Текст книги "Тяжкий груз (СИ)"

Автор книги: Юрий Кунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

Когда Илья закончил свой рассказ, Ленар заключил:

– Я не верю в проклятья.

– Я ничего не говорил про проклятья.

– Но с ваших слов выходит, что станция «Магомет» проклята, потому что с тех пор, как вы ее нашли, вас преследует просто какая-то сверхъестественная и не поддающаяся научному объяснению череда неудач.

– Я тоже не верю в проклятья, – утвердил Илья. – Просто в дальнем космосе может всякое случится.

– Когда я была на станции в первый раз, – наконец-то решилась Вильма поучаствовать в разговоре, и почувствовала кожей две пары обращенных к ней глаз и ушей, – я увидела заваренную дверь, ведущую на один из хозяйственных складов. Это там была пробоина?

– Нет, – качнул он головой. – Совсем нет. На это складе хранятся вещи, не предназначенные для посторонних глаз.

– Хранятся? – переспросила Вильма. – Я бы сказала, что они там покоятся. Дверь заварена наглухо.

– Поверьте, вы не хотите знать, что там находится.

– С некоторых пор у меня серьезные проблемы с тем, чтобы верить вам. – Стул под Ленаром издал короткий металлический вскрик, скользнув ножками по палубе. – С радостью бы вскрыл эту дверь и проверил, что за грязное белье вы так тщательно охраняете, да вот не могу придумать разумного повода. Может, там контрабанда или шкафы со скелетами, мне уже все равно. Как только прибудем в космопорт, уполномоченные люди вскроют этот склад и сами решат, что добавится к списку совершенных вами преступлений.

– Я не преступник!

– Вы совершили преступную халатность! – кулак Ленара столкнулся со столешницей, и Вильма слегка подпрыгнула на стуле. – Вы капитан, не так ли? На вашей совести благополучие вашего экипажа. Вы были в курсе их проблем со здоровьем. Вы все ложились в полном осознании, что больны цингой, и не обеспокоились повесить предупреждающие маркеры на ваши криостаты!

– У нас была лишь начальная стадия цинги, – отвечал Илья громко, но без крика, ковыряя пальцем столешницу, словно что-то иллюстрируя. – Это не считается за серьезную угрозу для здоровья. Я не мог знать, что организм Бьярне окажется настолько слабым. На лицо все признаки не моей халатности, а халатности медицинской комиссии, которая допустила его до этой работы!

– Он был вашим подчиненным. Нравится вам или нет, но его доверили под вашу ответственность, и все, что с ним произошло, будет на вашей совести, – напомнил Ленар. – Вы убили Бьярне и теперь трусливо бежите от ответственности.

– Ленар, – окликнула его Вильма. – Не надо.

Ее сердце пыталось вырваться из груди так, словно это ее обвиняли в убийстве, и это ее совесть не чиста. В каком-то смысле так оно и было. С каждым пророненным словом она все лучше понимала Илью, и все глубже заглядывала в его душу. То, что она там увидела, показалось ей до адской и мучительной боли знакомым.

– Что не надо?

– Всего этого не надо, – указала она руками куда-то в стороны. – Он совершил ошибку. Из-за нее погиб человек. Это плохо. Но… – внезапно потеряла она подходящие слова, – не надо всего этого.

– Ты что, защищаешь его?

– Нет, – вздохнула она, борясь с комом в горле. – Но он прав. Не нам его судить. Мы и сами не лучше. Мы тоже убили нашего товарища.

– Там было не так…

– Абсолютно. Тоже. Самое. – Вильма сердито чеканила слова, всем своим видом демонстрируя, что Ленар не имеет права с ней спорить. Боковым зрением она видела, как лицо Ильи обратилось к ней, обросшее росписью удивления, и старалась не пускать свой взгляд ему навстречу. Она сглотнула, воспользовавшись душившей Ленара обескураженностью. – Я служила под командованием трех капитанов и недавно участвовала в спасении четвертого, и ни один из них не был тем, кого я могла бы назвать примером для подражания. Каждый из них рано или поздно переставал отдавать отчет в своих действиях, брал на себя больше, чем полагалось, и вел себя так, будто он и есть закон, но никто никогда не задумывался о том, что закон должен быть абсолютным, а иначе это не закон, а банальное самоуправство.

