Текст книги "Мурманский сундук.Том 2"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)

Стысь закашлялся, вспомнив, что одним кулаком там не обошлось. Зашитого он отчитал за содеянное, хотя тот божился, что вышло это у него не намеренно, ну пережал он немного, с кем это не бывает. До чего же старик упрям оказался. Они его спрашивают, знал ли он хозяина хутора Антипа Маркелыча? Отвечает, что не только знал, но и служил ему. Спрашивают: когда забирали его гэпэушники, он тебе оставлял икону? Он отвечает, что никакой иконы не оставлял. Дом сгорел и имущество погибло, за исключением того, что было у родственницы Пелагеи. Иконы, которые стояли у него в божнице, достались ему от жены. Ну Зашитый и нажал на него, а он возьми да окочурься, хлипкий оказался.

– Будем продолжать поиски, – заключил Пол, вставая со стола и останавливаясь напротив Стыся. Глаза его уперлись в лицо Алекса. – Все силы на поиски! Завтра дед прилетает. Поедешь встречать его. Будет спрашивать об Ахметке, скажи, что он умер незадолго до того, как нашли его. Если будет спрашивать, какого чёрта мы искали его, скажи, что хотели сделать ему сюрприз, чтобы он сам не искал Ахметку. Больше ничего не говори. Мы к смерти Ахметки непричастны. Понял, Алекс?

– Чего не понять, Пол.

Вытирая лицо платком, Стысь удалился.

Пол опустился в кресло. Взял сигару, прикурил и, затянувшись, закашлялся. Сильно вдавил тлеющий кончик в пепельницу. Он не боялся, что придётся врать деду, его огорчало другое – надо начинать заново поиски в этой бескрайной непонятной стране.

Глава восьмая
Господин из Цюриха

Пол был большим любителем автомашин и коллекционировал их с большой тщательностью. Правда, они ему быстро надоедали и с некоторыми он расставался без особой жалости, продавая, потому что на них не ездил, и приобретал себе новые. На мебельном складе в Москве был вместительный гараж, где стояли его машины. Стысь позвонил начальнику гаража и попросил прислать ему «Линкольн». Он хотел поразить старика Зага размахом предпринимательской деятельности внука, потому что знал – от внешнего лоска, от того, как сам выглядишь, какие тебя вещи окружают, зависит мнение людей о тебе. Хотя старика Зага удивить было нечем – он знал о доходах и образе жизни внука, – но Стысь считал, что некий шик в его встрече на аэродроме не помешает, и сделал так, как задумал.

Выехал он в Шереметьево‑2 задолго до прибытия самолета из Цюриха. Он помнил русскую пословицу: «Тише едешь, дальше будешь», поэтому просил шофера не гнать, боясь попасть в какую-либо неприятную историю на дороге, как вчера Зашитый. И не виноват будешь, а пока разберёшься с милицией, время пройдёт, старик будет волноваться, звонить Полу. А когда заранее выезжаешь, есть время для маневра в любой критической ситуации. С такими мыслями он ехал на встречу с «дедом», отвалясь на спинку сиденья в просторном салоне «Линкольна».

Приехали рано. Поставили машину на стоянку, благо она была не полностью занята. Шофёр открыл дверцы салона, а сам сел читать детектив. Стысь прошёл внутрь аэровокзала, где было прохладнее, заглянул в ресторан и сел за столик. Створки больших окон были приоткрыты, ветер шевелил полупрозрачные белые занавески, и было уютно. Алик заказал пива и креветок. Он сидел, еле умещая задницу на стуле, потягивал пиво, посасывая жирных креветок, и изредка поглядывал на часы, поджидая прибытия самолёта. Когда время подошло, он встал и вышел в зал ожидания.

