Текст книги "Тяжкий груз (СИ)"

Автор книги: Юрий Кунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

16. Мне приснился один сон

Космонавтов можно грубо поделить на три категории: орбитальные, системные и дальнобойщики. Первые, как ни трудно догадаться, приписываются к космическим станциям, вращающимся вокруг небесного тела. Системные космонавты работают на транспорте, действующем в пределах конкретной планетарной системы. Третьи же являются тонкими нитями, благодаря которым Объединенное Созвездие все еще является объединенным, а не разрозненными шестидесятью двумя отдельными государствами, разбросанными по галактике. Дальнобойщики обеспечивают все операции в дальнем космосе, и это далеко не только грузоперевозчики, но еще и пассажирский транспорт, исследовательские суда и самые многочисленные из дальнобойщиков – почтовые курьеры.

Если с первыми двумя категориями проблем было не много, то в дальний космос по понятными причинам никто спешить не желал, и в ответ на дефицит кадров с небес посыпались бомбы, нацеленные на учебные учреждения и заряженные пропагандой. Одиннадцатилетняя девочка с длинной черной косой, попавшая под одну из таких бомбардировок, однажды на перемене наткнулась на пропагандистский плакат в карикатурном стиле: безликий космонавт, лицо и фигура которого скрывались под толстым скафандром, упирался ногами в невидимую поверхность, а руками толкал перед собой столь же безликую планету, заставляя ее двигаться вокруг безымянной звезды. Надпись снизу гласила «Два триллиона планет ждут, пока сильные духом доберутся до них и слегка подтолкнут», и более мелким шрифтом краткая справка о том, чем люди занимаются в дальнем космосе, и какую пользу это приносит обществу. В одиннадцать лет мозг еще мягкий, и его можно лепить, словно глину. В пятнадцать лет он начинает приобретать четкую форму и твердое агрегатное состояние. Многие мечтали в детстве стать космонавтами, но к пятнадцати годам они узнавали про эту профессию достаточно много, чтобы вовремя передумать в пользу не менее благородной профессии, требующей меньших жертв. К пятнадцати годам мозг девочки с длинной косой так и затвердел с отпечатком космонавта, толкающего перед собой планету.

Ирма Волчек уже тогда точно знала, чего хотела от жизни, но лишь смутно представляла, как она всего этого добьется. В свои пятнадцать она имела рост ниже среднего, ничем не выдающиеся физические качества, средние оценки по математике и бурлящие гормоны, мешающие на сто процентов отдать себя учебе. Она пыталась придать себе мотивации, раздобыв копию плаката и повесив у себя в комнате, но вместо объятий того самого скафандра ей упорно мерещились объятия ее одноклассника. Ему стоило лишь обратить на нее внимание, и, может быть, пару раз сходить с ней на свидание, чтобы успешно загородить собой путь к мечте всей ее жизни, но когда Ирма устала ждать конца этой неопределенности, она спросила себя, такие ли «сильные духом» нужны космосу, и набралась решимости сама с ним поговорить. Он быстро и почти безболезненно разбил ей сердце, и после недели омовения подушки своими слезами она поняла, что ее предмет воздыхания освободил ее, сам того не подозревая. Она убедила себя, что это необходимая жертва на пути к дальнему космосу, и почти поверила, что эта жертва была ее решением, а не чужим.

Поступила она в академию лишь благодаря достаточно низкому конкурсу, пересдаче вступительных экзаменов и щепотке удачи, и последующие пять лет казались чистым сумасшествием. Ради повышения успеваемости она прибегала к помощи стимуляторов, которые чередовались с седатиками, обманывала, списывала, мухлевала и терпела все те испытания, в которых сжульничать было невозможно. Пару раз ее чуть не выгнали за дисциплинарные нарушения, и еще один раз за неуспеваемость, но каждый раз она успешно брала себя в руки и выкручивалась. Проходя курс глубинной подготовки она впервые столкнулась со смертью и едва не утонула, ощутив на себе все прелести азотного наркоза, а во время курса высотной подготовки совершила один из самых тяжких грехов, подравшись со своей напарницей. При всем этом она не была самой худшей на курсе, но однозначно была худшей из тех, кого выпустили из академии с дипломом вместо башмачного следа на брюках.