– Поздравляю, Вильма, – выдохнул Ленар, немного поникнув. – Ты только что для себя открыла, что мы не в идеальном мире живем.

– Бьярне мертв, – констатировала она и снова сглотнула, решаясь произнести следующие слова. – И Андрей тоже мертв. Никого из них уже не вернуть, и самое плохое, что мы сейчас можем сделать по этому поводу, – это тыкать друг в друга пальцами и устраивать драки.

– Ты права, – ответил он почти не задумываясь, и Вильму это на секунду повергло в ступор. На ее памяти было не так много моментов, когда Ленар соглашался с ней настолько легко и быстро, и еще меньше, когда он после этого вдруг начинал задумчиво молчать. То, что несколько минут назад в его глазах читалось первобытным удовольствием от причиненного насилия, теперь превратилось в едва уловимое чувство стыда, смущенно устремленное куда-то вниз, избегая встречных взглядов. Он шумно вздохнул и поднялся со стула. Вильме показалось, что ему было нечего больше сказать, но на выходе из кают-компании он робко замер, словно бы о чем-то вспомнил напоследок, и оглянулся. – Простите.

Дверь закрылась, оставив их наедине с этим «простите». Вильма хорошо знала Ленара, и ей даже случалось пару раз видеть, как он извиняется. Бывали извинения искренние, а бывали извинения вынужденные. Это было вынужденным. Такие обычно произносят из чувства справедливости, которое не имело никакого отношения к чувству вины. Такое извинение звучало почти снисходительно, и было в чем-то похоже на очередную колкость.

Ледяную тишину нарушили шорохи, с которыми Илья поднялся со стула. Вильма чувствовала вставшими дыбом волосками, как он подошел к ней со спины, а затем его рука легла ей на плечо. Это был жест дружеской поддержки или чего-то большего. Она не стала возражать. А затем Илья спросил:

– Расскажешь об Андрее?

Она поднялась, развернулась, но в глаза Илье так и не посмотрела. Вместо этого она лишь ухватилась за его рукав и перестала отдавать себе отчет в своих действиях. Этого было и не нужно. Он по прежнему был для нее чужаком, с которым ее не связывал рабочий этикет, и не было ничего зазорного в том, чтобы просто уткнуться лицом в его плечо и утопить его в собственных слезах.

20. Мы никому ничего не должны

Простой истине, что межзвездная пустота – это смерть, обучают в академиях даже тех студентов, которые не являются полными кретинами. Рано или поздно люди научатся приспосабливать абсолютно все для своих целей, и лишь межзвездная пустота навсегда останется абсолютно бесполезным гиблым местом, в котором не захочется задерживаться ни одному нормальному человеку. Когда судно преодолевает расстояние от одной планетарной системы к другой, экипаж этого судна становится психологически зависим от мысли, что двигатели корабля дают постоянную тягу, и они медленно, но неумолимо приближаются к следующему островку цивилизации. Примерно на середине пути экипаж вынужден заглушить двигатели, чтобы выполнить разворот и продолжить путь уже в торможении, и тот короткий период, в течение которого двигатели молчат, заставляет даже бывалых космонавтов нервничать так, словно у них ненадолго перестало биться сердце. В любой пустыне движение – это жизнь.

Вопрос, кто именно умер, дальнобойщики или вся вселенная вокруг них, был довольно философским, но веяние отчужденности холодком закрадывалось под одежду и заставляло невольно отсчитывать секунды с момента, когда их условное перемещение в пространстве внезапно прекратилось. Еще в школе всех учат, что во вселенной ничто не стоит на месте, и все тела неизбежно куда-то движутся, но эти слова теряют всякий смысл, когда о вынужденной остановке кричат даже те органы чувств, о существовании которых прогрессивная наука пока умалчивает. Если двигатели не тянут, то это остановка.

