Текст книги "Тяжкий груз (СИ)"

Автор книги: Юрий Кунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)

Осматривая его торс, она вдруг ощутила дурное предчувствие. Жест, который она совершила, несомненно мог оскорбить пациента, но кодекс поведения вовсе не принуждал ее к учтивости с людьми, которые не относились к ее экипажу. Она взяла Илью за руку и подняла ее на уровень головы, чтобы осмотреть бледную кожу на его боку.

– Что вы ищете? – спросил он, но Вильма не поверила, что он не знал ответа на этот вопрос.

– Ничего, – отпустила она его руку. – Простите.

– Говорите прямо, я все пойму.

– Я заметила отметку обезвреженного на вашем операторе.

– И вы думали, что у меня такая же? – послышались ноты усмешки в его голосе. – Кажется, вы излишне подозрительны. Вы ведь понимаете, что обезвреженных в космос не пускают?

Вильма понимала это настолько ясно, что этот разговор начинал казаться ей каким-то бредовым сном. Метка обезвреженного – это почти позорное клеймо первородного греха, безошибочный знак того, что у человека есть врожденные проблемы со здоровьем. А при работе в космосе отбирают только здоровых людей, и это был чистый прагматизм без доли дискриминации, насколько бы сильно ей ни казалось обратное.

– А какого тогда… – она прервалась и прочистила горло, чтобы собраться с мыслями. – Могу я узнать, что ваш оператор забыл в космосе?

– Его зовут Аксель.

– Верно. Так как же так получилось, что Акселю доверили должность оператора?

– Очень просто. Он прошел медицинскую комиссию.

– С меткой обезвреженного?

– Вот за это я и не люблю Ось, – нахмурился Илья. – Они внедряют в нас дурную привычку вешать на людей ярлыки, и затем судить людей по несправедливым ожиданиям, порождаемым этими ярлыками.

– Эти «ярлыки» ставят людям с генетическими дефектами. По-вашему, в этом есть что-то несправедливое?

– Скажите, как вы понимаете слово «справедливость», и я постараюсь ответить на ваш вопрос.

– Я не собираюсь вступать с вами в полемику, – отрезала Вильма и спрятала стетоскоп в шкафчик. – Одевайтесь.

Илья лениво натянул на себя футболку и накинул потертую куртку на плечи, спрятав гусиную кожу от прохлады, которой только что наполнился лазарет. На очереди были проверки слуха и зрения, на которых Илья начал проявлять нетерпение. Вильма решила, что ему наскучил медосмотр, и ему хотелось поскорее закончить с этим, но он лишь ждал, пока его язык освободится, и с блеском прочитав предпоследнюю строчку таблицы Сивцева, он выпалил вопрос, который Вильма от него ждала, но надеялась не дождаться.

– Вы забраковали Акселя?

– Разумеется, забраковала. Такие метки здоровым людям не ставят.

– Эту метку ему поставили за ген, который нарушает работу печени.

– Так… – проснулся в Вильме интерес, и ее глаза сверкнули ярче, чем ей хотелось. – И почему человека, у которого врожденные проблемы с печенью, пустили работать в космосе?

– С радостью расскажу, если мы с тобой перейдем на ты.

Он сказал «если», но в его голосе звучало «когда» и легкая перчинка самоуверенности. Он сказал «перейдем», но он уже перешел эту черту, и не только эту. Он сказал много чего, а Вильма услышала еще больше, и ей нужно было быть полной дурой, чтобы не понять, что попутчики – это не тот уровень отношений, к которому он клонит. Вильма была уверена, что дур в космос не пускают, однако всего час назад она была уверена, что обезвреженных тоже. Она задала себе вопрос, сойдет ли она за дуру, если пойдет ему навстречу, и не нашла удовлетворительного ответа. Но разменять пару местоимений – это далеко не самая высокая цена ради удовлетворения собственного любопытства, и она непринужденно выговорила:

– Ну давай.

