Текст книги "Тяжкий груз (СИ)"

Автор книги: Юрий Кунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

Уже когда она вышагивала вслед за Ленаром вдоль корпуса неведомого груза, в ее голове вдруг что-то замкнуло, и промеж ее зубов вырвалось:

– Этому буксиру уже минимум двести семнадцать лет.

– Откуда ты знаешь? – удивленно спросил Ленар, не оборачиваясь.

– В документах я нашла номер модели. «Гаял-Т32Н/76». Их сняли с производства двести семнадцать лет назад, а вывели из эксплуатации тридцать семь лет назад.

– Ладно. А это ты откуда знаешь?

– Когда тебе совсем нечего почитать, ты начинаешь перечитывать свои старые журналы до тех пор, пока не выучишь их наизусть.

– Рад, что теперь твоя проблема с чтением решена, – бросил он с издевкой.

– Я так и не прикоснулась к неучу.

– У вас там на Каликсе воспитывали технофобов что ли?

– Нет, технофобов воспитывали уже в академии. Нам так и говорили – «не доверяй цифровой технике, если под рукой есть аналоговые устройства». Чем проще устройство, тем меньше вероятности, что оно взорвется и загонит тебя в ту же ситуацию, что и этих бедняг, которых мы сейчас спасаем.

– Уж не знаю, есть ли в НЭУЧе термоядерные реакторы, но я слышал, что в отличие от бумажных книг такие устройства признаны пожаробезопасными. Привыкай наступать на горло собственной песне, если хочешь стать достойным капитаном.

– Если считаешь меня недостойной, ты всегда можешь сделать так, чтобы тебя сменил другой кандидат.

– В этом и проблема, – послышался тяжелый вздох. – Я не хочу, чтобы меня сменял другой кандидат.

– Он тебе не нравится?

– Я знаю о нем лишь то, что написано в его характеристике, и его характеристика мне нравится.

– Тогда в чем же дело?

– Расскажу тебе об этом как-нибудь потом.

Ей казалось, что он от нее что-то скрывает, но он тут же разубедил ее, заведя руку себе за затылок и отогнув указательный палец. Этим беззвучным, тайным и почти интимным жестом он дал ей понять, что он действительно что-то скрывает, но вовсе не от нее. Его указательный палец смотрел на антенну, выглядывающую из его ранца: по ту сторону радиоконтакта находились уши, которые Ленар счел посторонними.

– Как скажешь, – ответила Вильма, и он вернул руку обратно к тросу.

Отправляясь исследовать груз, они не имели четкого представления, что именно они искали. Такие поиски в простонародье называются «пойму, когда найду». И они нашли свою первую хлебную крошку, ведущую к разгадке тайны. Крошка представляла из себя нишу в корпусе, внутри которой скрывался шлюз. Вильма видела через телескоп, что этот груз теплый. Теплый по космическим меркам, разумеется. Такие конструкции всегда обогреваются до последнего, чтобы масло в гидравлике не замерзало, а деформационные сплавы не теряли свою пластичность и не покрывались холодными микротрещинами, превращаясь в кусок нетранспортабельного мусора. Много энергии это не требовало. К счастью, в космосе все остывает довольно медленно, и часто это становится проблемой, когда не знаешь, куда девать тепло, выделенное сразу двумя термоядерными реакторами. Емкость аккумуляторных батарей обычно была прямо пропорциональна соотношению массы к объему конструкции, и энергии хватало в среднем на двадцати– или двадцатипятилетний обогрев. Буксиру Пять-Восемь пришлось туже – он тратил дополнительную энергию на рассылку сигнала бедствия. Но это все равно не объясняло того, почему за целых полвека ни буксир, ни груз не лишились энергии с концами.

Были в этих загадочных обстоятельствах и свои плюсы – Вильме с Ленаром не обязательно было брать с собой плазморез, чтобы проникнуть внутрь. Аварийного ключа достаточно, ведь он открывал половину дверей вселенной. Но, как выяснилось, эта дверь принадлежала к другой половине.

