Текст книги "Вернуть мужа. Стратегия и Тактика (СИ)"

Автор книги: Жанна Володина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 38 страниц)

– А я помню, – ласково говорит Вовка и начинает читать:

Я Вами восхищён. Я к Вам душой тянусь.

Вы – старых мастеров божественная форма,

А Ваше имя – горькое на вкус,

А поцелуи – слаще хлороформа.

Как не хватает слов, как не хватает ласк!

Какой поэт построил Ваши ноги?!

Две бесконечно длинные дороги

В далёкий заколдованный Дамаск...

Я отчетливо понимаю: теперь у меня две фантомные боли – мама Валентина и Вовка. Они не исчезнут никогда. Не знаю, может, годы что-то изменят. Смягчат фантомность или остроту сожаления. Буду верить в это.

А Ваш жестокий рот, который смутно жаль?..

Кто дал Вам взгляда странную небрежность,

Кто погасил навеки Вашу нежность

И кто зажёг у Вас в глазах печаль?

Звонок домофона сообщает о новом госте. Игорь берет трубку и меняется в лице. "Первый!" – читаю я по его губам.

В гостиную широким шагом заходит Максим, когда Вовка, стоя у камина, заканчивает:

Вы точно факел, брошенный во тьму.

Сквозь миллионы лет я смутно помню лица...

Толпу... костёр... Я Вас убил, Царица.

Я Вас убил... но не отдал ему!

Глава 44. Настоящее. Пятница (вечер). Максим.

Отряд Таракановые , древний,

известный с каменноугольного периода

отряд насекомых.

В основном ночные животные,

днём отдыхающие в различных укромных,

недоступных местах.

Они любят влагу и тепло:

чем суше и прохладнее климат,

тем их меньше.

Справочник

Все теории стоят одна другой.

Есть среди них и такая,

согласно которой каждому

будет дано по его вере.

Да сбудется же это!

Михаил Булгаков "Мастер и Маргарита"

– Всеобщая мобилизация! – кричит плюгавенький, взобравшись на возвышение. – Все военнообязанные запаса всех возрастов подлежат немедленному призыву на действительную военную службу в связи с объявлением войны!

Начинается суматоха, паника в тараканьих рядах. Все мечутся, бегая в разные стороны, сталкиваются друг с другом. Кто спешит скорее встать в строй, кто пытается спрятаться. Два крупных интеллигентных таракана о чем-то шепчутся в сторонке, не принимая участия в происходящем.

– Всем привет! – голосом двухкамерного холодильника говорит Максим.

Жадно разглядываю его осунувшееся, гладко выбритое лицо. На этом лице сумасшедшими голубыми кристаллами светятся умные и родные глаза. Мазнув пустым взглядом по всем остальным, Максим так же жадно, как и я, разглядывает меня: мое лицо, всю меня от макушки до кончиков пальцев на ногах. Потом его мечущийся взгляд останавливается на моих глазах, и его глаза слегка прищуриваются. Заметил, что я плакала?

Тараканий военкомат раздает винтовки стоящим в очереди мобилизованным. Два дезертира неподалеку набирают добровольцев в партизанский отряд.

– И тебе привет! – доброжелательно усмехаясь, говорит Игорь. – Проходи на огонек!

Намек на огонек вдруг становится двусмысленным. Максим смотрит на журнальный столик, уставленный горящими свечами, и переводит взгляд на хозяина коттеджа:

– Хороший дом, поздравляю!

– Спасибо, дружище! – благодарит Игорь, нажимая на слово "дружище". – Купил полгода назад, въехал недавно. С меня еще новоселье! Вы все приглашены, конечно.

– Ты на нашу вечеринку? – Вовка подходит к Максиму и протягивает ему руку. Максим игнорирует рукопожатие и проходит вперед.

Я стою на красном ковре и поджимаю пальцы, словно у меня мерзнут ноги. Игорь поднимает вверх правую руку, и в гостиной появляются официанты – через пару минут, во время которых мы все молчим и смотрим друг на друга, стол накрывается еще на одного человека.