Спустя три экспедиции она физически ощущала, как выросла над собой и набралась уверенности, а когда в ее экипаже впервые заговорили о машине времени, она вдруг начала фантазировать о том, как вернется на тринадцать лет назад и изобьет саму себя до полусмерти, выкрикнув при этом что-нибудь мотивирующее про сильных духов, двигающих планеты.

Так или иначе, она прошла через все испытания и теперь она настоящая космическая дальнобойщица, которой доверили управлять самой мощной машиной в истории, но ей упорно казалось, что она так и не стала тем самым космонавтом с обложки. С того момента, как ее буксир пришвартовался, она на пару с Вильмой официально стали бесполезными, потому что ни штурман, ни оператор не требуются кораблю, который никуда не летит. В этом случае они должны были просто делать посильную работу, выходящую за рамки их специальностей, и именно Ирме давали работу, с которой справился бы любой дурак. Сначала она из грузоперевозчика переквалифицировалась в грузчицу, затем в кладовщицу, а затем и в специалиста по топтанию палубы. Ленар практически вслух приказал ей ничего не делать, но она была оператором, а им свойственно было нервничать, когда их судно дрейфует без тяги, а им самим при этом нечем занять руки и голову.

Когда наступило корабельное утро, она поднялась пораньше, сделала скомканную зарядку, смыла с себя остатки сна холодным душем и убедила Ленара уступить ей очередь дежурства по кухне. В тот день была очередь Ленара, а задача была сложнее обычного – удовлетворить потребности девяти желудков, поэтому он не возражал.

Кают-компания не была рассчитана не девятерых, но Ленар настоял, что совместный завтрак поспособствует командному духу, и раздобыл дополнительные стулья. Ирма приготовила космическую гранолу на десять персон и почти не ошиблась – Радэк и Густав потребовали добавки. Ей нравилось готовить. Приготовление пищи было творческим и общественно полезным трудом, похвалы за который выдают практически сразу. В перерывах между комплиментами дежурной по кухне и отвлеченной болтовней собравшиеся обсуждали план дальнейших работ, а Ирма стояла в стороне, слушала и ждала, когда назовут ее имя. Она чувствовала себя в точности как когда ей было пятнадцать лет, и издалека смотрела на Ленара, выжидая, что тот обратит на нее внимание. Когда она не дождалась, и завтрак закончился, старый сценарий повторился: она задержала его в коридоре, попросила какую-нибудь ответственную работу и испытала разочарование от ответа. Согласно его плану работ шесть человек выйдут наружу для продолжения демонтажа зажимов и подготовки станции к отправке, Вильма будет дежурить в радиорубке, Петре будет сидеть на месте и ничего не трогать, а Ирма будет сидеть и следить за тем, чтобы Петре ничего не трогал. Ленар говорил это настолько пренебрежительным тоном, что практически не скрывал, что ему плевать на Петре и все то, к чему тот притрагивается, а Ирма лишь смиренно кивала и поддакивала в нужных местах. Прочитав что-то на ее лице, он сжалился и «разрешил» ей помочь со сборами.

Когда-то давно скафандры представляли из себя набор элементов, в которые человек был физически не способен упаковать себя без посторонней помощи. Затем придумали антропоморфную герметичную коробку, в которую упаковать себя было делом пяти минут. А затем нашли компромисс. Скафандры сильно усложнились и обзавелись множеством дополнительных деталей, но при этом их стало возможно разбирать по частям и собирать на собственном теле без необходимости в дополнительных руках. В космосе было очень важно быть самостоятельным. Тем не менее, лишние руки заметно облегчали и ускоряли процесс облачения космонавта в снаряжение внекорабельной деятельности. Ирма понимала это, но так же она понимала, что застегивая зажимы на своих товарищах она не столько совершает полезное дело, сколько пользуется поблажкой.

Всем хотелось чувствовать себя полезными.

