Текст книги "Мурманский сундук.Том 2"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 41 страниц)

Николай повертел иконку в руках:

– В прошлый раз я её у тебя, кажись, не видел?

– Она у меня спрятана была. Это не моя икона…

– Ценности она не представляет. Писал её, по всему, какой-то, не особенно умелый художник… Постараюсь поправить. Но это дело не двух дней… Оставишь её у меня?

– Оставлю. Мне нельзя её хранить испорченную. Она должна быть такой, какая была.

– А что так? – удивился Николай.

– Я сказал давеча, что это не моя икона. Принадлежала она Антипу Маркелычу Загодину, хозяину хутора, о котором я тебе говорил. Перед тем, как его забрали в тюрьму, он отдал её мне, сказав: «Береги её! Вернусь, заберу. Если не я, то сын». Вот и берегу. Вдруг вернётся. Хотя, думаю, что не вернётся. Но берегу.

– Сколько лет прошло с тех пор, дед Геронт?

– Шестьдесят, если не больше.

Николай присвистнул:

– Его и в живых давно нет. Если бы был жив, давно б объявился.

– У него сын Степан был. Тот гораздо моложе меня… Так сделаешь, Николай?

– Сделаю так, что никто ничего не заметит. Ни ты, ни твой Антип Маркелыч, если вдруг вернётся, – посмеялся Николай. – Ещё лучше будет.

– Вот спасибо тебе. Когда зайти-то?

– Да я сам тебе завезу. А захочёшь зайти, если не увидимся, заходи недели через две. Я постараюсь к этому сроку поправить её…

Николай подъехал к дому и прервал свои воспоминания. Поставив машину в гараж, прошёл в чулан, где у него было сделано что-то наподобие мастерской. В прошлом году он расширил окно, стало светлее, казалось, даже просторнее. Подойдя к стеллажу, покопался среди вещей и достал икону, которую принёс Геронт. Прятать её было не от кого, но на всякий случай он задвинул её в укромное место, чтобы не бросалась в глаза. Сделал он это скорее по наитию, чем в целях безопасности. Сев на стул, внимательно осмотрел образ. Лик святого, действительно, был сильно обезображен огнём. Особенно пострадала нижняя часть иконы.

– Не успел отреставрировать при жизни Геронта, так сделаю после смерти, – вслух сказал Николай, забирая икону с собой. Но потом раздумал и положил её на прежнее место. – Завтра утречком и начну. Дел здесь совсем немного…

Глава десятая
Тайник

Утром Николай обратил внимание, что сосед, Нил Петрович, дома. Обыкновенно, будто по расписанию, он в это время отправлялся в лес и пропадал часа два или три. Возвращался, неся полную корзину или грибов, или ягод. Что именно, Николай не знал, потому что корзина сверху была прикрыта либо листьями папоротника, либо другой травой. Приносил сосед лесные дары часто, но Николай не видел, чтобы он сушил, отваривал или солил грибы.

После смерти Геронта, сообщив соседу о несчастье, он не прочёл в его глазах ни сострадания, ни печали. Нил Петрович лишь заметил:

– Отходил, значит, старик. Туда нам всем дорога.

– Пойдём, помянем его, – предложил Николай. – Поминки в селе будут.

– Я с какой стати пойду. Я не знал его. Чего поминать-то… – ответил Нил Петрович.

– Соседи все-таки. Я тебя на машине отвезу и привезу.

Нил Петрович отказался, сославшись на дела.

– Да отложи ты дела, – настаивал Николай, сам не зная почему. – Завтра сделаешь.

– Нет, не уговаривай, – отрезал сосед и заторопился в дом.

Это на ум пришло сегодня. Вспомнив разговор, Николай удивился, почему сосед сказал, что не знал Геронта. Он должен был его знать. И вот почему. Помнится, возвращаясь с этюдов, а было это недели через полторы после приезда Нила Петровича в Дурово, Николай увидел, как сосед разговаривал с Геронтом на лесной дороге. Потом они пошли по ней, заинтересованно беседуя о чём-то: грузный Нил Петрович и маленький кривоногий Геронт. На прощанье пожали друг другу руки. Так незнакомые люди не ведут себя.

Отбросив мысли, знал сосед или не знал покойника, Николай, решив заняться делом, прошёл в мастерскую и достал икону.

