Текст книги "Мурманский сундук.Том 2"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 41 страниц)

– Здравствуй, Ермил, здравствуй, сынок, – поздоровалась она и, тяжело наступая на больные ноги, прошла к окошку и села на стул. – Раздевайся, проходи! Я сегодня печь жарко натопила…

Ермил был в новом демисезонном драповом пальто, в кроличьей шапке, из-под узкого воротника выбивался шерстяной шарф. Брюки были наглажены, на ногах тёмно-коричневые на толстой подошве кожаные ботинки.

Он положил бумажный свёрток, с которым пришёл, на комод, стоявший в простенке, не спеша разделся, пригладил волосы и сел на предложенный бабкой Евдокией стул. Верочка не отходила от Ермила, вертелась возле него, заглядывала в глаза, принесла куклу, уложенную в бумажную коробку, вытаскивала её, причёсывала ей волосы, разглаживала рукой платьице и снова укладывала на старое место.

– Куклу мне бабушка купила, – радостно хвасталась она. – Я её с собой возьму, правда, папка?

– Конечно, возьми, – отзывался Ермил, пряча от Веры глаза. – Саша не приходил? – спросил он, поглядев на ходики, уютно тикавшие на стене.

– Не приходил Саша, – ответила Вера.

– Раз обещал – придёт, – проговорила бабка Евдокия.

Ермил чувствовал себя не в своей тарелке. Он не был любителем поговорить, а сегодня говорить ему вообще не хотелось. Но говорить приходилось обо всем, о разных пустяках, чтобы не сказать главного. И не сказать только для Веры. Они с Евдокией договорились, что Вера не должна знать, что её Ермил отвезёт в детский дом. Зачем ей омрачать настроение. Когда Вера спрашивала, куда они поедут, отвечать приходилось иносказательно или так закамуфлированно, что Ермил сам не понимал, что говорит. Поэтому он переживал и за свою ложь, и за то, что взвалил на себя непосильную ношу. И зачем, ругал он себя, ввязался в это дело.

Он с нетерпением ждал Лыткарина, полагая, что приход штамповщика скрасит его положение.

Ночью он почти не спал. Не спал потому, что неясные мысли и думы бродили в голове, наталкиваясь друг на друга, расходились, снова встречались и не могли никак связаться воедино, в одну законченную главную мысль.

Он ворочался, вставал, выходил курить и забылся перед рассветом, слабым, как говаривала мать, «куриным сном», который не принёс ему облегчения. И встал совершенно разбитый, но утро облегчило его мысли: не всё казалось ему в мрачных красках, а когда он умылся, помог хозяйке откинуть снег у дома, то совсем повеселел и шёл к Вере не с такими грустными и мрачными мыслями.

– Ну как, Вера, собираешься? – спросил он девочку.

– Собирается, собирается, – ответила за неё Евдокия. – С тобой она хоть на край света поедет… С папкой, говорит, я куда хочешь поеду… Приняла тебя за своего. Ну и дай Бог. Я что думаю: хорошо, что так устроилось. Жалко мне её, а что делать! С собой не могу совладать, мне рядышком человек нужен, а как я с ней? Вещи я ей, сиротинке, уже уложила….

Евдокия заплакала, утирая глаза платком.

– Было бы у меня здоровье, ни за что бы не отпустила внучку. Перебились бы как… А ведь стара уже… Восьмой десяток заканчиваю, Ермил. Вот сыновей Павла да Федора не дождалась с фронта, отец их тоже там голову сложил, царство им небесное. Да разве дали бы они Ольге опуститься? А я одна… Прибежишь с работы – то это надо, то другое. Может, дочь и упустила… Муж у неё, Вячеславом звали, хороший был, не буду его хаять, чего не скажу, того не скажу. Был работящий, весёлый. На гитаре играл – заслушаешься. И она, Ольга, вначале ему подпевала. Ходили вместе в гости, она от него ни на шаг. Он тоже не бегал от неё. Компании любили: что он, что она. А вот отчего она стала от него гулять – не пойму. Стала от него бегать на разные празднества тайком. Она в ту пору была в почёте на фабрике, её на разные мероприятия выбирали, то это, то прочее, один раз пришла под хмельком, второй. А какому мужу это понравится. Он её предупреждал, а потом видит, что дело не двигается вперёд, развёлся и уехал. «Жизни, – сказал, – мне здесь нет». Завербовался куда-то далеко, я город раньше помнила. А через год или два пришло извещение, что похоронили его, замёрз Вячеслав на Севере.