Илья не являлся членом экипажа, и по законам межзвездного права он формально не являлся даже зарегистрированным пассажиром. Уровень его прав по факту определялся термином «живой груз», а это значило, что пока Вильма не угрожает его здоровью, она ничего не нарушает. Она несколько раз повторила себе этот факт, пока ей не начало казаться, что она в него верит.

– Аксель родился на Консусе, – перешел Илья сразу к делу. – Слышала об этом мире?

– Была там проездом, – сказала Вильма единственное, что достоверно знала о Консусе.

– В общем, там была проблема с тем, что население было излишне здоровым.

– Ничего себе проблема…

– Это очень большая проблема, когда высокий уровень здоровья населения вступает в конфликт с квотой на семь процентов в акте о генетическом обезвреживании. Представляешь, какие там наглые люди? Взяли и перестали рожать выродков, которых можно было бы…

– На семь процентов? – увела его Вильма с щекотливой темы и тут же напомнила себе, что перед ней человек, который не читал новостей целых пятьдесят четыре года, а то и больше. – На большинстве колоний эту квоту уже давно снизили до шести процентов.

– Неужели?

– А на Каликсе вообще до пяти.

– На Каликсе настолько хороший генофонд?

– На колонизацию Каликса отбор был особенно строгим, – прикусила она губу, чтобы случайно не соскочить на кокетство. – Так что произошло с Акселем на Консусе?

– Его обезвредили.

– Да, ты уже говорил, за больную печень. Но как его допустили к работе в космосе?

– Я не говорил, что у него больная печень. Я лишь говорил, что у него нашли плохой ген, но этот ген является рецессивным, так что физически Аксель здоров, и мог бы иметь детей, если бы местная администрация не повысила порог недопустимости генетических отклонений, чтобы вписаться в квоту.

– Ну… – смущенно протянула Вильма, – рецессивные гены тоже опасны. Есть вероятность, что они проявятся у потомства.

– Эти шансы слишком малы, чтобы просто так брать, и спиливать целую ветвь генеалогического древа, – рычали и шипели в нем вскипевшие эмоции. – А теперь выясняется, что родись Аксель чуть позже, он бы не угодил в эту квоту. Бедный парень. Даже не знаю, говорить ему или нет.

– Да, – вздохнула Вильма, ощутив легкую нехватку воздуха. – Неудобно получилось. Выходит, я зря его забраковала.

– Я тебя не виню. Ты так сделала, потому что…

– Да-да, потому что Ось навязала мне стереотипы, – передразнилась она и досадливо развела руки. – Никакой Оси здесь нет, как видишь. Мы тут одни и сами должны отвечать за свои поступки.

– Мысль благородная, – перекосил скепсис его лицо, – но все же не всегда во всем виноваты мы. Иногда действительно виноват кто-то другой, кто рассчитывает, что мы взвалим на себя чужую ответственность из благородных побуждений.

От этих слов у Вильмы что-то сжалось в груди, и она снова вспомнила безжизненное лицо Бьярне. Ее давил груз ответственности за то, что он скончался далеко не по естественным причинам, и она до сих пор не знала, на кого сбросить этот груз. На Ленара за то, что он решил не смотря ни на что вскрыть капсулы? На Радэка с Эмилем за то, что они плохо проверили их работоспособность? На Илью за то, что он не уследил за состоянием, в котором ложился в капсулу его коллега? Ответ на эти вопросы лежал где-то далеко-далеко, в лабораториях технической экспертизы и патологической анатомии, в десятках световых лет и нескольких месяцах душевных стенаний.

Илье было чем заполнить ее голову, и он хотел продолжать заполнять, но она заставила его на время замолчать, чтобы она смогла продолжить играть в доктора. Обхватившая его плечо манжета с шипением раздулась, и стрелка в ритме пульса заплясала на циферблате. Вильма не мерила давление Акселю, зато мерила Густаву и ни к чему не пришла. Зачем она снова взялась за тонометр, она точно не знала. Возможно, потому что надутая манжета слегка похожа на спасательный круг, помогающий вырваться из моря тяжелых мыслей, а звук ритмичного боя крови в стетоскопе слегка подбадривал.

