Текст книги "Мурманский сундук.Том 2"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц)

– Кто они?

– Ничего не знаю.

– Как зовут?

– Что повыше Зашитым, помоложе, здорового Обухом.

– А кто картины художника изрезал?

– Не было того. – Нил Петрович побожился, насколько это ему позволили наручники.

Афанасий хотел его взять на пушку и придумал этот эпизод.

– Ты в доме его был?

– Я не был. Я на шухере стоял.

– А кто был?

– Зашитый с Волдырём. Волдырь это тот, кто мне провиант привозит.

– Зачем ходили?

– Сказали, что проверить насчет наркотиков. Дескать, что Воронин стал злоупотреблять ими.

– А кто хозяин, самый главный? На кого этот… Зашитый, Обух работают?

– Не знаю. Я знаю только троих…

– С тобой все ясно.

Афанасий узнал больше того, что хотел. Значит, следят за ними давно и задействовано много людей. Старик не врёт, что не знает хозяина. Он знает только исполнителей, таких, как он сам. Кто ими верховодит, того сразу не найдёшь. Он, может, как лук, под семи одёжками сидит, и управляет. Конечно, здесь замешано варяжское золото. Значит, это не блеф – пергамент, что нашёл Николай, не подделка, а действительный документ. Но почему же они не припёрли Николая к стенке? Афанасий же припёр старика, и тот всё выложил. И Николая можно припереть, но они этого не сделали?

– Посиди здесь пока, – сказал он старику. – Потом я посмотрю, что с тобой делать. Понял?

– Понял, – ответил Нил Петрович. – Я ничего плохого никому не делал. Зря ты так со мной.

Афанасий пропустил его слова мимо ушей. Забрав пистолет и рацию, он быстро вышел в сени, чуть не наступив на кота, который, фыркнув, бросился наутёк.

– Дело наше табак, – изрёк Афанасий, вернувшись в дом, где на террасе его ждали друзья, изнывавшие от неведения.

Он положил перед ними пистолет.

Николай хотел узнать, почему «афганец» долго задержался, но, увидев пистолет, взял его за дуло и спросил:

– Откуда он?

– Осторожно. Он, наверно, заряженный, – кивнул с опаской на оружие Сергей.

– Заряженный, – ответил Афанасий. – Полная обойма. Откуда он, спрашиваете? Не нашёл же я его в крапиве. Милейший наш суседушко хранил его в холодильнике, чтобы, значит, не протух.

– Так что же… Нил Петрович наш… – не нашёл подходящего слова для его характеристики Николай.

– Наш. Ваш… Сосед наш, одним словом, это Фотограф.

Николай от неожиданного сообщения присел на стул. Сергей привалился к стене.

Глава двенадцатая
Спешный отъезд

– Вот те на! – громко произнёс Николай, придя в себя. – Никогда бы на него не подумал. Ты не ошибаешься?

– Лучше было бы, если б ошибался.

– Как ты это узнал? – спросил Сергей.

– От него самого. Сам всё выложил.

– Что ж ты этого шпиона, как ты говоришь, одного оставил? – воскликнул Сергей, во все глаза глядя на Афанасия.

– Он у меня к кровати прикованный сидит. Ждёт своей участи.

– Чем же ты его приковал? – спросил Сергей, которому, как и Николаю, не совсем верилось в шпионскую историю, рассказанную Афанасием.

– Я у него наручники нашёл, совершенно новые, только что с завода, ими и прицепил, чтобы не убежал. Он мне рассказал, что его наняли двое каких-то бандитов, одного зовут, это, конечно, не имя, а кличка – Зашитым, второго Обухом. Но, как я думаю, это шестёрки, подручные, сам хозяин притаился где-нибудь в засаде, наблюдает за спектаклем, и командует.

– Час от часу нелегче, – вздохнул Николай.

– И вот эту рацию у него отобрал, – положил на стол аппарат Афанасий. – Тоже новая, современная, импортная. Он при её помощи сообщения своим дружкам передавал, куда мы в последнее время отъезжаем, куда ходим, что делаем. Но это не всё. В его доме я обнаружил подслушивающее электронное устройство, очень дорогое и мощное. Вчера он здесь у нас под окнами шарахался с этим устройством и подслушивал, о чём мы говорим…

– Так вы вчера говорили, кошка это… – недоумённо произнёс Николай.