Пока Евдокия рассказывала, Вера что-то делала в соседней комнате.

– Ну что, Верунчик, будем собираться? – позвал её Ермил.

– Будем, – ответила она. – Я сейчас Катю уложу спать и приду.

Бабка снова заплакала, громко и слезливо.

Вера подбежала к ней и, обхватив шею руками, стала целовать морщинистое заплаканное лицо.

– Бабушка, не плачь. Я буду к тебе приезжать. Правда, папка? – обратилась она к Ермилу.

У Ермила ком подступил к горлу. Он отвернулся, чтобы не видели навернувшиеся на глаза слезы. Это было, наверное, оттого, что Вера не знала, что едет в детский дом, и что она там останется. Для нее это было приятное путешествие с «папкой» в далёкий для неё город с загадочным названием Москва, о котором она слышала на каждом шагу, и это путешествие сулило ей много радости. Поэтому она легко собиралась и легко расставалась с бабушкой, думая, что ненадолго и что в любое время, когда она захочет, то увидит бабушку. Ермил расчувствовался из-за того, что Вера верит ему, а приходится её обманывать.

Появился запыхавшийся Саша. Лицо было красным. Он переступил порог и снял шапку. Волосы были мокрыми.

– Думал, что опоздал, – выдохнул он, вытирая рукой лоб. – Часы подвели… Собираетесь?

– Да вот помалу, – ответил Ермил. – А что Вася не пришёл? Он хотел зайти?

– Он на вокзал придёт, – ответил Саша.

– Да, – вдруг вспомнил Ермил про свёрток. – Вера, смотри, какое платье тебе купила Полина Андреевна. Это от всех штамповщиков. Тебе.

Он развернул свёрток и примерил платье.

– Тебе идёт. Нравится?

– Нравится, – ответила Вера. А это кому, – спросила она, беря связку голубых бус, лежавших на дне коробки.

– И это тоже тебе. И Саша, и Вася, и все штамповщики дарят их тебе, чтобы ты не забывала их.

Он взял ожерелье и надел на неё. Бусы переливались, мерцали завороженным блеском, словно множество маленьких свечек горели у них внутри.

Вера обмотала их ещё раз вокруг шеи и посмотрелась в зеркало.

– Нравятся? – спросил Лыткарин.

– Да, – ответила Вера.

Собралась она быстро. Её вещи были уложены в маленький чемоданчик, стоявший возле комода.

– Присядем перед дорогой, – сказала Евдокия и присела на стул.

Её примеру последовали и мужчины. Вера прислонилась к бабке.

– Ну, пора! – через минуту провозгласил Ермил. – Пошли, а то на электричку опоздаем.

– Пора, – прошептали губы Евдокии.

Саша взял чемодан, припасённый бабкой, Ермил – Веру, одетую в пальто, за руку, и они вышли на улицу. Вслед вышла Евдокия.

– Ну, прощай, внучка, – сказала она Вере. Нагнулась, поцеловала в щёку и лоб. – Не забывай меня! – Она перекрестила её. Рука дрожала. – Ермил, ты уж довези её. Потом мне расскажешь. О Господи, господи…

Вера уткнулась в бабкину юбку. Её взял за руку Ермил, и они пошли. Евдокия простоволосая стояла у крыльца, её рука была поднята немного да так и застыла, сложенная в троеперстие. Пока видна была бабушка, Вера шла и оглядывалась. Потом в последний раз махнула рукой и скрылась за поворотом.

Шли полем. Дорогу передувало. Это была не дорога, а скорее, узкая тропинка, натоптанная жителями поселка для своих нужд, напрямую на станцию. Навстречу попались только молодая женщина с ребёнком на санках, закутанным по глаза в тёплую шаль, видимо, едущая из больницы, и худощавый мужичок в серых валенках с галошами, с рюкзаком за плечами и кривой палкой. Было морозно. Но это был не злой декабрьский или январский мороз, от которого перехватывало дыхание и мёрзли нос и щёки, уши, а мороз предвесенний, сильный в утренние часы, и совсем расслабленный в часы полуденные, когда начинает ярко светить солнце, а то и припекать, выдалбливая возле стволов чёрных деревьев небольшие лунки. Это значит, что весна не за горами, скоро начнут тенькать синички, сидя на ветках или на наличниках окон.

