Текст книги "Тяжкий груз (СИ)"

Автор книги: Юрий Кунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

Когда они вернулись в радиорубку, Ленар проследил за тем, как Вильма предъявила свой новый пропуск радиостанции, и убедился, что Марвин больше не считает ее за кусок мусора. Еще одна проблема разрешилась быстро и почти без усилий, но Ленар не успел насладиться послевкусием этой маленькой победы. Когда из динамиков радиостанции полились взволнованные голоса, перебивающие друг друга, волосы на его голове зашевелились, а остатки кровь отхлынули от начинающих согреваться конечностей. Он взглянул на часы.

Двадцать минут.

Он отошел всего лишь на двадцать минут, а ситуация уже покатилась к чертям. Но хуже всего было то, что Ирма сумела вляпаться в очередное приключение.

– Что у вас там происходит? – почти прокричал он в микрофон, и эфир на секунду очистился от неразборчивой каши.

– Ленар, ты где пропадал? – вопросил Эмиль и не стал дожидаться ответа. – Тут у нас Радэк взорвался.

17. Радэк взорвался

Скафандры ВКД разбирались на одиннадцать частей, сочленения которых находились на бедрах, голенях, плечах, запястьях, шее и животе. Чтобы добиться такой разборности, конструкторам пришлось снабдить сочленения быстросъемными штуцерами для системы охлаждения, штекерами для электрических проводов и направляющими штифтами, чтобы процесс втыкания одного в другое не превратился в акт мазохизма. В целом скафандры за последние несколько веков очень сильно усложнились в конструкции, чинить их стало на порядок сложнее, а самостоятельное облачение занимало от десяти до пятнадцати минут, но была пара плюсов, которые подкупили всю космонавтику.

Природа не делает одинаковых людей. Если людей с лишним жиром в космосе нет, то строгих ограничений по росту уже давно не вводили. Космонавты могли быть ростом от ста шестидесяти сантиметров до двух метров, и эта сорокасантиметровая пропасть была серьезным препятствием для тех, кто по каким-то причинам решил воспользоваться чужим скафандром. У разборных скафандров рукава рук и ног делались разной длины, поэтому можно было спокойно менять детали между комплектами, и собрать скафандр, подходящий под практически любой из разрешенных законом рост. Таков был первый плюс. Второй плюс заключался в том, что если скафандр по каким-то причинам оказался поврежден, весь скафандр браковать было не нужно, достаточно было лишь заменить не соответствующую требованиям безопасности часть.

Первый плюс сыграл Ирме на руку.

Илья стоял на месте, ждал возвращения Ленара и инстинктивно понимал, что ждать придется долго. Он поболтал с Ирмой пару минут о хоккее, и на этом их темы для светской беседы закончились. Чтобы немного скоротать ожидание, он спрятал свою голову обратно в гермошлем, включил радио и услышал тревожные новости. Он незамедлительно передал их Ирме, и первое, что пришло ей в голову – это похитить скафандр Ленара. Она даже переодеваться не стала. Лишь сбросив с себя куртку и обувь, она быстро подогнала комплект Ленара под свой рост и попросила Илью помочь ей пристегнуться к ранцу жизнеобеспечения. В последние несколько лет она редко одевала скафандр и успела растерять былой навык, но ей показалось, что она установила свой личный рекорд по скорости сборов. Буквально за пять минут она совершила сразу два преступления – воспользовалась чужим скафандром без разрешения и бросила без присмотра свой пропуск вместе с круткой прямо посреди палубы. Схватив со стеллажа чемоданчик, помеченный значком, который расшифровывался как «ремкомплект», она настроила свое радио на общий канал, хлопнула Илью по плечу в знак готовности и отправилась совершать свое третье преступление – выход за борт без разрешения строгого капитана. По характеру она совсем не была бунтаркой, и верила в установленные правила, но если ее нос вдруг улавливал тонкий тревожный аромат экстренной ситуации, она готова была забыть обо всем на свете и сломя голову броситься туда, где срочно требовалась помощь. Однажды эта бездумная самоотверженность чуть не стоила ей жизни, но, заглянув в глаза смерти, Ирма испугалась не достаточно сильно, чтобы сделать из этого какие-то выводы.