– Это странно… – только и смог выдавить из себя Ленар, когда дверь шлюза послушно отреагировала на нажатие кнопки, скрывавшейся под защитным колпачком.

Обычно при перевозке станций наружные шлюзы обесточиваются и опечатываются, но эта станция, чем бы она ни была, явно ждала посетителей. Столько гостеприимства от всеми забытого и потерянного куска металла посреди необитаемой части космоса не мог ожидать никто. Представшую перед двумя чужаками картину могли дополнить лишь коврик с надписью «Вытирайте ноги» и чашка горячего чая на подносе.

Они влетели в шлюзовую камеру с дурным предчувствием, словно добровольно шли в разинутую пасть гигантского чудовища, и чувство некоторой тревоги сопровождало их движения, с которыми они отстегнули от себя страховочные фалы. Это был инстинктивный страх, льющийся холодным ручейком из потаенных уголков ДНК, время от времени напоминавший даже самым смелым космонавтам о тех древних временах, когда альтернативой излишней осторожности была лишь смерть. Когда шлюз захлопнулся, и они на время оказались заперты в тесной темной металлической коробке, Вильма погладила аварийный ключ, все еще висящий на ее бедре, и немного успокоилась. Любому чудовищу становится легче доверять, когда под рукой есть большая тяжелая железка, способная пробить его шкуру.

До них донеслось постепенно нарастающее шипение, и его издавали точно не скафандры. Казалось бы, тут нечему удивляться, но они все равно удивились, что шлюз делает то, для чего и создавался – наполняет себя воздухом. О качестве воздуха они ничего не знали, поэтому решили не снимать гермошлемы. Стрелка манометра, вмонтированного в переборку, уперлась в единицу, и внутренняя дверь отъехала в сторону. Им открылся темный коридор, и на этом гостеприимство закончилось. Воздух пах смертью, и гости явственно ощущали этот запах сквозь скафандры. Это была не та смерть, которая притаилась где-то за углом, а скорее смерть, которая уже завладела всей станцией, полностью вытеснив из нее все признаки жизни. Тьма испуганно разбежалась в стороны, когда ее обожгли два ярких фонаря, и Вильма увидела самое разочаровывающее зрелище, которое только могла ожидать: серые облицовочные панели, которые были постоянными обитателями на любых космических кораблях или станциях, которые Вильма видела чаще, чем что-либо другое в своей жизни, и от которых ее глаза рефлекторно начинали убегать в сторону.

Через десять метров коридор распадался на двое. На одном из углов висел указатель, написанный на самом универсальном языке во вселенной – космической семиотике. Ленар указал на перевернутый зеленый треугольник, обрамленный синей рамкой, и Вильма поняла его опасения.

– Надо проверить, – сказал он то, что она и так знала, и они поплыли по наводке указателя.

Следуя за треугольником, они несколько раз натыкались на другие указатели, некоторые символы на которых были им незнакомы. Это было нормально, поскольку космическая семиотика учитывала узкоспециализированные наборы символики, предназначенные для узкого круга лиц. С этими символами было все просто – если символ тебе не знаком, значит он тебе и не нужен. Вильму мучило любопытство каждый раз, когда она проходила мимо запертых дверей, но одна дверь заставила ее ухватиться за угол и остановиться, забыв обо всем на свете. Семиотика подсказывала, что за этой дверью скрывается хозяйственный склад, и Вильма задумалась еще глубже. Пространственная ориентация подсказывала ей, что с учетом размеров станции и пройденного расстояния этот склад не мог примыкать к внешней обшивке, а значит внутри не могло быть пробоин, и все же кто-то счел хорошей идеей взять сварочный аппарат и заварить дверь на этот склад так, будто намеревался там что-то похоронить вплоть до тепловой смерти вселенной.

Ленар окликнул ее, и она поспешила догнать его. Что бы ни находилось за заваренной дверью, в другой части станции возможно есть вещи важнее.

