Текст книги "Мурманский сундук.Том 2"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 41 страниц)

– Ну что, парашютист, в штанах не мокро? – посмеялся Мишка, оглядывая потное Васькино лицо.

– Какой у тебя язык, Никоноров, – громко сказал Колосов, обрадованный, что всё обошлось благополучно. – В каждой бочке затычка. Взрослый мужик, а… Тебе бы там повисеть часок…

– Я б там не висел. Я тяжелый. Я сломал бы крюк, и лежало бы мое бездыханное тело вот у этих колонн…

5.

Устраиваться на работу в штамповку Сашу привёл Борис Тяпин, работавший в смене Кобылина. Вошёл туда Саша еле дыша – как никак первое место работы. В лицо пахнуло жаром.

Штамповка представляла собой небольшое помещение, в центре которого возвышалась круглая кирпичная печь с железной конусообразной крышкой-трубой. В стенках были сделаны отверстия – печурки, куда насыпали стекло и клали жигалы.

Штамповщики показались Лыткарину сказочными персонажами. Они сидели вокруг печки в отблесках ослепительно белого огня и каждый в руке держал по кроваво-красному солнцу. Они были похожи на гномов, расположившихся в мрачном подземелье и кующих сказочные украшения. Бушевал огонь, вырываясь из разверстых пастей печурок, и лица сидевших в колеблющихся отсветах пламени, казались не живыми, а иссушенными, как мумии.

Саша прислонился к стене и отпрянул – ему показалось, что его обожгло. Он потрогал стену рукой – она была горяча, как раскалённый песок.

– Никак на работу пришёл определяться салага, – услышал он голос рыжего мужичка с острым носом.

Был тот невысокого роста, с расстёгнутой на груди рубашкой.

– Смотри, дядя Вань, как молодёжь попёрла в наш мартен…

Дядя Ваня, сухой, с тонкими, но крепкими руками, в замасленной кепке, работавший с усердием на станке, стоявшим у входа, не прерывая работы, посмотрел на Сашу и ничего не ответил.

Тяпин рассказал приятелю, что за работа предстоит ему здесь, поводил вокруг печки, завел в коридор, где шастали бусы, открыл дверь в нанизку. Там за широким столом сидело несколько женщин. Перед ним была рассыпана горка ошастанных бус. Они, откатив с полгорсти в сторону, ловко нанизывали их на проволоку. Сзади на крючках, вбитых в стену, висели трехметровые концы проволоки с нанизанными бусами.

– Потом их оплавят, – пояснил Борис, – чтобы рёбрышка от штампа не было видать, подкрасят под жемчуг – и ожерелье готово. Ладно, всё посмотрел? Давай, дуй к мастеру!

Мастер сидел в небольшой комнатушке рядом с нанизкой. Кроме стола и двух стульев никакой мебели не было. Окно было открыто, и по подоконнику ползали мухи. Саша протянул Колосову заявление, написанное на листке ученической тетради в клеточку. Мастер водрузил на нос очки, отчего лицо приобрело сумрачное выражение, и пробежал глазами написанное. Поверх очков оглядел парня и спросил:

– В штамповке был?

– Только оттуда.

– Посмотрел, поговорил с ребятами?

– Посмотрел…

– Значит, видал нашу работу?

– Видел.

– Не убежишь?

Лыткарин не ожидал такого вопроса. Он пожал плечами.

– А чего мне бежать?

– Раз видел, значит, знаешь, какая у нас работа – не чистая и тяжёлая к тому же… Горячий цех… Я почему это говорю, – продолжал Колосов, – к тому, что не понравится – шапку в охапку и пошёл.

– Я не убегу, – ответил Саша.

– Вы все так говорите. Вон пришёл к нам как-то матрос демобилизованный, так не выдержал – убежал.

Колосв снял очки, потёр кулаком глаза:

– Ну ладно, почему пошёл к нам?

Саша молчал. Почему он пошёл в штамповку? Он не мог ответить на это. Пошёл и всё.

После окончания десяти классов он, как и многие его одноклассники, поступал в институт. Но, получив тройку по профилирующему предмету и посчитав, что незаслуженно, он забрал документы и не стал дальше сдавать экзамены. Вот тогда со всей определённостью встал вопрос: куда идти работать? Почти рядом с домом был крупный завод по выпуску электроизоляционных материалов. По технологии там использовался спирт, и завод в просторечии называли «пьяным». Поэтому отец с матерью не хотели отдавать туда сына, боясь, что парень может попасть в дурную компанию и оступиться. А таких примеров было достаточно.