Икона была своеобразная. Липовая доска была заключена в кожаный вытертый футляр, который был вырезан со стороны лика. Изображён был Николай угодник. Углы футляра были обшиты тонким кожаным шнуром.

«Как мне её лучше вытащить, – раздумывал Николай, вертя икону в разные стороны. – Жалко футляр резать. Шнурки расплести?».

К счастью, отогнув края футляра, он сумел вытащить доску.

Эта процедура не заняла много времени, и Николай был доволен, что не испортил предмет реставрации. Вынув икону, удивился: доска была толще, чем те, которые обыкновенно использовали. И что еще его удивило, так это то, что она была скреплена поперечиной – шпоном, даже двумя, что делалось, когда икона была склеена из двух досок. Николай пытался найти следы склейки, но как не искал, не нашёл и не мог найти, потому что доска была вытесана из целого дерева. Какое-то нововведение для такой маленькой иконы! Неумелый что ли изготавливал?

Ведь должен быть смысл в таком исполнении? Николай потрогал дощечки-шпоны. Верхняя сидела крепко и не шаталась. Нижняя, как показалось Воронину, сидела в гнезде слабо. Он покачал её, и она отошла, являя щель в доске. Николай взял нож, просунул конец в отверстие и легонько нажал: перекладина, как крышка пенала, отодвинулась, обнажив глубокий паз. В нём, скрученный в трубку, лежал кусок тёмного материала. Николай поддел его и вытащил. Это был кусок жёсткой кожи, тёмный и шероховатый. Он развернул его. Из свитка выпал предмет, конической формы жёлтого цвета, похожий на кость.

Николай взял его и рассмотрел. Это был осколок, видимо, моржового клыка, с отверстием в широкой части. По бокам шли концентрические неровные линии чёрного цвета, связанные перемычками, в узкой части был искусно изображён крест, а под ним неумелой рукой дорезан маленький череп.

Николай развернул пергамент. На нём старославянскими буквами был написан текст. Пытаясь прочесть, что написано, Николай услышал стук отворяемой двери. Быстро убрав икону и содержимое тайника под стеллаж, вышел в сени. Посередине их стоял сосед. Николай был раздосадован неожиданным и несвоевременным появлением Нила Петровича, но вида не подал.

– Чем могу помочь, Нил Петрович?

Сосед внимательно посмотрел на Николая и сказал:

– У меня керосин кончился, я его берёг на случай отключения электричества, а сейчас понадобился, посмотрел, а канистра прохудилась – керосин вытек. Пузырька мне не нальёшь, если есть?

– Почему не налью! Налью. Керосину у меня много. Недавно из города привёз. Я кисти в нём мою. Да и так для надобности какой храню. Я ж в прошлый раз спрашивал, когда поехал в Ужи: «Не привезти ли тебе керосину, Нил Петрович? А ты сказал, что не надо».

– Так я думал, что у меня его в достатке. У меня десятилитровая канистра была почти полная, да вот потекла… На пузырёчек, сходи, налей!

– Как же я в такой крохотный налью? В горлышке миллиметровое отверстие. Ты что, Нил Петрович?

– А что я? – не понял сосед.

– Тебе для чего керосин нужен?

– Да краску с одежды оттереть. Посадил пятно на брюки, а они почти новые. Под рукой ничего подходящего, чем вывести, не оказалось.

– Посиди, зайди в дом. Я найду посуду. Проходи!

– Спасибо, спасибо. Я тут у порожка и присяду.

Николай спустился во двор, где под домом, вернее, под сенями, у него была ниша, в которой он держал под рукой скипидар, керосин, уайт-спирит и прочие растворители. Взяв пустую стеклянную банку, стал наливать в нее керосину. Ему показалось, что у порога пискнула половица, ведшая в его мастерскую. Она всегда поскрипывала, когда на неё наступали.

– Нил Петрович! – крикнул Николай. – Граммов четыреста хватит?

Ответа не последовало.

Он громыхнул полупустой канистрой.

– Нил Петрович!

– Ты звал меня? – Из сеней выглянул сосед. – Я на ухо туг…

– Звал. Столько хватит? – Он показал пол-литровую банку.

– Конечно, хватит, – ответил сосед. – Премного благодарен.