Стысь сразу узнал старика Стефана, хотя не видел его больше двух или трёх лет, с тех пор, как переехал в Москву и стал служить в конторе Загов. Такой же высокий, прямой. На маленькой аккуратно подстриженной голове поредели волосы, да усы стали белее и кончики опустились вниз. Это говорило о том, что годы брали своё. Как ни следи за собой, время неумолимо. А в остальном он не изменился. И костюм сидит, что надо, без морщинок и складочек, и походка не совсем старческая, а пружинящая, и трость свою носит не для опоры, хотя, если приглядеться, прихрамывает, а больше для шика – что-то в нём было от респектабельного англичанина, хотя Стысь знал, был он чистокровным русским, волею судьбы оказавшимся в Швейцарии много, много лет назад. Стысь, сам из обрусевших поляков, предки которого носили фамилию Стысьских, с детских лет был связан с семьёй Загов, его дед по линии матери был большим приятелем Стефана, и не только приятелем, но и свояком. Так что они в какой-то мере были родственниками, но такими дальними, что и говорить об этом не приходилось. И Алекс, и Пауль, то бишь Пол, в детстве и играли вместе, и порой дрались, и в юности проводили вместе досуг, и теперь не расстаются, а наоборот, их узы стали теснее по причине одного дела. Стефана и Пол, и Стысь звали не иначе как «дед», хотя вся Загова семья его так называла, но не при нём произносили эту уважительную кличку, а между собой, отдавая дань почтения отошедшему от дел бизнесмену, который поднял родную компанию на высокий уровень.

Стысь отделился от стены и пошёл навстречу «деду». Тот издалека увидел нескладную тушу Стыся, красное потное лицо и поднял для приветствия трость. В другой руке у него был пластмассовый с металлической окантовкой кейс и светлый плащ, полы которого касались земли. Стысь, встретив его, хотел взять чемоданчик, но «дед» отступил в сторону и широко раскрыл руки, и так с тростью и с кейсом, обнял Алекса.

– Давно тебя не видел, – сказал он, передавая кейс Стысю и внимательно всматриваясь в его краснощёкое лицо. – Ты всё такой же толстый, упитанный, и суровый русский климат тебя не ошкурил, – рассмеялся он, показывая ровные вставные зубы.

– А что мне делается, – ответил Стысь, поддерживая шутливый тон разговора. – Какая комплекция по наследству досталась, с такой проживёшь и в могилу уйдёшь.

– Отец-то у тебя стройнее, намного стройнее был. Я помню, мы с ним наперегонки бегали. Но он никогда не приходил первым, всегда я его обставлял, – говорил Стефан, идя к машине и оглядывая внимательно здание аэровокзала, площадь перед ним, забитую транспортом, снующих людей.

– Были времена, – задумчиво протянул Стысь. – Я тоже когда-то бегал. А теперь бегаю разве только что от долгов.

– И много должен? – осведомился Стефан, кинув быстрый взгляд на приятеля внука.

– Пока кредиторы не замучили…

Шофёр, засунув детектив под сиденье, шире распахнул дверь роскошного «Линкольна» и «дед» опустился на мягкое сиденье. Рядом, отдуваясь, пристроил грузное тело Стысь.

Водитель сначала не мог выехать на свободное место дороги, так густо облепили площадку автомашины, но потом, когда, отругав кого-то отборным матом, всё-таки выехал, Стефан, улыбаясь, сказал:

– Только теперь я почувствовал, что очутился в матушке России.

– Великий язык, – подтвердил Стысь. – Я всю жизнь, можно сказать, его изучаю, а не достиг вершин обширного разнообразия. Я сам люблю учиться у русских выражаться, но не преуспел в этом… Богатый язык.

– А я смотрю, Пауль и здесь не оставил свою страсть к дорогим машинам? – спросил Стефан, имея в виду «Линкольн», на котором ехали.

– Кто увлечён страстью с детства, тот вряд ли бросит её на середине пути, – важно произнёс Стысь.

– Ты прав, – проговорил Стефан, задумавшись. – А я привёз ему весточку от его ребятишек. – Вот посмотри, – он достал из кармана пиджака портмоне и вынул две цветные фотографии мальчиков девяти-десяти лет и протянул Стысю. – Свежее фото, только вчера сфотографировались…

– Подросли ребятишки, – сказал Стысь и спросил: – Как Кэролайн, Каролина, – тут же поправился он, зная, что терпеть не мог старший Заг, когда переиначивали имена на английский манер.

– Каролина? Лечится от запоя в частном пансионе.

– Идёт на пользу? – осведомился Стысь и некстати подумал про себя, что такая участь может быть уготована и ему.