Пытался он определиться на оборонный завод, в народе прозванный «Скобянкой», в качестве электромонтажника, но в отделе кадров, узнав, что ему на следующий год идти в армию, отказали:

– Тебя надо учить. Только выучишься, заберут в армию. Приходи после армии.

Во время раздумий по выбору профессии, Лыткарин встретил Бориса Тяпина, одноклассника. Они вспомнили свой 10-«Б» класс, выпускной вечер. Борька во всю курил, небрежно вытаскивал из пачки папиросы, как заправский курильщик, и протягивал Саше: «Угощайся!» Саша отмахивался. Он несколько раз побаловался куревом, но всерьёз не курил. Он узнал, что Тяпин работает в бывшем монастыре, в штамповке, в том самом месте, куда они бегали за гребнями

– Приходи к нам, – сказал ему Борис. – Вместе со мной твой сосед Толька работает, приятель твой. Работа, конечно, не лёгкая, но заработки хорошие. До армии перекантуемся.

Тяпин говорил как взрослый рабочий. И то правда, он определился на работу сразу же после получения аттестата зрелости. Он жил без отца в очень бедной семье, такой бедной, что классе в четвертом или пятом, ему собирали вещи: кто, что мог принести из дома. После войны многие на посёлке жили не шикарно, но Тяпины из рук вон плохо. Один только Борис и сумел окончить десять классов – он был младшим в семье, а брат с сестрой рано ушли зарабатывать себе на кусок хлеба. Но и теперь он не мог позволить себе роскоши – пойти учиться, поэтому сразу стал работать на производстве.

После его рассказа Саша соблазнился. Больше от сознания того, что рядом с ним будут работать друзья, а это значит, не будет так одиноко осваивать новую специальность и вообще сообща шагнуть в трудовую жизнь с теми, кого знал десять лет, неплохо. Колебался он не долго. Отец и мать после небольших раздумий согласились с его выбором.

– Что молчишь? – спросил его мастер, видя затянувшуюся паузу, вынул из стола авторучку, открутил колпачок и подписал заявление. – Здоровье как у тебя?

– Не жалуюсь, – ответил Саша.

– Это хорошо, что не жалуешься, но всё равно пройди освидетельствование в больнце. Такой порядок. Потом придёшь ко мне, получишь заявление и понесёшь к начальнику цеха. Понял?

– Понял.

Со справкой, выданной в больнице, Лыткарин вернулся в кабинет Колосова.

– Теперь порядок, – проговорил Колосов, прочитав справку. – Принимаю тебя. – Он испытующе посмотрел на вновь испечённого штамповщика. – Ребята твои за тебя ручаются… Только работать так, как надо. А то тут есть у нас один – Вася Ерусалимский. Всё шуточки ему да хаханьки… Поставлю тебя к хорошему бригадиру. За две недели обучишься работе.

Попал Саша не в ту бригаду, куда хотел. Он рвался к ребятам, работавшим у Петра Кобылина, а определили его в бригаду Фунтикова. Делать было нечего, и Саша смирился с мыслью, что ему придется работать без старых приятелей и друзей.

6.

Фунтиков показал ему станок, за который надо было садиться. Сходил в кладовку и принёс стальной прут миллиметров двенадцати в диаметре, длиной около метра, кусок медной проволоки и деревянную ручку с просверлённым отверстием.

– Сделаешь себе жигало, – сказал он. – Такое же, – он вытащил из печурки своё и показал. – Здесь каждый делает себе всё сам, нянек у нас нету. Насади сначала на прут ручку. Показать, как надо делать?

– Да я сам, – ответил Лыткарин, подумав: эка невидаль ручку на прут насадить – дома он от работы не отлынивал да и в школе уроки труда были…

– Ради Бога, – отозвался бригадир, усаживаясь на своё место.

– Где мне взять молоток? – спросил Саша у Фунтикова.

– Молоток? – переспросил бригадир и, подумав, обратился к штамповщикам: – Ребята, кто молоток видал?