– Я сказал, чтобы не вызвать паники, – ответил Афанасий. – Кота старик с собой взял и когда услышал, что кто-то выходит из дома, чтобы отвлечь от подозрений, выбросил его, а сам шмыгнул в кусты…

– Значит, нас обложили, как зверя в норе?

– Обложить-то обложили, это точно. Но ещё не взяли.

– Мне это не нравится, – сказал Сергей, шагая по террасе. – Выходит, они знают каждый наш шаг. – Ему уже не казалась неправдоподобной история, рассказанная Афанасием.

– Выходит так, – подтвердил Афанасий. – Здесь следит старик с котом, может, в другом месте у них ещё шпион есть. Нашу машину обстреляли, когда мы ехали сюда, кто-то знал, что Сергей едет в Дурово, может, пугнуть и решили, чтобы повернул обратно. Деньги они не жалеют платить. Старику в месяц сто баксов отсчитывают. Кормят его за свой счёт наилучшими продуктами. Они сейчас, думаю, обложили всех, кого считают потенциально привязанными к пергаменту, в том числе и нас, и проверяют, у кого эта бумага.

– Как они нас до сих пор за горло не взяли? – пробормотал Сергей.

– У них нет доказательств, что пергамент у Николая, – ответил Афанасий. – Они сомневаются. А как узнают, что мы знаем о существовании мурманского сундука и путь к нему, и чихнуть не успеем, как возьмут…

– Ну не надо, Афанасий, краски сгущать – возьмут, не возьмут, – сказал Николай. – Мы живы, и козыри в наших руках.

– Поэтому надо сматываться из деревни, как можно быстрее. Мы ж не знаем, кто против нас – мафия или кучка искателей приключений, вроде нас. Во всяком случае, кто бы они ни были, возможностей у них гораздо больше, чем те, которыми можем похвастаться мы.

– А куда сматываться? – спросил Сергей, глядя на Афанасия.

– Как куда, – ответил Николай за Афанасия. – У нас путь один – за сундуком.

– Надо только их сбить со следа, – сказал Афанасий. – Выходим сегодня ночью. Старика оставим здесь.

– Ну и влипли мы, – вздохнул Сергей.

– Не переживай, Серёга! – обнял его за плечи Афанасий. – Я в Афганистане не в таких передрягах был. А видишь, обнимаю тебя. Усёк?

– Усёк, – мрачно ответил Сергей.

– Так, ребята, – проговорил Афанасий, сосредоточенно думая о чём-то, – вы готовьтесь в дорогу, а я пойду проведаю старика, как он там прикованный в своём каземате сидит.

Он забрал пистолет и быстро вышел в сени. Сергей с Николаем видели, как мелькнула на улице его фигура и пропала за кустами.

Минут через пятнадцать он вернулся.

– Вот что, – обнял он друзей за плечи, – я подумал и считаю, что вы со мною согласитесь – нам не надо дожидаться ночи, а надо уходить сейчас.

– Ты ж полчаса назад говорил, что ночью тронемся в путь, – обернулся к нему Сергей.

– Обстоятельства изменились. Я ещё попытал Нила, и он мне сказал, что сегодня у него встреча с Зашитым и Волдырем – кто ему продукты поставляет и инструкции даёт. Если мы сейчас отпустим старика, он сразу побежит к этому… Зашитому, всё расскажет, если не отпустим – не встретясь с ним, они припрутся сюда, узнать, почему он не вышел на связь. Поэтому у нас один выход – как можно скорее покинуть Дурово и затеряться в бескрайних просторах страны Болотии. Если мы не уйдём сейчас, они нас словят, – продолжал Афанасий. – Старика хватятся, как пить дать. Он такой пройдоха, не всё говорит. Я мог бы вытянуть из него больше, но я не гестапо.

– Боже упаси, – воскликнул Николай. – Что мы заплечных дел мастера? Что сказал Нил, то и сказал. Мы это и так знали, а после его слов убедились окончательно.

– И бесповоротно, – добавил Сергей, к которому вернулось прежнее настроение, и мрачные мысли о кишащих вокруг бандитах исчезли.

– Собираемся, – поторопил друзей Афанасий. – У тебя всё готово? – обратился он к Николаю.

– Я ещё вчера всё спрятал, убрал. Только лодку надо на багажник поднять.