– Пока лечится, всё нормально, а как выйдет, всё начинается сначала. Безнадёжно, мне думается, с ней.

– Алкаш, всегда алкаш, – ввернул ёмкое русское слово Стысь.

– Что ты сказал – не пойму? – повернулся к нему Стефан.

– Это новое русское слово, неологизм, обозначающий алкоголика.

– А Пауль? Нашёл себе здесь пассию? Ему надо заводить новую семью.

– Пауль не промах, – рассмеялся Стысь. – Наверное, весь в деда. – Он лукаво заглянул Стефану в глаза.

Тот улыбнулся:

– Я был верен Марте. А по молодости с кем не случалось грехов.

– Это вы любовь называете грехом?

Стефан не ответил, а спросил:

– Кто она?

– Что я буду раньше Пола говорить. Сами увидите и узнаете. Думаю, что у них серьёзно. Девушка она с характером положительным, очень миленькая, нет, не миленькая, а красивая.

– Ну, а как бизнес? – спросил Стыся старший Заг. – Хочу узнать из первых рук.

– Дела в фирме идут хорошо. Как говорит Пол, о’кей! Сами всё узнаете, как поживёте здесь. Фирма процветает, налажены контакты с западными партнёрами, гоним за границу не только лес и полуфабрикаты, но освоили выпуск такой мебели, что итальянцы и испанцы нам в подмётки не годятся…

Стефан согласно кивал, глядя на проносящиеся за окном подмосковные пейзажи.

– Не утомил перелёт? – спросил Стысь, обращая внимание на чисто выбритые щёки «деда».

Несмотря на свои восемьдесят с лишним лет, Стефан имел отличное здоровье, был вынослив, следил за фигурой, не позволял себе расслабляться и старался вести активный образ жизни. Спросил Стысь из вежливости: глядя на старшего Зага, можно было и не спрашивать, как он долетел. Полёт никак не отразился на его самочувствии.

– Нет, не утомил, – ответил «дед». – Да что такое пробыть в воздухе несколько часов, – и спросил: – Далеко ещё до Москвы?

– Считайте, что это уже Москва, только окраина.

– Провези меня через центр, – попросил «дед». – Хочу посмотреть первопрестольную.

– В первый раз, конечно, интересно, – сказал Стысь. – Хотя… экзотика, свой шарм, он не надоедает. Меня всегда привлекали Кремль, Красная площадь. Трепет охватывает каждый раз, когда смотрю на них. Есть в их облике нечто…

– Вот и я хочу посмотреть, – ответил Стефан и задумался.

Тогда после тюрьмы их отправили в Ярославль, оттуда через Москву на восток. Приближаясь к Москве, заключённые хотели высунуться из вагонов посмотреть на столицу. Но даже кому это удалось, Москвы не увидели: увидели лишь трубы заводов, кирпичные здания разных архитектурных форм, окутанных предутренним флёром, гулкие мосты, под которыми приходилось проезжать, да блестящие рельсы, извилистыми змейками скользившими по коричневой земле, вернее, не земле, а смеси песка и щебня, на которой росли в изобилии полынь да пижма.

– Какое время надеетесь пробыть у нас? – спросил Стысь, видя, что «дед» замолчал, уйдя в себя.

Ему надо было знать о намерениях старшего Зага, чтобы определить план дальнейших действий. Несомненно, Пол поручит Стысю продолжить так называемую операцию, которая бесславно закончилась в самом начале. У него есть страстное желание её завершить и много денег, которых он не пожалеет, раз идея фикс овладела им. Он доведёт задуманное до конца. А судя по его рассказам «дед» не особенно хочет поддержать затею внука и, как Пол думает, будет всячески препятствовать их действиям, а потому возможно Стысю поручат обезвредить Стефана мягким способом.

– Видно будет, – ответил Стефан на вопрос Стыся. – Пока не тороплюсь. Осмотрю Москву, а там поеду в Заозерье, надо навестить кое-кого.

– Ахметку что ли?

– А ты откуда знаешь про него?

– Пол мне рассказывал. Мы ж искали его.

– Искали? – удивлённо вскинул брови старший Заг. – Я ж просил Пауля ничего не предпринимать до меня.

– Хотели сделать вам сюрприз…

– Искали, значит. – Лицо Стефана стало пасмурным. – И что же – нашли?