Мобилизованные тараканы нехотя выстраиваются в колонны. Разношерстный партизанский отряд складывает в телеги продукты и вилы с топорами.

– Прошу к столу! – широким жестом и еще более широкой улыбкой Игорь приглашает нас продолжить ужин.

– У вас мальчишник? – нелогично спрашивает Максим.

– Ага! – отвечаю я. – А я вылезала из торта.

– Где торт? – спрашивает Максим, улыбаясь глазами.

– Вовка съел! – дерзко говорю я, и только сказав, понимаю, как это прозвучало.

Плюгавенький прохаживается вдоль строя, поправляя обмундирование и сканируя строгим взглядом полководца уровень боевого духа вверенных ему войск. Партизаны на клочке бумаги рисуют план отступления в лес и отмечают места, где будут делать схроны.

– У вас вечно Вовка виноват, – подхватывает мою шутку Вовка. – Как вы тут без меня столько лет справлялись? На кого вину перекладывали?

– Мы их копили, в кучку складывали, ждали твоего возвращения, – отвечает Максим, не отводя взгляда от моего лица, не отпуская мои глаза.

– Вы меня ждали? – спрашивает Вовка у всех, но я понимаю, что у Максима, не у меня и не у Игоря.

– Каждый день, – тихо отвечает ему Максим.

– Прекрасно! – ерничает Вовка. – Поздравляю, дождались. Я тоже ждал.

– Напрасно, – отвечает Максим, лаская меня взглядом. Я чувствую эту нежность на лбу, висках, скулах, подбородке, шее.

– Ничего не напрасно, если любишь, – возражает Вовка охрипшим голосом. Мне хочется посмотреть на выражение его лица, но я не могу оторваться от глаз Максима.

– Лучше не скажешь, – спокойно констатирует Максим, опускаясь бешенно-ласковым взглядом на мои плечи и руки. – Подтверждаю каждое слово.

– Это все, конечно, крайне занимательно, – иронизирует Игорь, сумев перехватить мой взгляд и оторвать его от Максима, – но изысканные блюда стынут, и вы не сможете получить того удовольствия, на которое я рассчитывал, их выбирая. Для вас.

– Ты знал, что мы придем? – спрашивает Максим, поворачиваясь к Игорю.

– Надеялся, – поправляет его Игорь. – Я вот тут Варьке как раз объяснял, что надежда – странная штука. Нет никаких причин надеяться, а человек, удивительное создание, на что-то все-таки надеется.

– Надежда – хороший завтрак, но плохой ужин, – резко отвечает Максим Игорю, но мы все отчетливо понимаем, что на самом деле этот ответ для Вовки.

– Вы сначала попробуйте! – картинно обижается Игорь, отвлекая внимание от истинной сути разговора и давая всем передышку. – Фирменный лосось в сливочно-икорном соусе.

Игорь чинно усаживает меня за стол, галантно подвигая стул. Немного помедлив, за стол возвращается Вовка. Последним садится Максим. После сочного ростбифа ни кусочка не лезет в горло, но я заставляю себя попробовать рыбу. Она великолепна. Мычу от удовольствия и говорю Игорю:

– Боже! Это чудо чудное! Никогда не пробовала такого рыбного  совершенства!

– Ну, на "боже" я откликаюсь по праздникам, а сегодня можно просто Игорь, – смеется довольный хозяин. – Давайте выберем день.

– Выберем для чего? – удивляюсь я, потеряв нить разговора и уставившись на Максима, тоже не отрывающего от меня глаз.

– Для новоселья! – с досадой, правда, показной, говорит Игорь. – Надо выбрать пару-тройку дней, чтобы могли все.

– Хорошо, – говорю я, пожирая глазами мужа. – Стоит только поручить Сашке, и она разрулит.