Волнительный момент, когда маршевые двигатели вновь принялись за работу, стал подобен торжественному открытию. Со звуком низкого монотонного гула у корабля снова забилось сердце. Из куска металла и керамики он вновь обернулся огнедышащим исполинским монстром, на спине которого живет несколько блох. У него не было причин вести себя на старте как-то иначе, но последние несколько дней вселили в экипаж достаточно пессимизма, чтобы слова «Мы летим» сопроводились чередой облегченных выдохов и легким приступом всеобщей эйфории. Все ждали, что внезапно посреди великой межзвездной пустоты сгустится какой-нибудь подвох, и станция «Магомет» переживет еще один тяжелый буксир.

Станция по космическим меркам была легкой. Всего восемь миллионов тонн массы для тяжелого буксира марки «Гаял» – это примерно как пятикилограммовый рюкзак для человека. Это было путешествие налегке.

Спустя день состав вернулся в полетный коридор, и экипаж произвел последние маневры для коррекции курса.

Все.

На ближайшие три с половиной месяца работа окончена.

Оглядываясь назад, Ленар пытался примерно подсчитать, какой эмоциональный стресс он пережил за этот рейс. Впечатлений было гораздо больше, чем оговорено в его контракте, и эти впечатления слегка душили его, заставляя напрягать грудную клетку и делать судорожные глубокие вдохи, словно кислород вот-вот закончится. Впервые за долгое время улегшись на спальную полку без чувства, что ему надо что-то где-то успевать, он выветрил все мысли из своей головы и просто наслаждался искусственным притяжением. Впереди предстоял сеанс криостаза, но Ленар не торопился замораживаться. Ему нужно было еще немного времени, чтобы собраться с мыслями.

По инструкции капитан не имел полномочий приказывать экипажу пренебрегать криостазом без рабочей нужды, поэтому он провел общее собрание и изложил свои мысли. Он предлагал устроить что-то вроде выходного дня, которой каждый мог потратить по своему усмотрению, и дважды подчеркнул, что все желающие могут заморозиться «хоть прямо сейчас». Единогласное решение оттянуть криостаз еще на сутки его практически не удивило. Сразу после отбытия он начал ощущать немое облегчение, исходящее аурой от его подчиненных, но прекрасно понимал, что остаточное напряжение не уйдет моментально. Каждому после всех приключений требовалось еще немного времени провести в сознании и немного порадоваться, что все, наконец-то, закончилось.

Настроение Ленара постепенно ползло вверх, и в определенный момент оно возвысилось достаточно для того, чтобы он обрадовал Петре новостями.

Новость первая: их состав направляется к Солнечной системе. Полтора капитана решили, что с учетом их местоположения это будет рациональной тратой времени и топлива. Петре вернется домой почти на год раньше планируемого, и дальше буксир Ноль-Девять порожним ходом отправится на поиски брошенной грузовой баржи. Из-за спасательной операции изначальный план грузоперевозок можно было выкидывать в мусор, но была велика вероятность, что новый план будет подразумевать, что Ноль-Девять, подобрав баржу, не станет останавливаться у Фриксуса, а лишь совершит гравитационный маневр вокруг светила и на полном ходу отправится к следующему пункту назначения, а нужные Фриксусу припасы доставят другим транспортом. Так или иначе, все говорило в пользу того, что лететь стоит именно к Солнечной системе.

– Это здорово, – с энтузиазмом отреагировал Петре. – Если я правильно все понимаю, мы с вами сойдем с этого судна вместе. Возможно, мне еще доведется с вами поработать. И я бы мог помочь вам обус…

– Нет, – отрубил Ленар кусок от недосказанного слова. – Я не сойду в Солнечной системе.

– Почему? Я думал, что ваш контракт уже истек.

– Да, но я банально не хочу жить остаток жизни в Солнечной системе. Мне она не нравится. Многие люди бегут из нее. Не вижу причин не брать с них пример.

