение про Воланда, попросившего его написать истинную историю Иисуса. Целый год он колол себе морфий, а жене приходилось этот морфий доставать.

– И она его бросила? – вдруг спросил Максим.

– Нет. Тогда не бросила, – торжественно объявила я, восхищаясь Татьяной. – Она бросила его, когда он уже стал знаменитым писателем.

– Почему? – спросил Максим, пряча мою руку себе за пазуху.

– Он ей изменял, – прошептала я Максиму на ухо.

– Ну и дурак! – прошептал Максим в ответ, обдав мое левое ухо горячим дыханием.

– Ты что? Булгаков не может быть дураком! – возмутилась я.

– Почему? Дураком может быть любой, – засмеялся Максим.

– Между прочим, после развода они виделись только один раз, – продолжила я свой рассказ. – Но, умирая, Булгаков звал именно ее.

– Почему? – Максим стал тихонько поглаживать мои пальцы под своей курткой.

– Потому что любил, – утвердительно сказала я, и Максим со мной согласился.

Настоящее. Понедельник. Презентация (продолжение).

Проводив меня до подъезда, Вовка напоминает:

– Желание?

Испуганно смотрю на его губы, но Вовка не пытается меня поцеловать, а только спрашивает с надеждой:

– Мне можно прийти завтра?

Я киваю, выдавив из себя приветливую улыбку. Он машет мне рукой и быстро уходит. Так быстро, словно убегает от кого-то.

Перед сном я звоню Сашке.

– Привет! – радостно отвечает она на мое приветствие. – Как добрались.. добралась?

– Нет, – произношу я, сдерживая слезы.

И Сашка без объяснений понимает, что отвечаю я не на этот вопрос, когда слышит:

"Нет. Не разлюбила".

Глава 30. Настоящее. Вторник. Встреча одноклассников.

Квартира вроде маленькая,

а как начнешь убираться... прям... пентхаус!

Современный анекдот

Делай что должно, и будь, что будет!

Марк Аврелий

Проснулась с твердым намерением еще раз начать новую жизнь. Специально не с понедельника, а со вторника – для надежности. Вспомнила плакат в салоне красоты, перед которым мы с девчонками сидели на педикюре. Соблазнительная красотка с великолепными формами, в белом купальнике, фосфорицирующем на фоне загорелого тренированного тела, советовала: "Прежде чем очистить жизнь от неприятностей и душу от тяжелых мыслей, очисти тело в нашем салоне – и жизнь изменится сама".

Переоделась в спортивный костюм и стала делать генеральную уборку. С кухней справилась довольно быстро, но в гостиной зависла сначала на фотоальбомах, снова разглядывая фотографию с мамой и папой. Потом долго размышляла, лежа на диване и глядя в потолок, как вообще моют такие люстры. Ничего не придумав, решила оставить хрустальную красавицу в покое. Протерла полочки в шкафу с сервизом прапрабабушки Варвары, которым мы с бабой Лизой последний раз пользовались давно, еще на ее семидесятипятилетие. Его давно не перемывали. Это ж сколько работы! Одной мне не справиться.

Каждую неделю в бабушкину квартиру приходила прибираться Галина Семеновна, наша с Максимом помощница по хозяйству. О! Точно! Я беру телефон и звоню ей.

– Галина Семеновна, здравствуйте! – радуюсь я, услышав ее тихий голос.

– Здравствуйте, Варенька! – Галина Семеновна искренне рада.

– Вы.. – не знаю, как начать разговор, – вы сможете по-прежнему приходить к бабе Лизе убираться? Я теперь здесь живу и одна не справляюсь.

– Конечно, Варя, я сама хотела вам предложить, – женщина несколько секунд как будто мнется, подбирая слова. – Только неловко было вас беспокоить, раз вы.. домой не приезжаете.

– Ну, пока здесь мой дом, – отвечаю я, сама удивившись этому "пока".

– Я уже свободна сегодня, – говорит Галина Семеновна. – Максим Константинович дома не обедает и не ужинает. Только утром горячий завтрак, как всегда. Так что я уже свободна. Уборку у вас.. тут делала в пятницу. Сегодня вот уже и пропылесосила, и пыль вытерла.

Галина Семеновна еще пару минут перечисляла все, что успела сегодня сделать, а мои тараканы уже показывали мне листовки со словами "дома не обедает и не ужинает" и предлагали подумать, где именно он, Максим Константинович, это делает. И с кем.

– Приедете сегодня? – перебиваю я женщину, затыкая рот тараканам.

