Текст книги "Тяжкий груз (СИ)"

Автор книги: Юрий Кунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)

– Нам обещали очень щедрую премию…

– Хорошо, если так. А то у меня были опасения, что вы чем-то сильно разозлили свое начальство.

Улыбка рухнула с лица Петре куда-то в небытие, и он тяжело вздохнул.

– Я что-то не то сказал? – спросил Ленар.

– Я у вас на борту меньше часа, а уже слышу от вас пессимизм. Прежде чем я включу камеру и начну записывать каждое ваше слово, скажите честно, как бы вы поступили, если бы перенеслись в прошлое на семьдесят лет и оказались в своем теле в момент подписания контракта?

Да, Ленар прошел психологический отбор перед тем, как его запустили в космическую пустоту верхом на огромной ракете, но от этого простого вопроса, завязанного на сослагательном наклонении, его думатель впал в растерянность, словно кот, впервые увидевший зеркало. Семьдесят лет прошло лишь в реальном мире, для него прошло гораздо меньше, но мысленно ему казалось, что прошло гораздо больше. Он не мог вспомнить даже того, о чем он думал в тот момент. Перед его глазами товарным составом пронеслись все семьдесят лет его службы в сфере межзвездных грузоперевозок, и он не мог вспомнить ни единого момента, когда он всерьез задумывался о том, правильный ли карьерный путь он выбрал. Уверен он был лишь в одном – все эти семьдесят лет службы настолько сильно вплелись в его личность, что он просто не мог вообразить для себя иной жизни. Все, что приходило ему в голову, казалось лишь зыбкой абстракцией, а весь смысл жизни заключался в том, чтобы отслужить положенные семьдесят лет, а затем найти другое течение, по которому он смог бы плыть.

– Я бы все равно подписал этот контракт, – ответил он и сам испугался того, насколько он был уверен в этом ответе. – Я, кажется, понимаю, на что вы намекаете. Вы хотите знать, сильно ли я устал от этой работы?

– Вот именно.

– Скрывать не буду, я очень сильно устал и жду не дождусь, когда смогу осесть на одном месте и, наконец-то, обустроить свою личную жизнь. Но я не могу сказать, что я о чем-то жалею.

– Хороший ответ, – удовлетворенно заключил Петре. – Искренний и емкий. Но все же постарайтесь во время интервью не отзываться о своей работе, как о каком-то наказании.

– Договорились, – хлопнул Ленар себя рукой по колену и поднялся. – Располагайтесь, а мне нужно заняться своими делами. Как закончите, встретимся в кают-компании.

– Хорошо, – послышался звук расстегиваемой сумки.

– А, и еще чуть не забыл предупредить вас об одном крайне немаловажном моменте, – застрял Ленар на выходе, – Вильма порой выглядит несколько экстравагантно, но вы не подумайте ничего лишнего. Просто она любит внимание, и не более того.

– И в мыслях не было! – усмехнулся Петре.

3. Давайте приступать

Космические дальнобойщики не имели дурной привычки интересоваться нюансами профессии корреспондента, поэтому им ошибочно казалось, что оставшихся двух суток их гостю с лихвой хватит на сбор всего необходимого материала. Что может быть сложного в том, чтобы просто по очереди допросить пятерых человек перед камерой, а затем потратить последующие два года на возвращение в Солнечную систему? Оказалось, много чего.

Редакция Кольцевой телерадиовещательной компании так же не имела дурных привычек, вроде той, чтобы интересоваться нюансами работы космических дальнобойщиков, однако, когда внезапный госзаказ вынудил их проявить интерес, оказалось, что поблизости не так много людей, способных в точности сказать, к чему корреспондент должен готовиться. Ему выдали на руки камеру, два года оплаченной командировки и список вопросов, ответы на которые должны прозвучать в интервью, однако список вопросов официально был помечен как неполный. Никто, включая самого Петре, понятия не имел, как должен выглядеть полный список вопросов, поэтому на его плечи легла ответственная задача – импровизировать. Он не спешил расчехлять камеру. Вместо этого он полтора дня из оставшихся двух обходил интерьеры судна, беседовал с экипажем, изучал особенности их быта, и на основе своих впечатлений дополнял список вопросами, ответы на которые по его мнению будут представлять документальную ценность.