– Это грустно слышать, – покривил корреспондент лицом. – Но справедливо. Так значит вы побудете капитаном дольше, чем планировали?

– Думаю, юридически я буду здесь в качестве пассажира, – пожал Ленар плечами. – Сойду на Фриксусе, как и задумывал изначально. Правда, сходить теперь, вероятно, придется на полном ходу.

– А как это?

– На подлете к системе мы пошлем предупреждение о нашем прибытии на пограничный ретранслятор. С Фриксуса заранее вылетит транспорт, который сможет за пару недель сравнять скорость с нашим составом. Он перехватит нас уже далеко за границами системы, передаст нам нового члена экипажа, заберет меня и вернется к Фриксусу.

– Не самая легкая пересадка.

– Просто времена нынче сложные, – совершил Ленар очередной озабоченный вздох. – Я продумал все, вплоть до пересадки, и пока не имею ни малейшего представления, что буду делать дальше.

– Уверен, вы освоитесь, – подбодрил его Петре и сменил тему. – Вы говорили, что у вас для меня две хорошие новости. Какая вторая?

Новость вторая: Ленар решил посодействовать Петре в сборе материала. Он и сам не знал, что его толкнуло на такой поступок. Возможно, усталость. Он чувствовал себя настолько усталым, что продолжать держать на Петре злобу уже не было сил. Что самое ужасное, Ленар начал испытывать к корреспонденту что-то родственное с сочувствием. Ему вдруг пришла в голову мысль, что он хочет наполнить пребывание Петре на борту смыслом, и сделать это можно было лишь одним способом. Последовала новая череда интервью. Илья, Аксель и Густав до сих пор отказывались отвечать на вопросы перед камерой, но действующий экипаж не стал сопротивляться вежливой просьбе действующего капитана. Они отреагировали без энтузиазма, но и без возражений. Когда вопросы закончились, Ленар позволил Петре снять несколько кадров рабочего процесса. Экипаж демонстративно разошелся по своим постам. Петре включил камеру, и мостик ненадолго ожил. Посыпались рутинные приказы с капитанского поста. Ирма с Вильмой поддакивали в уставной манере и старались побольше шуметь переключателями, имитируя активную рабочую деятельность. Петре нашептывал в микрофон, что экипаж находится в процессе корректирования курса. Когда он громко спросил о состоянии корабля, Ленар бодро ему ответил, что они летят в штатном режиме, и жестом отсалютовал в объектив.

Стоп. Снято.

Экипаж расслабился, и кресла экипажа мостика начали остывать.

Затем Петре спустился в машинное отделение. Аналогичным образом Эмиль с Радэком уселись за свои пульты. Они дергали ручки, теребили переключатели и старались с умным видом разглядывать панель приборов. Петре начал комментировать их действия, но Эмиль его прервал и начал импровизировать на ходу, выдумывая причины, по которым два техника сидят за нерабочими пультами вместо того, чтобы лежать в криостатах. Речь Эмиля была подобно шторму, и его язык носило от одной темы к другой. Он говорил, не останавливаясь, рассказывая о нюансах своей работы, о том, почему эти двигатели самые мощные во вселенной, и даже о том, как сложно порой бывает в первый раз в своей жизни сходить по-маленькому внутри скафандра. Когда Петре задал дежурный вопрос о состоянии корабля, Эмиль с важным видом отрапортовал, что сердце самого здорового человека никогда не сможет работать так же хорошо, как эта силовая установка. Радэку нечего было добавить, и он лишь сомкнул свою слегка отвисшую от удивления челюсть и с недовольством вытолкнул воздух через ноздри.

Вильма не знала, чем занимались Аксел и Густав. Зато она достоверно знала, чем занимался Илья. Он сидел на погруженной во мрак палубе обсерватории левого борта, занимал свой взгляд блеском звезд за блистером и собирал ушами полушепот, мягко треплющий застоявшийся воздух. Вильма сидела где-то напротив него и источала этот полушепот. Она почти не боялась, что кто-то посторонний ее услышит, но тишина и приглушенный свет невольно заставляли ее говорить тише, боясь растревожить атмосферу интимности.