– Я видал, – отозвался рыжеватый мужичок с острым носом. – Недели две назад в слесарке. А у нас, отродясь, молотка не бывало. Кувалда есть, пассатижи, а вот молотка… Зачем он тебе, молодой?…

Над ним подшучивали. Так понял Саша. А молоток был нужен. Отверстие в деревянной ручке было слишком узко, и прут не проходил в него, а забить было нечем.

Он растерянно огляделся. Штамповщики сосредоточенно работали. Слишком сосредоточенно. Внутренним чутьем Саша понимал, что они следят за ним, за его действиями и оцениваю, что за человек к ним пожаловал: сноровистый или лентяй, маменькин сынок или парень хват. Саша был не тем, ни другим. И сынком маменьким его нельзя было назвать, и в хваты он по своим параметрам не подходил.

К нему подошёл высокий штамповщик, с худощавым, выбритым до синевы лицом, работавший через станок от него, без слов взял у него прут и сунул в печь.

– Ого, Ермиша новичков взялся обучать, – хихикнул Мишка Никоноров, рыжий мужичок. – Теперь дело будет.

Ермил ничего не ответил, и пока прут калился, сходил в дальний угол, пошарил в старой прожжённой тумбочке и принёс монтёрские пассатижи. Конец прута раскалился быстро, и Ермил сунул его в отверстие деревянной ручки. Пошел едучий дым. Просунув прута столько, сколько было нужно, Ермил опустил ручку в ведро с водой. От воды поднялся пар и зашипело. Ручка держалась плотно и крепко.

– Спасибо, – сказал Саша.

Ермил ничего не ответил, сосредоточенный и неспешный. В проточенное отверстие на другом конце прута он просунул проволоку, загнул кончик, чтобы не вываливалась, и пихнул в печь. Проволока моментально покраснела и стала мягкой. Он выхватил прут из огня и спиралью легко закрутил проволоку на конце, потом остудил в воде.

К ним подошёл черномазый паренеё в клетчатой тёмной рубашке со смешливыми большими глазами. Кепка была сбита на затылок курчавой чёрной головы, и вид у паренька от этого был страшно залихватский и бесшабашный. Он открыл белозубый рот:

– Привет, новенький! Вася Новоиерусалимский, – он протянул грязную руку, – штамповщик третьего разряду, а вас как?

– Саша, – ответил Лыткарин.

Вася взял у Ермила жигало.

– Давай я ему облепку сделаю, все равно курить иду.

Ермил отдал Новоиерусалимскому жигало и вернулся за свой станок.

– Пойдём, покажу, как облепку делать, – сказал новый знакомый Лыткарину и сунул сигарету в рот. – Привет, штампачи, – крикнул он в дверях бригаде. – Как видите, фокус не удался.

Они выбрались на улицу, в огороженный забором двор с северной стороны, небольшой и продолговатый. Саша увидел у стены большую цистерну с мазутом, из которой топливо поступало в печь. В заборе были ворота на большом замке с внутренней стороны, валялись пустые ящики со стружками, куски труб и проволоки, в кучу был свален огнеупорный кирпич, а в большом железном ящике наподобие вагонетки Саша увидел белую глину.

Васька отколол от огнеупорного кирпича половинку и кувалдой на стальном листе растолок его в порошок. Затем взял горсть белой глины и стал смешивать, поливая водой из банки.

– Теперь это намажем на спираль, и облепка будет готова, – улыбнулся он.

Он аккуратно размял глину руками, намазал на спираль. Получилось нечто напоминающее маленький початок кукурузы.

– Готово, – сказал Казанкин, выпрямляясь.

Он затянулся, выбросил окурок и выпустил из носа густую струю дыма.

– Просушишь облепку на порожке печурки, и можно будет работать. На порожке поворачивай её полегоньку, а то может треснуть, тогда долго не наработаешь – отвалится вместе со стеклом.

Когда облепка просохла, Саша набрал на неё стекла. Подошёл бригадир и показал, как надо работать.

– Понял, – спросил он, взглянув на молодого рабочего.

– Понял, – ответил Лыткарин и сунул жигало в печь.

Когда оковалок стекла на жигале разогрелся, он закатал его в виде редьки, тонкий хвостик подсунул под штамп и нажал рычаг. Однако, как он не пытался протянуть жилку, у него не получалось: стекло липло к штампу, и он барабанил по одному и тому же месту, пока в жилке не образовывалась дыра. Стекло быстро остывало и трескалось. Раза два подходил Фунтиков и наставлял, как надо лучше сделать. Но все равно у Саши не выходило.