Николай отдал банку. Сосед рассыпался в словах благодарности и ушёл к себе. Николай закрыл за ним дверь и запер на крючок. Теперь, не боясь помех, можно было продолжить своё занятие.

Он вернулся в мастерскую и достал икону с таинственными вещами. Осколок кости, похожий на зуб, отложил в сторону, потому что больше, чем было изображено на нём, он дать ему не мог, а вот кусок кожи с письменами был интересен. Он был небольшого размера, меньше листа ученической тетради, с неровными рваными краями. Буквы были написаны тоже неровно, кое-где не совсем отчётливо, но прочесть, хоть и с трудом, было можно. Снизу текста были начертаны линии и знаки в виде геометрических фигур. В училище живописи Николай занимался изучением древнерусского искусства, пытался овладеть церковно-славянским языком. И похвалил себя в душе, что хоть проявлял интерес к этому предмету – это сегодня как раз могло ему пригодится.

Вооружась лупой, так как отдельные места почти не просматривались, взяв листок бумаги и карандаш, он начал разбирать текст. Споткнулся сразу после первой фразы. Напрягши память, стараясь вспомнить то, что когда-то учил, стал разбирать трудно переводимые части пергамента. Текста было немного, но потрудиться пришлось до испарины на лбу, и Николай отметил, что проведенная работа досталась ему труднее, чем написание этюдов. Он взял листок, переписал его начисто и прочитал, что у него получилось:

«И се яз, братия, передаю вам сундук мурманский кованый в три локтя длиною и полтора шириною, с двумя замками тайными, а пудов в нём три с четвертью… Слово свое и тоя рухледь, сиречь сундук…» Далее шёл трудночитаемый текст, возможно соскобленный, и Николай его пропустил. «Яз, недостойный раб, сохранил сие на потребу братии. А передал сей сундук Афонька Петров Белоглазов… А в нём денги золотом фряжские и свейские, и ромейские, и лалы, яхонты лазоревые и смарагды, самоцветные каменья, узорочье чеканное, обронное сребро и золото, зенчуга разные. И заповедь моя к вам: в годину горькую лишь и токмо распорядитесь сим сундуком, и чтобы каменья и злато, и зенчуга гурмыжския шли на потребу скитской братии и ни на иные нужды. И слово моё крепко. Аминь». Потом шёл заговор против лихих людей, кто мог посягнуть на богатство, таящееся в сундуке.

Далее на пергаменте, но уже другой рукой, потому что буквы были мельче и не такие вычурные, была сделана опись сундука: столько-то монет свейскийх, фряжских, ромейских, столько-то лалов, изумрудов, рубинов, золотых украшений – пряжек, перстней, застёжек, брошек и т. п. От перечня у Николая зарябило в глазах. Он не стал считать их, потому что запутался в старославянском счислении мер. Они обозначались буквами с титлами. Внизу шли очертания неправильного шестиугольника с пунктирными линиями, расходящимися в разные стороны, две из них выходили за пределы шестиугольника. На одной из линий был начертан восьмиконечный крест.

Потрясённый находкой и прочитанным, Николай отложил пергамент в сторону и задумался, глядя в окно на сгущавшиеся сумерки. Расшифровка древнего письма так его захватила, что он позабыл про еду и только теперь почувствовал, как проголодался. Он быстро приготовил ужин, поел, выпил чаю. Голова шла кругом. В ней в кучу перемешались последние события.

«Так, так, – говорил он вслух, ещё не придя в себя после прочитанного. – Успокоимся и поразмыслим».

Если раньше он был согласен с версией Силуянова, что Геронта убили с целью ограбления, то после находки пергамента в иконе, стало ясно, что он погиб из-за этой иконы, а вернее, из-за того, что было в ней. Какое-то лицо или группа лиц знала о содержимом тайника и шла к тому, чтобы добыть его. Не взяли они икону чисто случайно, потому что Геронт отдал её на реставрацию Николаю. Если бы не отдал, они бы похитили её. Сам Геронт не знал о содержании тайника, иначе он бы не отдал икону Николаю, не вытащив из неё пергамент. А может знал, что за ним охотятся и отдал, надеясь потом забрать? Неужели он так доверял Николаю, что не смел и думать, что тот похитит пергамент? А это сделать было очень просто: не было свидетелей передачи иконы, не было договора. Нет, эта версия отпадает – Геронт не знал о пергаменте.