Вильма никогда так много не говорила о себе. Периодически Илья ей отвечал поддакиванием, шумными вздохами и шуршанием, с которым он менял позу, чтобы впустить кровь в затекшую конечность. Это могло быть симптомами нетерпения. Мало кому нравится быть участником в одностороннем диалоге, но Вильма почему-то была уверена, что он слушает ее с интересом, и даже понимает мысли, которые она обличает слова через борьбу со скудным словарным запасом космической дальнобойщицы. Таким мог бы быть ее разговор с психологом.

Порой у человека в голове возникают мысли, которыми нельзя делиться с коллегами по работе. Эти мысли могут нанести вред, подобно психореактивному токсину, передающемуся по воздуху и радиоволнам, и кодекс поведения строго запрещал наносить коллегам такой вред. Подобные мысли стоило держать в голове, на карантине, но внезапный гость, попавшийся под руку, был идеальным человеком, на которого можно было бы взвалить груз, отягощающий душу. Он, как и Вильма, наделал ошибок. Он тоже был причастен к гибели своего товарища. Его тоже впереди ждала сплошная неопределенность. Он тоже казался потерянным в огромной вселенной и мысленно скитался в поисках своего места в этом негостеприимном мире. А еще он был немного нагловатым, и ей в нем это нравилось. Она была не из тех женщин, которые требуют от мужчин галантности. Галантность – это позолота, которая через какое-то время облупится и спадет хлопьями, выдав под собой ржавчину истинной натуры. Галантность бесцельно пожирает время, как Илья пожирал ушами ее жалобы на то, что она не видит себя в роли капитана, а на закуску выслушивал ее нытье о том, что она чувствует себя запертой в самой большой клетке мироздания.

Она чувствует себя запертой в космосе.

– Чего же ты хочешь от жизни? – прозвучал непростой вопрос.

– Семью, детей, – выдала Вильма самый простой ответ.

– И все?

– Еще апельсинов хочу, – отшутилась она и подарила улыбку бархатному покрову из непроглядной темноты.

После этого наступило молчание, и тишина стала неотличима от монотонного гула двигателей, столь же далекого, сколь и сами звезды. Они сидели в тишине какое-то время, пытаясь взглядами нарисовать в темноте контуры друг друга. Глядя в никуда Вильма пыталась придумать слова, которыми можно разбавить неловкое молчание, но в голове лишь шел снег – он был легок, его было много и он не нес в себе смысла. Темнота зашуршала одеждой, а несколько потухших маячков подсказали местоположение виновника легкой суеты. Пятиногим пауком ей на ногу забралась рука, пробежалась вдоль голени, нащупала колено и ущипнула ее за брюки. Вильма не шелохнулась.

– Пойдем, – озвучил Илья свой жест.

– Куда?

– Туда, где я смогу тебя видеть.

Илья вел ее за собой так уверенно, словно пребывал на своем корабле. С самого его пробуждения Вильма ни разу не видела, чтобы он оглядывался или терялся в поворотах. Корабль, на котором он работал, был настолько похожим, что Илья будто и не замечал подмены. Его поступь была настолько уверенной, словно он мог с закрытыми глазами преодолеть эти двадцать метров, взобраться по трапу на вторую палубу и направиться точно туда, куда он планировал. Петре же часто плутал, путал двери и шел не в том направлении – сразу видно человека, который не привык ориентироваться в помещениях без окон.

Как только они пришли, и шлюз за их спинами захлопнулся, Илья зажег свет, и Вильма игриво плюхнулась на кресло пилота, развернувшись на триста шестьдесят градусов. Зачем он привел ее в челнок Б, она не знала или до последнего убеждала себя в этом. Молот в ее груди вовсю работал по наковальне, но она его игнорировала, лишь нервозно улыбаясь и разглядывая своим прищуром нахмуренное выражение мужского лица.