Они вошли в вокзал, взяли билеты и поднялись на платформу. Их догнал Казанкин, в пальто с поднятым воротником, в кепке и белом кашне. Чинно поздоровался со всеми, в том числе и с Верой за руку.

– Значит, отбываете? – не то сказал, не то спросил он.

Ермил не ответил ему, лишь шумно вздохнул.

Стайки шустрых воробьев прыгали, а голуби важно ходили по оснеженной платформе, утоптанной сотнями людей, подбирая корм.

– Обратно сегодня? – тихо спросил Лыткарин у Ермила, когда они остановились у скамьи.

– Наверное, приеду. Конечно, приеду. Час до Москвы, там ещё час… Приеду. Но поздно.

Вера ходила по платформе, смотрела на голубей, которые семеня розовыми лапками, разгуливали по утоптанному снегу, поворачивали головы, взирали на людей бусинками глаз и совсем не боялись. Лишь иногда вспархивали и отлетали прочь, чтобы не попасть под ноги. Найдя семечку подсолнуха, ловко раздалбливали оболочку, доставали зернышко и проглатывали. Рядом с ними чудно подпрыгивая на платформе на не гнущихся ногах сновали вездесущие воробьи, опасливо улетая при каждом близком появлении прохожего.

– Папка, а их лапкам не больно? Они не замёрзли? – спросила Вера, подойдя к Ермилу.

– Конечно, замёрзли. У них нет тёплых сапожек. Но они привыкли. Скоро весна, им опять будет тепло.

Подошла электричка. Саша отдал чемодан Ермилу и тот вошёл в тамбур, ведя за руку Веру. Они обернулись, и Вера помахала рукой ребятам.

– Счастливого пути! – прокричал Саша, когда двери электрички закрывались.

– До свидания, Муана Лоа, – крикнул Вася.

Машинист дал гудок, потому что много прохожих переходило линию возле платформы, и поезд тронулся. Саша видел, как по вагону прошла высокая фигура Ермила. Вагоны замелькали, и скоро хвостовой вагон, мелькнув красными полосами, пропал за поворотом, но ещё долго слышался отдаленный шум электрички.

Саша, засунув руки в карманы, вместе с Казанкиным побрёл по платформе. Сойдя со ступенек, они распрощались, и Лыткарин направился вдоль линии домой.

Он брёл по насыпи. Ветер шевелил верхушки пожухлой травы, не заметённой снегом, а ему было грустно и казалось, что поезд унёс частицу его самого.

22.

Ермил с Верой приехали в Москву в двенадцатом часу. Ещё на перроне Вера взяла его руку и не отпускала. Она молчала, не привыкшая к столичной вокзальной сутолоке, только широко открыв глаза, глядела по сторонам, оглядываясь на носильщиков с тележками в руках и бляхами на груди, везущими тяжёлые чемоданы. Всё для неё было новым.

– Ты ни разу не была в Москве? – спросил её Ермил.

– Бабушка говорит, что мы ездили, но это было давно, я не помню, – ответила Вера и крепче сжала руку Ермила.

– Сейчас мы поедем на метро на другой вокзал, – сказал он девочке. – Ты увидишь, какое метро красивое. Оно под землей, но там чисто, светло и хорошо.

В метро он помог ей стать на эскалатор, и она прижалась к нему, не высвобождая свою руку из его руки, и смотрела, как одни люди поднимались, а другие опускались по лестнице вниз. Её маленькая тёплая ладошка, как птенчик, крутилась в руке Прошина.

На Курском вокзале он купил полкило конфет и пряников.

– Папка, – сказал ему Вера. – Зачем ты так много купил конфет? Теперь мы будем жить с тобою, и деньги надо беречь.

– Ладно, ладно, – потрепал девочку по плечу Ермил. – У нас хватит денег. А не хватит, я ещё заработаю.

Он задумался и надолго замолчал.

Он посмотрел в бумажку, что ему дали в районо, прочитал адрес и после этого купил два билета, детский и взрослый, посмотрел расписание, и они стали ждать поезда.

Электрички ходили в эти часы редко. Ермил хотел зайти в вокзал, боясь, что девочка замёрзнет на открытой платформе, но Вера отказалась.

Он смотрел на Веру, на душе было тоскливо и пасмурно, как и вокруг. Посыпанный солью перрон был в снежной каше. Ходить было неудобно и противно. А Вере всё было не по чём. Она прижималась к его ногам и, улыбаясь, смотрела кругом. Множество людей, объявления по радио, шум отъезжающих и приезжающих электричек – всё было ей ново и интересно.