Ленар с Ильей были последними, и пока она снаряжала их в предшлюзовом холле, они увлеченно обменивались подробностями того, как они будут взрывать зажимы фаркопа на вентральной колотушке. Илья, будучи уже почти готовым, первым вовлек Ирму в разговор вопросом:

– Ирма, скажите, а что такое хоккей?

Она закатила глаза к верхней палубе и подумала над ответом пару секунд. Для некоторых колоний хоккей был утраченным видом спорта из-за сложности организации ледового катка. Если климатическая зона не допускает температур, при которых замерзает ближайший водоем, остается лишь построить закрытый стадион и снабдить его холодильными установками. У колонистов, которые только что высадились на планету и бросили все силы на обустройство жилья и производство пищи, такой роскоши просто не было. К тому моменту, когда колония развивалась достаточно для строительства стадионов, идея игры в хоккей уже никого не интересовала.

– Это как футбол, только на льду, – пояснила она.

– Ого! А игрокам не скользко бегать по льду?

– По льду не бегают, а катаются на коньках.

– Ммм… – протянул он в задумчивости, – что такое «коньки»?

– Обувь, у которой к подошвам прикреплено толстое лезвие.

– Зачем?

– Ну, я даже не знаю, как объяснить… – растерялась она, – чтобы уменьшать сопротивление, и при этом обеспечивать поперечное сцепление. Звучит, наверное, дико, но при должной сноровке коньки сильно облегчают передвижение по льду.

– Но, если у них на подошве лезвие… – еще неувереннее протянул Илья, – тогда как же ими пинают мяч?

– Так, Илья, хватит отвлекать моего оператора, – грубо вмешался Ленар, и Ирма вернула внимание в его скафандр. – Я где-то у Вильмы видел спортивный журнал, там вы все увидите и поймете.

Илья уже почти собрался. Его голова выглядывала из скафандра, словно голова черепахи из панциря, не спеша прятаться за гермошлемом, выжидающе наблюдая за сборами напарника. Ленар упрекнул его за то, что ребризер в его скафандре работает впустую, на что Илья лишь выразил нетерпение. Ленар принял его нетерпение и передал его Ирме. Ирма вздохнула, прикусила язык и продолжила помогать своему капитану молча.

– Илья, наденьте гермошлем, – раздраженно настоял Ленар.

– Зачем?

– Не знаю, проверьте радио что ли…

Довод был сомнительным, но Илья не нашел чем возразить. Совершив опасные движения, которыми рисковал разбить себе голову, он ловко спрятал за гермошлемом свое лицо. Раздался щелчок. Жестом руки он показал, что скафандр исправен и герметичен, и начал выбирать клавиши на своей запястной клавиатуре.

Чувства, которые испытывала Ирма, краем глаза вылавливая каждое его движение, были целым коктейлем из эмоций и воспоминаний. Ее отношения со скафандрами были самыми насыщенными отношениями в ее жизни. Их знакомство, как и у всех, началось с чувства дискомфорта, которое плавно начало перерастать в ненависть, а затем в привычку. После миновала стадия, когда Ирма едва не заработала психологическую травму на всю жизнь. Жидкость, которой можно было дышать, называлась перфторуглеродной эмульсией, и Ирма никогда ей не дышала, но почему-то сравнивала свои попытки заново научиться доверять скафандрам именно с жидкостным дыханием. Оказавшись в жидкости, даже если человек понимает, что может безопасно ей дышать, не захлебнувшись, инстинкты упорно поднимают тревогу, побуждают панику и заставляют тело отчаянно бороться за выживание. Что-то подобное она испытывала внутри скафандра раз или два, но затем заставила себя сделать отчаянный глубокий вдох, и ее древние инстинкты начинали успокаиваться. Она прекрасно понимала, что космонавт, который боится скафандров, – это позор всей космонавтики, и решила, что с этим надо что-то делать. Раз за разом она пользовалась любой возможностью для того, чтобы залезть в скафандр, даже если ей не требовалось выходить из шлюза. Запечатывая себя наглухо, она приучала свое тело и разум к защитному снаряжению, попутно расходуя ресурс ребризера. Инженеры, проектировавшие скафандры, приложили к их созданию немало смекалки и накопленного веками опыта проектирования средств индивидуальной защиты, но так и не сумели сделать их комфортными. Они были громоздкими, малоподвижными, жаркими и делали половину органов чувств человека абсолютно бесполезными. Ирма заставляла себя терпеть все эти испытания до тех пор, пока не начала получать от этого почти мазохистское удовольствие. В особо тяжелые смены, теряя в скафандре около двух литров пота, она предпочитала сравнивать это с походом в сауну, и самым страшным кошмаром, который мог произойти внутри скафандра, стал для нее внезапный зуд между лопаток.