Николай попытался в мельчайших подробностях вспомнить свой разговор с Геронтом об иконах, отметить все ньюансы. В мыслях он ещё раз пережил события того дня, когда Геронт принёс ему икону. Николай тогда сказал хуторянину, что эта икона не представляет никакой ценности, это самоделка и писана не особенно тонким художником, скорее самоучкой-монахом. Геронт ответил, что она принадлежала хозяину хутора, богатому крестьянину Антипу Загодину, у которого Геронт служил с малых лет. Когда того арестовывали, попросил Геронта сохранить икону до его возвращения, а ещё раньше говорил, что она ему дорога, так как писана монахом Кирилло-Белозерского монастыря, который ему когда-то чем-то помог. Он лукавил, хозяин хутора! Он знал о тайнике, поэтому и отдал Геронту на сохранение, считая, что когда вернётся, тогда заберёт. Но он не вернулся. Однако сейчас кто-то узнал о пергаменте в иконе и пытается найти его…

Уже приготовившись спать, Николай подумал, что люди, которые ищут пергамент ни перед чем не останавливаются. И раз они вычислили Геронта, могут с таким же успехом найти и его. От этих мыслей Николай похолодел, встал со стула и, не зажигая света, на ощупь нашёл икону в чулане, принёс её и положил под подушку, решив, что на следующий день спрячет в подвале, где у него был тайник.

Глава одиннадцатая
Человек с тростью

Тётка Вера убиралась по дому: протёрла пыль на подоконниках, рамах, обмахнула стулья, вымыла крашеные полы, домывала крылечко, когда заслышала шум мотора. «Наверно, Николай едет», – пронеслось в голове. Выжав тряпку, расстелила её на нижней ступеньке, чтобы вытирать ноги, и выпрямилась, смотря в улицу в ожидании красного «Запорожца». Но из-за деревьев сбоку дома, где проходила дорога, показался совсем не воронинский «Запорожец», а тёмно-синий джип.

«Иностранная машина», – подумала тётка Вера.

Такие автомашины она видела по старому телевизору, стоявшему на тумбочке в углу. Приминая пыль и траву широкими скатами, джип приближался к дому.

– «Кто бы это мог быть?» – терялась в догадках тётка Вера, вглядываясь в подъезжавшую иномарку.

Джип был запылённый, но и сквозь покрывавшую его пыль можно было догадаться, что он только недавно сошёл с конвейера завода.

Джип остановился перед палисадником, у калитки, где стояла тётка Вера. Кто был внутри, нельзя было понять, потому что стёкла были затемнёнными, и сколько бабка Вера не всматривалась, никого не увидела, кроме смутной тени шофёра. Передняя дверца открылась, из кабины выскочил парень в оранжевой футболке с короткими рукавами и открыл заднюю дверцу. Показалась нога в лакированном ботинке, полосатый носок, отглаженная штанина, колени и сам человек с небольшой чуть лысоватой головой, с коротко подстриженными рыжевато-седыми волосами. Парень подал руку, помогая выбраться из салона старому высокому усатому мужчине. Ступив на землю, тот достал из салона трость с круглым костяным набалдашником.

Тётка Вера прижалась к штакетнику, вытирая мокрые руки фартуком. Таких гостей она отродясь не видела на хуторе. На незнакомце был безукоризненно сшитый по фигуре тёмно-синий костюм, белая рубашка с галстуком, из рукавов пиджака высовывались краешки белоснежных манжет. Мановением руки приказав парню задержаться возле машины, он направился к тётке Вере. Шёл статный, высоко держа голову, только окостеневшие, прямые ноги говорили о том, что ему много лет.

– Добрый день! – обратился он к тётке Вере, вскинув глаза на дом.

– Здравствуйте! – оторопело ответила она, пытливо вглядываясь, как все пожилые люди, в лицо незнакомца.

– Водицы не дозволите испить? – продолжал приезжий, рассматривая хуторские постройки, сад, огороды, бетонный колодец с валом и цепью, тропинку, сбегающую вниз к пруду. – А то мы, как на грех, не взяли с собой питья. До города ещё далеко, а день вон какой жаркий. – Он взглянул на голубое небо, по которому лишь у горизонта плыли тёмно-серые облака.