– Не всё сразу, – утешал его бригадир, видя расстроенное лицо ученика, – научишься. Не жалей масла для иглы. Смазывай лучше штамп. И не спеши: нажал рычаг – опустил штамп, оттяни жилку, подними рычаг, просунь дальше жилку, снова нажми и оттяни. И помедленнее, не спеши…

Глядя, как другие работают ловко и непринужденно, Саша завидовал им. Бусы у них в жилку ложились ровно, одна к одной, располагались друг от друга на одинаковом расстоянии и словно смеялись. Стекло было прозрачное и чистое. А у него бусинки отстояли на разном расстоянии друг от друга, где меньше, где больше, то налезали друг на друга, то разбегались далеко, были мутные и неровные.

– Стекло мутное, потому что перекаливаешь в печи, – объяснил ему Ермил. – Все быстро работают, и стекло срабатывают быстро. А ты «редьку» не срабатываешь и за полчаса – вот стекло и мутнеет.

Через неделю Саша уже мог прогнать метровую жилку, и работа ему стала нравиться. Приходил мастер, смотрел, спрашивал Фунтикова о делах и остро бодал глазами Лыткарина:

– Идёт у тебя дело, сынок. Хорошо идёт.

7.

Неожиданно похолодало. Небо понизло, по нему неслись свинцово-серые облака. Ветер рвал их, и густые космы смешивались, принимая причудливые очертания. С наступлением холодов работать в штамповке стало легче – не ощущалось изнуряющей жары.

Бригада Фунтикова работала в вечернюю смену. По общему мнению, вечерняя смена была самая хорошая: никто штамповщиков не отбивал от дела, никуда не посылали, не вызывали, и работалось легко. Самая тяжелая была смена ночная, под утро нестерпимо хотелось спать, казалось, что вентилятор совсем не подает воздуха, а печь горела нестерпимо жарко, и жгло пламенем руки и плечи.

Сегодня на улице моросило, и в проводах завывал ветер. Вверху в ходах калориферного отопления шуршало и ползало, и казалось, что в стенах копошатся сотни живых существ. В окна светил уличный фонарь и было видно в его жёлтом сиянии, что идёт мелкий-мелкий дождь. С абажура фонаря капало, и столб был чёрный от пропитавшей его воды.

– Ну и погодка, – шептал Коля Мячик. – Домой мне, видно, не придется идти.

– А ты прихвати ещё ночную, – с серьезным видом проговорил Мишка. – Чем спать на полу, лучше работать. Денег заработаешь! – Он присвистнул.

Мячик глубоко вздохнул, но отвечать Никонорову не стал.

В цехе вышло всё стекло, и работать становилось нечем. Машина с флаконным боем, которую Колосов ждал с завода «Красный факел», не пришла, и назревал простой. Задержавшийся из-за этого мастер и теперь не шедший домой, заложив руки за спину, ходил по коридору, ерошил свой ёжик, думая, что предпринять – штамповщики выбирали из ящиков последнее стекло.

– Где ж ваша обещанная машина? – спрашивал Никоноров Колосова. – Опять простоим. У меня на одну облепку стекла осталось…

Он нарочито гремел пустым ящиком:

– Вы работодатели и должны обеспечить нас работой.

– А шут её знает, где машина, – отзывался Колосов. Настроение у него было упадническое и это отражалось в голосе. – Я сегодня несколько раз звонил. Да разве в такую глушь дозвонишься! Эти снабженческие вопросы у меня вот где сидят. – Он стукал ребром ладони по шее.

Он продолжал размеренно ходить по коридору, заложив руки за спину, серые глаза смотрели в пол. На штамповщиков не покрикивал, потому что знал – в случившимся они не виноваты.

Фунтиков дорабатывал стекло, когда в штамповку вошёл мастер. На порожке печурки лежало два или три крупных осколка. Фунтиков оглядел скуластое каменное лицо Колосова и спросил:

– Что ты маячишь, Пётр Алексеевич? Шёл бы домой… Или посидел бы…

– Посидел! Посидишь тут! Будто не знаешь? Опять простой. Плана не вытянем.

Фунтиков вытер вспотевшее лицо.

– Почему не вытянем? Вытянем, Пётр Алексеевич! С лихвой вытянем. Ребята по сто пятьдесят процентов гонят.