Шлюз открылся, и она впервые окунулась в мрачные внутренности корабля-призрака.

Эмиль находился одновременно двумя палубами выше и в шоке. Все произошло практически перед самым его носом. Принято считать, что в космосе нет ударной волны, но когда два десятка кумулятивных зарядов взрываются одновременно в замкнутом тесном пространстве, облаку резко расширяющегося раскаленного газа становится необходимо срочно найти путь к свободе. При обычных обстоятельствах камера сцепных зажимов с доблестью выдержала бы удар и выпустила весь газ через узкие зазоры между зажимами и стенками цилиндров, но когда камера грубым образом вскрыта, и у раскаленного газа появляется возможность выбирать, каким выходом из камеры воспользоваться, газ всегда выбирает путь с наименьшим сопротивлением. Именно на этом пути и стоял Радэк.

Он знал, что даже в вакууме взрывы представляют страшную опасность в замкнутом пространстве, особенно когда происходят практически в упор, но до последнего верил, что никогда не испытает на себе столь досадное стечение обстоятельств. Он был одним из самых аккуратных людей, и всегда делал свою работу на совесть. В его жизни уже давно не было ситуаций, когда собранный или отремонтированный его руками механизм плохо работал, и это наделило его очень опасной чертой характера – самоуверенностью. Любой сапер знает, что в плотную к взрывчатке нежелательно стоять, даже если она без взрывателя, но подобные меры предосторожности не имели такого большого значения, когда за дело берется отнюдь не дурак, который прекрасно знает, что делает, и держит ситуацию под полным контролем.

Когда полный контроль закончился, Эмиль не услышал звука взрыва. Он лишь увидел, как какая-то почти сверхъестественная сила сдула его на парника с места, словно огромную мягкую игрушку, и спустя мгновение его полет через всю комнату обслуживания фаркопа резко прервался твердой металлической переборкой. Даже такому бывалому космонавту, как Эмиль, потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и сообразить, что произошло, и первой его реакцией стал выкрик, неуклюже пытающийся сложить звуки в слово «Радэк». Он почти полностью опустошил свои легкие, и когда наполнил их снова, выкрик повторился чуть тише и гораздо увереннее. Эмиль сам не знал, на что рассчитывал. Первая разумная мысль, которая поселилась у него в голове, была школьным воспоминанием, в котором ему на уроке ОБЖ рассказывали, что способна сделать с человеческим телом взрывная волна. Если ее силы достаточно для того, чтобы просто сорвать массу взрослого человека с места, то резкие перепады давления превращают внутренние органы пострадавшего в кашу, и если тот не скончался на месте от шока, то очень быстро скончается от обильного внутреннего кровотечения, и единственная первая помощь, которую можно было оказать в таком случае – закрыть пострадавшему глаза и подвязать челюсть.

Илья почему-то отреагировал первым:

– Что случилось?

– Радэк взорвался.

– Как взорвался? – испуганно спросил Илья, и Эмиль в красках изложил ему свои впечатления, спотыкаясь и путаясь в собственных словах. – Он жив?

Скафандр Радэка продолжал плавать без движения, безвольно раскинув руки и ноги в стороны, приняв тем самым позу, к которой стремился каждый скафандр, лишенный воздействия внешних сил. От удара его наплечный фонарь разбился и потух вместе со всеми остальными признаками жизни. Передняя его часть была вспахана, обожжена и оплавленными клочьями торчала в разные стороны. Впервые за долгое время Эмилю было страшно осматривать поврежденную технику.

– Я не знаю, – признался Эмиль, страшась прикоснуться к пострадавшему. – Сквозь скафандр очень сложно прощупать пульс.