– Конечно, конечно, – скороговоркой пролепетала тётка Вера, отмечая, что приезжий не местный. И говорил он хоть по-русски, но как-то по-особому, чувствовался налёт сдержанности, он, как бы обдумывал каждое слово прежде, чем произнести фразу. «Наверно, челюсть у него вставная, – отметила про себя хуторянка. – Вон какие зубы ровные, один к одному».

– Проходите, только осторожно – ступеньки крутые.

Тот, стуча палкой, стал за хозяйкой подниматься в ступеньки.

– Вы сами-то откуда будете? – спросила она.

– Издалека, – коротко ответил он. И больше не сказал ни слова.

Она провела его в горницу, подвинула стул.

– Вы посидите пока. Вам кипячённой воды или сырой, колодезной? Если хотите, налью кваску. У меня свой.

– От кваса не откажусь, – проговорил незнакомец.

– Квас свежий, только вчера сбродился, – говорила она, беря кружку и отправляясь в сени. – Он у меня в холодочке стоит…

– Скотину держите? – спросил гость, принимая из рук кружку холодного кваса.

Квас, действительно был свежий. Маленькие пузырьки воздуха поднимались к поверхности и взрывались щекочущими обоняние фонтанчиками. Незнакомец с наслаждением, маленькими глотками отпивал из кружки, внимательно присматриваясь к убранству дома тётки Веры.

– Какая теперь скотина, – ответила на вопрос незнакомца тётка Вера, присаживаясь на краешек табуретки. – Раньше держала, летось ещё коровёнка была. Мужика у меня нету, а на скотину надо косить, сушить, копнить, а молоко кому продавать? На своём горбу за сорок вёрст в город везти, до автобуса намучаешься идти, да и автобусы сейчас то ли ходят, то ли нет. Нет, не держу. Курочки есть. Хотите, можете купить яичек. Продам. Они натуральные. Не как с птицефабрики. Желтки так жёлтые-прежёлтые, на свежем воздухе и травке нагуленные. Хотите?

– Яичек? – переспросил гость, задумавшись и допивая квас. – А что – возьму. Не сейчас. Потом.

Он взмахнул рукой, останавливая тётку Веру, которая уже было бросилась в другую комнату, где у неё под кроватью в лукошке хранились яйца.

Она опять присела на табурет.

– Я хотела показать…

– Я верю, что у вас хорошие яйца и свежие, – улыбнулся гость.

– Куры у меня не в загоне, знай себе гуляют по хутору…

– Ну вот, – сказал гость, ставя кружку на стол. – Квасу выпил, а как зовут хозяйку не спросил. – Он опять улыбнулся, показав ровные вставные зубы.

– Верой Григорьевной зовут, – ответила хозяйка.

Как зовут гостя, спросить она постеснялась. Да и зачем ей это было нужно.

– И давно здесь живёте? – он кивнул на окно, в которое были видны живописные окрестности хутора.

– Давно. Ещё до войны приехала. Это как прежних владельцев хутора раскулачили, в Сибирь сослали, тётка Пелагея взяла меня к себе.

– Пелагея! – вскинул на неё глаза гость, но быстро отвел взгляд.

– Пелагея, – ответила тётка Вера, недоумённо посмотрев на незнакомца. Её поразил тон, которым он произнёс имя тетки, словно хорошо знал её.

– И как вы ей доводитесь?

– Племянница.

– Родная?

– Не по крови. Антипу Маркелычу, хозяину прежнего хутора, Пелагея доводилась свояченницей, сестрой его жены. А моя мать была женой её младшего брата… Отец мой погиб в финскую, мать вскорости умерла, вот тётка меня и взяла сюда, с тех пор и живу..

– Замужем была?

– Была, да недолго. Муж ушёл в город к другой, а я больше не выходила. Так и коротаю дни.

– А хозяева хутора, что с ними сталось?

– Вот уж этого не знаю. С тех пор, как хозяев забрали, от них ни слуху, ни духу.

– Их раскулачили?

– Это так. Пелагея мне говорила, при ней это происходило.

– А вы не знаете, сейчас они реабилитированы? Ведь повсеместно прошла реабилитация узников сталинских лагерей.