Несмотря на то, что станция явно была старой и уже побывавшей в эксплуатации, Вильма чувствовала себя на ней первооткрывательницей, и ей очень хотелось понять, что именно соединяют между собой все эти длинные изломанные коридоры. Она повторяла про себя слово «Потом» и продолжала плыть за Ленаром. То, к чему они движутся, в данный момент было важнее всего. С каждым пройденным метром ее сердце все сильнее трепыхалось в предчувствии надвигающихся неприятностей. Добравшись до нужного отсека, Ленар открыл дверь, и неприятности предстали перед ними во всей красе. Размеры отсека поражали воображение дальнобойщиков, не привыкших к комнатам, в которых можно было комфортно заниматься бегом, но сильнее поражало содержимое этого отсека. Под скафандром промаршировали мурашки, и Ленар, после небольшого замешательства, все же решился переключиться на общий канал связи и объявить:

– Кажется, наша спасательная операция только что осложнилась еще сильнее.

8. Пусть лучше ошибусь я, чем ты

У устройства для длительного хранения человеческих тел (гарантию на сохранность разума никто до сих пор не дал) есть множество названий: капсула криостаза, криостат, криокамера, другие слова с приставкой «крио», холодильник, морозильник и, наконец, гроб. Последнее было по-своему справедливо, ведь в них хранились люди, которые по факту находились в состоянии клинической смерти. Однако, стоит лишь взглянуть на криостаты поближе, оценить их форму, габариты и массу, то сразу становится понятно, что словно «гроб» тут не совсем уместно. Гораздо лучше подошло бы слово «саркофаг», потому что эти капсулы были настолько массивными и громоздкими, что в случае переоснащения судна, старые капсулы выносили по частям, а новые так же по частям заносили и собирали уже на месте. Человек занимает в этой капсуле не так много пространства, если сравнивать объем его тела с объемом встроенной реанимационной системы, криогенной установки и многослойной системы термоизоляции, не позволяющей капсуле поглощать слишком много энергии извне.

В общем, криостат большой.

Он способен протиснуться в просвет основного шлюза, но от шлюза его отделяют целых две палубы, сообщающихся между собой лазами, габариты которых рассчитаны на хорошо упитанного человека, который имеет привычку сначала вылезать из своей капсулы, а уж потом спускаться на нижние палубы. Чтобы вынести криостат с корабля, неизбежно придется что-то резать. Либо сам криостат, либо корпус, либо две палубы. А поскольку разрезать криостат считается за убийство, а корпуса у кораблей дальнего следования делают на совесть, выбор остается невелик. Толщина каждой палубы чуть больше метра, и таким образом при помощи несложных математических вычислений можно легко догадаться, что двум техникам, вооруженным ручными плазморезами, пришлось преодолевать больше двух метров плотно испеченного пирога из коммуникаций, облицовки и жесткого каркаса. Так же не стоит забывать, что эффективная глубина реза их инструментов составляла сто двадцать миллиметров, что означало, что делать перепланировку в палубах им приходилось послойно. Смешав вместе все эти факты несложно вообразить выражение на их лицах, когда они все же прожгли себе путь на вторую палубу, и капитан обрадовал их многозначительной фразой, от которой пот на их лбах заблестел чуть ярче:

– Кажется, наша спасательная операция только что осложнилась еще сильнее.

От таких новостей они бы с радостью присели, если бы под ними была пара стульев и искусственное притяжение, но смогли себе позволить лишь обреченно вздохнуть, что в космосе могло быть запросто расценено как нытье, скулеж и попытку подрыва всеобщего морального духа. Мастерски замаскировав смятение в голосе, Радэк напустил учтивости на свой вопрос:

– Что еще мы можем сделать, чтобы никто не умер?

– Мы вообще не хотим ничьей смерти, – уточнил Эмиль, – даже своей.

– У нас тут больше пострадавших, чем мы думали.

– Насколько больше?

– Мы с Ленаром только что нашли отсек криостаза, – пояснила Вильма. – Это очень большой отсек. Мы еще пока не определили, сколько в нем замороженных людей, но я уже сейчас могу с уверенностью сказать, что всех мы принять не сможем.