Когда буксир уже официально покинул Солнечную систему, а экипаж постепенно начал готовиться отойти в спячку, Петре окончательно понял, что ему это не мерещится – на корабле действительно не было ни одного компьютера, подходящего для его работы. На корабле был управляющий интеллект МРВ-1500, он же «Марвин», функции которого строго ограничивались управлением кораблем. Также было несколько вспомогательных вычислительных машин, функции которых вообще были ему непонятны, но из электроники ему на глаза не попалось ничего, на чем можно было бы делать заметки и памятки. Исключением был лишь попавшийся ему на глаза НЭУЧ, который предусматривал в себе ограниченную функцию записи, но Петре слишком высоко ценил подобные устройства, чтобы просто так взять чужой портативный прибор для чтения. Лишь НЭУЧ, лежащий на журнальном столике, и видеокамера, прячущаяся в чехле, напоминали ему о том, что сейчас не каменный век, а он вовсе не пещерный человек. Но пещерные люди как-то выживали без электроники, а значит и он сможет. С этой оптимистичной мыслью он уединился в комнате отдыха, вооружился стикерами с карандашом, и начал клеить свои заметки прямо на переборку, которая показалась ему какой-то неестественно пустой.

Последний ужин в этом году уже закончился, и лишь тогда Петре расчехлил свою камеру, отнес ее в кают-компанию и установил на штатив. Он потратил некоторое время, настраивая ее на правильный угол и подбирая нужный объектив, а Ленар уже сидел за столом в ожидании интервью и внимательно следил за тем, как корреспондент дотошно отсчитывает рычагом градусы и минуты, чтобы холодное стеклянное око камеры смотрело на стол ровно и сумело вместить в кадр все необходимое, и ничего лишнего. Ленар невольно начал задаваться вопросом, почему вместе с корреспондентом не послали нормального оператора, но быстро понял, что сама по себе эта мысль уже являлась абсурдной. Два дня назад ему бы показалась абсурдной даже мысль о том, что про них будут снимать кино.

– Вы готовы? – наконец-то спросил он, и его взгляд вынырнул из визира.

– Да, – бросил Ленар листок с вопросами на столешницу. – Тут все просто, двух часов на подготовку было даже в избытке.

– На самом деле по правилам такие списки должны раздаваться респондентам за несколько дней, чтобы те сумели подготовить как можно более емкие и развернутые ответы, поэтому технически я не имею права брать у вас интервью, пока вы не посчитаете себя готовым.

– Я готов, – повторил Ленар. – Камера уже пишет?

– Нет, – Петре нажал на камере какую-то кнопку и спешно сел за стол рядом с капитаном корабля. – А вот теперь пишет. Представьтесь пожалуйста.

– А куда я должен смотреть? – растерянно пробежался Ленар взглядом по пространству между бодрым лицом корреспондента и холодным взглядом стеклянного объектива.

– Туда, куда вам комфортнее, но большинству респондентов комфортнее смотреть на живого человека, а не на камеру, – подсказал Петре.

– Ленар Велиев, – представился Ленар, глядя на корреспондента, – капитан тяжелого буксира дальнего следования 204609, сотрудник логистической компании «Туда-Обратно».

– Как давно вы работаете межзвездным грузоперевозчиком?

– Шестьдесят девять лет по объективным меркам.

– А сколько вы проработали межзвездным грузоперевозчиком по субъективным меркам?

– Десять или одиннадцать лет, – пожал Ленар плечами, и Петре заметно нахмурился. – Я что-то не то сказал?

– Вы ведь сказали, что готовы… – задумчиво произнес Петре, заглядывая в список вопросов.

– Я готов, – повторил он в третий раз, – но конкретно к этому вопросу сложно подготовиться, учитывая специфику моей работы.

– Специфику? – задумался Петре еще сильнее, и в его глазах вспыхнул короткий огонек интереса. – В таком случае немного отклонимся от списка: как люди на вашем корабле воспринимают время?

– У нас есть бортовые часы и бортовой календарь, – Ленар рефлекторно бросил взгляд на настенные часы. – Они для нас и есть время. В космосе нет смены времени суток или сезонов, поэтому мы живем строго по приборам. К примеру, мои внутренние часы уже давно молчат, поэтому мне удобнее думать, что мне сейчас девяносто четыре года, и с юридической точки зрения так и есть.

– Юридический возраст имеет силу в медицинских вопросах?