До отхода их поезда оставалось не больше двадцати минут, а он ещё не прибывал на свой путь. Ермил взял Веру за руку и пошёл к табачному киоску. Захотелось очень курить, так, что терпеть было не вмочь. Он купил пачку сигарет «Новость», они только недавно были пущены в производство и пользовались всенародной популярностью. Надорвал пачку, вытащил сигарету с белым бумажным фильтром и закурил, стоя невдалеке от урны. Выкурив сигарету, он почувствовал, что ему стало спокойнее, и он стал смотреть по сторонам не с таким безразличием, как прежде.

Увидев продавщицу мороженого, спросил Веру:

– Мороженое хочешь?

Она пожала плечами, сощурила глаза.

– Знаю, что хочешь, только стесняешься сказать… Сейчас купим по мороженому.

Он купил два пломбира в стаканчиках для себя и для Веры.

Вскоре подошла электричка. Они вошли во второй вагон и сели у окна. Вагон показался Ермилу холодным, и он перешёл в другой. Тот был теплее, окна были чистыми, морозного инея на стеклах не было. Пассажиров было мало. Кто-то читал газету, книжку, девушка с парнем ели пирожки с мясом.

В назначенное расписанием время двери закрылись, а перед этим машинист объявил, что двери вагонов автоматические. Такие электрички только появлялись на железных дорогах, и это было интересно даже Ермилу. Вагон поплыл мимо перрона, мимо железнодорожных красных с белыми углами и наличниками зданий, мимо светофоров и других путей со множеством стрелок.

Вера смотрела в окно. Поезд медленно, стуча колёсами и сцепками, проплыл через стрелки, моторы загудели мощнее, и под вагоном чувствовалось, будто ложками мешали в большой кастрюле.

Скоро поезд набрал скорость. Около земли, поднятые ветром, как маленькие белые птички, летали обрывки бумаги, обёртки от мороженого, пустые пачки из-под папирос, кувыркались и замирали чуть в стороне, обессиленно ложась на чёрный снег, как будто энергия, которая была заключена в них, иссякала, и они умирали. Мелькали дачи и деревья, станции и платформы, и шипел сжатый воздух, открывая двери на остановках.

Ермил сидел, положив ногу на выступ стенки вагона и опершись подбородком на руку. Он смотрел на двери тамбура, которые не спеша, подчиняясь невидимой силе, раскрывались на поворотах, уползая в стенки и также медленно закрывались. Ермилу казалось, что он едет не туда. Вера жадно смотрела в окно и её перемазанные шоколадом губы трепетали от каждой вновь увиденной картины за стеклом: будь то лошадь на переезде рядом с грузовой машиной, или стайка гомонящих и толкающихся мальчишек на платформе.

Ермил засовывал руку в карман пальто, где лежало направление в детский дом, сжимал бумажку, словно хотел пальцами прочитать написанное, и вновь вытаскивал руку.

Пятьдесят минут пролетели незаметно, и они вышли на перрон, когда электричка прибыла на место. Станция была небольшая, с вокзалом, покрашенным в светло-зелёный цвет, сзади которого возвышалась старая водонапорная башня, которая, наверное, уже не работала, потому что её окна, глядевшие из-под самой крыши, были закрыты листами фанеры, вставленной изнутри.

До детдома надо было ехать на автобусе. Ермил узнал, где он останавливается, они прошли на остановку и сели в автобус, не очень большой, но тёплый, с мягкими скрипучими сиденьями.

Выйдя из него на нужной остановке, Ермил остановил женщину, шедшую из магазина с покупками, и спросил, как пройти к детскому дому. Женщина внимательно посмотрела на Ермила, на девочку, которая скакала на одной ноге по не оттаявшей лужице, и ответила:

– Пойдёте по этой улице, у магазина «Промтовары» свернёте направо, пройдёте через сквер и там увидите большой кирпичный забор. За ним и будет детский дом.

И она вновь очень внимательным взглядом окинула Ермила и Веру.

Они пошли по направлению, указанному женщиной. Из узкого переулка выскочила лохматая дворняга, увидала их, резко остановилась, с любопытством разглядывая, потом побежала за ними. Шерсть на собаке была когда-то белая, теперь не было у неё хозяев, её не мыли, не следили за ней, и она потемнела, стала серо-дымчатой. Она резво бежала за ними, семеня короткими ногами, останавливалась, когда они останавливались, пригибала одно ухо к голове, другое ставила стоймя, как бы прислушиваясь.