Колосов придвинулся к бригадиру. Встал перед ним, широко расставив ноги:

– Тебе легко говорить, – голос его напрягся. – А тут…

– Рабочему классу всегда легче, – усмехнулся Фунтиков. – Вкалывай и всё. У него ничего нету, кроме своих цепей.

– Конечно. Вы работаете и работаете, а начальство должно крутить мозгами, чтобы план вытянуть.

– Например, приписками заниматься…

– Это я что ли приписываю? – Колосов достал носовой платок, громко высморкался и сумрачно уставился на бригадира.

– Не знаю, не проверял, – ответил Фунтиков. – Я тебе про другое хотел сказать. – Он вскинул хитрые глаза на мастера.

Тот понял взгляд.

– Говори, что придумал.

– Ничего я не придумал. Остатки стекла есть у нас в сарае, у реки. Не помнишь, нам его завезли с год назад. Хорошее было стекло, но мало. Потом привезли другое, с «Красного факела». Мы его тоже сыпанули туда, а не работали – плохо шло оно. Надо просто верхнее стекло не брать, а что под ним – то наше. Оно зеленоватое, толстое. Его не много, но дня на три хватит. А там смотришь…

Колосов хлопнул себя рукой по лбу.

– Вот старый дурак! Как же я сам не догадался? – Лицо его оживилось, казалось, и ёжик выпрямился.

Он окликнул Казанкина и Лыткарина.

– Сынки, – сказал он им. – Вот вам боевое задание! Сходите в нижний сарай. Разгребите стекло, что лежит наверху, и наберите под ним хорошего. Его легко узнать – большие, толстые зеленоватые куски. Принесите бака два. Нам хватит доработать смену. А завтра нового привезут. Я выколочу.

– Вот всегда так, Пётр Алексеевч, – откликнулся Васька, вытирая чумазое лицо рукавом рубахи. – Как работа погрязнее, потяжелее, так сынки идите. Как полегче – старички. А если что не так – за ухо. Никакой справедливости нет.

– Опять выступаешь? – воззрился на него мастер и строго посмотрел на Фунтикова, как бы говоря, – заступаешься за него, а смотри, какие они, молодые…

Фунтиков невозмутимо встретил взгляд начальства и поторопил ребят:

– Вы пошустрей, соколы!

В такую скверную погоду выходить на улицу не было охоты, но надо было, и Васька с Сашей, доработав на жигалах стекло, вздохнули и стали собираться.

Лыткарин надел старый кашемировый прорезиненный плащ, а Новоиерусалимский натянул стёганую куртку, которая если и согревала, то от дождя не могла спасти. В кладовке они взяли два бачка с дужками, нашли толстую проволоку, обмотали конец ветошью, намочили в мазуте и, освещая дорогу самодельным факелом, вышли из штамповки.

Было темно. Дождь хлестал не переставая. Был он не сильный, но начался давно, и всё на улице оскользло. С деревьев и крыш капало. Прямой дороги к сараю не было, и ребятам пришлось идти закоулками, мимо каменного красного собора, где не светило ни одного фонаря.

– Ты в Африке не был? – спросил Васька приятеля, хотя знал, что тот вряд ли и во сне бывал, но спросил, лишь бы просто спросить, потому что без разговора обстановка казалась очень гнетущей.

– Нет, а что? – в свою очередь задал вопрос Лыткарин.

– Говорят, там ночи такие же тёмные, как у нас сейчас. Слыхал про эфиопские ночи?

– Я слыхал и про египетские.

– А Египет тоже в Африке.

– А-а, – хотел что-то ответить Лыткарин, но поскользнулся.

Загремели бачки. Качнулся факел. Васька схватил приятеля за руку и не дал упасть.

Они выбрались на каменистое место. Это было основание старой крепостной стены, разобранной в тридцатые и сороковые годы на нужды окрестных жителей. Здесь было суше. Ребята остановились передохнуть.

– А ты не видел под колонной у входа в штамповку вмурованную в фундамент доску? – спросил Саша приятеля.

– Нет. А что есть такая доска?

– Есть. Мы её затёрли мелом и прочитали.

– И что там написано?

– А то, что под церковью находится усыпальница. На доске написано, что похоронен какой-то архиерей Алексий. Похоронили его за год до рождения Пушкина. Во, какой старый!

– Не видал я, – протянул заинтересованный сообщением Васька. – А туда вниз можно пробраться?