В детстве, когда во время игры она сидела на скамейке запасных с клюшкой в руках, наблюдала за шайбой и слушала, как лезвия коньков шумно высекают мелкие кристаллики изо льда, ее трясло от желания немедленно выйти на лед и выплеснуть накопленную энергию. Теперь же, помогая своим коллегам в сборах, она снова оказалась на злосчастной скамейке запасных, вынужденная наблюдать за тем, как другие работают, и дрожать от распирающего ее энтузиазма. Она уже не помнила, когда в последний раз выходила в скафандре за борт, но четко осознавала, что это было слишком давно. Ленар в этом вопросе был непреклонен. Он периодически напоминал ей, что космос – это не место для того, чтобы кому-то что-то доказывать, а затем добавлял, что она оператор, и в ее обязанности такая работа вообще не входит. Вопросом, почему в ее обязанности эта работа входит меньше, чем в обязанности капитана, она почему-то не задавалась. Она привыкла доверять Ленару, даже когда не верила ни единому его слову.

Скафандр Ильи издал неразборчивые звуки. Когда Ленар попросил его повторить, Илья оттопырил указательный палец и отвернулся – он говорил с радио. Прислушавшись к искаженным звукам, Ирма поняла, что он кого-то вызывал, снова и снова повторяя одну и ту же фразу. Не сложно было догадаться, что радио ему не отвечало.

– Ленар, – прокричал он из-под шлема, – я не могу связаться с радиорубкой.

– Радио сломалось?

– Нет, радио в порядке, – ответил он и освободил свою голову от гермошлема. – Пассивный сигнал есть, но Вильма не отвечает.

Ноздри Ленара слегка раздулись от тихой ярости, и его можно было понять – вот уже четыре человека вовсю работали за бортом, а Вильма до сих пор не соизволила занять дежурство в радиорубке. Ленар оглядел защитный панцирь, в который Ирма его заковала по самую шею, и сделал три громких размеренных шага, едва не потеряв равновесие от злости. Его палец ткнул в кнопку на интеркоме, и Ленар громогласно произнес:

– Вильма!

– Да, как раз хотела с тобой связаться, – последовал ответ почти без задержки.

– Где тебя носит?

– Я в радиорубке.

Он бросил на Илью недоверчивый взгляд, словно о чем-то спрашивая, и Илья ему так же безмолвно ответил. Ирма не поняла, как, но они поняли друг друга.

– Илья говорит, что не смог с тобой связаться.

– Я не могу настроить радиостанцию.

Ленар застонал от услышанного.

– Вильма, тебе не кажется, что из тебя выйдет плохой капитан?

– Радиостанция не принимает мой пропуск, – пояснила она. – Кажется, мой пропуск испорчен.

– Уверена?

– Ну… – неуверенно протянула она. – Когда я вставляю свой пропуск, Марвин распознает меня не как Вильму Буткевичуте, а как кусок мусора. Видимо, когда я гуляла по «Магомету», что-то размагнитило мой пропуск.

– Ладно, сейчас я к тебе поднимусь. Жди, – произнес он и выключил интерком. – Ирма, помоги мне раздеться.

Ирма была готова поклясться, что одевание и раздевание капитана точно так же не входило в ее обязанности, но давно смирилась с мыслью, что Ленар решает, когда ей спать, когда ей есть и когда дышать.