– Это дело пяти минут. – Афанасий был сосредоточен и уверен в своих действиях. – Они здесь весь дом вверх тормашками перевернут, облазят всё дочиста, как только узнают, что мы улизнули. Ты папирус свой египетский берёшь?

– Нет, оставляю здесь в надёжном месте. Даже если всё перевернут вверх дном, не найдут. У меня калька с него есть – не текст, а место захоронения.

Афанасий одобрил решение Воронина, и они стали собирать вещи, которые упаковали вчера, и носить их в машину, стоявшую во дворе.

Через час были готовы в путь. Время было послеобеденное.

– Ну, давайте подумаем, всё ли взяли, не забыли ли чего, – обратился к товарищам Николай. – Назад возвращаться не будем.

– Вроде бы всё, – ответил Афанасий. – Я пересчитал.

Николай запер дверь дома.

– Это лишнее вообще-то, – обратился к нему Афанасий. – Они сорвут замок, когда узнают, что мы уехали.

– Мы делаем вид, что уехали спокойно, ничего не случилось…

– Толково, – согласился Афанасий. – Вы заводите машину, а я пока к старику сбегаю. Освобожу его от наручников.

– Он же сразу заложит нас своим хозяевам, – воспротивился желанию Афанасия Сергей.

– Не заложит. Я его привяжу верёвкой. Растяжечку ему сделаю небольшую. Ему будет немного больно, но через часа два-три, если раньше к нему никто не придёт, и если он будет работать руками и ногами, сам освободиться, а мы будем далеко. – И он побежал в соседний дом.

Друзья отъехали метров сто, и Сергей остановил машину, поджидая Афанасия. Скоро показался «афганец» с наручниками в руке.

– А это зачем? – спросил Воронин, указав на наручники.

– Да так, прихватил, – ответил Афанасий и сильно зашвырнул их в лопухи. – Всё, ребята, поехали. Назад дороги нет. – Он хлопнул дверцей машины.

Сергей прибавил газу, и «Жигули», поднимая пыль, выехали из Дурова.

Машина быстро мчалась по шоссе. Сергей сосредоточенно смотрел на дорогу, Николай тихонько говорил ему, сколько ещё надо ехать до съезда на проселок, а Афанасий, откинувшись на спинку заднего сиденья, зажатый с одной стороны коробками с провиантом, размышлял о событиях последних дней.

Оказавшись вовлечённым в цепь из ряда вон выходящих происшествий, приобретающих невероятно непредсказуемые события, он внутренне оживился. Сломленный бездействием шести-семи последних лет, сознавая свою никчёмность в современной жизни, не зная, куда приложить силы, он думал, что всё интересное в жизни осталось позади, и порадовался теперь, что не отказался от предложения Николая принять участие в поиске клада. Его интересовал не столько сам клад, конечно, представлявший значительный интерес, сколько радовало то, что вереница тоскливых и пасмурных дней прервалась. Он теперь жил как когда-то в Афгане, собранный, готовый в любую минуту на рискованную операцию. В Афгане, будучи в спецназе, он просился на самые трудные задания, не раз выходил в тыл душманам, и заканчивал блестяще локальные операции. Недаром душманы прозвали его Чёрным джинном, за его голову одним высоким полевым командиром была объявлена награда не в одну сотню баксов. Он и был со своим отрядом в несколько человек, подобно джинну, выпущенному из бутылки. Словно ураган проносился по укреплениям духов, уничтожая живую силу и технику, коммуникации противника, собирая нужные сведения для командиров частей, дислоцированных поблизости, сея панику в рядах врага, и снова возвращался в кувшин, чтобы смирно сидеть там до следующего раза…

Там враг был осязаем, виден и слышен. А здесь? С кем ему и его товарищам придётся бороться? С бойцами невидимого фронта, усмехнулся он, вспомнив расхожую фразу времён так называемого застоя, не сходившую со страниц газет и журналов.