– Геронт ездил в город, узнавал в этом, как его… ФСБ.

– И что?

– Сказали, что Антип Маркелыч и сын его Степан умерли в лагере.

– Вот как! – Гость поднял брови. – Умерли. Оба?

– Выходит так.

– Налейте мне ещё кваску, будьте любезны, – сказал, прерывая тему разговора гость, протягивая тетке Вере кружку. – Хороший у вас квас. Так и тянет испить.

Тётка Вера заметила, что рука незнакомца, когда он протягивал кружку, мелко дрожала, и она подумала, что это от старости.

Она быстро сходила в сени:

– Вы пейте, не стесняйтесь. Этого добра у нас хватает. Хлебы я сама пеку. А много ли мне надо одной? Что остаётся подсушиваю, а из сухариков, вот видите, какой квас получается…

– Я смотрю, у вас здесь два дома. И в соседнем живут?

– Сейчас нет. Жил там Геронт, но с неделю назад его похоронили…

– Знать, старый был.

– Старый-то старый. Он ещё прежних хозяев хутора знал, служил у них. Но умер не от старости.

– А отчего же.

– Убили его.

– Господи! Что за страсти! Убили!

– Так в милиции сказали. Задушили шнуром электрическим.

– За что же убили? Причина была? – Гость так и впился в лицо тётки Веры.

– Да какая причина! Милиционер сказал бытовая. Полезли за иконами. Он, видно, проснулся, хотел помешать, они его и убили…

– Жалко вашего соседа.

– Жалко. Так жалко Геронта. Прожили по-соседски, рядом посчитай столько лет. И всегда в добром ладу. А он раньше здесь жил. В молодости был правой рукой Антипа Маркелыча. Всё ждал. Вот, говорил, вернётся хозяин или сын. Но не дождался.

– Ждал, говоришь.

– Ждал. Это доподлинно. Сама знаю. Говорил мне.

Тётке Вере показалось, что незнакомец вздохнул, но она не придала этому значения.

– Из-за икон значит, убили? – переспросил гость.

– Выходит что так.

– А что за странное имя Геронт?

– Странное? Обыкновенное. Он вообще-то татарин, но православный, крестил, как говорила Пелагея, его сам хозяин ещё мальчишкой. Но звали его не иначе, как Ахметка. А уж после революции или даже позже, выдавали паспорта он и оказался по метрикам Геронт. Так и звать стали. Дом-то, когда хозяина уводили, сам Антип Маркелыч поджёг, отстояли его от огня – двор и сени только сгорели, и имущество кое-какое спасли. Когда хозяина увезли, кое-что Пелагея взяла себе, что-то оставила Геронту. У меня иконы от Пелагеи, ценные. Художник тут у нас в соседнем Дурове живёт, так он говорил, что у меня иконы ценнее. Но вот воры не полезли ко мне. Бог избавил. – Она перекрестилась.

– А что художник смотрел иконы?

– Николай? Смотрел. Геронт его приглашал.

– А с собой он ему не давал?

– А зачем?

– Бывает, художники обновляют иконы, реставрируют, чтобы потом продать было можно…

– Да нет. Сколько было икон, столько и оставалось. Все и утащили. Да Геронт не собирался их продавать. А вы посмотрите, какие у меня образа. – Она позвала его в переднюю. – Вот гляньте…

Гость вытащил из нагрудного кармана футляр с золотистым ободочком, достал очки в тонкой оправе, водрузил на нос.

– Старинные иконы, – провозгласил он.

Тётке Вере показалось, что у него дрогнул голос.

– Очень старинные, – ответила она. – Ко мне батюшка из села приходил, говорит, подари или продай образа вновь отстраиваемому храму. Я пообещала, но после смерти…

Гость внимательно осмотрел каждую икону, дотронулся рукой, как бы заряжаясь энергией, исходящей от них.

– Здесь Пелагея жила? – спросил он, оглядывая переднюю.

– Да здесь, – ответила тётка Вера, соображая, как это незнакомец запомнил имя её родственницы.

На тёмном шкафу стояли два старых самовара. Один никелированный, суживающийся книзу, другой желудеобразный, медный, с краном-лопастью, с вмятиной на боку.

– Сохранили самовары? – спросил гость.