– Сколько тебе лет? – нарушила она тишину.

– Наверное, сто пятьдесят… – неуверенно пожал он плечами.

– А субъективных?

– Ох…

– Ладно… – разочарованно бросила она и убрала тонометр в шкафчик.

Каждое последующее действие казалось ей бессмысленнее предыдущего, но она постоянно напоминала себе, что «так надо», и тешила себя надеждами найти в Илье что-то, что позволит ей приказать ему лечь на койку и не шевелиться до прибытия в порт. Ей следовало бы стыдиться подобных мыслей, но вместо стыда она ощущала лишь желание поскорее покончить со своими обязанностями и провести еще пару часов наедине с техническим руководством.

– Давай посмотрим, что у тебя внутри, – пригласила она Илью в томографическую камеру и повторила про себя, что так надо.

Он знал, как следует себя вести, и следовал ее рекомендациям еще до того, как она успевала их произнести. Даже этот трехмерный томограф, недавно отпраздновавший свое столетие, был точным медицинским прибором с широкими диагностическими возможностями, читать показания с которого должен был квалифицированный специалист, а не дальнобойщица. По объемному рисунку, что проявлялся на экране, Вильма могла определить трещины, переломы, инородные тела и некоторые злокачественные образования, но почти с тем же успехом она могла все это определить и без томографа. Что она надеялась найти, она и сама не знала, но продолжала вглядываться во вращающуюся с ее руки объемную проекцию так, словно томограф сумел спроецировать не только тело, но и душу пациента. Ей пришлось признать, Илья обладал некоторым обаянием, а его манера вести беседу никак не выдавала в нем человека, который что-то скрывал. И все же он что-то скрывал, и скрывал настолько мастерски, что даже томограф этого не увидел… или же Вильма не туда смотрела. Ощутив легкое разочарование, она разрешила ему вылезти из томографической камеры и спросила:

– Вы с Акселем давно работаете вместе?

Он устремил свой взгляд в потолок в поисках ответов, и неуверенное мычание выдавало плохо притертые шестеренки в потрепанной временем памяти. Вильме показалось, что он вспоминает слишком долго. Даже она бы уже давно назвала без запинки количество лет, которые она делит корабль с каждым из своих сослуживцев.

– Двадцать три года, если не считать последние полвека, – неуверенно произнес он. – А что?

– Хочу, чтобы ты мне сказал, как его капитан…

– В данный момент я ему не его капитан.

– Хорошо, как бывший капитан, – вдохнула Вильма полную грудь. – Он готов к работе?

– Думаю, да.

– Меня не устраивает такой ответ.

– Уверен, что он готов к работе, – переформулировал Илья. – Если, конечно, он не начнет утверждать обратного.

– А ты? – пристально вгляделась она в него, пытаясь взглядом слегка подпалить его чувство комфорта. – Ты готов к работе?

– Конечно, готов, – непринужденно сходу выпалил он, и она захотела ему поверить.

– Хорошо, тогда сможешь сделать для меня одно одолжение?

– Конечно.

– Найди Акселя и попроси его вернуться сюда.

Вот теперь настало время для чувства стыда.

11. Бьярне

Подобно тому, как каждая пролитая посреди пустыни капля воды казалась трагедией, так и смерть человека посреди космической пустоты ощущалась гораздо явственнее, чем в городе с населением в пять миллионов. Факт, что еще позавчера враз вымерла двенадцатая часть всего населения корабля, с трудом укладывался в голове, а осознание того, что такое теоретически могло случиться с каждым, вытягивало душу из жил. В космосе был миллион способов умереть, и космонавтов до сих пор успокаивала мысль, что они способны как-то повлиять на вероятность собственного выживания, но мысль о смерти вследствие криостаза пробуждала настолько сильное чувство собственной беспомощности, что один лишь вид криостата мог довести до легкого приступа нервного смеха.