Оба техника еще раз вздохнули и огляделись по сторонам. Увиденное напомнило им, что никакие новости сейчас не способны уместиться в их и без того готовых лопнуть головах. Кошмар, в который превратились нижние две палубы, они уже видели раньше на другом пострадавшем судне, но привыкнуть к такому зрелищу практически невозможно. Человек способен спокойно воспринимать вид оплавленного искореженного металлолома ровно до тех пор, пока ему не скажут, что от этого металлолома напрямую зависят чьи-то жизни. На техников со всех сторон смотрели сросшиеся друг с другом облицовочные панели, вжатые в промежутки между направляющими балками, покрытые наплывами металла, словно слизью, и местами зияющие черными провалами расплывшегося в стороны металла, не выдержавшего жара реактора. Такие слова, как верх, низ, лево и право потеряли всякое значение, и коридор просто растекся в бесформенной массе, поглотившей в себе все геометрически правильные черты. Страшны были даже не сами образы, порождаемые игрой теней, рябящих хаосом на бугристой поверхности. Страшно было осознание того, что совсем недавно это творение художника-сюрреалиста было скучным квадратным коридором. Такие коридоры уже за двадцать лет службы приедались космонавтам настолько, что их скучные симметричные ровные очертания оставляли на сетчатке глаза что-то среднее между ожогом и мозоли в форме квадрата. Их глаза везде искали квадраты, и отсутствие этих простых геометрических форм невольно заставляло техников нервничать. Ни один изгиб не повторялся, и ни одна линия не была прямой. Они словно оказались в кишках какого-то гигантского зверя, но никак не внутри металлической конструкции, детали которой серийно штамповались на огромных промышленных предприятиях.

– У нас тут и без них забот хватает, – раздраженно проворчал Радэк. – Что нам теперь делать? Все бросить и лететь к вам?

– Продолжайте пробиваться к экипажу, – приказал Ленар. – Экипаж в данный момент все еще является приоритетом.

– Тогда зачем ты нас звал?

– На самом деле я звал Ирму. Ирма, ты нас слышишь?

– Слышу! – послышался ответ после небольшой задержки. – Вы уже опознали груз?

– Нет, но мы уже близки к этому. Но я теперь точно уверен, что это не астероид.

– Серьезно? – раздался взрыв сарказма.

– Серьезнее уже некуда. Ты нашла еще какие-нибудь сведения о Пять-Восемь?

– Я нашла еще пять объявлений о пропаже, и везде написано одно и тоже. Буксир Пять-Восемь пропал пятьдесят четыре года назад в коридоре А18. На прицепе у него был астероид класса М… Ленар, посмотри по сторонам. Возможно, нас всем лишь показалось, что это не астероид.

– Ирма, не паясничай. Это какая-то станция, и, кажется, мы с Вильмой нашли ее предполагаемое название – «Магомет».

– «Магомет»? И что это значит?

– Вот именно это тебе и предстоит выяснить. Давай, Ирма, не ленись, жуй архив и дай знать, когда найдешь что-то вразумительное.

– Постой, Ленар, – вмешался Эмиль в разговор. – У нас тут тоже своего рода трудности.

– Я слушаю.

Эмиль еще раз огляделся по сторонам, и Радэк практически слышал сквозь разделяющий их вакуум, как шевелятся мысли в его голове.

– В каком месте нам прорезать первую палубу? – наконец-то остановился техник на самой глупой формулировке вопроса.

– А почему ты у меня это спрашиваешь? Кто из нас тут инженер с горелкой в руке, ты или я?

– Эмиль хотел спросить, – начал переводить Радэк, – в каком месте ты начинал резать первую палубу, прежде чем вы с Вильмой убежали по более важным и ответственным делам, чем спасение шестерых человек?

– В противоположной от потолка стороне, – плеснул им в уши издевательский ответ. – Вы думаете, я с линейкой отмерял точные координаты реза? Режьте, где хотите, и не спрашивайте меня о вещах, о которых я не имею понятия.

– Хорошо, сделаем все в лучшем виде… – Эмиль снова огляделся, и из его рта вырвалось, – Вот зараза!

– Что у вас опять не так?