Кто, действительно, эти «бойцы»? Кучка авантюристов, искателей золота, как он и его друзья, или мощная организация? Судя по оснащённости и деньгам, богатая группировка, по поступкам – банда уголовников. Почему они не переходят к решительным действиям? Дилетанты или такая задумка? Если они предполагают, что пергамент с текстом о скитском золоте у Воронина, им проще простого, раз они следят за ним, приставить ему или его товарищам или всем вместе, нож к горлу и под страхом смерти заставить во всем признаться. Или применить другой вариант, тоже неплохой, – пообещать несколько тысяч зелёных каждому в обмен на древний циркуляр, (Афанасий усмехнулся, когда ему на ум пришло это слово). И то и другое – хорошие методы воздействия, один для сильных, другой для жадных. Но они не делают ни того, ни другого. Они притаились, как змея в траве, и следят за своею добычей. «Змея, змея, – повторил Афанасий. – Следит, потом мгновенно бросается на добычу, и ядовитое жало вонзается в жертву». Ждут. Это их вариант действия. Ждут, не спешат, знают, что мы у них на крючке. Что они от этого теряют. Единственно, плату своим агентам. Хотят взять нас тёпленькими. Но теперь их вариант поломан – дуровцы ушли от них, отвязались от хвоста.

– Ты чего замолчал, Афанасий? – спросил товарища Воронин, не слыша реплик «афганца».

– Да так, в сон потянуло.

– И потянет, – подал голос Сергей. – Гроза собирается. Туча на горизонте…

Действительно, свинцовое покрывало надвигалось с юго-запада, и небо тонуло в этой дымчато-серой пелене, опускавшейся на землю. Вдали слышались раскаты грома.

– Достань-ка свою карту, Афанасий, – сказал Сергей. – Далеко ли до спуска с шоссе. – А то Николай что-то молчит.

– Не время ещё сворачивать, – отозвался Николай, в душе проклиная не ко времени взявшуюся тучу. – Я помню. Когда надо скажу.

Афанасий достал свою видавшую виды карту.

– Здесь обозначена старая дорога, просёлок, приблизительно где-то у хутора или деревеньки Пехтерево.

– Правильно, – подтвердил Николай. – Там поворот. Это через полтора-два километра. Ничего я не забыл, и зря ты на меня баллон катишь, – посмотрел он на Сергея.

Действительно, за крохотной деревенькой, в три или четыре домика, вправо шёл проселок, был он наезжен, видно, им довольно часто пользовались – сено привозили или дрова. «Жигули», урча мотором, медленно двигались по нему. Скоро въехали в лес, и от наезженной дороги осталась только просека, давняя и зарастающая, а под колёса ложилась редкая лопоухая трава.

– Эта дорога куда выходит? – спросил Сергей Николая.

– К Сухому Броду. Мы там спрячем машину и дальше поплывём на лодке по Язовке до озера.

Небо резанула молния, и окрестности потряс сильный удар грома. По крыше застучали тяжёлые капли дождя. Не проехали и ста метров, как сверху обрушился такой сильный ливень, что Сергей остановил машину.

– Не промокнут наши продукты, которые наверху? – спросил Николай, закрывая стекло.

– Не промокнут, – ответил Афанасий. – Крупу, соль, муку я в банки переложил и заклеил липкой лентой.

Они сидели в машине и ждали, когда закончится это наваждение. Дождь лил как из ведра, молнии озаряли лес, а гром сотрясал небо.

– Интересно, – сказал Николай, – освободили Нила Петровича.

– Если не освободили, то он сам уже освободился, – ответил Афанасий. – Я его не туго перевязал.

– Я к чему это спросил, – продолжал Воронин. – Если они его освободили, то за нами снаряжают погоню.

– Но они не знают, где нас искать, – горячо возразил Сергей. – Не вездесущи же они.

Минут через сорок дождь прекратился и выглянуло солнце, но лесная дорога так намокла и осклизла, что ехать по ней было небезопасно – машину на мокрой траве кидало из стороны в сторону, того и гляди, ударит бортом о дерево или пень. Приняли решение остановиться и заночевать.

– По нашим следам они нас не найдут, – сказал Сергей, загоняя машину на удобное для выезда место, – даже если будут искать. Когда мы съезжали на эту дорогу, было сухо. Дождь все следы смыл.

– Будем надеяться, на это, – ответил Николай. – Но я думаю, что это ничуть не помешает нам ночь разделить на три дежурства.

– Мысль правильная, – согласился Афанасий, надевая тёплый свитер. – Вы знаете, о чём мы не позаботились?

– О чём? – в один голос спросили Сергей с Николаем, с испугом взглянув на Афанасия и предположив, что они сделали какую-то большую промашку.