Сплоченность людей перед смертью оказалась пустым звуком. Что бы ни диктовал кодекс поведения, а все люди были разными, реагировали на смерть они тоже по-разному, и каждому предстояло в одиночку победить собственных демонов. Поэтому смерть не сплачивала, а лишь разделяла. Что по-настоящему сплачивало, так это работа. Пока ты жив и здоров, оправданий для прогула рабочей смены у тебя нет, и хочешь ты или нет, но тебе придется снова встать плечом к плечу со своими коллегами и доделать начатое. Троица гостей определенно была живой, но к их здоровью все еще оставались вопросы. Вильма дала всем троим разрешение на трудовую деятельность, но оставила за собой право в любой момент изменить свое «экспертное заключение». Она ни секунды не верила, что они полностью здоровы, но у них был при себе крайне ценный ресурс – три пары рук, которые способны ускорить переброску станции «Магомет» на прицеп буксира Ноль-Девять. Вслух никто об этом не заявлял, но дальнобойщиков всегда нервировали моменты, когда их корабль дрейфует посреди космоса. В абсолютно любом космическом корабле самая важная часть – это двигатели. Пока они не работают, корабль уже не имел права называться транспортным средством, а являлся лишь неподвижным куском металла и керамики, внутри которого заперты люди. Мысль об этом была подобно зуду в той части тела, до которой нельзя дотянуться, и три пары лишних рук могли помочь расчесать этот зуд.

Со временем гости начинали чувствовать себя все лучше. Их походка становилась увереннее, сыпь отступала все сильнее, а синяки с неохотой рассасывались. Спустя двое суток после разморозки они выглядели уже почти здоровыми, но настороженные взгляды по сложившейся привычке продолжали провожать каждое их резкое движение.

Один человек, про существование которого уже практически и не вспоминали, не был вовлечен в коллективный труд, и этому человеку не нравилось такое положение вещей. С объективной точки зрения корреспондент не мог предложить космонавтам полезной помощи, но он хотел если не быть полезным, то хотя бы быть занятым. Он задействовал все навыки дипломатии, которым его учили, и вооружившись всей учтивостью, что была у него в арсенале, обошел всех троих выживших с предложением украсить своими лицами документальный фильм о космических дальнобойщиках. Илья, Аксель и Густав были абсолютно разными людьми с совершенно разными характерами, но реакция всех троих была идентична – они смотрели на бедного Петре, словно на прокаженного, и отвечали «Нет» таким тоном, что им можно было обрабатывать алмазы.

Петре был профессионалом своего дела. Как профессионал он прекрасно знал, что если люди не хотят давать интервью, им не стоит лишний раз навязываться. Но так же, как профессионал, он не мог просто взять и оставить свое профессиональное любопытство неудовлетворенным. Он застегнул камеру в чехол и смирился с мыслью, что в обозримом будущем она ему не потребуется.

Смерть на корабле перевернула все с ног на голову, и ценность работы корреспондента испускала предсмертные хрипы под прессом инфляции. Он был человеком, который слишком много времени провел в густонаселенном мире, где каждый день умирают тысячи человек, и смерть очередного незнакомца считалась неизбежным порядком вещей. Он ощущал себя черствым сухарем, и как ни старался, не мог пробудить в себе те чувства, с которыми положено провожать умерших. Каждый раз, когда он вспоминал имя Бьярне, в голове крутилась лишь одна мысль – «Почему же он умер?». Бьярне был для него пустой абстракцией, но история, которая лежала за его телом, не давала покоя.

Отныне Петре являлся лишь обычным маленьким человеком, скитающимся по кораблю в поисках новой цели. Он был песчинкой в карьере, и любое его действие было подобно вздрагиванию молекулы воздуха посреди урагана, но просто сидеть на месте до конца путешествия он не мог, зато мог продолжить заниматься тем, чему был хорошо обучен, – собирать информацию. Какова была его конечная цель, он не знал, но пообещал себе, что позже обязательно придумает, а до тех пор его мысли были поглощены навязчивыми идеями, а тропа, на которую он ступил, уже успела привлечь к нему нежеланное внимание.