– Илья, на «Магомете» есть оборудование, которое может размагнитить пропуск?

– Конечно, – усмехнулся он. – Полно. Правда, большая его часть находится в плавильных цехах и уже полвека не работает. Скорее всего, в каком-то плазмопроводе дал брешь магнитный щит. Ничего серьезного.

– Надеюсь, что так. Но вы мне все же укажите места, по которым вы устраивали Вильме экскурсии, чтобы мои люди обходили их стороной. Мы не можем так просто разбрасываться пропусками.

– Кстати о пропусках, – вдруг воскликнул Илья, словно о чем-то вспомнил. – Если пропуск Вильмы действительно испорчен, вы не могли бы отдать его мне? Мне как раз для работы нужна какой-нибудь тонкий кусок пластика.

– Вы очень нескладно врете, – с ходу бросил Ленар, помогая Ирме освобождать себя от панциря. – Просто признайтесь, что вы хотите завладеть ее фотографией.

Его сконфуженный вид последующие пару секунд говорил о глубокой задумчивости.

– Я бы хотел, чтобы это осталось тайной, – наконец-то прозвучал от него правдоподобный ответ. – Это станет проблемой?

– Я не могу запретить вам испытывать к Вильме теплые чувства, – холодно ответил Ленар, от нетерпения начиная резкими движениями пытаться вырваться из скафандра. – Если вы пообещаете, что мы доберемся до космопорта без приключений, я выполню вашу просьбу.

– Обещаю.

– Я хотел сказать, вообще без приключений. Никаких драм, никаких ссор, никаких конфликтов, и уж тем более, – перешел он на злобное рычание вперемешку с глубоким утробным отвращением, с которым обычно рассказывают о какой-то мерзости, – никаких служебных романов.

– Обещаю, – решительно повторил Илья.

Возможно, при слегка иных обстоятельствах Ирме вся эта сцена показалась бы смешной. Двое мужчин вступили в сговор из-за того, что один из них явно влюблен в подчиненную другого, а предметом сговора была лишь маленькая фотография, заламинированная в испорченном пропуске. Они пообещали друг другу хранить тайну, но все это время Ирма стояла рядом, распаковывала Ленара и была ненужной свидетельницей неудобного разговора, которой никто не придал значения. Она была самого низкого роста во всем экипаже, но еще ни разу она не ощущала себя настолько маленькой.

Поскольку все во вселенной находится в движении, а навигация в межзвездном пространстве сильно затруднена, было очень сложно ответить, в какой точке пространства находится буксир Ноль-Девять. Так же трудно было сказать, как давно они пришвартовались к мертвому буксиру Пять-Восемь, поскольку скорость течения времени была величиной непостоянной. По объективным меркам прошла уже, наверное, неделя. По меркам бортовых часов, работающих без поправки на релятивистские эффекты, без малого шесть дней. По ощущениям Ленара прошло около месяца, и он устал от одного лишь чувства, что его корабль просто плавает в пространстве, привязанный к трупу другого корабля. Он привык никуда не торопиться, но с каждым днем дрейфа привычка отбивалась все сильнее.

На первую палубу он взбежал практически бегом – его подгоняло желание как можно быстрее помочь Вильме и вернуться в скафандр прежде, чем его окончательно покинет рабочее настроение. Он прямо так и предстал перед Вильмой, в обтягивающем гигроскопическом белье и «трусах высокой впитываемости». Прошла уже целая вечность с тех пор, как он перестал стесняться показываться на людях в таком виде, но космонавтов всех возрастов, должностей и рабочего стажа объединяла привычка избегать в своей речи слова «подгузник».

На космическом корабле человек без пропуска – это в лучшем случае пассажир, которому доступны лишь жизненно-необходимые функции. Он не имеет доступа ко многим системам корабля, и без пластиковой карточки становится до смешного беспомощным. Вильма именно таковой и выглядела, сидя в кресле возле радиостанции и дожидаясь Ленара со сложенными на груди руками. В тот момент она была похожа на флюгер, слегка покачивающийся на ветру из стороны в сторону.