– Через час буду, – уверяет Галина Семеновна.

И ровно через час она звонит в мою дверь. В квартире возрождается жизнь: шумит вода – перемывается сервиз, гудит пылесос – чистятся ковры, звенят хрустальные капельки-подвески – купается в ванной люстра.

– Окна мыть? – спрашивает Галина Семеновна, оторвав меня от рассматривания старых документов, писем, открыток. Вызвав помощницу, я с чистой совестью решила разобрать старые бумаги в ящиках бабушкиного шкафа. Год собираюсь это сделать. При бабушке и речи быть не могло, чтобы я залезла в этот ящик. "Это личное", – говорила она.

– Окна? – растерянно переспрашиваю я, посмотрев на окно гостиной. – Не знаю, как скажете.

– Надо, – говорит она, настаивая. – Я месяц назад их мыла.

– Как скажете, – повторяю я, не в силах оторваться от одной открытки.

Это обычная почтовая открытка, поздравительная, новогодняя, со Снегурочкой в ярко-голубой шубке и красногрудыми снегирями. На ней незнакомым мне почерком написано: "Миша! С Новым годом тебя! Передай (знаю, не передашь) привет и пожелания здоровья Елизавете Васильевне и Варе. Я готова к разговору, к встрече в любое время и на любых условиях, которые ты предложишь. Поблагодари Риту за ... Валентина."

За что благодарила Риту моя мама было не прочесть: эти слова были зачеркнуты жирно, размашисто, словно делали это нервно, озлобленно. Почему зачеркнуто? Если это папа, то

почему просто не порвал и не выбросил? Если бабушка, то почему хранила столько лет? Всматриваюсь в почтовый штамп. Открытке девятнадцать лет. Это мне было десять. Три года, как она ушла. И я отчетливо помню, что никто мне привет не передавал. Никто и никогда ничего не передавал мне от моей мамы.

Начинаю перебирать каждый листочек. Вот письма прадеда Василия жене и дочерям с фронта. Вот папины письма бабе Лизе из армии. Вот мои два письма бабушке и отцу из летнего лагеря. Одно я написала в первый день с просьбой забрать меня. Второе во второй день с требованием забрать меня. На третий день бабушка уговорила отца отдать меня ей на лето. Отец проорался о том, что эта "избалованная девица так никогда не социализируется и не научится дисциплине", что "ее никто замуж не возьмет – она и борща приготовить не может". Мои аргументы – в лагере не учат готовить борщ, были встречены контраргументом – "там учат многому другому". Баба Лиза осторожно стала рассказывать папе про Артемку из второго подъезда, хорошего такого мальчика из профессорской семьи, которого в лагере научили курить и материться. Папа посмотрел на свою мать волком и ответил, что "лучше так, чем воспитывать тепличное растение". Бабушка посмотрела на сына строго и вежливо, попросила его успокоиться и остыть, а уже потом разговаривать с "ребенком". По ходатайству бабушки меня амнистировали и оставили у нее. Сколько мне тогда было? Точно. Одиннадцать.

Вот еще одна открытка, очень старая, 1954 года. Первомайская. За столом, покрытым белой скатертью, у распахнутого настежь окна, в которое заглядывает пышно цветущая яблоневая ветвь, сидит девочка-пионерка в школьной форме с белым фартуком, макает перо в чернильницу и пишет поздравление. Подписано это первомайское чудо "Миша". И это не мой папа, он родился в 1964 году. Это от Михаила Ароновича!

"Лизонька, сегодня я не спал до утра, все думал, как порадовать тебя в этот первомайский день. Приглашаю тебя на прогулку по нашим местам. Тебя ждет сюрприз. Надеюсь, приятный".

Тоскливо-счастливое чувство любви к этим двум людям вызывает першение в носу. В ящике еще много писем и открыток, чтобы прочесть их все не хватит и дня. Не хочется делать это быстро, хочется посидеть и поговорить с ними, как с живыми людьми, не торопясь, обстоятельно, наедине. Поэтому я забираю из ящика мамину открытку папе и убираю себе в сумочку. У меня есть вопросы к отцу.

Когда мы с Галиной Семеновной садимся вместе обедать (между прочим, борщ, и готовили мы его вместе), ко мне приезжает Мышильда. Взбудораженная чем-то, она пролетает в квартиру, вешается мне на шею, целует в щеку Галину Семеновну и начинает трещать. За пять минут мы узнаем, что Доминошка (да, она выбрала это имя) растет не по дням, а по часам (вот, сто фото в телефоне), что Рита с папой ждут нас на своей даче (Мышильда смешно передразнивает папину интонацию "один раз за лето я могу увидеть своих дочерей?"), что ей двадцать два года, а счастья в жизни нет.