– Нашли.

– Значит, жив Ахметка. – Глаза Стефана заискрились.

– Был жив, – вырвалось у Стыся.

Сказав это, спохватился. Пол просил не рассказывать сразу о смерти Ахметки, подготовить сначала старика к восприятию столь трагического события, а он? У русских есть глагол «ляпнуть», который как нельзя лучше отражает то, что совершил Стысь.

– Почему был? – спросил «дед», резко повернувшись к Стысю.

Стысь молчал, обдумывая, что ответить Стефану.

– Так почему ты сказал в прошедшем времени? – переспросил «дед». В его голосе прозвучали недовольные нотки.

– Сказали наши люди, что нашли, это я хотел только сказать, – стал выкручиваться Стысь.

– Ты его видел?

– Откуда. Мы узнали, что он живёт на прежнем месте, на хуторе и больше никаких действий не предпринимали.

– Наверное, он меня не узнает при встрече. Столько годов пролетело. – Стефан пощипал усы.

– Может и не узнать, – подтвердил Стысь. – Теперь вы солидный бизнесмен, почтенный человек, и в годах. Думаю, что и вы сразу не узнаете. Время неузнаваемо меняет людей как внешне, так и внутренне, – с уверенностью в своей правоте сказал Стысь.

– Наверно, не узнает, – согласился Стефан.

– Точно не узнает, – вырвалось у Стыся. Ему стало невмочь хранить тайну. Пол тоже. Переложил свои заботы на Алекса, а сам и в ус не дует. Стысь почувствовал, как ручеек пота побежал между лопатками.

– Почему так думаешь?

Стысь выдохнул и набрал полную грудь воздуха.

– Так на кладбище он лежит.

– Ахметка?!

– Он самый.

Стысь решил сказать старику часть правды, скрыв, что в смерти Ахметки повинны Стысь и Пол. Может, он всю правду никогда не узнает, а если узнает, то с течением времени рана затянется и не отдастся такой болью в сердце «деда».

– Когда это случилось? – Стефан нахмурился и по голосу Стысь понял, что старик очень обеспокоен смертью хуторянина.

– Да недавно. Дня два или три назад.

– Что же ты мне сразу не сказал. Всё юлил.

– Не хотел, чтобы вы расстроились.

– Ахметки нет. – Стефан сжал лицо ладонями. – Стоило мне из-за этого ехать!

– Может и не надо было, – вкрадчиво сказал Стысь. – Наслаждались бы отдыхом в Лозанне или ещё где…

Стефан не ответил, отдавшись на волю мыслей. Даже улицы Москвы, которые он так хотел увидеть, бежавшие за стёклами «Линкольна», перестали интересовать его. Сообщение Стыся о том, что Ахметка умер, повергло старика в уныние. Его больше интересовала встреча с Ахметкой, осколком той жизни в России, которую он потерял или покинул, или его заставили покинуть. Ещё в Швейцарии, когда сын с внуком только налаживали дело в России, он уже подумывал о возвращении, точнее, о посещении России. Размышлял, кто же остался жив на хуторе. Пелагея, наверное, давно умерла. Только Ахметка, если не переехал. Годков-то ему не намного больше, чем Стефану.

Ахметка умер. Вместе с ним, наверное, исчезла и икона, про которую с таким вожделением всегда расспрашивал Пауль. Может, это теперь остановит внука в поисках сундука.

Глава девятая
Икона

После похорон Геронтия на тихом сельском кладбище близ села Спас-на-Броду, справили его поминки, в чайной, недалеко от восстановленной церкви. Бывший совхоз, а теперь акционерное общество, как пообещал два дня назад Николаю его директор, позаботилось о приличествующих похоронах бывшего пайщика, а ныне покойного Геронтия. Акционерное общество не процветало от переименования, доходов не прибавилось, мучили налоги и кредиты, но гроб сделали в своей столярной, обшили красным материалом с рюшечкой, венки заказали в городе, помогли и жители, знавшие Геронта или работавшие с ним. На поминках было человек двенадцать: два старика, древних и глухих, работавших вместе с усопшим лет сорок назад, совхозный зоотехник, мастер столярной мастерской, дочь с внуком, тётка Вера с Николаем, две женщины деревенские да два мужика, копавших могилу.