– Жаль, что все разрулить Сашка не может, – горько усмехается Максим, опаляя мою шею горячим взглядом.

– Какая вам рыба! – хохочет Игорь. – Вы сейчас друг друга проглотите голодными глазами.

Смутившись, опускаю глаза в тарелку. Подняв их, вижу бледного, кусающего губы Вовку, лениво-насмешливого Игоря и сдержанно-холодного Максима, словно не было этих горячих и волнующих взглядов несколько минут назад.

– Пойдем, Вова, я тебе дом покажу, бильярдную, – Игорь встает из-за стола и приглашающим жестом поднимает Вовку. – Ты же сам так хотел его посмотреть!

– Я? Хотел? – Вовка грустно улыбается и, встретившись глазами с Игорем, говорит. – Вспомнил. Точно хотел.

Игорь, глядя на меня пристально, говорит в пространство:

– Спокойствие – сильнее эмоций. Молчание – громче крика. Мартен Лютер, между прочим. Дарю, Макс, для какой-нибудь пламенной речи в суде присяжных пригодится.

Максим поднимает на него глаза:

– В курсе. Ты забыл последнюю часть высказывания: Равнодушие – страшнее войны. И спасибо... за подарок.

Игорь с Вовкой уходят из гостиной, оставляя нас одних. Красные угольки в догорающем камине похожи на глаза Аниных драконов, приготовившихся к битве. Плюгавенький ждет моего сигнала к началу атаки.

Мы продолжаем сидеть на столом. Я на узком его конце, Максим на широком. Завороженная каминными угольками, я пытаюсь упорядочить свои хаотичные мысли. Подбежать? Обнять? Протянуть руки? Гордо выйти из гостиной? Убежать на улицу и вызвать такси? Крикнуть ему, что я люблю его? Спросить, почему он так себя ведет и что скрывает? Ударить его еще раз? Может, разбить пару тарелок? Признаться ему, что я не могу жить без него? Попросить налить мне вина?

Видимо, все мои вопросы отражаются в моих округлившихся от волнения глазах. Максим встает и отходит к огромному окну-стене, через которое видны ухоженные дорожки, какие-то необыкновенные кусты, усеянные мелкими желтыми и розовыми цветочками, выложенные фигурным камнем дорожки и ровно подстриженные газоны, освещенные фонарями с желтым уютным светом.

Обнимаю себя за плечи, унимая легкую дрожь. Максим не пытается ко мне подойти и говорит издалека, оставаясь у окна:

– Как там у твоего Есенина? "Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок"?

– Есенин не мой, он наш, общий, – вяло отвечаю я, чувствуя, что у меня поднимается температура от напряжения. Кипяток отчаяния ошпаривает меня: муж хочет признаться мне в измене, иначе о каких ошибках он говорит?

– Когда я говорил, что хотел бы, чтобы ты не приезжала в торговый центр и не увидела меня с ней...

Плюгавенький нервничает и знаками показывает мне, что в этом месте надо перебить Максима. Но я молчу, и Максим продолжает:

– Я имел в виду, что действительно хотел этого. Прости, но и до сих пор хочу. Хотя это совершенно глупо и привело к таким последствиям.

Тараканы выстраиваются в плотную шеренгу. "Компактно построенный отряд имеет явное преимущество перед рыхлым строем!" – выкрикивает плюгавенький.

– Чтобы не делать ошибки – нужен опыт. Чтобы накопить опыт – нужно делать ошибки. Иначе опыт этот бесполезен, – дрожащим голосом говорю я, словно отвечаю хорошо выученный урок.

– Я хочу этого не потому, что обманываю тебя, – поворачиваясь от окна-стены, говорит Максим тоже дрогнувшим голосом. – А потому, что планировал, что вся эта история не коснется тебя вообще. Поверь, ее лучше не знать совсем.

– Поверь? – начинаю я цепляться к словам. Не выдержала все-таки.

Плюгавенький, получив от меня слово-сигнал, радостно вопит: "В атаку, ребятушки!"