Глядя на их вытянутые лица, Афанасий оглушительно рассмеялся:

– О спальных мешках.

– Хватился, – с облегчением выдохнул Николай. – У нас на них денег бы не хватило…

– Тогда будем спать на брезенте. Ночи не совсем холодные. Я больше о вашем благе заботился, – добавил Афанасий, почувствовав в словах Николая некую иронию, дескать, военный человек, а спать хочет со всеми удобствами.

Не разводя костра, они поели всухомятку, попили кофе из термоса и расположились на ночь, оставив первым дежурить Сергея, договорившись, что завтра встанут с рассветом.

Глава тринадцатая
Запасной вариант

Мрачный Зашитый мчался на джипе к Стысю, не разбирая дороги, спрямляя повороты, по канавам и лужам, лишь водяные струи летели выше кабины, забрызгивая стёкла. Дождь кончился, чёрные тучи ушли на северо-восток, но из белёсой мглы продолжало мелко и редко крапать.

Зашитый спешил. Была б его воля, он этого художника и его приятелей с потрохами бы съел. Раскусили кого? Зашитого. И этот топотун, Фотограф, будь он трижды неладен, уши развесил, где-то лопухнулся, раз они его вычислили. Как этот вахмистр ловко старика прижал, выудил у него всё, что мог и смотался с корешами!

Зашитый не притормозил на глинистой скользкой дороге, и джип юзом стал стремительно уходить за обочину, к оврагу. Каким-то чудом Васька вырулил и шумно выдохнул от облегчения. Посчитав, что удача ещё не покинула его, он освободился от мрачных мыслей по поводу провала Фотографа. Чего это Зашитый переживает?! Фотограф ничего существенного не знает. Что он мог рассказать, кроме того, что его наняли следить за художником, считай, как частного детектива. Это по теперешним законам не возбраняется, хотя у него и нет лицензии на предмет частного сыска. Волдырь и Обух – люди подставные, они связаны только с Зашитым, а кто настоящий заказчик, художник с приятелями не догадываются. Единственно, что очень нехорошо, это то, что спугнули они троицу. Где теперь искать? А то обстоятельство, что они уехали, говорит о том, что икона, которую патрон ищет, в их руках… Его больше беспокоила мысль, с какими глазами он предстанет перед Стысем. Тот скажет, что это его вторая крупная промашка за последнее время. Чем чёрт не шутит, Стысь может и расторгнуть «контракт». Зашитый представил сердитую физиономию Стыся и нахмурился.

Выехав на асфальтированную дорогу, ведущую к «Камням», Зашитый открыл стекло, не боясь попасть под брызги и запачкаться. Свежий ветер прояснил голову, и он почти успокоился. Будь что будет! В последнее время он ловил себя на мысли, что стал часто нервничать, малейшую неудачу воспринимал болезненно, казалось ему, что свет рушится, поднималось давление, голова раскалывалась от напора крови. «Старею», – думал он. Скоро спишут, и придётся ему доживать остатки дней своих где-либо в тихом домике без пригляда и семейной ласки.

– Хватит о плохом, – громко приказал он сам себе и, закурив сигарету, сбавил скорость, поглядывая по сторонам на мелькавшие рощицы, поля и луга. Оказывается, здесь дождя не было – асфальт, трава за дорогой и кусты были сухие.

Чтобы поднять настроение, он даже стал мурлыкать старую песенку:

Она ушла, и с ней ушли

Тридцать метров крепдешина,

Пудра, крем, одеколон,

Два бидона керосина,

Ленинградский патефон.

Белой шерсти полушалок,

Фирмы Мозера часы,

Два атласных одеяла

И спортивные трусы.

Песня взбодрила его, и мрачные мысли покинули голову.

Выехав на берег озера, он увидел высокого старика, неспешно прогуливающегося взад и вперёд по дощатому настилу. Он, видимо, ждал катер, чтобы отправиться на прогулку. Белоснежный красавец с красной полосой выше ватерлинии приближался к пристани, идя на небольшой скорости из недальнего заливчика. Зашитый знал, что старик – отец патрона, гостивший уже неделю в загородной резиденции внука.