По эфиру прополз тягучий звук, который еще сильнее заколотил сердце Эмиля в пятки. Звук напоминал жалобные завывания призрака из какого-то старого фильма ужасов. Эмиль не верил в призраков, но еще не отпустивший его тело шок подсказывал, что этот звук исходит от Радэка. Эмиль отказался от этой идеи, когда бросил еще один полный испуга взгляд на поврежденный скафандр и не заметил в нем признаков движения. В тот момент мысли пронеслись по его гудящей голове товарным составом, заставляя ее гудеть еще сильнее. Три человеческих смерти за полувековую карьеру – это много. Когда две из них укладываются в недельный промежуток – это уже слишком. Когда одна из этих смертей касается лучшего друга – это уже хороший повод задуматься о том, чтобы уйти со службы и, возможно, в запой. Эмиль, как и многие космонавты, был убежденным трезвенником, и раньше мысли о запое его не посещали. Позже он будет ругать себя за то, что позволил себе эту минуту слабости, а пока он был занят более важными делами – беспомощно парить рядом с телом Радэка и не знать, что делать.

Определить, жив человек в скафандре или мертв, мог лишь дежурный в радиорубке, считав сигналы с биометрических датчиков в скафандре. Дежурной была Вильма, и она упорно подавала те же признаки жизни, сколько и Радэк. Казалось, что половина всей вселенной решила разом замолчать и оставить Эмиля наедине с останками своего товарища. Он хотел попросить Илью сбегать в радиорубку и узнать, что происходит, но сверхъестественное завывание повторилось, и со второй попытки Эмиль понял, что это было. В эфире звучали болезненные стоны человека, с которым он уже начал прощаться.

– Радэк!

– Да-да… – вяло ответил голос Радэка и издал слабый кашель.

– Радэк, дружище! – обрадовался Эмиль и начал задыхаться от легкого приступа истеричного смеха. – Я думал… ты уже… того!

– Еще нет.

– Вы можете доложить о состоянии? – адресовал Илья вопрос сразу им обоим.

– Голова как будильник, – пожаловался Радэк сквозь хрипы. – Но кости вроде целы. Эмиль, как я выгляжу?

– Сейчас, подожди, – рефлекторно потянулся он к своему лицу и наткнулся руками на преграду. – Мне плохо видно сквозь слезы.

– Ты что, плачешь?

– Это слезы радости.

– Я только что взорвался, а у тебя слезы радости? – переспросил он шутливо-оскорбленной интонацией, и Эмилю от этого стало еще радостнее.

– Да! – воскликнул он, всеми силами пытаясь проморгаться. – Я думал, что ты умер, а ты жив и… Радэк, пообещай мне, что больше никогда не будешь взрываться!

– Хорошо, обещаю, – проворчал Радэк, – но только ради тебя, Эмиль.

– Состояние, – нетерпеливо напомнил Илья.

Эмиль подплыл к Радэку и схватил его за гермошлем – единственную часть, в прочности которой он был уверен. Он старался не светить фонарем Радэку в лицо, но пара лучей все же проникла внутрь, и на внутренней поверхности щитка проявилось темное пятно. Он не смог различить, какого цвета было это пятно, но догадаться было не сложно, как не сложно было догадаться и о происхождении этого пятна. При резких перегрузках сила инерции хватает космонавта за голову и старается как можно сильнее ударить его лбом о смотровой щиток, а при последующем столкновении спины с препятствием перегрузки дергают ниточки в обратную сторону, и та же самая сила инерции стремится сломать космонавту шею. От удара лбом обычно спасал шлемофон, но шлемофон Радэка в самый неудачный момент немного сполз назад, обнажив лобные кости. Шею же Радэка спас силиконовый подголовник внутри гермошлема, и на памяти Эмиля это был первый раз, когда этот подголовник вообще пригодился по своему прямому назначению. Ирония была в том, что в экстренных ситуациях скафандр сильнее всего угрожал травмировать именно то, что находилось выше плеч. То, что находилось ниже, скафандр надежно защитил от взрывной волны. Его жесткая конструкция представляла из себя металлическую решетку и несколько герметичных слоев синтетических полимеров, которые должны были с трехкратным запасом прочности выдерживать внутреннее давление скафандра в один бар. Без предварительного умысла особенности этой конструкции позволяли скафандру с гораздо большим успехом выдерживать внешнее давление, не схлопываясь при этом всмятку. Никто не рассчитывал скафандры ВКД на взры

воустойчивость, и все же этот удачный набор мер безопасности спас Радэку жизнь.