Он протянул ей руку:

– Давай свой пропуск.

Получив пластиковую карточку, Ленар повертел ее в руках, вставил в считывающее устройство, вытащил, снова вставил и окончательно убедился, что управляющий интеллект не считает владельца этого пропуска за человека. Это действительно кусок мусора, и Ленар, за неимением карманов, засунул его себе в рукав, почти не задумываясь о том, какими глупостями он занимается.

От пропуска зависело многое, и потерять его – почти преступление. Если члены одного экипажа привыкли доверять друг другу, то в присутствии посторонних на борту каждый из них отвечал за свой пропуск головой. Это означало, что пропуск должен быть либо при себе во внутреннем кармане куртки, либо в сейфе. А еще это означало, что если бы Вильма действительно потеряла свой пропуск где-то на «Магомете», Ленар сию же секунду заставил бы ее обыскивать половину станции с лупой в руках.

Пропуск Ленара лежал в его личном сейфе, а в сейфе Вильмы – запасной пропуск Вильмы. После того, как они извлекли свои карточки из сейфов, их дальнейший путь был в самую неприступную часть корабля, которую в простонародье называли отсеком Марвина. Название было полностью оправданным – этот отсек содержал в себе всю аппаратную составляющую управляющего интеллекта, но главным было не это, а то, что в отсеке Марвина был так же единственный на всем корабле терминал, через который можно было получить к Марвину неограниченный доступ. В этот отсек вел отдельный шлюз, который был рассчитан на одного человека. Вильме с Ленаром пришлось серьезно потесниться, чтобы пролезть в шлюз вдвоем, и после предъявления капитанского пропуска шлюз захлопнулся. Неприятные ощущения в носу дали им понять, что шлюз высушил воздух, а затем внутренняя дверь открылась, и в Ленара воткнулись сотни иголок. В отсеке Марвина всегда царил холод, а из всей одежды, которая была на борту, Ленар заявился именно в той, которая была рассчитана на жару. Он решил сделать все быстро. Обойдя колонны, скрывающие под пластиковой облицовкой удобный доступ к колодам системных плат, он подошел к терминалу, вставил свой пропуск, затем вставил в соседнее считывающее устройство запасной пропуск Вильмы, и понял, что быстро не получится.

– Ну, вот мы и одни, – прозвучали слова, еще сильнее испортившие ему настроение.

На черном фоне экрана снегом вспыхнули разрозненные хаотичные символы и быстро выстроились в рваные ряды, предлагающие списки доступных команд. Ленар начал медленно вводить ту, которая его интересовала.

– Даже слишком одни, – задумчиво ответил он.

– Помнишь, когда мы в первый раз высаживались на «Магомет», ты намекнул мне, что хочешь поставить именно меня на капитанскую должность?

– Помню, – выдохнул он в экран облачко пара и мысленно извинился перед окружающей его машиной.

– А помнишь, как ты мне намекнул, что у тебя есть для этого какие-то причины, которые ты хочешь скрыть от свидетелей?

– Помню, – исторг он очередное равнодушное облачко, судорожно стуча по клавишам.

– Здесь нет свидетелей.

– Хочешь поговорить об этом прямо здесь?

– Скажем так, – зашуршала она одеждой в попытках согреться, – каждый раз, когда ты напоминаешь мне, что из меня выйдет плохой капитан, мне становится все любопытнее.

Обычно так говорят судьи, зачитывая подсудимому длинный список обвинений, но, возможно, Ленару лишь показалось. На холоде многие слова могут обрасти напряжением в голосе. Он снял руки с клавиатуры и обернулся к ней. Даже сквозь мешковатую одежду было заметна ее напряженная поза, в которую она съежилась, экономя тепло, и от этого зрелища ему стало еще холоднее.

– Ты что, обиделась?

– Была поначалу такая мысль, – призналась Вильма. – А потом я поняла, что у тебя какие-то планы на меня, и мне не терпится узнать, какие именно.