Отведав кутьи – отварного риса с изюмом, заев блинчиком с мёдом, выпив две или три рюмки, как подобало на таких скорбных событиях, помянув ещё раз добрым словом Геронта, Николай попрощался с его дочерью и внуком, которых он не знал до сего дня, и поехал к себе в Дурово. Всех остальных участников скорбного мероприятия до места жительства по распоряжению директора отвозил шофёр акционерного общества.

Николай ехал просёлочной дорогой. Разросшиеся ветки кустов ольхи стегали «Запорожец» по стёклам, по верху кабины, под колесами расплескивались непросохшие лужи, но Николай не замечал этого, отдавшись скорбным воспоминаниям о покойном.

Геронта он знал с детских лет. Отец Воронина, в конце сороковых, окончив сельскохозяйственный институт, а потом аспирантуру, работал в Тимирязевской академии, в Москве родился и Николай. Но каждое лето или полностью, или частично, проводил время в Дурове, у деда Семёна Воронина. Дед был на пенсии, жил в собственном доме с женой, и внука всегда ждали в гости. Когда-то дед был председателем первого колхоза, и многие в округе его знали, бывало и захаживали к нему потолковать, попросить совета, похлопотать перед районным начальством о чём-либо насущном для односельчан. Раза два или три заходил Геронт. О чём они беседовали Николай не знал, да и не интересовался – мальчишечьи забавы были дороже подслушивания чужих разговоров.

После смерти деда с бабкой, он с женой наведывался в деревню, уже скудеющую и пустеющую, в которой оставались доживать свой век пять или шесть стариков. Тогда-то в районном городе Верхние Ужи он встретил Геронта. Тот постарел, но Николай узнал его, поздоровался. Старик внимательно всмотрелся в Николая, а потом неуверенно спросил:

– А не Семёна ли Воронина внучек?

– Угадали, – ответил Николай. – Я вас помню. Вы Геронт?

– Я самый. А тебя я бы из тысячи узнал, хотя столько времени прошло, мальчишкой помню, – больно ты на деда, на Семёна, похож… – Он задержал взгляд на Наташе. – Жена, чай?

– Жена.

– Вы в деревню или из деревни? – полюбопытствовал Геронт.

– Из деревни. Пожили немного, да вот Наташа заскучала, в город потянуло, не привыкла она к деревенской жизни…Молодёжи нет, развлечений нет. В Москву едем.

– Оно и понятно, городских в город тянет, а нас, как кулика – в болото…

– Вы правы, – ответил Николай. – Я бы ещё остался на месяц, походил по окрестным местам, но… – Он обнял жену.

– Ну прощайте, – снял кепку Геронт. – Даст Бог свидимся.

– В жизни всё бывает, – ответил Николай. – Вы так же на хуторе живёте?

– На хуторе. Где ж мне ещё жить…

– Тогда свидимся.

И свиделись. Николай жил в Дурове, наверное, с полгода и как-то, блуждая по лесу в поисках грибов, повстречался с Геронтом. Тот, тоже с корзинкой, с длинной палкой, ходил в березнячке, раздвигая клюкой траву и кустарник, искал грибы. Они поздоровались, посидели на бугорке, в траве, утоляя голод взятыми из дома припасами. Николай обрадовался встрече с Геронтом. Они поговорили, как старые знакомые, Николай пригласил старика к себе в гости. Геронт согласился:

– Пока ноги ходят, приду. А то ровно бирюк живу.

– Ну какой бирюк, – возразил Николай. – У вас по соседству тётка Вера. – Он знал эту больную пожилую женщину. – Вдвоем всё веселее.

– Зайду на досуге, – ответил Геронт.

В этом году Геронт дважды навещал Воронина. Первый раз в середине лета. От Дурова до хутора, где жил Геронт, было километров пять напрямик, а если по дороге, которая то спускалась в овраги, то поднималась на взгорки, то обходила топкие места или вообще непролазные глубокие ямы, хватило бы и на двенадцать. Геронт зашёл после полудня, когда солнце вовсю припекало. На шее у него было привязано лукошко на широкой лямке, полное земляники, которая уже отходила.