– Смотри, какая забавная собака, – сказал Ермил, чтобы отвлечься от грустных мыслей. – Бежит и бежит за нами.

Вера бросила дворняжке кусочек пряника. Собака подбежала, обнюхала и съела, глядя на них и махая хвостом.

– Папка, возьмём с собой собачку? – попросила Вера.

– Возьмём, только не сейчас, – ответил Ермил.

Ему хотелось, чтобы собака бежала за ними и дальше, она отвлекала его от мыслей, что скоро надо будет проститься с Верой. Но собака, немного пробежав за ними, свернула за угол и отстала.

– Мы скоро придём, папка? – спросила Вера, потянув Ермила за руку.

– Скоро, скоро, Верунчик, – ответил Ермил, и ноги его не шли вперёд.

Подойдя к металлическим распахнутым настежь воротам, державшимся на двух крепких кирпичных столбах со шлемовидными верхушками, Вера забеспокоилась, стала чаще поглядывать на Ермила. Ермил ощутил её беспокойство и больше помрачнел. За воротами начинался прямой въезд на территорию детского дома.

В глубине двора возвышалось приземистое двухэтажное серое здание, которое Ермил заметил издалека, рядом было ещё два корпуса, поменьше, а чуть сбоку низкие дощатые строения, видно, подсобки, или спортивные сооружения. Дорога к ним была обсажена чахлыми деревьями, или они казались такими, лишенные листьев. За ними виднелись круглые возвышенности, видимо, клумбы.

Ермил потоптался у ворот, но войти в них не решился. Вера, не отпуская Ермилову руку, поглядывала на него голубыми лучистыми глазами.

– А что, Верунчик, – обратился к ней Ермил. – Не пообедать ли нам! Ты, наверное, есть хочешь?

– А вот и не хочу. Я конфеток наелась.

– Хочешь, не хочешь, а пообедать надо, – нравоучительно произнёс Ермил.

Есть ему тоже не хотелось, но хотелось потянуть время и не сразу отдать Веру в детский дом.

Столовую нашли быстро. Она была не большой, и посетителей было немного. Ермил заказал щей и котлет с картофельным пюре, потому что больше ничего стоящего не было в меню, и по стакану компота. Щи оказались очень кислыми. Ермил их кое-как съел, а Вера, отхлебнув несколько ложек, отодвинула тарелку в сторону.

– Не хочешь, не ешь, – не стал её неволить Ермил. – Бери котлетку и ешь, пока горячая. С горчицей не хочешь? – спросил он, только сейчас заметив на столе горчицу.

Она покачала головой.

– А я, пожалуй, возьму, – сказал он, подвигая к себе горчицу.

Он ковырял вилкой в тарелке и глядел поверх Вериной головы на кремовую стену, в углу которой на подставке были расставлены цветы. Вот сейчас приведёт он её, сдаст и уедет, а она останется. Выходит, что он обманул её. Сознание, что он обманывает, сильнее всего жгло Ермилово сердце, и он насильно запихивал в рот клейкую картошку, как бы этими насильственными действиями уничижал себя. Сегодня вечером, и завтра утром, не дождавшись его, Вера будет думать, что он обманул её. Нет, она так не будет думать. Она будет думать, что если не сейчас, не сию минуту, а завтра, послезавтра, в воскресенье, через неделю, но он вернётся за ней. Не может он не вернуться. Так не бывает, что «папка» не вернётся. Но если и через неделю он не вернётся, она точно подумает, что он бросил её.

Он представил, как её большие голубые глаза наполнятся прозрачными крупными слезами и потекут по бледным щекам, и она их будет размазывать руками, и её курносый носик покраснеет от слёз, а губы перекосятся в страдальческой гримасе, и он вдруг увидел, как размыло пластмассовую столешницу, а столовые приборы раздвоились и затуманились.

Он вспомнил отца, вернее, не его, а память о нём, отца он не помнил. Отец в начале войны ушёл на фронт и больше не вернулся. А Ермил поначалу всегда ждал его, считал, что не может того быть – должен вернуться, только если сильно захотеть и ждать, всегда ждать.

– Как – поела? Допивай компот.

Они вышли из столовой и снова пошли к детскому дому. Ермил закурил, жадно, во всю силу легких затягиваясь.

– А зачем мы опять идём к этому дому? – спросила Вера. – Ты там живёшь, да, папка?

– Как тебе сказать? – запнулся Ермил. – Ты там будешь жить.