Он вздохнул, набираясь решительности начать один из самых странных рассказов за всю свою карьеру. До ужаса сухой воздух нещадно высушивал слизистую оболочку, делал дыхание через нос болезненным, а холод вовсю отплясывал чечетку на почти каждом уголке его кожи. В академии его учили, что смерть от холода в космосе одна из наименее вероятных. Теперь он знал, чем мог возразить.

– Два года назад, – начал он говорить, стараясь как можно сильнее втянуть шею в плечи, – мне приснился один сон…

– Сон?

– Не перебивай. Это был самый обычный, скучный рутинный рейс, в котором мы должны были принять на борт несколько коробок тигровых конфет, выращенных на межзвездных фермах в точке Лагранжа между Эриданом и Дзетой Сетки. Мы проснулись, помылись, поели и сразу взялись за работу, что странно. Меня в тот момент почему-то смутило то, что нам не выдают товарные накладные. Нас словно очень хотели накормить этими конфетами, что само по себе тоже кажется странным, но я все равно обрадовался. Не знаю, чему я радовался, ведь сладостей у нас на борту и так хватает. Тем не менее, я с радостью плюнул на никому не нужные бюрократические формальности, и велел всем вам установить новый галактический рекорд по скорости приема груза. Помню, ты еще спросила меня, можно ли тебе будет попробовать немного этих тигровых конфеток, а я ответил, что можно. Раз документов нет, то пропажу пары коробок точно никто не заметит. Я заставил вас быстро надеть скафандры, и мы побежали на фермы. Затем возвращались на корабль, складывали коробки, и бежали обратно. И так раз десять, не меньше, но все получилось действительно быстро, потому что наши скафандры были легкими, гибкими, и в них было очень удобно бегать. Я даже вспотеть не успел, хотя мы так бегали полчаса, не меньше. Когда погрузка была закончена, я решил это отпраздновать. Достал вино из своих запасов, накрыл на стол, расставил бокалы, и вот когда я начал разливать красное сладкое, я вдруг понял, что бокалов слишком много. Мне это показалось странным, потому что я просто не мог ошибиться, когда выбирал из серванта пять бокалов. Их там всего было пять, и лишнему бокалу взяться было просто неоткуда. Я пересчитал всех вас, пересчитал количество бокалов, потом сверился со списком экипажа, и лишь тогда понял – Ирмы нет. Представляешь, Ирма пропала, и без чертовых бокалов я бы этого даже не заметил. Я начал спрашивать, куда она подевалась, и почему не празднует вместе с нами, а вы лишь пожимали плечами и настаивали на том, чтобы начать праздничную попойку без нее. А я не мог, я же капитан. Я должен был на такие события собирать экипаж в полном составе. Я отправился искать ее и перерыл весь корабль. Я заглянул даже в наш сад камней, которого у нас нет, а потом мне пришло в голову пересчитать скафандры, и я выяснил, что скафандр Ирмы тоже отсутствует. Я быстро понял, что она пропала во время погрузки, и так и не вернулась на корабль. Куда она пропала, никто из вас не знал. Я устроил вам чуть ли не допрос, и даже тебя я тряс за плечи и чуть ли не рвал волосы на твоей голове, а ты лишь мне говорила «Успокойся, Ленар, попробуй лучше этот роскошный кофеек». Не знаю, какой черт меня тогда дернул, но я попробовал твой чертов кофеек, и успокоился. Он был немного приторным на вкус, и при этом крепким. Я извинился перед всеми вами за то, что поднял панику, и дальше мы полетели молча.

Рассказ он закончил уже не столько словами, сколько азбукой Морзе, выстукиваемой зубами, и под конец зачем-то добавил:

– Кстати, в моем сне у тебя были русые волосы.

Она слушала его, широко распахнув глаза от холода и удивления. Язык остального тела молчал, как и язык у нее во рту. Она слушала внимательно, до последнего пытаясь уловить смысловую нить потерявшими осязания пальцами, и скалила зубы, стараясь сохранять дыхание ровным.

– А ты не мог в двух словах мне все это рассказать? – вытолкнула она сквозь зубы.