– Там всё наглухо заделано.

Спотыкаясь и поминая мастера и нехватку стекла, они спустились с осклизлого откоса, и подошли к сараю. Он стоял накренясь на бок, к реке, и шершавые дощатые стены были мокрыми. Медленные, тягучие капли падали с вётел и гулко стучали по железной крыше. Река не шумела. Только слышалось монотонное шелестенье дождя по воде, и лопались пузырьки воздуха: «пав-пав-пуа», «пав-пав-пуа».

Васька дёрнул покосившуюся дверь. Она открылась, скрипнув заржавевшими петлями.

– Скрипит, аж мурашки по телу, – проговорил Саша.

– Она и не прикрыта как следует, – пробормотал Васька.

– Отошла, наверно. Брать-то в сарае нечего – одно стекло, а кому стекляшки битые нужны…

– Дай факел? – попросил Казанкин и взял у Лыткарина чадившую тряпку.

Он просунул голову в щель между дверью и косяком.

– Вроде никого нету.

– А ты что – трусишь?

– Я-а? Чего мне трусить! Просто так, проверяю.

Он шагнул в сарай и сразу остановился, так неожиданно, что напарник ткнулся лицом в его спину.

– Ты чего? – спросил Лыткарин приятеля.

– Показалось.

– Чего показалось? Сам же сказал, что в сарае никого нет.

– А ты ничего не слыхал?

– А чего слышать?

– Стекло вроде осыпалось…

– Входи! Кто здесь будет в худой хибаре ночь проводить.

Они вошли и взобрались на большую кучу стекла в середине сарая.

– Здесь год его прособираешь, – проворчал Васька, опускаясь на колени и рассматривая рассыпанное под ногами стекло.

Стекло тускло переливалось под скудным светом чадного факела, перемешанное с травой, мусором, ветками кустарника, лопуха и чертополоха.

– Надо бы лопату взять, – вздохнул Васька.

– Надо бы. А ты осторожнее, не порань руки.

Они стали наполнять бачки.

– Э-э, да здесь кто-то есть! – вдруг сказал Васька, всматриваясь в темноту. Голос его дрогнул.

Он встал с колен, поднял над головой факел, прислушиваясь. Красноватое дымное пламя неровно осветило сарай и по стенам поползли, заметались широкие тени.

– Кто? – шепотом спросил Саша и застыл на месте с куском стекла в руке.

– Кто здесь? – хриплым голосом спросил Казанкин и сделал шаг вперёд, освещая дорогу.

Никто не отвечал. Они осторожно приблизились к дальнему углу сарая. Под ногами визжало стекло.

– Вот это да! – воскликнул с облегчением Васька. – Никого нет. А мне послышалось.

– И мне послышалось, – пробормотал Саша.

– А тебе что послышалось?

– Кто-то плакал… Может, на улице? Пойдём, посмотрим?

Им обоим быстрее хотелось выйти из сарая на свежий воздух. Под крышей они чувствовали себя неуютно.

На улице стали огибать сарай. Было тихо.

– Показалось, – облегчённо сказал Саша, но тут Васька остановился и опустил факел.

Прижавшись к стене, на обрезке полусгнившего ствола дерева, сжавшись в комочек, продрогшее, сидело странное существо. Оно не шевельнулось при виде приблизившихся ребят. Только блеснувшие глаза сказали, что это живой человек.

– Девочка! – произнёс Лыткарин.

– Привет, – сказал Васька, присаживаясь перед существом на корточки и втыкая факел в щель в стене. – Мы откуда – из Тянь-Шаня или из нашей деревни?

Девочка не шевельнулась и не произнесла ни слова.

– Как ты здесь оказалась? – снова спросил Васька и потрогал девочку за плечо. Пальтишко было мокрое.

– Э-э, да ты вся мокрая. Так можно и простудиться… Отвечай, как ты сюда забрела?

Девочка молчала. Её глаза, оцепеневшие и ничего не выражающие, безучастно смотрели на ребят. Только губы плаксиво вздрагивали.

– Скажи, ты заблудилась? – спросил Лыткарин.

Ему стало жаль эту вздрагивающую и очень беспомощную девчушку, прижавшуюся к мокрым доскам, невесть откуда и как забредшую сюда.

– Ты скажи, мы найдем твой дом, – заглянул он ей в глаза.