– Варежка, – Максим неожиданно оказывается возле меня и одним движением вытаскивает из-за стола в свои крепкие, болезненно-крепкие объятия. – Услышь меня, родная моя девочка! Я перемудрил, перехитрил самого себя, пытаясь перестраховаться. Мне казалось, что только я один смогу выдержать и сыграть нужные мне эмоции. Что тебе вообще не придется ни о чем беспокоиться.

Немногочисленные партизаны, вместо того, чтобы поддерживать регулярные части в тылу, выстраиваются напротив мобилизованных и храбро готовятся защищать мою любовь к Максиму.

– Чтобы переиграть этого человека, надо иметь холодную голову и подкладывать ему только искренние эмоции. Я не мог позволить себе втянуть тебя в эту игру. Это не твой мир, не твоя война.

Вилы и топоры против винтовок со штыками. Плюгавенький медлит, не повторяя приказа.

– Я сотни раз представлял себе, что изменилось бы, если бы я все тебе рассказал. И сотни раз приходил у одному и тому же выводу: пришлось бы просить тебя играть, притворяться, обманывать. И я придумал себе, что все устрою по-другому. Что это все пройдет мимо тебя, не задев. Я ошибся во всем. Чтобы не заставлять тебя обманывать моего отца, я сам невольно обманул тебя.

Тараканьи войска и партизанская кучка продолжают сверлить друг друга взглядами, надеясь на психологический срыв противника.

Горячие ладони Максима прожигают мою спину. Под легким белым летним жакетом только кружевной лифчик.

– Когда я узнал, что ты увидела нас в кафе, я растерялся. Этого не должно было случиться. Казалось, расскажи я тебе свой план – и все разрешится наилучшим образом. Ты обязательно мне поверишь и поддержишь. Но я понимал, что по телефону этого не сделаешь, а в пару слов смысл происходящего не уложить. Вернее, уложить, но получается банальность: "это не то, что ты подумала".

Рука Максима ложится на мой затылок, пальцы запутываются в кудрях:

– Его почти невозможно обмануть. Но он, увидев твою настоящую реакцию, поверил. Надо было радоваться, но я испугался. Мне стало страшно, что невольно, не зная правды и сути происходящего, ты подыграла мне своими искренними и живыми эмоциями, своей обидой и горем.

Началась рукопашная. Противники дрались не на жизнь, а на смерть. Партизаны, несмотря на малочисленность и отсутствие огнестрельного оружия, умудрялись сдерживать регулярные войска.

Максим поймал мой взгляд в серо-голубой плен:

– Я проклял себя. И совершил еще одну ошибку. Вместо того, чтобы успокоить тебя, твою ревность, я сам нырнул в эти отвратительные эмоции. Вовка вернулся, а с ним вернулся мой страх. Забывая, что ты не понимаешь происходящего в моей семье, я кормил свой страх болью и отчаянием. Ни один разговор с тобой у меня не получался. Совсем. Я почти утратил веру в свою способность убеждать людей в том, что мне нужно.

Даже численный перевес не позволял плюгавенькому справиться с партизанами, и он взревел от злости.

– Что ты чувствуешь к этой... Насте? – хрипло спрашиваю я, своим вопросом вдохновив партизан, вселив в них веру в победу.

– Чувствую? – Максим удивленно смотрит на меня, не отпуская из своих рук. – Я бы не стал использовать этот глагол. – Мне жаль эту девушку. Она пешка в игре нашего с ней отца и в моей, к моему стыду, тоже. Но иначе нельзя. Она сама решилась на этот спектакль. Когда задумываешь играть чужими чувствами, будь готов, что будут играть твоими.

– Вашего с ней отца? – вырываюсь я из его объятий. – Вы все, Быстровы, вообще нормальные? Ты же говорил, что она не сестра тебе! Не клиентка, не любовница, не сестра?!