– Борщ? – спрашиваю я, силой усаживая бегающую по кухне сестру.

– Какой борщ?! Ты с ума сошла! – возмущается она, будто я предложила ей хряпнуть самогонки, а она за рулем.

– Есть некоторые признаки, – миролюбиво отвечаю я, завидуя ее молодости и энергии.

– У меня совсем нет времени! – говорит она, все-таки отхлебнув из моей тарелки пару ложек супа и тут же пожалев об этом. – Тьфу! Забыла!

Машка забыла о том, что я добавляю в свою порцию острый перец. И не молотый красный или черный, а свежий чили или маринованный халапеньо. Я обожаю острое. По-настоящему острое. Даже Максим, любящий блюда "с перчинкой", с ужасом смотрит на меня, когда я к каждому блюду добавляю что-то, по его словам, "смертельное". Все давно к этому привыкли, знакомые уже не удивляются и задаривают меня шоколадом с кайенским перцем.

– Ты должна изрыгать огонь, как Змей-Горыныч! – выпивая залпом стакан компота, ругается Мышильда.

– Дойдет и до этого при случае, – шучу я.– Куда торопишься?

– Я вообще-то за тобой, но чтобы без тебя! – объясняет Машка, но яснее не становится.

– Без меня?

– Мы с Кириллом идем сегодня на вернисаж в частную галерею Шуваловых. Он просил позвать и тебя. Из вежливости, – докладывает сестра и выпучивает глаза. – Но я очень надеюсь, что ты не можешь. В нашей семье художница я, а не ты.

Да что ж такое-то! Ермак через Машку теперь будет действовать? Объяснился со мной, а на вернисаж ведет Мышильду, чтобы меня с гарантией пригласить. А как их одних оставить? Он же Машке сердечко во второй раз разобьет. Первый раз мы его с Ритой справедливо оправдали, а уж второй, извините!

– Странная логика, – отвечаю я сестре. – Тогда в театр должны ходит только актеры, а в ресторан только повара? Почему филолог-журналист не может пойти на вернисаж?

– Чтобы оставить нас наедине, – прошептала мне на ухо городская сумасшедшая. – Пожалуйста-пожалуйста!

– Да я рядом похожу, мешать не стану, – неуверенно говорю я.

– Времена дуэний прошли, – втолковывает мне Машка. – Я и Кириллу сказала, что это не обязательно – приглашать тебя.

– А он?

– А он говорит, что это элементарная вежливость, – восхищенно отвечает Мышильда. – Он такой... такой...

Пока Машка сформулирует очередное достоинство Ермака, мучительно соображаю, что делать. От раздумий меня отвлекает телефонный звонок. Вовка.

– Варь, привет! – чуть хриплый голос друга огорчает и радует одновременно. – Ты разрешила сегодня встретиться.

– Привет! – тепло говорю я, четко придерживаясь выбранной тактики поведения. – Конечно.

– Сегодня всех наших приглашает Игорь, – сообщает Вовка. – Сашка с Леркой в курсе.

– Все наших? – нервно сглатываю.

– Он так сказал, – говорит Вовка.

– А повод?– спрашиваю я, не зная, что и подумать, не то что сказать.

– Тебе нужен повод для встречи с друзьями? – мягко смеется Вовка. – Время же у тебя есть.

Да. Что есть, то есть. Времени вагон и маленькая тележка. Анна с рукописью не торопит. Мила, наверное, ушла в недельный загул после презентации. Есть у нее такая милая традиция.

– Да я на вернисаж тут иду, – говорю я и сталкиваюсь с бешено счастливым взглядом Мышильды.

– Нет-нет! – радуется сестра. – Есть бог на свете! Мы сходим без тебя – у тебя причина уважительная.

А вообще, сколько можно бегать? Конечно, пойду. Даже если все они в сговоре, пойду. "Делай что должно, и будь, что будет!" – фраза Марка Аврелия. Ее и масоны как девиз использовали, и, говорят, сам Лев Толстой постоянно повторял.

– Хорошо, спасибо! – бодро говорю я и прощаюсь с Вовкой до вечера, конечно, разрешив зайти за собой в семь часов.

– У тебя что-нибудь красивенькое есть? – вертится перед зеркалом в прихожей Машка. – Поновее, помоднее?

– У меня здесь ограниченный гардероб, – смеюсь я. – Пара платьев, джинсы, есть блузка с юбкой.