Николай был дома и вышел встретить старика. При виде его Геронт заулыбался:

– А я иду и думаю: «А вдруг не застану, может, по ягоды ушёл, ягод у нас в нонешнем году пропасть как много». Вот и хорошо, что застал.

– Я сходил раза два, – сказал Николай, приглашая Геронта в дом, – купил песку, сварил варенья на зиму, мне хватит, а больше недосуг ходить – всё натюрморты пишу. Говоришь, ягоды ещё есть в лесу? – Он посмотрел на красные земляничины, горкой выпирающие из лукошка. – Может, схожу. Запас кармана не тянет.

– Да полно тебе! Я дам ягод-то, – отозвался Геронт. – Ты знай работай. Я вдругорядь схожу. Чего мне дома делать…

– Брось ты, дед Геронт. Сам схожу. Мне самому интересно. Люблю я это дело – что грибы собирать, что ягоды. Да и глаз от холста отдохнёт, а рука от кисти. Проходи в дом!

– А ты рисуешь, значит, – сказал Геронт, входя в дом и оглядывая множество картин, висящих на стенах. – Это как увлечение или за это деньги платят?

– Сначала было увлечением. А теперь этим ремеслом на жизнь себе зарабатываю.

– Да, Николай. Жизнь пошла тяжёлая, – вздохнул Геронт, присаживаясь на поданный табурет. – Не знаешь, как и чем заработать. Пока жена была жива, мы коровёнку держали, овечек, огород большой был, чего только в нём не росло, в город лишку отвозили, тогда автобус мимо нас ходил. Теперь мне одному это не под силу тянуть, годков-то много. Вот козу пока держу. Сена накашиваю на неё вдосталь, и высушу, и скопню и на двор уберу. И веников этой короедке тоже хватает, не ленюсь принести. И молочко козье пью, так что с голоду не умираю. А без подсобного хозяйства и не знаю, как жил бы… Ты молоко козье любишь, Николай?

Николай покачал головой:

– Не-е. Предпочитаю коровье…

– А я уважаю. Хочешь принесу?

– Да брось ты, дед Геронт. У меня тоже огород есть, только козы нет, да мне и некогда с ней заниматься…

– Не заскучал в деревне-то? – спросил Геронт.

– В городе теперь не веселее…

– Эк-хе, – крякнул Геронт. – Плохо без жены. Помню я твою… Красивая… Я‑то старый, а ты молодой, жениться тебе вдругорядь надо.

– Замены ешё не нашёл, – усмехнулся Воронин.

– Узнаю наши места, – воскликнул старик, указывая на одну из картин, и меняя тему разговора, так как понял, что беседа о женитьбе не очень приятна хозяину.

– А‑а, – подошёл к картине Николай. – Это наша Спасская церковь, такой она была до реставрации.

– А вот это, – ткнул пальцем Геронт в другую картину, – бугор, что за кладбищем – красивое место…

Николай быстро разжёг под треножником щепок и поставил на него чайник. Геронт не стал отказываться от чаепития. Просидели они за разговором больше часа, и Геронт стал собираться на хутор, отсыпав Николаю пол-лукошка земляники.

– Не отказывайся, – махнул он рукой. – Когда ты сходишь! А ягода отходит, осыпается.

– Спасибо, дед Геронт!

– Не за что.

– За то, что зашёл, навестил. Развеял скуку.

– Одному, конечно, неповадно. А ведь я по делу зашёл. – Геронт внимательно посмотрел на Воронина, снова присаживаясь на стул..

– Говори, какое дело?

– Ты бы заехал ко мне на хутор. У меня иконы есть, несколько штук, посмотрел бы… Приноравливается к ним тут один дачник. Просит продать. А я в них толку не знаю. Образ он и есть образ.

– Какой разговор. Приеду, – согласился Николай. – Я бы тебя сейчас до хутора довёз, да движок не заводится – смотреть надо. Ты не обессудь.

– Сам дойду потихоньку, полегоньку. А ты заезжай. Я вот только если в лес отойду, а так всё время дома, козу пасу. После обеда дома всегда…

– Договорились. Машину сделаю и приеду.

– Буду надеяться, – проговорил Геронт и, выйдя из дома, направился через поле на тропинку, ведущую на хутор.