Радэк не мог видеть, куда смотрит его коллега, но тоже оглянулся в поисках вещей, заслуживающих интереса. С тех пор, как Ленар вышел на общий канал связи, и они с Эмилем отвлеклись от работ, инерция пронесла их на несколько метров вглубь коридора… или, если точнее, вглубь металлической кишки, которая когда-то называлась коридором. Стенки этой кишки были скручены в болезненных спазмах, перетекали друг в друга, сглаживая некогда прямые углы, и зияли чернотой язв, утопающих в полости мертвого организма. Радэк толкнул пальцем ближайшую стенку, и судно несколько раз лениво перевернулось вокруг него. Он готов был сам себе поклясться, что при смене угла зрения ничего не изменилось. Среди этого беспорядка глазу не за что было зацепиться, а разуму нечего было запоминать. Это было воплощением первозданного хаоса, подобно пятнам на солнце или слоистым рисункам на газовых гигантах. Не осталось ничего, что дало бы осмысленную для человеческого мозга информацию, и Эмиль облек свои умозаключения в очередной глупый вопрос:

– Кажется, я забыл, в какой стороне первая палуба.

Радэк его никак не отругал и не подколол. Он просто промолчал, стыдясь того факта, что тут он полностью согласен со своим коллегой.

– В противоположной стороне от третьей, – подсказал Ленар. – Сориентируйтесь как-нибудь.

– То облако мусора, – указал Радэк в сторону парящих металлических обломков, шинкующих луч фонаря на неаккуратные ломтики, – судя по всему оставили мы. Ищи дыру в палубе.

– Кажется, я ее вижу, – Эмиль указал на стенку справа от себя. – Значит, это первая палуба. Давай быстрее оставим на ней пару резов, пока мы ее снова не потеряли.

Свет от плазморезов перемешался со светом от фонарей, и вонзился в облицовочный слой металла, оставляя за собой светящиеся контуры, словно края тлеющей бумаги. Облицовочный слой поддавался резаку относительно быстро, и даже несмотря на то, что он немного приварился к балкам, после замыкания контура он легко отваливался при помощи образовавшихся холодных трещин, смекалки и двух увесистых ручных инструментов. То, что скрывалось за ним, было значительно сложнее с точки зрения ручного демонтажа. За исключением силовых кабелей под палубами скрывалось куча дюралевых контуров с теплоносителем. Эти контуры считались обогревательными, но на самом деле они были охладительными, и их функция состояла не в том, чтобы согревать носовую секцию корабля, а в том, чтобы охлаждать кормовую, отводя оттуда лишнее тепло, чтобы машинное отделение не превратилось в ад от избыточного жара двух термоядерных реакторов. У этих контуров была не просто высокая удельная теплоемкость, но еще и экстремально низкая температура, приблизившаяся практически вплотную к абсолютному нулю за то время, которое корабль провел без обогрева. Их резка была полна неприятных неожиданностей. С одной стороны, плазменной струе требовалось больше времени, чтобы довести их хотя бы до температуры плавления. С другой стороны, температура плавления самого теплоносителя была гораздо ниже, и как только труба теряла герметичность, Радэк выкрикивал слово, от которого на другом конце радиоэфира краснели уши оператора, и стукался затылком о противоположную палубу, слушая, как брызнувшая в него под давлением жидкость шкворчит на его смотровом щитке, превращаясь в пар. Звук напоминал жарящуюся яичницу, что делало работу еще невыносимее. Нормальная яичница встречается в космосе чуть реже, чем мертвые корабли с замороженным экипажем полувековой выдержки.

Как же он мечтал о яичнице…

Радэк поскреб свой щиток пластиковыми колпачками на перчатках, и те оставили царапины чистоты на грязных высохших пятнах.

– Осадок, – прокомментировал он.

– В хладагенте?

– Да, видимо в насосах давно не меняли фильтры.

– Неудивительно, этот корабль дрейфовал полвека.

– Нет, Эмиль, дело не в этом, – подплыл Радэк обратно к вскрытому потолку. – Эти контуры не работают без термоядерных реакторов. Фильтрам, которые стоят в насосах, значительно больше полувека. Возможно, это ответ на вопрос, почему взорвался реактор.