– Я прекрасно помню, что я говорил. Эти слова – роковая моя ошибка. И, видимо, за нее я расплачусь тобой, если ты так решишь. И никого, кроме себя, я в этом не виню. Сутки! Мне нужны были одни сутки, чтобы он вышел на тебя и убедился в том, в чем я хотел его убедить. Я думал, что защищаю тебя. Я снова ошибся. Неинформированные люди принимают такие действия за манипуляцию. Я думал, что манипулирую им, а сейчас, в эту самую минуту, понимаю, что ты обязательно решишь, что я манипулирую тобой.

Максим отпускает меня и устало трет свое лицо ладонями, словно пытается стереть несуществующую грязь. Я потрясенно молчу, но мысленно продолжаю вдохновлять своих отважных партизан: "Продержитесь еще чуть-чуть!"

Плюгавенький бесится, брызжет слюной, бегает вокруг дерущихся тараканов и пытается поддержать их моральный дух.

– Я просто хотел, чтобы эта грязь тебя не коснулась. И вместо этого затянул тебя в самую гущу. Я добился от него того, чего хотел. Он думает то, что я позволил ему думать.

– Отец? – спрашиваю я, почувствовав, что у меня заболело горло, словно я за эти несколько минут заразилась каким-то ужасным вирусом.

– Отец, – подтверждает Максим. – Пока он уверен, что ведет эту партию, я контролирую ситуацию.

– Настя? – распространеннее формулировать вопросы не получается. Всей кожей ощущаю: да, это его война, от которой он так хотел меня спасти, но затащил в самую гущу сражения.

Партизаны забирают оружие у плененного противника.

– Настя – моя сестра по отцу. Но я не испытываю к ней нежных братских чувств. Пока не получается, и вряд ли получится.

– Тест? – удается задать второй вопрос.

– Настоящий тест у меня. У отца на руках поддельный тест. Поскольку делал исследование его доверенный человек, он считает его настоящим, – объясняет Максим.

– Зачем тебе, чтобы Константин Витальевич думал, что Настя не его дочь? – спрашиваю я, наблюдая, как мои партизаны связывают пленных и засовывают им в рот кляпы.

– Это длинная и некрасивая история, – отвечает Максим, протянув руки, чтобы взять мои, но передумав и не взяв. – Это реально разговор на несколько часов. Я могу сейчас только честно признаться в следующем.

Максим останавливается близко-близко от меня, я ловлю его рваное дыхание, чувствую его боль, досаду, печаль:

– Мне было нужно, чтобы отец поверил в то, что я рад обретенной сестре настолько, что эмоционально подключился к ее проблемам и сделаю все, чтобы их решить. Чтобы он думал, что я не знаю, что он сделал тест ДНК и теперь сам уверен в его подлинности и в том, что Настя не его дочь.

– Париж? – задаю я самый главный вопрос.

– Я начал терять тебя и торопиться. То, что я планировал сделать за пару недель, теперь надо было сделать гораздо быстрее. Мне нужна была встреча с человеком, воспитавшим Настю как свою дочь. Не письмом, не по телефону, а личная. И я добился того, чтобы Настя ее устроила. Больше никаких целей у этой поездки не было.

– Тогда в кафе... – начала я и замолчала, боясь расплакаться.

– Тогда в кафе за соседним столиком сидел помощник отца. Слезы Насти были абсолютно настоящими. Она действительно беспокоилась о своем женихе, истерила. В присутствии соглядатая я намеренно преувеличил силу своих ответных эмоций. Но в это время в кафе пришла ты. Если бы я знал, что так получится! Я проклял себя за свой артистический порыв!

– Еще раз, Максим! – твердо говорю я, вернув себе способность говорить полными предложениями. – Настя – сестра или не сестра?