Николай дня через три починил машину – барахлил карбюратор, и решил съездить к Геронту. Ему хотелось и обрадовать старика, что приехал посмотреть иконы – уважил старого человека, и самому отвлечься от повседневных забот, создать себе выходной день. У него в запасе была поллитровка, её он и прихватил, чтобы не ехать с пустыми руками.

Когда он приехал на хутор, Геронт был дома и обрадовался гостю. Заслышав шум мотора, вышел к палисаднику, приложил руку ко лбу, и, загораживаясь от солнца, смотрел, кто приближается. Узнав «Запорожец» художника, вышел на дорогу. Из своего дома выбежала тётка Вера. Вдвоём они подошли к машине и смотрели на Николая как на какого-нибудь инопланетянина, нежданно спустившегося с небес.

Тётка Вера тут же ушла, узнав, что никаких новостей Николай не привёз, а заехал по делу к Геронту, а старик повёл гостя в дом, поставленный на месте сгоревшего хозяйского. На хуторе Николай не был давно, и ему здесь было интересно. За домом он увидел полдюжины яблонь, раскинувших кроны над скошенной луговиной, несколько добротных ульев, стоявших под ними и накрытых от дождя кусками жести с надвинутыми на них кирпичами. Чувствовалось, что хозяином Геронт был рачительным: всё у него было починено, прибрано, аккуратно обрезано или подстрижено. У двора лепилась к углу пустая конура, потемневшая от дождя.

– Подохла летось собака от старости, – посокрушался старик, видя, что гость обратил внимание на пустую конуру. – Надо бы другую завести, да вот никак подходящих не найду. Можно было бы в городе купить, но там породистых продают, мне не по карману, а без собаки скучно жить…

В доме у него было сумеречно, стоял непроветриваемый запах сырости, хотя окно было распахнуто настежь. Дом когда-то был крепким и уютным, но со временем обветшал, кое-что было переделано для удобств. В горнице стояла горка с посудой, стол с лавкой, направо белела русская печь, к ней примыкала переборка с дверным проёмом, ведшая на кухню.

– Так… Ну вот…, – суетился Геронт, не зная, куда посадить гостя. – Садись к окошку. Хотя нет, ветерок… Садись вот сюда, на стульчик.

– Ты не хлопочи, дед Геронт, – отозвался Николай. – Не всё ли равно, где сидеть. – Он вытащил из кармана и поставил на стол бутылку. – Найдёшь огурчика?

Геронт посмотрел на бутылку и ответил:

– К этому делу мы что-нибудь лучше найдём. Посиди чуток. Я самовар поставлю, чайку попьём, потолкуем.

Николай присел на стул и с любопытством стал разглядывать Геронтово обиталище. Оно ничем не отличалось от тысяч таких же деревенских жилищ. Чтобы оно было похоже на городскую квартиру, строганные стены дома были оклеены обоями, мебель привезена из городской квартиры от дочери, стеклянным оком взирал из угла телевизор, полы были покрашены тёмно-жёлтой краской.

– У тебя где иконы – в переднем углу? – спросил Николай хозяина, когда тот появился в горнице.

– Там. – Геронт указал на переднюю.

– Пока ты суетишься, я взгляну на них?

– Будь добр. Как это я тебе сразу забыл предложить, а то ты, смотрю, заскучал у меня.

– Да не заскучал. Просто не хочу время зря терять.

– Вот все мы такие деревенские жители – непривычны без дела сидеть, руки требуют работы, а если не руки, то глаз хотя бы. Смотреть и думать, это тоже дело.

– А ты философ, дед, – улыбнулся Николай.

– Не знаю, – ответил Геронт и кивнул на дверь в переднюю:

– Проходи, не стесняйся!…

Николай перешагнул высокий порог капитальной стены. В передней стоял квадратный стол с толстыми ножками, старинные стулья, дубовые, резные, с прямыми высокими спинками, слева полированный полукомодник, тёмно-коричневый, в красноту, справа у тонкой перегородки размещался диван, старый, накрытый тканьёвым одеялом и два или три венских стула. Над полукомодником в резных рамках под стеклом висели фотографии. У стены, смежной с горницей, стояла тщательно заправленная металлическая кровать с никелированными спинками. На ней висели миткалевая задинка и вышитые подзоры.