– Я бы сказал, процентов на тридцать обгорел защитный слой скафандра, – начал Эмиль комментировать свой техосмотр. – На плечах, груди, животе и бедрах. Решетка жесткости в некоторых местах обнажена, и, по-моему, повреждения распространились вплоть до внутреннего слоя.

– Внутренний слой цел?

– Цел, – ответил Радэк. – Иначе бы я уже задохнулся.

– Из области живота вытекает жидкость.

– Красная или бесцветная?

– Бесцветная, – Эмиль отмахнулся от шарика жидкого хрусталя, отгоняя его от своего гермошлема, словно назойливую муху. – Охлаждение пробито.

– Радэк, вы можете пошевелить руками и ногами?

– Я не знаю.

– Так выясните.

– Даже выяснять не буду, – уперся Радэк, наотрез отказываясь двигаться. – Не сочтите меня трусом, но мой скафандр только что пережил страшную нагрузку, и за его надежность теперь никто не может поручиться. Я в нем даже дышать сейчас боюсь, не то что двигаться. По субъективным ощущениям срочной медицинской помощи мне не требуется. У меня все болит, но это лишь синяки. Дышу свободно, без острых болей. Аппарат жизнеобеспечения все еще работает.

– Эмиль, все же проверьте герметичность.

– Проверяю, – расстегнул он ранец Радэка и нашел взглядом манометр. – Один бар, и стрелка не двигается.

– Хорошо, – заключил Илья. – Я к вам выдвигаюсь. Ждите.

Эмиль не хотел безучастно ждать. Он хотел сделать для пострадавшего хоть что-то, но в памяти не всплывало ничего о первой помощи при взрывах в упор. Большинство проблем со скафандрами в космосе обычно связаны с пробоинами, которые необходимо быстро закрыть заплаткой. Но что делать, если в скафандре нет пробоин, а под рукой нет ремкомплекта? Эмилю пришла в голову лишь одна хорошая мысль, и он потянулся обратно к ранцу жизнеобеспечения Радэка.

– Радэк, я тебе сейчас немного перекрою кислород, но ты, пожалуйста, не обижайся.

– Я не хочу, чтобы ты мне перекрывал кислород, – возразил Радэк. – Ты что задумал?

– Хочу сбросить внутреннее давление твоего скафандра, – зацепился Эмиль пальцами за газовый редуктор и начал короткими рывками поворачивать вентиль, не сводя глаз с манометра. – Надо снизить нагрузку на ослабленные области.

– Здравая мысль, – одобрил Радэк. – Слишком много не сбрасывай. Мне еще дышать чем-то надо.

– Сброшу до половины бара. Ты все равно не собираешься двигаться, так что потерпишь.

– Мне тут очень жарко.

– Хочешь укольчик жаропонижающего?

– Мне сейчас не до шуток.

– Потерпи, Радэк, – вмешалась в их разговор Ирма, – мы с Ильей уже идем к вам.

– Ирма, ты-то здесь зачем?

– Не такими словами надо встречать скорую помощь. Я иду помогать. Мне сказали, что у вас произошел взрыв, а значит лишние руки лишними не будут.

– А вы не могли бы поторопиться? – заторопил их Эмиль. – Пять минут назад я думал, что Илья уже на полпути к нам, а теперь оказывается, что вы только что вышли.

– Пришлось потратить время на сборы…

– …торопились как могли…

– …не судите Ирму…

– …когда человек взорвался…

– …она просто хочет сделать все правильно….

– …это уже не шутки.

– Что у вас там происходит? – прокричали голосом Ленара сразу четыре шлемофона, и Эмилю показалось, что Радэк немного шевельнулся.