– Я могу за вашими вещами съездить, – предлагает Галина Семеновна. – Если очень надо.

– Очень-очень надо! – молитвенно складывает ладошки сестра. – Вы лучшая Галина Семеновна из всех Галин Семеновных.

Из привезенных вещей Машка выбирает тут же (я так и знала!) темно-зеленую юбку с запахом в пол и фисташковую блузку, которые сразили ее наповал еще полгода назад. Этот наряд мы выбирали с Максимом мне на новогодний праздник.

– Под мои болотные глаза? – смеялась я, когда мы целовались в кабинке для переодевания.

– Под твои изумрудные глаза, – целуя меня, смеялся в ответ муж.

– Это! – Мышильда прижала к себе вещи.

– А тебе пойдет зеленое? – с сомнением спрашиваю я, глядя на редкие русые волосы Машки, за которые она и получила от меня прозвище Мышильда, и теплые карие глаза.

– Кареглазым идет все! – Машка категорична.

– Как скажешь! – сдаюсь я.

Долго думаю, что одеть мне. Ничего не могу придумать и выбрать. Потому что не знаю, чего собственно хочу от этого вечера?

– Как там Макс? – вдруг невинно спрашивает и так же смотрит на меня сестра.

– В смысле как? – неуверенно переспрашиваю.

– Когда придуриваться перестанете? – Машка вертится у зеркала в лифчике и юбке, придирчиво осматривая себя со стороны. – Надо шпильку. Ты меня выше. На тебе лучше смотрится.

– Придуриваться?! – грозно говорю я.

– Конечно! Тоже мне, поссорились они, – фыркает сестра.

– Мы. Не. Ссорились, – возражаю я, начав считать до десяти, чтобы не покалечить родной генетический материал.

– Разве? – передразнивает мой тон Мышильда. – А что происходит?

– Мы. Расстались, – говорю я (шесть, семь, восемь...).

– Максим тебя никогда не отпустит. Нет, я в этом наряде порву вернисаж! – Мышильда, надев блузку, встает на полупальцы и делает танцевальные па.

– (Девять, десять...) Я сама решаю, где я и с кем.

– Разве? – искренне удивляется сестра. – Разве может быть по-другому?

Мышильда неожиданно теряет интерес к своему наряду и подсаживается ко мне на диван.

– Варь, а что должно случиться, чтобы такая любовь сдалась?

– Какая такая? – решаю считать до ста.

Тараканы помогают: достают счеты и стучат костяшками.

– Такая. Настоящая. С детства. С юности. Однолюбная, – Машка берет меня за руку.

– (Двадцать один, двадцать два...) Нет такого слова!

– Слова, может, и нет! А любовь есть! – пожимает плечами Машка, возвращаясь к зеркалу.

– Он мне изменил. Так однолюбы не поступают (тридцать пять, тридцать шесть...)

Ко мне разворачивается очень серьезная Мышильда и, голосом выделяя каждое слово, говорит:

– Однолюбы поступают по-всякому. Просто они любят всю жизнь одного и того же человека. Жить могут с другим, спать с другими, но любят одного.

И это сказано так неожиданно по-взрослому для моей младшей сестры, что я сбиваюсь со счета.

– Варь! Ты вторую неделю прячешься от него, выслушать не хочешь, разводиться надумала, – вздыхает Машка.

– Кто? – строго спрашиваю я. – Кто с тобой разговаривал?

– Со мной? – глазки Мышильды забегали, скрываясь от моих.

– Не ври мне, Мария! – еще строже говорю я. – Кто? Максим?

Я редко называю ее Мария. Просто никогда. Она ненавидит эту форму своего имени.

– Константин Витальевич, – сознается Мышильда. – Просил на тебя повлиять. Но я и так бы повлияла, без его просьбы. Я никогда не транслирую чужие мысли. Ты знаешь.

Я знаю. Да. Мышильда – чистый и открытый человечек. Ее только запутать можно или влюбить в себя.

– Что именно он сказал, – продолжаю допытываться.

– Дословно не помню. У меня нет твоей способности запоминать тексты, – огрызается сестра. – В общих чертах. Позвонил. Спросил, не знаю ли я подробностей вашей с Максимом размолвки. Я сказала, что не знаю. Я ж понимаю, что это не мое дело. Он сказал, наверное, это недоразумение. Я ответила, что думаю так же. Он попросил поговорить с тобой и успокоить. А я...

– Что ты? – с тревогой смотрю на замявшуюся Мышильду.