– Сон был уж больно интересным, – улыбнулся Ленар и развернулся обратно к терминалу, – давно хотел поделиться с кем-то.

– Я из всего этого поняла лишь две вещи: тебе снятся очень странные сны, и ты переживаешь за Ирму. Но причем тут я?

– Я не переживаю за Ирму. Я скорее в ужасе за нее. Она не самый благонадежный член нашей команды, и я все время боюсь, что она споткнется на ровном месте и сломает себе шею. У меня была отличная возможность выгнать ее с нашего корабля, но я, как дурак, упустил ее. Теперь все, что мне остается, это держать ее подальше от неприятностей.

Ленар застучал по клавиатуре почти в такт своим зубам.

– Кажется, ты слишком сильно ее опекаешь, – фыркнула Вильма. – Ты не думал о том, что та соплячка, которая семь лет назад взошла к нам на борт, уже не нуждается ни в личном инструкторе, ни в строгом отце, ни в няньках…

– Была у меня такая мысль.

– И?..

– И я не хочу проверять, так это или нет, – отбарабанил он.

– Ладно, крупица здравого смысла в твоих словах есть. Но причем тут я? Ты намеренно хочешь впихнуть меня на капитанское кресло, чтобы я продолжила твою ненормальную опеку над ней?

– То, чем ты будешь заниматься, когда станешь капитаном, исключительно твое дело, – поспешил он успокоить Вильму, жар от голоса которой грозил поднять температуру в отсеке. – Просто ты работала с Ирмой столько же, сколько и я. Ты видела все ее взлеты и падения. Ты видела, как она пару раз чуть не прикончила себя и один раз прямо на мостике ослушалась моих приказов и саданула мне по колену… – прорычал он последние слова, разозлившись от воспоминаний. – Я сказал это вслух и теперь втройне жалею, что не погнал ее из команды, когда была возможность.

– Думаю, если бы ты ее так не оберегал, она бы успела многому научиться.

– Ей уже слишком поздно чему-то учиться. – Ленар вынул пропуска из считывающих устройств, и отдал Вильме тот, на котором светлые кудри нависали над строгим взглядом. – Больше не порти свои пропуска.

– Он работает?

– Пойдем, проверим.

Они вышли из отсека Марвина молча. Ленар испытал облегчение от теплого воздуха и того, что наконец-то выговорился Вильме. Про вещи, которые его беспокоили, он собирался рассказать ей гораздо позже, когда они уже будет прощаться, но теперь понял, что сильно переоценил свою способность держать язык за зубами. Все же человек – это слишком социальное животное, и порой можно было заставить его разболтать государственные секреты просто заперев его на достаточно долгое время в одиночной камере. Гости с мертвого корабля проводили в одиночестве слишком мало времени, и скрывали какие-то секреты, даже практически не скрывая этого. Возможно, они стыдились чего-то из своего прошлого, или у них на корабле произошло что-то, за что их могли уволить. Ленар не мог их судить, он и сам совершал вещи, рассказать о которых он никому бы не решился. Ирма была одной из этих вещей. Ее должны были уволить просто потому что она этого заслуживала, но в нем проснулась какая-то симпатия к этой короткостриженной девчонке, и на короткий миг он потерял объективность. Этот короткий миг продолжался достаточно долго, чтобы Ленар успел подделать документы и лжесвидетельствовать в ее пользу. С тех пор он ощущал за нее личную ответственность. Сильно ли эта ситуация похожа на то, что произошло на Пять– Восемь, он боялся даже представить, но первая мысль, которая приходила ему в голову – это похищение списанной станции «Магомет» с целью ее перепродажи какому-то теневому подрядчику. Это было немыслимо, дерзко и, наверное, невозможно. Такие вещи просто нельзя сделать незамеченными, а значит и наказание неизбежно. Но если экипажу Пять-Восемь все же хватило смелости решиться на такую авантюру, то на их суде Ленар будет им стоя аплодировать в перерывах между заверениями судьи в том, что эти наглецы своим поступком опозорили всех космических дальнобойщиков.