– Ленар, ты где пропадал? Тут у нас Радэк взорвался.

– Что с Радэком?

– Мой скафандр поврежден, – ответил Радэк без интереса к беседе, – но еще герметичен, а я жив и здоров.

– Так, я иду к вам.

– Зачем? – спросила Ирма, и небольшая пауза в эфире выдала его сконфуженность. – мы с Ильей уже идем стабилизировать Радэка. Ты нам здесь ничем не поможешь, так что в твоем присутствии нет необходимости.

Знай Эмиль ее чуть получше или чуть похуже, он бы мог ненароком решить, что она практически упивается этими словами.

– Ирма, ты-то какого черта там делаешь?

– Мы с Ильей идем стабилизировать Радэка, – повторила она. – А что я еще должна была делать?

– Немедленно доложить обо всем мне.

– Зачем? – еще раз поставила она его в тупик, и Эмиль отсчитал три секунды молчаливой задумчивости.

– Потому что я капитан, и обязан немедленно узнавать о любом бардаке, который происходит на моем корабле.

– Во-первых это произошло не на вашем корабле, – заступился за Ирму Илья. – А во-вторых, я не понимаю, чем этот порядок действий помог бы Радэку?

– Этот порядок действий – издержки регламента, который призван поддерживать дисциплину. А то, что устроили вы, называется самоволкой!

– И что, мы должны были наплевать на Радэка и первым делом бежать к тебе ради соблюдения регламента? – возмутилась Ирма.

– Нет, ты должна была бежать ко мне, а Илья должен был помочь Радэку.

– По регламенту запрещено делать одиночные вылазки, – поставил Илья шах и мат.

– Не передергивайте, Илья, – не сдавался Ленар. – Вы термоядерный взрыв пережили, так что пройти через две палубы в одиночку вам не составило бы труда.

– Да о чем вы говорите? – взревел Радэк и громко вдохнул свой разреженный воздух. – Мне тут все еще помощь нужна, знаете ли!

– Верно, – согласился Эмиль, обнадежено приветствуя взглядом пробивающийся из коридора свет от фонарей приближающейся подмоги. – Давайте потом друг в друга тыкать пальцами, а пока что нам надо помочь Радэку вернуться на корабль. Кстати, Ленар, если тебя это немного успокоит, то есть и хорошие новости.

– Я слушаю.

– Радэк отстрелил дорсальную сцепную головку с сильным опережением графика!

Вильма Буткевичуте была штурманом, и относилась к своему делу с любовью, которую способен испытывать лишь ремесленник к мозолям на своих руках. Когда их корабль находился на приколе в космопорту, она радовалась отгулу, и проводила выходные дни в свое удовольствие. Теперь же она почти разучилась чему-либо радоваться. Обстоятельства вынуждали ее разменивать свое призвание на самые различные вещи, которыми она сама не вызвалась бы заниматься. Ее бросало от радиорубки в лазарет и обратно в радиорубку, словно мячик для пинг-понга, лишь периодически выбрасывая с игрового поля за борт ради какой-то небольшой, но необходимой халтуры, которая сама себя не сделает. Дела, которые у нее плохо получаются, нервировали ее. Дела, которые хорошо получаются даже у детей, нервировали ее. Ее нервировало все, что казалось ей пустой тратой времени, а пустой тратой времени ей казалось все, что не заставляет корабль лететь в космопорт на всех парах. С годами у нее выработался инстинкт, который при вылете из одной планетарной системы подгонял ее как можно быстрее добраться до другой, и этот инстинкт теперь тоже ее нервировал. Избыток криостатов и спальных мест на борту напоминал ей о давно сгинувших временах, когда численность экипажей межзвездных судов была вдвое выше, и у каждого члена экипажа была своя определенная функция. Теперь же каждый из них должен был в придачу к своим прямым обязанностям быть немного матросом, немного радистом, немного доктором, немного кем-то еще… На Ирму эта истина распространялась меньше, чем на всех остальных, и раньше Вильма смотрела на это сквозь пальцы. Теперь же, когда Радэка едва занесли на борт в залитом герметиком скафандре, Вильма прочитала совершенно новый подтекст в той арии, что Ленар исполнял Ирме тенором, силе которого позавидовали бы многие профессиональные оперные певцы. Он брызгал слюной и силой своих легких заставлял шевелиться короткие волоски на ее голове. Во время первого акта Ирма пыталась мягко ему возражать, но быстро поняла всю тщетность затеи, и продолжила принимать льющиеся на нее проклятья молча, прижав испуганные уши к черепу. В то, что Ленар был к Ирме слишком строг, Вильма верила почти так же сильно, как и в то, что Ирма слишком усердно ищет себе приключений. Она так и не смогла понять, чью сторону ей лучше принять, поэтому сохранила нейтралитет, и вежливо, но доходчиво попросила Ленара заткнуться, чтобы тот не перебивал чарующие звуки пилы, освобождающей Радэка от скафандра.