– Разумеется нет. В медицинских вопросах приходится рыться в бортжурнале и вычитать из своего юридического возраста все то время, что я провел в криостазе.

– Что вы можете сказать о самом криостазе?

– Что это очень грубый способ законсервировать человека, – вдруг тон Ленара стал более резким, и он невольно начал выплескивать из себя злобу на криостаты. – Фактически вас накачивают химическими препаратами, погружают в состояние клинической смерти, моментально замораживают, а через какое-то время размораживают и реанимируют. Вы, возможно, слышали, что в процедуре пробуждения мало приятного. Ощущения сравнимы с тем, что вы чувствуете, когда просыпаетесь после общего наркоза. Но тут есть и еще один минус – по статистике один из десяти человек способен рано или поздно заболеть криостазовой болезнью, которая имеет ряд неприятных симптомов от легкой рассеянности до внезапных обмороков. Считается, что у определенной группы лиц есть к этому врожденная предрасположенность, но, насколько мне известно, выявлять эту предрасположенность так и не научились, поэтому все, что у нас есть – это статистика…

– Ленар, – перебил его Петре и жестом руки попросил его прекратить. – Мне кажется, вы не совсем правильно поняли цель моей работы. Я должен показать вашу профессию в хорошем свете.

– Да, простите, – прочистил Ленар горло и сделал успокоительный вздох. – Это можно будет вырезать?

– Это придется вырезать, – кивнул Петре и вновь пробежался взглядом по списку. – Я заметил, что ваш буксир оборудован техникой, которая уже давно устарела. Можете ли вы сказать, что межзвездный транспорт пользуется незаслуженно плохим техническим обеспечением?

– Все, что касается межзвездного транспорта, определяется элементарным прагматизмом. Пока вычислительная машина выполняет необходимые функции, она пригодна к эксплуатации не нуждается в замене, и при этом чем она проще, тем она надежнее, и тем проще будет ее починить, если вдруг она все-таки сломается.

– Что вы можете сказать о грузе, который в данный момент перевозите?

– Это баржа, груженая контейнерами категории с первой по четвертую и цистернами категории А, общей массой в семьдесят два миллиона тонн. Если вам интересно, что именно мы перевозим, то могу лишь сказать, что груз состоит из консервированной провизии, модульных домов, различной техники сельскохозяйственного, строительного, горнодобывающего и ландшафтного назначения, технических жидкостей, запчастей, минеральных удобрений, высокотехнологичных материалов и еще некоторых товаров от частных заказчиков, информацию о которых я не имею права разглашать.

– Какая часть этого груза предназначена для Фриксуса?

– На Фриксус мы везем лишь консервированную провизию. Так уж получилось, что на Фриксусе был неудачный год, в котором скудный урожай совпал с демографическим взрывом. Население не голодает, но оказалось, что их стратегические запасы больше не удовлетворяет установленным нормам, а самостоятельно они их пополнить не в состоянии.

– Какие чувства вызывают у вас плоды вашей работы?

– Как грузоперевозчик я не могу видеть плодов своей работы, но как человек я испытываю некоторую гордость за масштабы своей работы. Конечно, все эти миллионы тонн я толкаю не собственными силами, но в конечном итоге ответственность за их транспортировку доверили мне, а не кому-то другому.

Взгляд Петре споткнулся на какой-то строчке в списке, и его лоб сморщился в сомнениях.

– Насколько прочна ваша связь с цивилизованным миром?

– Вспомните все, что вы знаете обо всех мирах Объединенного Созвездия, – начал Ленар жестикулировать в воздухе, изображая масштабы. – Все эти миры практически самобытны, потому что между ними затрудненное сообщение. Нашему кораблю нужен год, чтобы добраться от Марса до Фриксуса, пассажирскому транспорту требуется в четыре раза меньше времени, но он и ходит так же в четыре раза реже, и примерно пару месяцев требуется почтовому курьеру. За счет затрудненного сообщения в разных мирах разный уровень технологического развития, разная плотность населения, разная культура, а где-то даже и свои диалекты. Мы же во время погрузки-выгрузки успеваем увидеть все это разнообразие лишь одним глазком, поэтому в какой-то степени мы отрезаны от всего Объединенного Созвездия, и у нас тут практически своя резервация.

– Как вы можете охарактеризовать культуру вашей «резервации»?