Стысь сидел на лужайке возле дома за белым пластмассовым столом, на такого же цвета стульчике с вычурной спинкой, положив ноги в сверкающих ботинках на другой стул. На столе перед ним стоял высокий бокал до половины налитый апельсиновым соком из вместительной бутылки с яркой этикеткой. Круглое лицо Алекса лоснилось от обильного жирного пота. В зубах дымилась дорогая сигара. Это с точностью фотоаппарата отметил Зашитый, подходя по зелёной, скошенной Петрухой траве, к Стысю. Стысь обратил на него внимание, когда он только въехал в ворота, а сейчас делал вид, что не замечает его, глядя в противоположную сторону.

Зашитый подошёл и кашлянул. Стысь медленно повернулся к нему.

– Что такой взъерошенный? – спросил он, снимая ноги со стула, но не приглашая Зашитого присесть.

Из-под кепки на виски Зашитого сбегали крупные капли пота. Не спрашивая разрешения, он присел на освободившийся стул, снял «камилавку» и вытер матерчатой изнанкой мокрое лицо.

– Фотографа прищучили, – сказал он, внимательно глядя в лицо шефа и ожидая реакции на свои слова.

Но Стысь не проявил признаков беспокойства. Он только переспросил:

– Что значит «прищучили»? – давая понять, что не знает значения произнесённых собеседником слов.

Отчасти это было так: Стысь любил просторечные и жаргонные слова, но всегда был недоволен, когда не понимал их и требовал, чтобы говорили в его присутствии проще и понятнее. Его воспитывала старая интеллигентная семья, рос он под присмотром дедушки и бабушки, которые научили его изъясняться на литературном языке, но не дали ему возможности изучить живой великорусский язык, потому что были давно оторваны от России.

– Так что значит «прищучили»? Сколько раз прошу, чтобы изъяснялись проще и понятней.

– Влип он.

Стысь сделал такое лицо, словно его ударили палкой по голове.

– Что, шеф, никак не врубишься? – спросил с издёвкой Зашитый, полагая, что непомерные возлияния спиртного повлияли на умственную деятельность начальника. – Словили, поймали, как тебе проще объяснить?

Теперь Стысь понял.

– Когда?

– Сегодня.

– Откуда знаешь?

– Он не пришёл на условленное место, где мы продукты ему оставляем. Волдырь хотел по рации связаться, но потом котелок у него сработал и он не стал этого делать, а пошёл по-тихому в деревню. Пришёл, а тот связанный пытается распутаться от верёвок. Сопло закрыто, чтоб не орал.

– Какое сопло?

– Ну кляп во рту.

– Кто же его связал?

– Художник со своей кодлой. Видать, раскусили Фотографа.

– А где этот… художник?

– А нету их никого. Смотались. Старик говорит, что слыхал, как машина урчала после обеда, уезжая из деревни… Шеф, пора брать эту деревенскую шоблу. Я давно говорил, что икона у этого художника. Что бы им сматываться, если бы у них не было иконы. А теперь ищи свищи ветра в поле. Но по горячим следам мы их возьмём.

– Зачем? – лицо Стыся было спокойным, даже глуповатым. Толстые щёки краснели, словно августовские яблоки.

– И ты говоришь зачем? Кто в этом заинтересован больше всех, как не ты. Прижмём их, расколются и скажут, где икона, которую вы ищете. Приказывай, шеф! Я возьму всех за милую душу, даже пискнуть не успеют.

Стысь знал, почему Зашитый так жаждет взять художника, а вместе с ним найти икону. За её обладание Полом была обещана награда – десять тысяч долларов, а потом увеличена ни много. ни мало в два раза.

Он сразу не ответил на предложение Зашитого, который рвался в бой. Отпив холодного апельсинового сока, облизал толстые губы и сунул в рот сигару.

– Доставь мне сюда Фотографа, – после недолгого молчания сказал он.

– Как изволишь, шеф, – обидевшись на Стыся, но не выразив этого явно, ответил Зашитый и достал из кармана рацию. Нажал кнопку, в трубке пискнуло, раздались потрескивания, потом прозвучал грубый голос:

– Ноль семь на связи.

– Это ты, ноль семь? – переспросил Зашитый, отстранив трубку от уха – голос больно отдавался в ушах.

– Я, я.

– Что за ноль семь? – спросил Стысь, вскидывая глаза на Зашитого.

– Это позывные Волдыря. Его у нас ноль семь прозвали.