Спустя двадцать минут она оказалась в лазарете и тишине, и вновь обстоятельства вынуждали ее играть в доктора. Она перевязала Радэку голову только для того, чтобы страшное рассечение над его бровью соизволило не сочиться кровью, пока она прогоняет пациента через томограф. Она пересчитала в его теле все косточки и поставила диагноз, о котором Радэку и так было известно. После рассечения самыми страшными травмами на его побитом теле были синяки и ожоги первой степени. По инструкции ей полагалось дважды спросить пациента, точно ли он уверен, что у него больше нигде не болит, но Вильма эта сделала не ради инструкций, а из-за личной обеспокоенности. Еще недавно они вернули трех человек практически с того света, но она была уверена, что за последнее время сильнее всего доставалось именно Радэку. Она предложила ему взять один больничный день, но он отказался и попросил ее лишь вернуть его лицу былую красоту.

Вильма по ошибке взяла кожный степлер и положила его обратно лишь когда Радэк ей напомнил, что степлером нельзя зашивать голову. Такие части тела надо зашивать по старинке, сабфиловой нитью и хирургической иглой. Это Вильму тоже нервировало, но она не подавала виду.

Когда Радэк лег спиной на койку, Вильма несколько раз промыла образовавшуюся во лбу щель антисептиком, заставляя пациента болезненно морщиться и призывая его потерпеть.

– Как это получилось? – решила она отвлечь его от боли разговором.

– Ударился лбом о щиток…

– Нет, как именно произошел взрыв?

– Ну, – нахмурился он, – Понимаешь, я не…

– Не делай так, – замерла Вильма.

– Не делать как?

– Не шевели бровями. Ты мешаешь мне работать.

– Хорошо, постараюсь не шевелить, – пообещал он, шевельнув бровями, и Вильма попросила его замолчать.

Она внимательно рассмотрела рану, и мысленно нарисовала на ней швы. Четырех должно хватить, но Вильма наложит пять. Она заранее смирилась, что как бы аккуратно она не наложила эти швы, после них останется шрам, который придется сводить у какого-нибудь пластического хирурга. Вильма верила, что мужчин украшают шрамы, особенно те, которых не видно. Но украшают не сами шрамы, а история, которая за ними скрывается, и в том, чтобы разбить голову о собственный шлемофон, не было ничего романтичного или благородного. У нее и самой был шрам от рассечения на скуле, и это был единственный в ее жизни шрам, который она решилась оставить в память об истории, в ходе которой он был получен. Временами, когда она разглядывала себя в зеркало, она ловила себя на мысли, что ей не нравится этот шрам, и стыдливо замазывала его тональным кремом, но мыслей о его сведении она не допускала. Она была из тех людей, которые любят хранить при себе материальную память, будь то открытки, сувениры, бумажные фотографии или увечья на собственном теле.