– Конечно, найдём, – поддержал приятеля Казанкин. – Ты где живешь?

– Дом-то, наверно, у тебя есть? – снова спросил Лыткарин.

Девочка втянула непокрытую голову с растрёпанными тонкими косичками в худенькие вздрагивающие плечи и закрыла лицо руками. Сквозь всхлипывания до ребят донеслись чуть слышные слова, которых нельзя было понять.

– Да ты не бойся, мы тебя не обидим, – дотронулся до её плеча Саша.

– Прямо рёвушка-коровушка, – проговорил Васька, выпрямляясь во весь рост. – А ты смелая девочка, – добавил он ей в утешение. – Сидишь одна в темноте и не боишься.

– Я… я… боюсь…

– Ну ладно. Хватит реветь. – Васькин голос стал строг. Он всегда хотел, чтобы к нему относились с уважением в любых, самых исключительных случаях. – Надо что-то делать, а Саша?

– Что делать? Во-первых, надо стекло добрать.

– Правильно мыслишь, салага! – к Казанкину вернулось всегдашнее чувство юмора. – Ты добирай, а я с девчонкой побуду.

Лыткарин ни слова не говоря, взял у Казанкина факел и вернулся в сарай. Слышно было, как бухали в бачки падающие куски стекла. Вскоре он появился с полными бачками, поставил их на землю.

– Что дальше? – спросил его приятель.

– Дальше очень просто. Не оставлять же девочку здесь. Надо взять её с собой, разобраться, откуда она и отвести домой.

– Гм, я тоже так подумал. Куда её сейчас денешь? Пойдёт с нами. – И он обратился к девочке: – Не плачь, всё будет хорошо. Смотри, Саша, а она замёрзла. На ней и чулок нет… Пойдёшь с нами, – безаппеляционным тоном заявил Казанкин, снова обращаясь к девочке. – У нас обсохнешь и согреешься. У нас, знаешь, как тепло? О-о! Мы – подземные гномы. Вот увидишь.

Девочка перестала плакать, а при слове «гномы» опять заплакала.

– Брось ты, Вася, своих гномов! Видишь, она боится! Лепишь, что на ум пришло! Какие мы гномы!

– Конечно, какие мы гномы, – сообразил сразу Казанкин. – Мы штамповщики. Ты видала бусы? – спросил он девочку.

Она кивнула.

– Так вот – мы делаем бусы. Сейчас ты сама увидишь, что это такое. У нас прямо Ташкент. Ты знаешь, что такое Ташкент? – без умолку тараторил Васька, войдя в раж. – Ташкент такой город в Средней Азии. Я, правда, там никогда не бывал, но обязательно побываю, когда вырасту большой. В этом ты можешь быть уверена… А ребята у нас все хорошие, мировые ребята. Только мастер немного задается – он у нас главный, но ничего, это пройдет с годами…

Черномазая образина Васьки, наивная и ещё детская, его живые ухватки и весёлый говорок, видно, расположили девочку к ребятам. Она приподнялась, губы изменили плаксивое выражение. Нижняя губа подалась вперед, и лицо стало наивно беспомощным.

На ней было старое-престарое пальтишко, вытертое на локтях, короткое и грязное, обтрёпанное, на ногах заляпанные грязью с потрескавшейся кожей ботинки. Она стояла перед ребятами, и зубы выбивали мелкую дробь.

– Эва, как ты замёрзла, – проговорил Саша. – На пиджак, укройся!

Он снял с себя плащ, пиджак, замотал пиджаком плечи девочки.

– Вася, пошли! Чего мокнуть! Да и факел гаснет. Давай ведро, Ерусалимский?

Казанкин взял девочку за руку, и она послушно пошла рядом с ним. Сзади шёл Лыткарин с бачками.

Едва они вскарабкались на откос, как факел погас. Васька бросил ненужную проволоку в лужу, и они пошли закоулками вверх, где шумела бессонная штамповка и желто светились высокие, забранные ажурными решётками окна.

8.

Открыв тугую, на пружинах дверь, что вела в штамповку со двора, Саша пропустил Казанкина с девочкой вперёд. Они миновали тёплый коридор, в котором шастали бусы, и вошли в смежное со штамповкой помещение. Его освещала пыльная лампочка. Через узкий дверной проём проникали отсветы жаркого пламени, бушевавшего в печи, клокочущий шум огня врывался в этот «предбанник». Здесь была теплынь, было сухо и не думалось о непогоде, разыгравшейся снаружи.