– Если ты хотел отвести меня в кают-компанию, то ты немного промахнулся, – прощебетала она.

– Вставай, – ответил он серьезным тоном.

Вильма слегка испугалась той силы, которая заставила ее подчиниться. Она решительно не знала, что за игру затеял Илья, и какие у нее правила. Она вообще не знала, что делать. Повиноваться его приказу было подобно вылету в космос через пробоину в корпусе из-за разницы в давлении. Ослушаться мешали какие-то малоизвестные физические законы. Когда в ее голову вернется рассудок, она поймет, что это было, но в тот момент, когда Илья подошел к ней вплотную и окатил ее лицо жаром своего дыхания, она почувствовала себя пьяной.

Когда собачка на молнии ее куртки медленно поползла вниз, Вильма начала о чем-то догадываться. То, что делал Илья, по космическим меркам было наглостью, стоящей на одной полке с болтовней в кинотеатре. Его следовало ударить по рукам и оттолкнуть, попутно зачитав ему несколько строчек из кодекса поведения, но Вильма так часто снимала свою куртку самостоятельно, что этот невинный жест со стороны посторонних рук всколыхнул где-то внутри нее давно забытую, но все еще натянутую струнку. В неосознанном порыве сделать шаг назад она качнулась на месте, словно башня на ветру, но порыв был раздавлен под грузом нерешительности.

Когда куртка начала сползать с ее плеч, она нашла в себе силы, чтобы сказать:

– Постой.

Илья ненадолго замер, продолжая обжигать ее плечи своими ладонями.

– Думаешь, я тороплюсь?

Она хотела ответить «да», но этот ответ был бы начисто лишен смысла. То, что задумал Илья, можно было сделать либо сейчас, либо никогда. Несмотря на некоторую раскованность Вильма никогда не причисляла себя к женщинам, способным прыгнуть в постель к мужчине, с которым знакомы всего неделю. Тот факт, что в челноке Б не было постели, служил ей слабым оправданием, и чем больше она думала, тем меньше понимала, что делать дальше. Перед ней стоял выбор между соблюдением кодекса поведения и мужчиной, от гладкого лица которого потрясающе пахло пеной для бритья. Он брился совсем недавно – значит для него это не спонтанный порыв, а тщательно спланированная ловушка. На этом разумные мысли закончились.

– Это все неправильно, – с неохотой вытолкнула она слова из своей глотки.

– Совершенно верно.

Его пальцы вдавились в ее плечи с решительностью львиных челюстей, сомкнувшихся на шее антилопы, и он повел ее, словно в каком-то топорном танце. Сделав несколько шагов куда-то назад, Вильма нащупала спиной переборку, и танец закончился. Она в капкане, и отступать больше некуда.

– Это непрофессионально, – напомнила она, когда слегка соскользнувшая куртка связала ей руки на уровне локтей.

– Абсолютно, – издевательски соглашался Илья, прижавшись своей гладко выбритой щекой к нее лицу.

– Мы не должны…

– Мы никому ничего не должны, – проникли слова теплой щекоткой ей в ухо.

Пока она убеждала его этого не делать, он делал все, что ему заблагорассудится. Под мольбы о прекращении мужские ладони ползали по ее талии, спине и бедрам, словно что-то выискивая или ваяя ее фигуру из теплого воска. Зарывшись лицом в ее шею, Илья полностью игнорировал ее слова и позволял себе все, что не было описано в уставных отношениях. Вильма полностью отдавала себе отчет в том, что могла остановить его более решительными действиями, поймать за руку или оттолкнуть, но сознательно не делала этого, боясь даже неправильно колыхнуть воздух. Она неоднократно высказала свою позицию относительно нарушения правил, но это были ленивые крики о помощи утопающего, утратившего волю к жизни посреди океана. Она рассчитывала, что Илья услышит ее и остановится? Нет. Она рассчитывала, что Илья сделает выбор за нее. Ей не хотелось ничего решать. Ей хотелось лишь раствориться в этом моменте. Почувствовать себя животным, которое волнуют лишь самые низменные инстинкты. Сделать вид, что остальной вселенной не существует. Ненадолго забыть про то, что ее последний поцелуй был с жертвой мужчины, который в данный момент целует ее.