Вильма сделала три стежка и пять замечаний Радэку, чтобы он не морщил лоб. Накладывая узел на каждый стежок, она вспоминала забавный факт из медицинских курсов: узлы, которыми зашивают человеческую кожу, называются морскими, потому что они пришли в хирургию из такелажного дела, хотя в самом такелажном деле эти узлы назывались хирургическими. Размышляя об этой иронии она отгоняла от себя мысли о том, что прямо сейчас причиняет боль небезразличному ей человеку. Ее сердце все еще немного сжималось каждый раз, когда она вдавливала острие иглы в кожу. Она предварительно обработала рану поверхностным анестетиком, но по собственному опыту прекрасно помнила, что при правильном наложении швов игла проникает в мягкие ткани значительно глубже анестетика.

Когда последний шов был завершен, Вильма еще раз обработала рану антисептиком и разрешила Радэку принять сидячее положение.

– Любуйся, – вручила она ему зеркало.

Он вглядывался в собственное отражение долго и пристально, словно желая изучить каждую ниточку, торчащую из его кожи. То, что он сделал дальше, со стороны выглядело чистым ребячеством. Вильме показалось, что он корчит рожи перед зеркалом, но затем поняла, что он проверяет прочность шва собственным лицом, и морщится от боли, которую он сам из себя выдавливает.

– А ну прекрати! – отобрала она зеркало. – Будешь много гримасничать, хуже заживет.

– Ну и как я теперь буду работать с этой штукой на лбу?

– Будет лучше, если никак. Ты только что пережил взрыв, и Ленар поймет, если ты возьмешь небольшой больничный.

– Я? – переспросил Радэк и еще раз поморщился. – То есть я могу решать?

– Не вижу серьезных поводов отстранять тебя от работы…

– Хорошо, значит никаких больничных.

– …но если ты снова собрался за борт, – продолжила Вильма, – то тебе придется опять надеть на голову шлемофон. Под шлемофоном твой лоб будет потеть, а это крайне нежелательно, если ты не хочешь занести инфекцию. Иногда стоит побеспокоиться и о санитарных нормах.

Радэк закатил глаза к потолку, и по его задумчивому виду Вильма заранее знала, что ее доводы показались ему разумнее всех возражений, которые были припрятаны в его рукаве.

– Думаю, что сидеть на одном месте и ничего не делать я не хочу, – решил он. – Но, так и быть, пару дней обойдусь без вылазок, если там, снаружи, не случится никаких осложнений. Кажется, самую главную задачу я уже выполнил… с опережением графика.

– Хорошо, как скажешь, – подбодрила его Вильма, натянув на себя одобрительную улыбку. – А теперь тебе все же придется рассказать, как так вышло, что что-то взорвалось в твою смену, да еще и у тебя перед носом, чтобы Ленар с Ильей не наделали тех же ошибок.

– Понимаешь, – тут же вырвались из Радэка оправдания, которые он приготовил и мысленно отрепетировал уже некоторое время назад, – я всего лишь инженер космических энергосистем, а не подрывник.

– Да, – кивнула она головой, – мне доводилось это замечать.

– Меня учили всеми возможными способами избегать взрывов, потому что взрывы в космосе обычно ни к чему хорошему не приводят.

– Плохо учили, видимо.

– Учили хорошо, и даже слишком. Меня учили не столько избегать взрывов, сколько избегать их первопричины. В данном случае это значит, что если не хочешь взорваться, то и не берись за сборку взрывного устройства.

– Ты что, как-то неправильно собрал детонатор?

– Вильма, за кого ты меня держишь? – оскорбился Радэк и вновь поморщился от боли. – Думаешь, человек, который обслуживает термоядерные реакторы, не может собрать простую электрическую цепь?

– Ладно, прости, – успокоила она его, подняв открытую ладонь. – Продолжай.

– Я предпринял почти все меры, чтобы эти заряды не взорвались раньше времени. Я специально до последнего держал батарейку подальше от детонатора, чтобы он физически не мог сработать раньше положенного.

– И?

И Радэк глубоко вздохнул, наполняя легкие решимостью вслух признать вслух свое очередное позорное поражение.

– Кажется, я не учел накопленную корпусом корабля статику.