– Добрый день, – как обычно солгал Ленар, войдя в комнату отдыха.

Взгляд корреспондента вынырнул из НЭУЧа, который ему любезно отдала Вильма в свободное пользование, и вокруг глаз проросли морщинки от натянувшейся на череп улыбки.

– Очень хорошо, что вы зашли, – отложил Петре в на столик электронное устройство. – Я хотел поговорить с вами, но постеснялся отвлекать вас от работы.

– Вообще-то я и сам очень хотел поговорить с вами, – присел Ленар рядом. – И разговор будет очень серьезным.

– Это очень кстати. Если вы решили дать мне занятие, то я буду лишь рад помочь.

– У меня только что был разговор с Ильей.

– Он в порядке? – сложились брови Петре домиком. – Нет никаких осложнений?

– Вы брали интервью у Вильмы?

– Нет… – сомнительно протянул он в ответ, и тщетно попытался вспомнить, что он такого натворил, что разговор с Ильи так резко перепрыгнул на Вильму.

– Полгода назад?

– Брал, – вспомнил Петре, и растерянное выражение осыпалось с его лица.

– Она ничего вам не рассказывала про кодекс поведения?

Петре был знаком с такой манерой вести разговор. Сначала уводишь собеседника в невиданные дали от предмета разговора к вещам, которые на первый взгляд никак не связаны, а затем с размаху тыкаешь его носом в тот угол, где он нагадил. Наверное, это была самая страшная издевка, допускаемая кодексом поведения, а Ленар был человеком такого склада ума, при котором ухватиться за издевки к собеседнику – святое дело.

– Она объяснила мне все предельно доходчиво, и я очень благодарен ей за это.

Он отвечал ровно и расслабленно, всеми силами демонстрируя Ленару, что тот не сможет лишить его чувства комфорта, и это возымело свой эффект. Судя по его легкой обескураженности на лице, Ленар тут же перепрыгнул три километра словесного серпантина, и сразу же выложил обвинения:

– Илья пожаловался мне, что вы досаждаете ему и его людям.

– Я лишь один раз попросил у них интервью. Мне показалось, что ничего страшного в этом не будет.

– Конечно, я понимаю, вы ведь здесь с целью задавать вопросы, и предложить кому-то ответить на них совсем не является преступлением.

– Но я вас смею заверить, что они доходчиво дали отказ, и я предельно четко понял их позицию.

Бессовестная ложь. Их позиция была на первых местах в списке вещей, которые Петре понимал так же хорошо, как и принцип работы множителя Алькубьерре. Все трое отказались так, будто он каждому из них предложил сыграть в русскую рулетку, а с подобным негативом по отношению к небольшой видеосъемке он сталкивался крайне редко. У одного человека вполне может быть подобная неприязнь к камерам, но чтобы у всех троих разом – это что-то новенькое.

– Вообще-то тут дело не только в этом. Мне сказали, что вы досаждали им далеко за пределами ваших профессиональных интересов.

– Не понимаю, – до последнего изображал Петре дурачка.

– Вы рассказывали им анекдоты! – взорвался Ленар, потеряв терпение.

– Послушайте, Ленар…

– Для вас я капитан Велиев!

– Послушайте, капитан Велиев, – поправился Петре. – Я не вижу ничего плохого в анекдотах.

– У них же недавно умер коллега, а тут вы со своими шуточками.

– Мне показалось, что в свете смерти их коллеги будет выглядеть уместным слегка приподнять им настроение, заставить улыбнуться…

– Половина из этих анекдотов была не смешной, а вторую половину они даже не поняли. Честно говоря, даже я не понял.

Корреспондент смущенно зажевал верхнюю губу, вспоминая о работе с тяжелой публикой. Ему по профессии положено было находить подход к людям, но он даже и вообразить не мог, насколько сложно установить контакт с человеком, который прожил всю жизнь на расстоянии в десятки как обычных, так и световых лет.

– Простите, не учел культурных различий.

– А ваш анекдот про ежика был излишне похабным, – заявил Ленар притихшим тоном, словно боялся упоминать вслух колючее животное.