Она сдалась.

Не для того она пошла в межзвездный коммерческий флот, чтобы пренебрегать простыми радостями жизни. Для чего она туда пошла, она уже и не помнила. Вся ее жизнь словно бы находилась в дали от естественных гравитационных колодцев, и ее уже давно никуда не тянуло с той силой, что тянет сейчас.

Сбросив куртку, она освободилась и вонзила пальцы в волосы на мужском затылке.

Свернув губы в трубочку, Вильма сдула облако пара с кружки и со смаком втянула ноздрями обжигающий кофейный аромат. Часы на стене говорили, что она смаковала этот запах двадцать или тридцать секунд, но лицо Радэка, нависшее над противоположным краем стола, умножала это число в несколько раз. Он смотрел на нее не моргая, словно пытался вызвать своим взглядом дискомфорт, спасение от которого лежит на дне кружки, но Вильма никогда не торопилась. Исключительно ради Радэка она повторно сдула пар, и шумно втянула в себя небольшой глоток. Вкус ей понравился, но она знала, что минут через тридцать он понравился бы ей гораздо сильнее. Напиток обжигал, не давая прочувствовать всю палитру вкуса. Ее попытки определить все ингредиенты оказались тщетными. Изо всех сил сжимая кружку, чтобы унять легкую дрожь в руках, она приняла позу, которая со стороны могла показаться расслабленной, и попыталась унять хаос в своей голове. Ей хотелось побыть одной, плюхнуться на спальную койку, вцепиться зубами в подушку и основательно подумать над причинами, по которым ей этот день казался настолько паршивым.

Взглянув на Радэка краем глаза она увидела, как на его лице шевельнулся какой-то мускул. Казалось, что он был удовлетворен сильнее, и она сделала еще один осторожный глоток и шумно выдохнула, демонстрируя наигранное довольство. От пристального взгляда она чувствовала себя аквариумной рыбкой.

– Вкусно? – наконец-то спросил он.

– Да, весьма неплохо, – поставила Вильма кружку на стол. Недалеко. Чтобы запах шел к ней. – Что ты туда намешал?

По тому, как Радэк начал разглядывать потолок, было видно, что авторство рецепта принадлежит кому-то другому.

– Корица, имбирь, измельченный мускат, триягодный сироп и секретный ингредиент, которым я с тобой не поделюсь.

– Почему?

– Я решил, что когда ты официально станешь моим капитаном, мне не помешает иметь на тебя хоть какое-то влияние. Надеюсь, этот кофе тебе понравился достаточно сильно, чтобы мой коварный план сработал.

Его уголок рта приподнялся на три миллиметра, и это были три миллиметра натянутого за ниточки фальша. Такие, как он, плохо умели маскировать ложь под личиной шутки. Такие, как он, в принципе были плохими шутниками. Вильма даже не попыталась скрыть смущения. Она потупила взгляд в дымящуюся кружку, и развернула ее на пол-оборота, чтобы послушать скрежет керамики по акриловому покрытию.

– Спасибо, конечно. – Ее взгляд путался в танцующем паре, не решаясь подняться обратно на Радэка. – Приятно, когда тебя угощают кофе. Но, кажется, ты перестарался.

– Что, слишком много имбиря?

– Да нет, – отмахнулась она, в очередной раз совершив ритуал по сбиванию пара. – Ты просто напугал меня. Я думала, ты опять взорвался или что-то в этом роде.

– Я сварил самый лучший кофе в своей жизни, – задорно хлопнул он ладонями по столешнице, – и хотел, чтобы ты оценила его до того, как он остынет.

– Ты мог так и сказать. «Вильма, у меня тут кофе, присоединяйся», а не кричать через интерком так, словно тебя режут заживо.

– Я не кричал, – стоически возразил он. – Может быть, я немного завысил тон от возбуждения.