​

– Пятьдесят восемь, пятьдесят девять…

– Ленар…

– Не сбивай меня! Шестьдесят, шестьдесят один, шестьдесят два, шестьдесят три… Шестьдесят три! – закончил Ленар считать, и послышался шорох, с которым он столкнулся с переборкой.

Вильма еще раз оглядела окружающее пространство, и в очередной раз наблюдала, как луч ее фонаря рассыпается на мягкий пушок света и теряется во тьме дальнего края отсека, словно растворяясь в воске, сумев по пути очертить контуры лишь пары десятков криостатов, плотно выстроенных в несколько ровных рядов. Она живо представляла, как когда-то люди просыпались по нескольку десятков за раз, медленно вылезали из своих капсул и занимали очереди в душевые, которые должны были располагаться где-то неподалеку. Именно из этого помещения по сигналу управляющего интеллекта по станции некогда должна была разливаться жизнь, дружеская болтовня и рабочая деятельность, и эта мысль лишь подчеркивала жуткую атмосферу тишины и безжизненности. Даже холодный свет, льющийся ей в лицо с экрана терминала, напоминал какой-то призрачный отблеск от навсегда утраченных времен.

– Уверен?

– Не совсем, – ответил огонек с другого конца отсека. – Всего их тут около тысячи.

– Тысяча двадцать два, – отчеканила Вильма. – Из них работают лишь шестьдесят семь.

– Откуда ты знаешь? – нервно дернулся огонек.

– Нашла рабочий терминал.

– А сразу не могла сказать?

– Ты очень увлеченно считал, – оправдалась она, и огонек поплыл к ней навстречу.

– И что говорит терминал?

– Что управляющий интеллект все еще работает и больше ничего, – Вильма вернула взгляд на экран терминала и вдавила в клавиатуру несколько клавиш. – Это специализированный терминал, обладающий ограниченным функционалом. Зато я узнала номер модели станции «Магомет».

– Слушаю.

Ленар подплыл к ней неуклюжим антропоморфным воздушным шариком. Его шлемофон лишь слегка оскреб низкий потолок, и наплечный фонарь плеснул ей в глаза расплавленным металлом.

– Ленар! – вскрикнула она, почувствовав, как свет обжег ей даже заднюю стенку черепа, и начала усиленно хлопать веками, сквозь слезы отгоняя плавающие перед ней цветные пятна.

– Прости.

– Я совсем не это хотела увидеть последним в своей жизни.

– Надеюсь, информация стоит того.

– «Магомет» – это станция модели ПГОС-015.

– Понятнее не стало, – послышался вздох, и окутанная цветными пятнами фигура скафандра подплыла к вмонтированному в переборку терминалу. – Выходит, преждевременно я тебя ослепил.

– Ты знаешь, как для штурмана важно зрение?

– Понятия не имею, я был всего лишь оператором, которого обучали управлять тяжелым буксиром вслепую.

– И как, успешно обучили?

– После того, как я разбил девяносто четвертый корабль, мне пришлось открыть глаза и выключить симулятор, – произнес он совершенно безучастно, словно сам не смог определиться, реальный это факт из его жизни или очередная едкая шутка. – Ирма!

– Слушаю, – ответил женский голос, из которого уже некоторое время назад высосали всю жизнь.

– Слышала, о чем мы только что говорили?

– Да. Ты ее ослепил.

– Нет, мы говорили про ПГОС-015. Ты ведь понимаешь, что от тебя требуется?

– Перечитать архив в третий раз?

– Молодец. Как только найдешь что-нибудь…

– Мы внутри! – взорвался восклик Эмиля.

– Внутри чего?

– Внутри отсека криостаза. Видим шесть капсул, и сейчас самый идеальный момент, чтобы вернуться и помочь нам.

– Хорошо, – выдал Ленар легкое разочарование в голосе. – Мы с Вильмой идем к вам, а вы пока поищите одежду и обувь местного экипажа. Она им наверняка пригодится.