– Странно, что Илья вам на него пожаловался… Насколько я помню, лишь этот анекдот заставил его улыбнуться.

Последовал глубокий вздох, наполненный озабоченностью. Очевидно, Ленара мучили похожие проблемы – он не знал, как правильнее всего наорать на гостя, все еще плохо знакомого с правилами поведения.

– Я понимаю, вы хотели как лучше, – спокойно ошибался Ленар, даже перестав скрывать, каких трудов ему стоит сохранять учтивость в этом бессмысленном разговоре. – Но этим людям не нужно, чтобы кто-то пытался поднять им настроение.

– Понимаю. А что им нужно? – спросил Петре, и разговор благополучно врезался в тупик.

На вопрос, что нужно человеку, пережившему смерть товарища, существовал миллион ответов, и среди них не было правильного, но Петре был профессиональным корреспондентом, и его профессионализм подсказывал, что неправильных ответов не бывает. Любой ответ заслуживал того, чтобы быть услышанным, и пусть слушатель интерпретирует его по-своему. В мире уже случилось много страшных трагедий от того, что кто-то не вовремя распустил язык, но еще больше от того, что кто-то промолчал или не задал правильных вопросов.

«Топ-топ-топ» – отсчитывал Петре шаги, с которыми Ленар направлялся к выходу из комнаты. Оказавшись на пороге, он вдавил кнопку в панель управления дверью и попытался выйти, но его ухо зацепилось за брошенный ему в спину призыв:

– Капитан Велиев!

– Да? – обернулся Ленар, и Петре готов был поклясться, что его лицо за прошедшие пять секунд стало еще на один тон ближе к цвету спелых томатов.

– Вы не будете против, если я проведу неформальную беседу с человеком, которому я еще не успел «досадить»?

– Зашить вам рот я все равно не могу, – с сожалением бросил он в ответ и сделал шаг за порог.

Но сил на второй шаг он в себе не нашел.

Корреспондент доподлинно не знал, что именно смутило капитана в последнем вопросе, но именно на такую реакцию он и надеялся. Диалог не окончился, а лишь перерос в другой диалог, и Ленар не смог от него уйти – уж слишком низким стал кредит доверия к назойливому гостю. Петре это пока что полностью устраивало.

– Что это за человек? – спросил он с порога.

– Бьярне, – выстрелил рот Петре именем, словно пушечным ядром.

– Вы совсем рехнулись?

– Обещаю быть с ним предельно вежливым.

Последовал еще один протяжный усталый вздох.

– Нет, – раздался звук, с которым пушечное ядро отстрелило от его кредита доверия еще один увесистый кусок.

И Ленар скрылся в дверном проеме. Дверь закрылась, и замерший воздух накрыла тишина. Петре надеялся не на это. Он надеялся на ответ вроде «Черт с вами, делайте что хотите» или что-то подобное, что можно часто услышать от человека, последние двое суток варившегося в дурно пахнущем бульоне нештатных проблем. Но он надавил не на те кнопки, и получил диаметрально противоположный результат. Но это не страшно. Он корреспондент, а не физик-ядерщик, значит неудачи допустимы и не приведут к катастрофическим последствиям.

Временами все эти игры в вопросы и ответы напоминали игру в шахматы. Требовалось думать наперед, предугадывать образ мысли собеседника, чтобы в конце концов вычислить рецепт идеального вопроса, который натолкнет собеседника на правильный ответ. Требовалось быть гибким, избирательным, временами скользким. Но самое главное – уметь правильно вводить собеседника в заблуждение. Петре давно усвоил, что лучший способ лжи – это говорить правду, но говорить не всю правду, а только те ее кусочки, которые смогут сложиться в нужную картину, вводящую слушателя в правильное заблуждение. Петре ни разу не солгал Ленару, и Ленар все равно поверил, что перед ним сидит дурачок, который решил поразвлекать гостей глупыми анекдотами. Временами он задавался вопросом, не подают ли в нем голос задатки хорошего актера, или же он действительно в чем-то сильно похож на дурачка? Ответ он предпочитал не искать. К счастью (или сожалению) в воздухе висело много других интересных вопросов, и его не отпускало гнетущее чувство, что ответы на эти вопросы интересны лишь ему одному в этой части вселенной.