– Погрейся пока здесь, – усадил Казанкин девочку на табуретку. – Мы сейчас стекло отдадим.

Саша поставил бачки на кафельные плитки пола.

Увидев незнакомую девочку рядом с ребятами, вышли бригадир и Мишка Никоноров. Потом появились остальные. Только Ермил продолжал стучать на станке, не глядя по сторонам, изредка запрокидывая тяжелое лицо под струю воздуха, вырывавшегося из вентиляционной трубы над головой.

Фунтиков подошёл к девочке. Сашин пиджак сполз с её плеч. Он поправил его.

– Откуда, такая чумазенькая? – спросил он у Лыткарина.

Тот пожал плечами:

– Не знаем… У сарая, где стекло, сидела. Вот привели…

– Правильно сделали, что привели.

Фунтиков вытер руки фартуком и внимательно посмотрел на ребенка, словно пытался выяснить, не видел ли где он это грязное созданье.

Девочка завороженно смотрела на пламя, бушующее в печи, видневшееся через дверь, прислушивалась к шипенью воздуха, вырывающегося из вентиляционных труб. Слезы обсохли и лишь виднелись следы от них на худеньком перепачканном личике.

Никоноров попил из-под крана, заправил под брюки выехавшую рубашку и подошёл к девочке. Присев на корточки, спросил:

– Как зовут тебя, малышка?

Девочка молчала.

– Немая она что ли? – проговорил Мишка, обращаясь к Казанкину и выпрямляясь. – Или забитая такая?

– Чего вы пристали? – недовольно воскликнул Казанкин. – Как зовут, как зовут? Муана Лоа, вот как зовут. Поняли? – и он погладил девочку по голове.

– Да-а! – Мишка сделал большие глаза. – Она что – с Азорских островов.

– С Таити, – ответил Васька и спросил: – Дали бы лучше что поесть.

– У меня нет, – отозвался Мишка. – Я ужинать домой хожу.

– У меня есть, – чуть слышно сказал Ермил, неожиданно подошедший сзади. – Я счас принесу. Есть хочешь? – спросил он девочку.

Та кивнула головой, во все глаза глядя на крепкое, словно рубленое из морёного дуба, лицо Ермила.

Он скрылся в боковом приделе, пошуршал там бумагой, постучал и через минуту появился с бутербродом и бутылкой молока.

– Пусть покушает, – сказал он. – Пойдём! – Он взял девочку за руку, – я тебя умою, а то и впрямь, как туземка.

Он её умыл, вытер лицо чистым концом общего полотенца, потом отвёл девочку в уголок, где не так жгло пламя печи.

– Саша, подай кружку? – крикнул он Лыткарину.

Лыткарин принёс алюминиевую кружку, стоявшую на полке рядом с краном водопровода.

Ермил налил в кружку молока, дал девочке бутерброд. Та взяла, взглянула на Ермила, и стала есть, вздрагивая плечами и посматривая исподлобья на штамповщиков.

– Хорошая девочка, – сказал Ермил. – Она упокоится и разговорится…

Для штамповщиков стало неожиданностью, что за такое короткое время Ермил сказал столько слов. Он стоял рядом с найдёнышем и смотрел, как она ест. Широкая рука застёгивала пуговицу рубашки у волосатой груди и не могла застегнуть – пуговица выскальзывала из шершавых чёрных пальцев.

Штамповщики стояли сзади. Подойдя к ним, Фунтиков, тихо сказал:

– Ну что – не видели ребенка? Марш за работу! Целый час кружитесь здесь.

Засобирался и Ермил. Фунтиков остановил его:

– А ты покорми, покорми ребёнка. Всем-то нечего лясы точить…

Из своей каптёрки, как называли кабинет мастера, вышел Колосов. Увидев скопление штамповщиков, подошел ближе.

– Что за шум? Принесли стекла? Что это такое? – почти закричал он, увидев девочку с хлебом в руке, спокойно доплетающую свой ужин. – Кто позволил водить детей в цех? Это ты, Никоноров?

– Чтой-то я! – независимо ответил Мишка, опуская руки в карманы и снисходительно смотря на мастера. – Моя спит дома с матерью.

– А чей же это ребенок? – Колосов поводил глазами по лицам штамповщиков.