В левом углу была божница, где в два ряда стояли иконы, поблескивающие окладами за стёклами киота. Их было шесть, две большие, чуть ли не в метр высотой, остальные поменьше. Он подошёл ближе, снял первую икону и стал внимательно рассматривать. Как он определил, две самые большие иконы, были старинного письма, приблизительно восемнадцатого века, остальные не представляли большой ценности, писанные неумелым художником в середине прошлого или начале нынешнего века.

Через некоторое время вошёл Геронт.

– Пойдём, попьём чайку, – предложил он. – На пустой желудок говорить плохо.

На столе стоял самовар, поднос, чашки, две стопки с толстыми донцами. Лежали сухари в вазе гладкого стекла, глубокая тарелка была полна сотового меду, нарезанного кусками, малосольные огурцы, дымящаяся картошка и крошево из свёклы, солёных огурцов, лука и картошки.

– Барский стол, – удовлетворённо протянул Николай, оглядывая закуску.

– Садись, Николай. А баре, к слову, они попросту жили, без излишеств. Я смолоду поработал у хозяина этого хутора. Питались они хорошо, но все продукты были со своего огорода, из своей живности. В городе покупалось немногое – сахар там, масло растительное… Пища калорийная была.

Николай разлил водку в стопки, поднял свою:

– Ну, дед Геронт, со встречей!

– Со встречей, Николай, помоги нам господи!

После двух стопок Геронт подставил чашку под кран самовара.

– А теперь чайком побалуемся.

– Давно так не сидел с самоварчиком, – проговорил Николай, принимая чашку, – да ещё с мёдом.

– А я, вишь, пристрастился с давних пор к этому. У хозяина хутора Антипа Маркелыча Загодина, до советской власти пивали чаи с усердием, только успевай ставить самовар. И сейчас в деревне без самовара не обойтись. Электричество часто отключают, то по какой надобности, то из-за аварий… А печку я топлю регулярно, уголь у меня не переводится, дело двух минут поставить самовар, – говорил Геронт. – Правда, на всякий непредвиденный случай во дворе держу целый мешок еловых шишек. Но это так. Уголь, конечно, лучше…

Он поставил чайник на конфорку вверху самовара и подвинул Николаю тарелку с мёдом:

– Откушай! Этого года. Цветочный. На вид он грязноватый, тёмный, а вкус…

После чаю прошли в переднюю, и Николай вынес хозяину свое резюме по поводу икон: две иконы представляют художественный и исторический интерес, поэтому имеют значительную цену, остальные посредственные и дорого не стоят.

– Поэтому решай теперь сам, – заключил Николай, – продавать тебе их или нет, а если продавать, то по какой цене. Но смотри, не продешеви.

– А какова приблизительная цена, вот этих… хороших?

– Я не знаю, дед Геронт. Я здесь уже два года обитаю и отошёл от этих дел, даже приблизительно не скажу. Теперь рынок – один старается ободрать другого… Как договоритесь, так и будет.

– Да я, наверно, не буду их продавать, – сказал Геронт. – Это так, на всякий случай. Конечно, если припрёт, продашь всё, чтобы только выжить. А тебе спасибо. Я теперь хоть буду представлять, что за иконы в моём доме.

Эта встреча произошла меньше месяца назад. А буквально за неделю до смерти Геронт появился у Николая. Дело было рано утром. Сосед Воронина Нил Петрович ещё спал, а Николай, пока было прохладно, обкашивал траву у забора. Под мышкой у Геронта было что-то завернуто в мешковину. Войдя в дом, он развернул свёрток и вытащил небольшую икону, которую в прошлый раз Николай у него не видел. Размером она была не больше средней книги, в кожаном футляре, как определил Николай – походная, такие брали с собой в дальнюю дорогу.

– Несчастье произошло, – сказал хуторянин, показывая икону. – Вчера лампадку возжёг пред ликами… а эта иконка, она, вишь, без стекла, без рамки. Отошёл, а светильник, видно, близко висел – вот возжгло лик-то… А может, мне вместо масла гарного подсунули другое, кто его знает. Счас обманывают на всём пути… Нельзя ли чего сделать?