Почему же эти дальнобойщики такие слепцы?

Ответ был прост – они тоже были профессионалами. Они делали ровно то, что умели, и предпочитали не совать свой нос в чужие сферы деятельности.

Вынырнув из своих дум в реальный мир, он взглядом спросил у настенных часов, как давно ушел Ленар, и ответ его полностью устроил. Скорее всего Ленара теперь уже и нет на корабле. Он, как и большая часть экипажа, залез в скафандр и отправился на соседний буксир, заниматься вещами, о которых Петре имел лишь общее представление. От суеты, создаваемой шестью космонавтами, постоянно носящимися между буксирами, вакуумные насосы в шлюзовой камере гудели лишь с перерывами на перекус. Коридор третьей палубы, едва освободившись от трех лишних криостатов, стал постепенно наполняться личными вещами и уцелевшим оборудованием с Пять-Восемь, и лишь один человек занимался расширением просвета во вновь захламленном проходе, перенося оборудование на склад.

– Ирма, – окликнул он этого человека, и к нему обернулось запыхавшееся лицо, блеснувшее в свете ламп мокрой дорожкой, прочерченной скатившейся с виска каплей пота. К ее груди прижималась двадцатиметровая змея промышленного кабеля, свернувшаяся калачиком, и помимо легкого оскорбления своей гордости Петре разглядел в ней весьма увесистую возможность завязать разговор. В его представлении не был законов природы, объясняющих причины, по которым его заставляли отсиживаться двумя палубами выше, пока девчонка в полцентнера работает грузчицей. Расстояние, которое их разделяло, он преодолел трусцой, и принялся отбирать у нее катушку кабеля. – Позвольте вам помочь.

– Спасибо, но мне очень неловко взваливать на вас грязную работу… – начала она бороться за право обладания кабелем.

– Я настаиваю, – подтянул он усилия, и услышал скрип, с которым пара кроссовок скользнула по палубе ему навстречу. – По праву человека, желающего взять на себя неделимый груз.

– Если Ленар узнает, он решит, что я халтурю.

– Тогда мы сохраним это от него в секрете.

Она выждала несколько секунд, сверля его взглядом, но он упорно не выражал ничего, кроме решимости порядочного мужчины помочь слабой и хрупкой с виду девушке. В этом была доля правды, но в других обстоятельствах он бы себе такого не позволил. Сейчас, держа Ирму за приросшую к ней катушку, он ощущал себя не помощником, а скорее грабителем, отнимающим пожитки у случайной прохожей в пустом переулке, а двадцатью годами ранее он прекрасно помнил, как родители учили его сначала предложить помощь, а уж потом ее навязывать. Он слишком много навязывался, слишком много досаждал, и уже чувствовал себя слишком лишним на этом корабле. Но катушку так и не отпустил, и Ирма сдалась первой.

– Куда? – спросил он, и она указала ему путь к складу, взяв из кучи спасенного хлама какой-то ящик.

Существовал закон о космической экологии, запрещающий мусорить даже посреди великой пустоты. Остов разрушенного корабля тоже считался за мусор, и если его убрать попросту не было никакой физической возможности, то экипаж был обязан хотя бы спасти с него все самое ценное. «Самое ценное» оказалось слишком растяжимым понятием. Запчасти, инструменты, бортовые самописцы (на космических кораблях они устанавливались не в единственном числе), технические жидкости и все остальное, что не испортилось, и при этом могло поместиться в шлюз. В прошлый раз, когда Ирма рассказывала о своей работе, она заметно нервничала. Теперь же в отсутствии камеры у нее словно выросли крылья, и даже груз в руках никак не препятствовал потоку слов, льющихся через хорошо смазанную гортань, и хоть Петре обо всем этом уже знал, слушать ее ему нравилось. Возможно, дело было в звуке ее голоса, или в увлеченности, с которой она стремилась поделиться с не вовлеченным человеком своими впечатлениями.