​

Конструкция буксира Ноль-Девять лишь незначительно отличалась от конструкции Пять-Восемь, а это обозначало, что пронеся через шлюз лишние шесть криостатов, девать их будет просто некуда. Хоть Ноль-Девять и считался грузовым транспортом, сам по себе он не был рассчитан на прием груза, и даже шесть холодильников с людьми занимали неприемлемо много объема. Свободное пространство, которым было можно пожертвовать, нашлось лишь в коридорах. Так коридоры левого борта третьей палубы превратились в склад замороженных космонавтов. Решение не самое изящное, но резать на части еще и этот буксир никто не хотел. Ради этого компромисса все единогласно решили, что немного прижаться к переборке, чтобы протиснуться сквозь образовавшийся затор, является не такой уж и большой платой.

Разумеется, это было лишь временным решением. Следующим шагом было перемещение спасенных людей из нерабочих капсул в рабочие. Ради этой нехитрой задачи со второй палубы длинной причудливой змеей сполз пучок проводов, одетый в шкуру кабельного рукава, а из недр третьей палубы муреной вынырнул широкий дренажный шланг. Они вонзили свои зубы-гильзы-клеммы-хомуты во внутренности одного из спасенных криостатов, и, наконец, начался самый волнительный момент.

Никого не пускают работать в межзвездное пространство, не вооружив при этом знаниями о том, как работают криостаты, и как их починить в случае необходимости, поэтому экипаж Ноль-Девять точно знал, что к чему подключать, что с чем соединять, и что во что втыкать, но все же существовала огромная пропасть между подключением лампочки и подключением аппарата, который должен был превратить кусок мяса глубокой заморозки обратно в живого человека. Даже в правильности сборки детского конструктора можно усомниться, если вдруг от него будет зависеть чья-то жизнь. Проснувшаяся паранойя искала подвоха, а разыгравшаяся фантазия уже брызгала яркими красками, рисуя взрывающийся вопреки здравому смыслу криостат. Лишь Петре никак не участвовал в работе, но даже на его лбу предательски проступила испарина. Сложно понять, что в таких ситуациях тяжелее: взваливать на себя ответственность за чужую жизнь или с чувством собственной бесполезности стоять в стороне и наблюдать.

Техники провели диагностику, а потом провели ее еще раз, чтобы убедиться, что криостат действительно работает нормально. Как только Радэк потянулся за инструментами, чтобы повторить диагностику в третий раз, Ленар поймал его за руку и сказал:

– Хватит.

Он не сказал, что именно хватит, но все и так поняли. «Хватит оттягивать неизбежное». От неизбежного их отделял лишь один щелчок кнопки, и Ленар оказал всем услугу, вдавив ее своим пальцем до упора. Спас он человека или убил, теперь не имело значение. Криостат все делал сам, и время, когда от спасателей что-то зависело, подошло к концу.

Спустя четыре очень долгих минуты, за которые температура внутри криостата подпрыгнула на пару сотен градусов, а большая часть криостазового геля лениво уползла по дренажному шлангу, замки с громким стоном разжались, и корпус дал трещину, четко обозначив контуры крышки. Приводы, которые должны были поднять ее, освободив человека из плена, остались на буксире Пять-Восемь в наказание за излишние объемы, что дало шанс двоим техникам доказать, что эти приводы легко можно было заменить парой сильных рук, смекалкой и ломиком. Историки заверяют, что прошлое непременно оказывает влияние на будущее. Сложно проиллюстрировать подобное заявлении более наглядно, чем ударно-рычажным инструментом, чье острие заколачивается в высокотехнологичный аппарат, изобретенный парой тысячелетий позднее.

Вильма смотрела на все это варварство широкими зрачками, встряхивая в руках пузырек с абсорбентом и физраствором, и ее взгляд все сильнее засасывало в расширяющуюся щель. Она уже успела выучить наизусть имена всего экипажа Пять-Восемь, но определить, кто в какой капсуле, было невозможно, не открыв их. Из-под крышки показался мужчина, безмятежно лежащий на спине и сверкающий глянцем в свете потолочных светильников. Приковав свое внимание к его животу, она пыталась уловить движение, которое сказало бы ей, что пациент дышит, но пациент был либо мертв, либо препараты действовали на него слишком хорошо, чтобы его признаки жизни были достаточно очевидны. Ленар прижал два пальца к его шее, вслушался в свои ощущения и, наконец, произнес диагноз…

– Жив.