– В честь Джеймса Бонда? Только у того ещё ноль был…

– Этого шпиона что ли? – скривив губы, переспросил Зашитый. – Ну прямо. Много чести. Волдырь завсегда сухарь употребляет, за раз семьсот грамм единым махом осушает, вот и прозвали.

– Кто же это сухарь пьёт? Его грызть надо.

Зашитый не ответил. В трубке раздались отборные ругательства:

– Алло, алло, кто там вклинился, чёрт твоя бабушка, – орал 07. Несколько секунд стоял такой треск, что Зашитый сморщился и отстранил трубку от уха. Сам думал: «Вот этот швейцар, вроде говорит по-русски, а ни бум-бум в языке. Не знает, что сухарём зовут сухое вино. Пьёт мадеру и херес, а что такое сухарь не знает».

– Волдырь, это ты? – спросил Зашитый, когда треск прекратился..

– Да я, в печёнку курицу. Это ты, Зашитый?

– Я. Чего орёшь? Ты где, в деревне?

– В деревне. У Фотографа.

– А этих нет?

– Этих? – Несколько секунд Волдырь размышлял, потом, сообразив, обрадованно, что понял, закричал: – Нету. Их след простыл. Мы гараж взломали, там один «Запорожец» гнилой стоит. Второй машины нет. Они на ней уехали.

– В доме были?

– Были. Пусто.

– Что думаешь делать?

– Машину сожгли. Дом поджигать?

– Чего поджигать? Вы что – очумели!? – взревел Стысь, вскакивая и выхватывая рацию у Зашитого: – Эй ты, чёрт лохматый, – закричал он, – никаких поджогов, понял? – Стысь хорошо знал Волдыря, знал, что тот косит под богемного художника, поэтому назвал его лохматым.

Волдырь оторопел от чужого грозного голоса и молчал. А Стысь кричал, крепко зажав трубку:

– Никакой самодеятельности! Всё оставить, как есть. Привезите мне Фотографа, ублюдки! Без моей команды ничего не делать. Понял?

– Понял, начальник, – упавшим голосом ответил 07.

Стысь сунул рацию Зашитому.

– Самодеятельность развели. Тебе ж сказано – всё тихо, дед ещё не уехал. Понял? Дед всем здесь командует. Понял? У него деньги и всё. Понял?

– Как не понять. – Зашитый отвернулся и сморщил лицо в гримасе, как от зубной боли.

Стысь сел на стул и уже спокойно сказал:

– Что за людей ты нанял. Платим хорошие деньги, но и спрашиваем, как положено.

– А ты хотел херувимов нанять? – недовольно проворчал Зашитый.

– Как ты разговариваешь! – взвинтился Стысь. – Кто здесь командует?

– Ты, шеф.

– Вот именно, я. Одни зуботычины от Пола получаю за вас…

Он не договорил и повернул голову в сторону дома. Зашитый проследил за его взглядом. К ступенькам парадного подъезда особняка подходила молодая женщина в белой тенниске, в серо-коричневых шортах, с ракеткой в руке. Она чуть прихрамывала. За ней ковылял Петруха с белой кожаной сумкой, в которой были принадлежности для игры в теннис. Она обратила внимание на Стыся с собеседником, посмотрела на небо, с затекающей на горизонт лиловой облачностью и хотела войти в дом, но услышала громкий голос Алекса:

– Ольга!

Женщина остановилась. Стысь, чуть не опрокинув стул, на котором сидел, сорвался с места и трусцой, насколько позволял ему вес, засеменил к парадным дверям.

Они о чём-то поговорили с минуту. Рядом стоял Петруха, раздирая большой рот в немой улыбке.

Стысь вернулся, проводил женщину тёплым взглядом и затаённо вздохнул. Этот незаметный вздох, движение кадыка – Стысь проглотил слюну – не мог не заметить наблюдательный Зашитый.

– Твоя мамзель? – панибратски спросил он.

– Мамзель? – задумчиво переспросил Стысь. Он ещё не отошёл от своих мыслей. – А‑а. Как ты о женщине выражаешься, кухаркин сын! – А потом грустно заметил: – Могла быть…

– Эта мисс из богатой семьи и к тому же другого невеста, – пропел Зашитый слова известной в его кругах старой песни. – Приходится сеанс ловить?