– Сохранила. Они вообще-то хозяйские. Пелагея принесла их сюда, когда забрали Загодиных. Дом сгоревший заново отстроили, новых бревён привезли, отдали вновь приехавшим колхозникам, а уж потом председатель Семён Воронин отдал Геронту, когда у него семья появилась, а так он жил в этом доме.

– Семён Воронин?

– Он самый. Хороший человек, справедливый. Его потом билета партейного лишили.

– За что же?

– Да запретил камни на озере взрывать. Есть у нас тут такое недалеко, Глухим прозывается. Хотел там заповедник сделать.

– Вера Григорьевна, – обратился к ней незнакомец, – а не продадите ли мне самовар?

– Самовар? – переспросила тётка Вера. А сама подумала, продавать или не продавать. – А какой вы хотите?

– А вон тот медный, с вмятиной на боку.

– Он худой. Его лудить надо.

– Мне из него не чай пить.

– Зачем же он вам тогда?

– Вы ж из этих самоваров чай не пьёте?

– Нет, – ответила тётка Вера, сражённая наповал этим аргументом.

– Так как?

– Да и не знаю, – ответила она, раздумывая, как бы не продешевить. – Мне-то он незачем. Прежние хозяева из него чаи пивали.

– Вот и хорошо, что хозяева пивали. А теперь хозяев нету.

Гость внимательно разглядывал тёмные бока самовара, подойдя поближе.

– А за сколько вы его купите?

– Сколько бы вы хотели?

– Я не знаю. – Тётка Вера пожала плечами. – Это не коза или корова. Я не торговала такими вещами.

– А я не покупал. Тыщи рублей вам хватит?

У тётки Веры глаза из орбит чуть не вылезли.

– Это миллион старыми?

– А что? Нормальная цена. Видите ли, я коллекционирую старые вещи.

– За что же такая большая цена. Неужто золотой он?

– Конечно, не золотой. Антиквариат. Он – дореволюционный.

– Что так, то так.

– Ну, так по рукам, Вера Григорьевна?

– По рукам, – согласилась хозяйка.

Незнакомец достал из кармана толстый кошелёк, отсчитал деньги, подал тётке Вере.

– Здесь ровно тыща, – сказал он.

Тётка Вера пересчитала деньги.

– А кроме самовара от прежних хозяев больше ничего не осталось? – спросил незнакомец, держа кошелёк в руках и не убирая его.

– Ничего, наверное. Посуда была, так побилась, некоторые украшения у Пелагеи были, так в войну выменивала на хлеб, на муку, на сахар. В войну ох, как тяжело приходилось… Сервиз фарфоровый у меня есть, но я его не продам.

– Можно взглянуть?

– Он у меня в сундуке спрятан.

– Тогда не надо. Раз не продажный…

– Берегу, как память о тётке.

– Память надо беречь, – проговорил мужчина.

Он достал из кармана продолговатый предмет с небольшим отростком. Нажал кнопку. В рации затрещало. Чужой голос что-то ответил, что именно тётка Вера не расслышала.

– Вадим, зайди в дом, – сказал гость.

Через несколько секунд вошёл шофёр в оранжевой футболке, наголо подстриженный, голубые глаза из-под белёсых ресниц выжидательно уставились на незнакомца.

– Забери вон тот медный самовар, – незнакомец тростью указал на шкаф, – и отнеси в машину.

Парень взял самовар и сбежал со ступенек.

– А соседний дом на замке? – осведомился гость. – Никого из родственников не осталось у старика?

– Дочь с сыном живут в Верхних Ужах. Надежда Геронтьевна с мужем не поладила, сына одна воспитала… А от дома ключи у меня…

– Заглянуть туда можно?

Обрадованная, что за самовар получила уйму денег, тётка Вера не стала отказывать гостю, наоборот, она услужливо сказала:

– Ну почему нельзя, можно.

Они вышли на улицу, поднялись в ступеньки Геронтова дома, тётка Вера открыла замок, и незнакомец первым вошёл в дом.

– Говорите, дом восстановили после пожара?

– Да, колхоз восстанавливал.

Гость заглянул во все комнаты. Провёл рукой по брёвнам, втянул носом воздух, словно почувствовал какой-то запах. Вышел в прихожую, дотронулся до зарубки на косяке двери.