И воздух вновь зашевелился от облегченных выдохов. Ирма ожила последней, когда Вильма ткнула ее рукой в плечо, и положила в протянутую руку чистый шприц. Игла погрузилась в крышечку пузырька с препаратом и всосала в себя белесую жидкость.

– «Скоруп А.», – прочитала Вильма вышивку на криобелье своего пациента, и щелкнула полированным ноготком по шприцу, выдавливая из него пузырьки воздуха, – Аксель, я так полагаю?

Он ничего не ответил, зато его тело заговорило гораздо раньше, чем в нем начали проявляться признаки сознания. Островок бледной кожи, освобожденный от геля ватным тампоном, и явил вену, окруженную красновато-пурпурными точками, сгруппировавшимися на сгибе руки. После того, как жгут обхватил отмеченное несколькими синяками плечо мужчины, игла застыла над его слегка надувшейся веной в замешательстве, и Вильма спросила:

– Что это?

Капсула официально выполнила свой последний долг, и мужчины, не успев рассмотреть Акселя, тут же нырнули в гнездо из проводов, вырывая их из разъемов и готовя подключение следующей. Слова обладали силой, и слово «жив», выпущенное Ленаром, настолько зарядило техников уверенностью в успехе, что они скорее мешались друг другу, нежели заплетали разлохмаченную проводку обратно в аккуратный пучок. Слова Вильмы же вновь сгустили их кровь до состояния желе, и звуки возни, доносящиеся из-под криостата, тут же замолкли.

– Раздражение? Аллергия? – посыпались предположения от Ирмы.

– Я не хочу разжигать панику, – с опаской в голосе проговорил Петре, своим пытливым взглядом вылавливая издалека подозрительную сыпь, – но вдруг это заразно?

– Сомневаюсь, – отрезал Ленар лишенным сомнений голосом. – Во-первых воздух на космических кораблях чист, и заразиться на них попросту не от чего. Во-вторых всех космонавтов регулярно вакцинируют. И в-третьих… Ирма, продолжай ты.

– В-третьих? – переспросила она, и выловила из своей памяти нужный ответ. – Ах, да. В-третьих, когда в криостаз укладывают людей, чье здоровье находится в опасности, их капсулы помечают специальной меткой, которой здесь нет.

– Ну, так я колю? – спросила Вильма, не решаясь прикоснуться иглой с покрасневшей коже.

– Коли.

– Надеюсь, хуже не станет.

Погрузив кончик иглы в очищенный участок кожи, она немного отжала поршень, и цилиндр шприца окрасился темной венозной кровью. Немного замешкавшись, она громко вздохнула, сняла жгут и надавила на поршень большим пальцем. Шприц медленно начал разряжаться в пациента. Выполняя эту процедуру Вильма чувствовала, как скребет макушкой потолок своих медицинских навыков.

– От сыпи еще никто не умирал, – поспешил Ленар ее успокоить ее сомнения. – Скорее всего, это действительно какая-то аллергия.

Наконец, Петре получил свое первое задание – принести с первой палубы стопку из шести банных полотенец. Далеко не самое ответственное задание, но он был рад и этому. Никто не хотел оставаться безучастным. Даже Ленар не стоял без дела и занимался тем, что сверлил двух трудящихся техников взглядом, кивал и отдавал приказы. Аксель постепенно начинал дышать все глубже, и готовился к очередному неприятному пробуждению, но Радэк с Эмилем опередили его и отвели от пробуждающегося все внимание, включив второй криостат. Не столько открыв, сколько отковыряв крышку (разумеется ломиком), на этот раз они не стали в спешке бежать к следующей капсуле, и замерли, склонившись над мужчиной, на белье которого было вышито «Селицкий И.», а на коже в районе локтей и голени проступали красные точки и несколько мелких синяков.