А Стысь в это время уже думал о другом. Общаясь с воровским отребьем, он стал замечать, что перенимает их привычки, ухватки, обороты речи, грубость, с которой они общаются между собой и окружающими. Сначала это ему нравилось: жить в России и осваивать её натуру. Но потом он понял, что Зашитый это не Россия, которую он хотя и не считал своей родиной, но относился к ней, как к чему-то близкому, откуда вышли его предки и где он сам постигал азы журналистского дела. Со временем это грубое выпячивание в речи ему стало надоедать, и он стал охлаждать Зашитого, с которым больше всего общался, чтобы он выражался на русском языке, хотя сам любил иногда хвастануть ярким словом или фразой в обществе, в котором хотел показать себя этаким леваком в вопросах жизни.

А сию минуту Зашитый затронул глубокую рану, язвящуюся в сердце Стыся. Он не даром ответил на слова Зашитого об Ольге, которая мелькнула у стен особняка: «Могла быть…»

С Ольгой он познакомился на одном из вечеров в компании своих новых московских друзей. Была она жизнерадостной, весёлой и общительной девушкой. Они договорились на следующий день этой же компанией сходить в казино. Сказали – сделали. Зашли в казино средней руки, они тогда только начинали в Москве свою деятельность и представляли собой экзотическое явление. Зашли посмотреть больше всего, как «просаживают» зелёненькие «новые русские». «Просаживали» они, другого слова и не подберёшь, деньги, как и все заядлые игроки, только в отличие от западных коллег, которые знали границу, когда остановиться, русские таковой не знали. Они входили в азарт и проигрывали, и выигрывали шумно, порой даже весело. Весело надо уметь проиграть. Хотя, как понял Стысь, денег у этих завсегдатаев, он удивился, было много, и они их не жалели. «Как пришли, так и ушли», – вспомнил он слова одного молодого русского бизнесмена, почти мальчишку, проигравшего за один вечер больше десяти тысяч долларов.

Потом он пригласил Ольгу в ресторан. Она не отказалась. Говорили они больше о делах Стыся, о его бизнесе, который он ведёт в России. О себе она предпочитала много не распространятся и вообще вела себя так, что Стысь, привыкший к лёгким победам, в этом случае терпел фиаско. Она ему приглянулась, и на следующий день они побывали на концерте Лайзы Минелли, приезжавшей в Москву. Невзначай он там встретил патрона, и вся его надежда на продолжение отношений с Ольгой рухнула. Пол вцепился в Ольгу такой мёртвой хваткой, что Стысь поспешил экстренно ретироваться. И вот до сих пор Пол её не выпускает из когтей, а Стысю отводится роль мелкого созерцателя или наблюдателя за тем, как развиваются их отношения. Хотя, он заметил это, – в последнее время наметилось охлаждение между ними по вине Пола, которому надо было быть более гибким и не считать, что деньги, вернее, их количество могут решить глобальные и чисто человеческие проблемы.

– Так что? – взгляд холодных глаз Зашитого упёрся в Стыся. – Когда брать художника с его кодлой?

– А никогда, – почесал пальцем Стысь свой подбородок. – Ни-ко-гда! – по слогам повторил он.

Зашитый вытаращил бесцветные глаза – уплывали его баксы:

– Как никогда?!

– А так. Никуда они от нас не денутся. – Стысь хитро улыбнулся и посмотрел в сторону дома, где на крыльце появился Петруха, уже с пустыми руками, оставив сумку в спортзале. – Применим запасной вариант, – он победоносно оглядел Зашитого с ног до головы. – У меня появилась мысль глобального масштаба… Но об этом после, как привезут Фоторафа.

Зашитый остался вместе со Стысем ждать Фотографа. Стысь закурил ещё сигару, сбивал пепел на траву и молчал, сосредоточенно о чём-то думая, совершенно забыв о Зашитом, изредка отхлебывая маленькими глотками напиток из бокала. Зашитому пить не предлагал, хотя у того в горле сохло при виде оранжевой жидкости в прозрачной бутылке. Такое было со Стысем впервые – раньше он всегда угощал своих подчинённых, даже настаивал, чтобы они выкурили сигарету из его пачки, или выпили чего-нибудь прохладительного. А сейчас никакой любезности. Видимо, он был очень раздосадован на Зашитого или был во власти неотвязных дум.