– Зарубка!

– Это от старого дома осталось. Леса тогда что-то не хватило и вот… значит, пригодилось…

Незнакомец несколько раз провел пальцами по косяку, касаясь зарубки, словно считывал информацию кожей рук.

– Спасибо вам за квас, за самовар, за экскурсию, – произнёс он, собираясь уходить. – Вы мне утолили жажду.

– Это вам спасибо, – говорила тётка Вера, ощущая на груди бумажки, которые она спрятала. Это ведь пять её пенсий, которые не носят уже третий месяц.

Она не стала ему предлагать яйца, довольная тем, что получила кругленькую сумму за продажу самовара.

Когда незнакомец садился в машину, тётка Вера спросила:

– Как звать-то вас величать? Я постеснялась сразу спросить. Скажите, чтоб я свечку в церкви поставила за здравие.

– А поставь за здравие Степана, – ответил незнакомец, захлопывая дверь джипа.

Машина поехала по улице и скоро скрылась за поворотом.

Тётка Вера достала деньги, повертела в руках, помяла, посмотрела на свет, вздохнула и опять убрала за пазуху.

Налетел порыв ветра. Она взглянула на небо – с юго-запада заплывала тёмная синева – собирался дождь с грозой.

Придя в дом, села у окна, пытаясь собраться с мыслями после приезда незнакомца. Он внёс беспокойство в её душу.

Небо темнело, накрапывал мелкий дождик, вдали горизонт освещала молния и погромыхивал гром. Начался настоящий летний дождь, побежали с крыши потоки, а она не могла отвязаться от мыслей о неожиданном посещении хутора незнакомцем. «Неспроста это, – думала она. – Смерть Геронта, приезд этого человека в такой дорогой машине, самовар, купленный за миллион по-старому, расспросы. Не наболтала ли она чего лишнего?»

Она не могла найти успокоения в доме, дела валились у неё из рук, мысли одолевали, и как только дождь прекратился, несмотря на больные ноги, решила сходить к Николаю и рассказать ему всё, чтобы успокоиться.

Задав корм курам, она набросила на плечи дождевик, заперла дом и отправилась в Дурово.

«И зачем надо было убивать Геронта? – думала она дорогой. – Вот сейчас заходи в её дом, бери иконы, что хочешь… А старика убили?»

Время было послеобеденное, иногда проглядывало ненадолго солнышко, моросил грибной дождик, а тётке Вере было жарко. Раза два она присаживалась на пенёк, на поваленную коряжину, отдыхала, а потом продолжала путь. Эти несколько километров она одолела часа за полтора. Спокойно вздохнула, когда показались крыши дуровских домов.

Николая во дворе не было, и она поднялась на крыльцо. Позвякала щеколдой, никто не вышел, и она, пройдя сенями, постучалась в обитую войлоком дверь. Дверь распахнулась, и на пороге показался Николай. Увидев хуторянку, удивился и спросил:

– Опять что-то случилось? На тебе лица нет.

– Ой, случилось, Коля! – Она села на лавку и привалилась к стене. – Сейчас отдышусь, расскажу…

И она рассказала о сегодняшнем приезде на хутор незнакомца с тростью на шикарной автомашине, как он попросил попить, а потом стал расспрашивать о том, о сём, купил у нее за тысячу старый худой самовар.

– Ничего в этом особенного нету, – резюмировал Николай после того, как выслушал исповедь хуторянки. – Ну заехал мужик на хутор, попил квасу, заодно поговорил, самовар подвернулся, если он богат, к тому же коллекционер, почему бы ему и не купить.

– Странный он, этот старик, – говорила тётка Вера. – Глаза этак всё ошаривали, запоминали, сравнивали…

– Ты вот что, тётка Вера, не дёргайся! Если боишься, перебирайся ко мне, хотя, – он вспомнил о пергаменте, – у меня тоже не безопасно. Но если всего бояться, зачем жить. Ну был старик, заехал по пути. Не какой-то мордоворот, а старик всего лишь…

– Да как он хутор нашёл, будто мы на шоссейке стоим. Мы в стороне от дорог. На такой машине по кальям шастать! Нет, он специально ехал, – продолжала твердить тётка Вера. – Мне это сначала невдомёк было… Недаром говорят, русский задним умом крепок.