– Только с тобой, папка.

Ермил промолчал и, бросив недокуренную сигарету, решительно вошёл в ворота.

Они поднялись на крыльцо к входной двери. Осталось только нажать на ручку и открыть дверь. Но Ермил медлил. Вера стояла рядом и чертила на фанерованной филёнке пальцем замысловатые узоры, похожие на цветы. Дверь была запотевшая, и на ней проступали следы пальца, а потом пропадали.

Ермил взялся за ручку, и дверь легко подалась.

Они вошли сначала в тамбур, а потом очутились в вестибюле, не очень просторном, но довольно светлом. У дверей Ермил вытер ботинки о половик и прошёл вперёд к тумбочке, за которой сидела женщина, видимо, дежурная. Перед нею стоял телефон. Она без любопытства смотрела на вошедших.

– Мне бы заведующую увидеть, – сказал Ермил, протянув женщине бумаги, которыми его снабдили в районо. Свой голос ему показался глухим и донёсшимся откуда-то издалека.

– Вам придётся подождать, – ответила женщина, возвращая бумаги. – Заведующая сейчас на базе, а заместитель болеет.

– Сколько времени ждать? – спросил Ермил, убирая бумаги в карман.

– Не знаю. После обеда Вероника Платоновна обещалась приехать.

Ермил сел на стул возле большого фикуса.

«Не такой и светлый этот вестибюль, – подумал он, оглядывая помещение. – Покрашено не яркими красками, ну так, цветы, занавески. Всё здесь официально».

– Папка, пойдём отсюда, – тянула его за рукав Вера. – Чего мы ждём?

– Подожди, подожди, – машинально отвечал ей Ермил, сам не зная, что ответить.

Вера сидела на высоком стуле и болтала ногами. Ермил протянул ей несколько конфет.

– Ешь, а то они у меня растают в кармане…

Он думал, что скоро придёт заведующая. Он распишется в ведомости или ещё в какой бумаге, что сдал Веру (слово-то какое «сдал») и её уведут. А он поедет обратно, будет идти этими же улицами, где они шли, сядет в электричку и за окном промелькнёт всё то, что они видели с Верой. Но он будет ехать уже один, и ему некому будет купить мороженое или конфет, и никто его не будет дергать за рукав и говорить: «Папка!»

Ермил достал из кармана бумагу, данную в районо, развернул. Машинально прочитал: «Направление». Сложил и снова убрал в карман. Потом сильно взял Веру за руку, словно боялся, что её уведут, и сказал:

– Пойдём!

– Куда, папка?

– На электричку.

Он вышел, почти выбежал из детского дома, и широко зашагал по тротуару, приняв окончательное решение.

23.

Ночью ударил сильный мороз, а к утру выпал снег. Кругом было белым-бело. Саша удивился: всё стало не обычным – накатанная белая дорога, деревья в аксельбантах, запорошенные снегом, заборы, чей остроносый штакетник был прикрыт снежными наконечниками, как будто разукрашен белой краской, и девушки, топая каблуками тёплых сапожек, тоже были необычными, бело-розовыми, закутанные в меховые пушистые воротники. Дышалось легко, и Саша почти бегом бежал к штамповке, ныряя под молодые липы, росшие с краю тротуара. Он опаздывал к началу работы. Вот он проскочил под аркой бывшей надвратной церквушки и прямо устремился к штамповке. Труба уже дымила. Дым отгоняло в сторону реки.

Саша быстро вбежал в проходную, коротко поздоровался с тётей Женей – вахтёршей и помчался к себе.

– Явился, – встретил его мастер. – Опаздываешь. На тебя это не похоже.

– Вот, – Саша подал ему повестку. – В военкомат вызывают.

– Все ясно, – потускнел Колосов. – Бригада распадается

– Как распадается? – не понял Лыткарин.

– А так. Ермил расчёт берёт. Ты в армию собрался, Казанкин тоже…

– Ермил расчитывается?! А где он? Приехал?

– Не приехал. Позвонил из Москвы. Не отвёз он Веру в детдом. Привёз к тётке. Удочерять будет.

– Вот это на! – воскликнул Лыткарин. – Правильно сделал.

– Правильно, – подтвердил Колосов. – Только привыкнешь к одним, а смотришь – надо расставаться.

Он вздохнул, отдал повестку и пошёл к себе. Саша посмотрел вслед, и ему показалось, что ёжик на голове мастера не топорщится озорно вверх, как прежде.

1985 г.