– Вы ведь любите свою работу? – наконец-то спросил он во время четвертого захода на склад, и Ирма высунула свой нос из журнала, в котором дотошно записывала все спасенное имущество.

– Да, я очень горжусь своей работой.

– Простите, просто у меня создалось ощущение… – прокряхтел он, укладывая бочонок с графитом на свободное место, – …что вы избегаете космоса.

– Что заставило вас так думать? – растопырила она уши.

– Я заметил, что каждый раз, когда появляется работа вне корабля, вы остаетесь внутри.

– Вы наблюдательны.

Если бы эти слова прозвучали на каком-то незнакомом языке, Петре бы решил, что его проклинают.

– Так вы все же избегаете космоса?

– У меня нет такой роскоши, чтобы чего-то избегать, – закончила она пометку в журнале, и они вышли со склада. – Ленар наш капитан. Он занимается распределением обязанностей, а я просто выполняю приказы.

– И вам не кажется это немного странным?

– Нет ничего странного в том, чтобы выполнять приказы.

– Странным то, что вам, похоже, ваш капитан доверяет меньше, чем всем остальным.

Она оглянулась на что-то невидимое, словно хотела этим простым жестом заполнить несколько секунд тишины, которые ей потребовались на обдумывание услышанного.

– Обычно мы не обсуждаем вопросы доверия, – нашла она подходящие для себя слова. – Но у него есть причины держать меня подальше от опасной работы. Я ведь, как вы правильно заметили, самый молодой член экипажа, и у меня меньше опыта, чем у всех остальных.

– Понимаю, – слукавил Петре. Что она имела ввиду, он не понимал, но начинал догадываться, что в этих словах не так много правды, как она пыталась ему внушить. – И каким же образом вы наберетесь опыта, если вас не станут выпускать с корабля?

И он тут же выругал себя за это. Слишком прямо и слишком в лоб это было сказано. Со скоростью кроликов в его голове начали плодиться слова извинений за столь грубые намеки, но Ирма лишь задумчиво пожала плечами и смиренно ответила:

– Точно не знаю, но мои основные обязанности все же находятся внутри корабля, а не снаружи.

Ему уже встречался такой склад характера, но он не сразу сообразил, что к космонавтам он тоже применим. Такие, как Ирма, комфортнее чувствуют себя в подчиненной роли, когда над ними стоит человек, принимающий решения и отдающий приказы, который в случае катастрофы готов принять на себя по крайней мере часть ответственности. Если Вильма была первым претендентом на капитанское кресло, то Ирма в этом списке и вовсе не числилась. Возможно, она настолько сильно любила быть снизу, что именно по этой причине так и не дотянула ростом до ста семидесяти сантиметров. Петре хоть и вымахал пятнадцатью сантиметрами выше, но во многом ее понимал. Профессия корреспондента была лишена мук сложных решений – для этого существовали редакторы. Он же был дровосеком от мира СМИ – от него требовалось собирать строительный материал и отправлять его на лесопилку.

Следующие полтонны спасенного материального имущества они перетаскивали молча, обмениваясь лишь вынужденными фразами вроде «где это поставить?», «смотрите под ноги» и «простите, вы не ушиблись?». Периодически космонавты возвращались с очередным спасенным имуществом, подбрасывая работу и отправляясь обратно, и Петре встречал их с приветливой улыбкой, делая вид, что ничего не делает, будто его вот-вот застукают за каким-то преступлением. Он быстро запятнал свою куртку в чем-то черном и, вероятно, очень едком. Его майка пропиталась потом, спина заныла, а руки постепенно отказывались работать, но его губы невольно кривились в глупой ухмылке, а настроение было приподнятым, как после длинной похвалы главного редактора. Было приятно ощутить себя полезным, но он напомнил себе, что спустился на третью палубу по совершенно другим причинам.