– Еще раз спасибо, – повторила она слова, которые ей суфлировало чувство такта. – Но нельзя вот так, из-за кофе, заставлять человека нервничать и бежать через половину корабля.

– Обычно нельзя. Но сейчас у нас нерабочее время, – бросил он непринужденно через столешницу. – Я оторвал тебя от чего-то важного?

– Нет, – соврала Вильма, не успев подумать, и ее бросило в жар. Ей начало казаться, что краска наплывает на лицо, выдавая ее с потрохами, а чувство, что весь этот разговор был не более чем взаимным обменом враньем, начало душить, блокируя воздух и сдавливая голосовые связки.

– Точно? – уточнил он, и Вильму бросило в жар еще сильнее.

– Ты меня в чем-то подозреваешь? – перешла она в наступление, и тут же пожалела об этом. Она не поверила звуку собственного голоса, но гораздо меньше она верила, что когда-нибудь попадет в более дурацкую ситуацию.

Зачем она врет Радэку?

– Ни в коем случае.

И зачем Радэк врет ей?

Негласное правило поведения на корабле проводило четкую границу лжи, через которую нежелательно переступать. Бывает, что кто-то хочет утаить какую-то информацию, и в таких случаях врать не полагалось. Достаточно было умолчать. Иногда правда и ложь могли содержать в себе одинаковое количество вреда, и если вставал выбор между ними, то лучшим выбором было не выбирать вовсе.

Горячая кружка сделала еще несколько оборотов, создавая видимость настроения для беседы. Вильма хотела встать и молча уйти, но разве это было бы правильным поступком? Она силой заставляла себя прижимать стул к палубе, и не могла поверить, что эта кружка с чудесным ароматом не умещается в ее мыслях.

– Значит, ты просто решил подстелить себе соломки? Думаешь, когда я стану капитаном, то буду излишне строгой?

– Напротив. Думаю, что после всех наших приключений, – указал он взглядом куда-то вверх, – и под приключениями я имею ввиду не последнюю неделю, а скорее последние лет двадцать, думаю, что из тебя выйдет образцовый капитан.

– Это комплимент, или ты серьезно так думаешь?

– Из тебя так или иначе выйдет образцовый капитан, – утвердил он так, словно лично был за это в ответе. – Ты много раз видела, как другие совершают ошибки на своем руководящем пути, оступаются и падают. Ты и сама не без греха, но ты умеешь учиться, ведь так? Ты хорошо обработанная и притертая деталь, и ты станешь стандартом, подающим подчиненным хороший пример, во что бы то ни стало.

Его тонкий намек был настолько толстым, что его впору было лишать права называться намеком. Радэк следил за ней.

– Ты что, следил за мной? – спросила она, проглотив сгустившийся во рту привкус ужаса.

– Нет. С чего мне следить за тобой? – резко ответил он так, словно уже давно отрепетировал эту фразу в своей голове. – Я скорее приглядывал. Вполглаза.

Она еще раз посмотрела на кружку, и поняла, что это был за секретный ингредиент. Это был яд. Кофе был безнадежно отравлен ложными намерениями. Кофе был не актом любезности, а лишь утешительным призом взамен того, другого, которого ее лишили. К горлу подступила легкая тошнота, и наружу просилось все, что угодно, кроме слов. Разговор становился для нее все тяжелее, и все же она заставляла себя продолжать задавать вопросы, чтобы услышать ответы, которые ей не понравятся.

– Тогда еще раз спрашиваю: ты меня в чем-то подозреваешь?

– Я приглядывал не за тобой, а за Ильей. Не моя вина, что он при каждой удобной возможности крутится где-то рядом с тобой.

Прямолинейность для него была гораздо более характерна, чем склонность угощать коллег кофе, и послужила сигналом к началу более открытого разговора. Ответ ей не понравился чуть меньше, чем она ожидала.

– Так, Радэк, это уже переходит всякие границы разумного, – Вильма поднялась из-за стола в намерении немедленно исполнить задуманное, – Я должна сообщить об этом Ленару.