– Настя – моя сестра по отцу. Отец думает, что она не его дочь. Я специально создал у него такое впечатление. Обмануть его было непросто, но я это сделал, – Максим смотрит мне прямо в глаза, не отводя взгляда. – Была возможность уберечь тебя от всей этой информации до поры до времени, и я этой возможностью воспользоваться. Если бы ты не пришла в кафе, у меня это получилось бы. Я просчитался во всем. Своими руками отправил тебя в Вовкины объятия. И ревность снесла мне крышу. Дальше я только и делал, что уничтожал все, что было мне дорого, все, что я люблю больше жизни.

"Хозяйка! Что с пленными делать?!" – спрашивают меня в унисон два партизанских главаря.

"Не отпускать!" – кричу я, дурея от шальной радости, действующей на меня, как сильный наркотик.

– Максим! – начинаю говорить я, сама сделав шаг навстречу и положив свои дрожащие руки на его дрожащие плечи. – Вовка...

– Я пришел сказать, что отпущу тебя. Смирюсь с вашей любовью. Это мое наказание за все, что я натворил за последние несколько месяцев, а особенно за эти три недели, – горячо шепчет Максим в мое эрогенное левое ухо. – Даже если это уничтожит меня.

– Вовка, – снова терпеливо начинаю я, чувствуя, что от моего терпения зависит уровень его нетерпения. – Я не знала, что он так давно...

– Влюблен? Любит тебя? – снова нетерпеливо перебивает Максим, целуя мои ладони.

– Да. Игорь сказал, что Вовка влюбился сразу, что вы все это видели, – я стараюсь говорить, аккуратно подбирая слова.

– Это я влюбился сразу, – выдыхает Максим. – Могу спорить, что на пару секунд раньше него.

– Теперь это не важно, – я отбираю у Максима свои руки, потому что под его губами ничего не соображаю.

Он неправильно понимает мой жест, мои слова и с горечью жестко говорит:

– Но я снова тебя обманул. Я не отпущу тебя. Никогда. И у меня стираются границы здравого смысла, когда я думаю о любом мужчине рядом с тобой. Это все равно, что добровольно отказаться от воздуха или воды.

Я потянулась к мужу, как травинка к солнцу, чтобы успокоить и сказать, что это он мой воздух, вода, свет, жизнь. Но в это мгновение раздался насмешливый голос Игоря:

– Кто не спрятался, я не виноват! Если целуетесь, то закругляйтесь!

Игорь и Вовка возвращаются в гостиную. Звонок домофона напрягает всех. Меня, ошалевшую от счастья и долгожданной правды, но расстроенную тем, что не сказала мужу еще самого главного. Максима, который уже потянулся ко мне навстречу. Вовку, молчаливого и грустного. Игоря, который пробормотал:

– Думал пронесет. Просто интересно, как объяснит.

Послушав, кто говорит в домофон, Игорь восхищенно восклицает:

– Он бессмертный!

В гостиную коттеджа врываются влажный вечерний воздух, Кирилл Ермак и... Мышильда. Машка виснет по очереди на всех, слюнявя наши щеки. Кирилл тихо стоит в дверном проеме и осторожно молчит.

– Варька, мы тебя обыскались! Хорошо, Сашка подсказала, – радостно верещит сестра.

– Зачем я тебе так срочно понадобилась? – одурев от неожиданной встречи, спрашиваю я, не сводя взгляда с Максима, который, увидев Ермака, стоит с таким видом, словно хочет протереть глаза, чтобы избавиться от галлюцинации.

– О! Какой коттеджик! Игорь, класс! Мама за что-то на нас на всех обиделась. Мы с Кириллом приехали на дачу. Папа злой и грустный. Мама закрылась в своей комнате и никого к себе не пускает. А мы хотели попросить родителей, чтобы они разрешили Кириллу за мной ухаживать. Сил терпеть нет, когда мама оттает. Нужна твоя помощь. Тебя мама побаивается. Ты ее уговоришь, – докладывает Мышильда, хватая из тарелок на столе кусочки овощей и фруктов.

– Кто тебя воспитывал?! – тяну я ее за подол сарафана. – Как ты себя ведешь?