– А я ему сказала, что Варька в неадеквате пока, что тебе надо время, что рано или поздно все прояснится.

– Что должно проясниться? – зло интересуюсь я.

– Что Максим ни в чем не виноват! – закруглилась Мышильда, застегнув ремешки босоножек. – Ну, как тебе?

Мышильда выглядит хорошо. Высокая, стройная. Этот наряд спрятал ее угловатость и излишнюю худобу. Но негустые волосы до плеч портят впечатление. Когда сестре было годика четыре, я читала ей сказку про Щелкунчика. Книга была большая, тяжелая, красочная, с изумительными картинками. На одной из них была изображена королева Мышильда, по фантазии художника, с реденькими волосиками на полулысой головке, на которой набекрень сидела королевская корона.

– Я так не думаю, – отвечаю я рассеянно.

– Плохо? – расстраивается Мышильда.

– Очень хорошо! – искренне уверяю я. – Сейчас с прической только придумаем что-нибудь. Я не думаю, что что-то прояснится, если Максим объяснится. Просто после нашего разговора все станет бессмысленно безвозвратным.

– Я не знаю, что говорить ему в ответ, – тихо признаюсь я сестре.

– Услышишь, что скажет он, и сориентируешься, – успокаивает меня Мышильда.

– В том то и дело, – шмыгаю носом. – Я не хочу это услышать.

– Почему?! – Машка изумляется. – Ты даже не знаешь, что он собирается сказать. Вот скажи, Максим тебя за жизнь хоть раз обманывал? По-настоящему?

– А можно обмануть понарошку? – горько усмехаюсь я. – И что за выражение "за жизнь"?

– Так обманывал или нет?

– Нет, не знаю, – теряюсь я.

– А вот Сашка с Леркой сразу бы сказали, что "нет", – упрекает меня сестра. – А они ему не жены. Разве не странно?

Я ничего ей не отвечаю, только пожимаю плечами.

– Ладно, – примирительно говорит Мышильда. – Давай мерить на тебя.

К семи часам мы готовы. Помучившись с Мышильдиными волосами, чтобы сделать хотя бы подобие прически, подобрав мне белый брючный костюм и ярко-красную блузку, мы выходим из подъезда.

Батюшки! Перед нами два автомобиля: знакомый белый кадиллак и незнакомая черная хонда. Ермак и Вовка.

– Разрешите представиться, сестры Дымовы! – приседает в книксене Мышильда.

– Ты еще реверанс изобрази, – весело шепчу я.

– Вот еще, реверанс! – шепотом возмущается сестра. – Книксена хватит!

Вовка в черной футболке с принтом "белая варежка"и джинсах. Ермак в белой футболке и джинсах.

– Одетта и Одиллия! – хихикаю я, не сумев сдержаться.

– Что?! Ты о чем? Белый и Черный Лебедь? – недоумевает Мышильда, но, вынырнув из шутовского поклона и посмотрев на встречающих, понимает и тоже веселится. – Прикольно!

– Варя, вы прекрасны! – пожимает мне руку Ермак и оглядывает с головы до пят, потом поворачивается к Машке. – А вы, Мария (Мышильда слегка морщится), не уступаете сестре ни в чем.

– Почему же? – кокетничает Машка. – Уступаю. В возрасте.

– Пошли, старуха! – обнимает меня за плечи Вовка и по-братски целует в щеку. – Пусть молодежь гуляет, а мы по-стариковски...

– Пофшшли, – шамкаю я в ответ. – Разжуешь мне ростбиф?

– Не вопрос! – обещает Вовка и, подмигнув Ермаку и Мышильде, усаживает меня в хонду.

Я жду Максима. И когда мы едем до клуба "Лисий хвост", я оглядываюсь в поисках.. Максима. И когда мы рассаживаемся впятером за столом с шестью креслами, я осматриваюсь, боясь и желая его увидеть. И когда мы весело смеемся, вспоминая забавные школьные истории, я напрягаюсь, ожидая услышать его голос, окликающий меня.

– Сашка, – тихо обращаюсь я к подруге, когда Игорь с Вовкой уходят курить. – Максим придет?

– Ты хочешь, чтобы он пришел? – Сашка своим взглядом держит мой, не дает опустить его в тарелку.

– Не знаю.

– А когда будешь знать? – совсем как Максим на презентации Милиной книги говорит Лерка.

– Вы меня осуждаете за то, что я отказываюсь с ним разговаривать? – спрашиваю я лучших своих подруг и смотрю на них, не опуская глаз.