Слышать от него фразу «не учел» ей приходилось нечасто, и во всех случаях это было тревожным симптомом. Из всех людей, с которыми она работала, Радэк был самым надежным и ответственным, и новости о том, что он подорвал сам себя по собственной же ошибке, была равнозначна новости о том, что кислород внезапно стал ядовит для человека.

Вильма устало протерла резь в глазах и присела за письменный стол.

– Ты в последнее время очень много лажаешь.

– Намекаешь на мой непрофессионализм?

– Нет, скорее намекаю на то, что отдых тебе необходим сильнее, чем тебе кажется. Когда ты в последний раз отдыхал?

– Когда мы были на околомарсианской орбите, – уверенно ответил он.

Вильма наигранно усмехнулась.

– Не надо мне вешать лапшу на уши, на околомарсианской орбите никто из нас не отдыхал, мы провели там всего два дня, большую часть из которых потратили на загрузку и плановое техобслуживание.

– Значит, я отдыхал, когда мы были на приколе в космопорту.

– В каком? – не поверила Вильма и не дала ему возможности ответить. – Признайся честно, когда ты в последний раз уходил с этого корабля по личным нуждам? За последние лет десять ты хоть минуту провел в обществе молодой женщины, с которой тебя бы не связывала работа?

– Вильма, даже когда ты станешь капитаном, ты не найдешь в уставе ни строчки, которая обязывала бы меня отчитываться перед тобой за то, как я провожу свое личное время, – произнес он спокойным ровным тоном, за которым не очень умело скрывалось раздражение.

– Я это все сейчас спрашиваю не как капитан, а как твой беспощадный друг.

– Я, кажется, понял, в чем тут дело, – соскочил он с койки. – Ты сейчас пытаешься вывести меня из себя, чтобы я наорал на тебя так же, как Ленар только что наорал на Ирму, чтобы после этого сказать мне, что я перестал справляться с накопленным от работы стрессом, перестал держать себя в руках и представляю угрозу для себя и окружающих. Этого не будет, – прицелился он в Вильму оттопыренным указательным пальцем. – Да, я устал. Но не настолько.

– Я верю, что ты способен держать себя в руках, – соврала Вильма. – Но, знаешь, даже людям иногда необходим клапан аварийного сброса давления. Может быть, тебе стоит слегка ослабить хватку?

– Я совсем недавно прямо у тебя на глазах набил Акселю морду, – наконец-то повысил он свой тон и мигом успокоился. – Как еще я могу ослабить хватку?

– О, нет, мордобой – это уже лишнее, – поспешила ему напомнить Вильма. – Просто хочу, чтобы ты знал, что если у тебя на душе не спокойно, ты всегда можешь выговориться мне.

– Хочешь, чтобы я тебе жаловаться начал и в жилетку плакаться? Ты кем себя возомнила, капитаном или психотерапевтом?

– Твоим другом.

– Я к своим друзьям в душу не лезу.

– А ты залезь, – предложила она с вызовом в голосе.

Он ненадолго отвел взгляд, и слегка сползшая на бок тень на его лбу тушью подчеркнула вздувшуюся вену. Когда-то давно, возможно, в прошлой жизни, у них был похожий разговор на похожую тему. Они пообещали друг другу, что будут теми самыми друзьями, которые хорошо проводят время вместе и всячески друг друга поддерживают. Если не считать редкие беспомощные попытки со стороны Вильмы, никто из них это обещание так и не сдержал, и вместо дружеской теплоты Вильма испытывала лишь сожаление.

– Ладно, говори начистоту, чего ты добиваешься?

– Разве это не очевидно? Чтобы люди под моим руководством были эффективными членами команды, – выдохнула она, разочарованная таким простым вопросом. – А эффективными членами команды я не могу назвать людей, которые взрывают себя. Хватит замыкаться, Радэк. Я давно тебя знаю, видела, на что способны твои руки и твоя голова, и точно знаю, что в хорошем расположении духа ты просто не можешь наделать ошибок.

– О каком хорошем расположении духа может идти речь? – нервно выплюнул он. – Мы уже двух человек убили!