– Воспитывали меня все вы, – сообщает неадекватная от счастья и любви Мышильда, стянув со стола веточку зеленого винограда. – Прошу получить и расписаться!

– Я тут по заграницам долго ездил, – лениво и насмешливо говорит Игорь, восхищенно глядя на Мышильду. – Пропустил два момента.

Игорь подходит к Машке и галантно целует ее руку, ту, в которой зажата веточка винограда:

– Первое. Неужели это наша маленькая Маша? Второе. В России сейчас снова принято получать разрешение на ухаживание за незамужней девушкой?

Машка показывает мне язык, зардевшись от удовольствия.

– Это наша взрослая Маша, – говорю я, усиленно поставив логическое ударение на слово "взрослая". – И в семье Дымовых так принято. Так было заведено, и наш папа придерживается этой традиции. А мы ему потакаем.

Максим и Вовка смотрят теперь друг на друга. И только я собираюсь пригласить мужа прогуляться по Игореву участку, чтобы закончить наш разговор, звонит сотовый Максима. Посмотрев на экран телефона и извинившись, Максим выходит на улицу. Возвращается буквально через пару минут. И это другой Максим. Строгий. Жесткий. Сильный. Человек, у которого снова все под контролем.

– Мне надо уехать. Срочно. Прошу у всех прощения.

Широкими шагами он пересекает гостиную, подходит ко мне, притягивает к себе к сильном собственническом жесте и, обняв, говорит в то самое эрогенное ухо:

– Я тебя люблю. Прости. Но я тебя не отпускаю. Дай мне немного времени.

Отпустив меня, он обращается к Игорю:

– Отвезешь Варю?

– Я могу отвезти Варвару Михайловну, – вмешивается в разговор впервые заговоривший Ермак.

– Нет! – хором втроем отвечают на его слова Максим, Вовка и Игорь. Максим пристально и просительно смотрит на Игоря.

– Увы! – Игорь разводит руками в извиняющемся жесте. – Красное чилийское.

– Я... – начинает говорить Вовка, но я его перебиваю, торопясь подобрать правильные слова:

– Пусть Кирилл с Машей меня отвезут. С Машей!

Максим облегченно кивает головой и, бросив на меня выразительный взгляд, уходит.

Пленные тараканы, связанные, с кляпами, дергаются, пытаясь освободиться. "Охранять! Не развязывать! – отдаю я приказ. – Плюгавого изолировать!"

Мышильда смешно краснеет, когда Игорь снова целует ей руки и намекает, что тоже не прочь познакомиться с ее родителями в качестве жениха.

Обнимая меня на прощание, Игорь спрашивает:

– Ну, что, подруга, все в порядке?

– Спасибо тебе, никогда бы не подумала, что так поможешь мне именно ты, – честно говорю я ему.

– Вот! – шутливо сердится он. – Вы все меня недооцениваете. В женихи не выбираете. Вот найду себе невесту – поплачете.

– И поплачем, и порадуемся за нее! – обещаю я другу, целуя его в щеку.

– Что будешь делать? – с любопытством спрашивает Игорь.

– Мужа возвращать, – просто и честно отвечаю я.

– Не понял, – теряется Игорь. – Он вроде и не уходил. Одно твое слово...

– В другом смысле возвращать. Возвращать в нашу жизнь счастье, веру в друг друга и в нашу любовь.

Обнимая Вовку, шепчу верхней пуговице его рубашки:

– Прости меня. Никто не сможет стать мне другом больше, чем ты. Это все, что я могу тебе предложить. Прости, что не сказала этого раньше. Я правда не знала...

– Не смей извиняться! – Вовка стискивает меня в объятиях, несмотря на нахмуренные брови Игоря. – Я сам упустил свой шанс.

– Дурачок! – ласково говорю я, целуя его в висок. – У тебя его никогда и не было.

– Ну, позволь мне жить в своей реальности, – грустно смеется друг детства. – В ней он у меня был.