– Согласно кодексу поведения «культура», – сделал Ленар воздушные кавычки, – у нас строго не рекомендована и допустима лишь в нейтральных ее проявлениях.

– Можно поподробнее об этом моменте?

– В экипаже межзвездных кораблей практически не встречается двух людей, родившихся на одной и той же планете, – начал пояснять Ленар. – Все мы родились и воспитывались в разных условиях. Все мы носители разных культур и разной системы ценностей, и все это различие порой может стать причиной недопонимания или конфликта, который в условиях космоса может обернуться катастрофой, поэтому кодекс поведения запрещает нам выражать наши культурные особенности. Нам проще ужиться друг с другом, когда мы ведем себя как уроженцы одного мира, а поскольку было бы крайне неэтично выбирать, чей именно мир тут будет доминирующим, мы в этом вопросе придерживаемся нейтралитета.

– Как вы смотрите на перспективу оставить привычный вам уклад и вернуться в большой мир?

– Я бы не назвал это возвращением, – слегка поморщился Ленар. – После семидесяти лет работы в космосе все миры стали для меня чужими, включая мой собственный. Для меня это уже не столько возвращение, сколько второе рождение. Куда бы я не попал, мне придется заново приспосабливаться к незнакомому мне обществу, учить идиомы, знакомиться с их культурой, обучаться пользоваться их технологическими достижениями и приспосабливаться к местному климату. Мне предстоит преодолеть немало трудностей, но с другой стороны я рад, что у меня наконец-то появится полноценная личная жизнь и возможность завести семью. Надеюсь, женщины за последние семьдесят лет не так сильно изменились.

Он посмотрел в объектив и улыбнулся.

Петре был предупрежден, что космоплаватели не уделяют много внимания своей внешности, но он от них многого и не требовал. Чистая форма, выбритое лицо, остриженные ногти и ухоженные волосы идеально вписывались в светлый образ космического дальнобойщика, перемещающего грузы во времени и пространстве. Экипаж буксира Ноль-Девять полностью соответствовал его ожиданиям, за исключением одной фигуры, которая сильно выбивалась из ожидаемого образа. Он дважды просил Вильму смыть с лица макияж и забрать волосы в пучок, чтобы в редакции его не засмеяли. Он готов был практически встать перед ней на колени, положить руку на сердце и поклясться, что она и без краски на лице самая красивая женщина во вселенной, но Вильма была непреклонна, потому что она была слишком Вильмой. Ей было плевать, кто ее увидит – ей было вполне достаточно того, что запись с ее интервью рано или поздно попадется ей на глаза, а она хотела видеть себя красивой и только красивой. Это помогало ей набраться уверенности в себе и меньше нервозно оглядываться по сторонам в поисках исчезнувших украшений с голых переборок. От резкой смены обстановки она и сама начинала чувствовать себя голой перед камерой.

Петре сдался быстро, и интервью началось. Пока он прогонял Вильму через вводные вопросы, ее ослепительная женственность, бьющая фонтаном из воротника ее форменной куртки, подсказала ему, чего еще не хватает в списке вопросов, и он позволил себе отклониться от плана. Первый неожиданный вопрос, который он задал, звучал так:

– Как по-вашему, женщинам в космосе работать тяжелее, чем мужчинам?

– Петре, – сделала она ему замечание и с удивлением посмотрела на список. – Вы не предупреждали меня о таких вопросах.

– Понимаю. Простите, – виновато отвел он взгляд на миллионные доли градуса. – Если желаете, мы немедленно прекратим.

– Нет, давайте продолжать. Я считаю этот вопрос слегка некорректным, – сходу выплюнула Вильма первый ответ, который пришел ей на ум. – Я физически не могу сравнивать свои ощущения от этой работы с ощущениями противоположного пола точно так же, как мужчины не способны понять, что чувствует женщина во время родов.

– Это я понимаю, – кивнул Петре и спрятал полный растерянности взгляд в список. – Но все же мне бы хотелось услышать ваше сугубо субъективное мнение.

– Моих наблюдений недостаточно даже для составления субъективного мнения. У нас тут не спортивные состязания, никто не стоит рядом с нами с линейкой, весами или секундомером и не измеряет наши успехи. Мы либо справляемся со своей работой, либо нет. Я со своей справляюсь, иначе меня бы тут не было.

– И все же, – не унимался Петре, – разве вы со своими коллегами не обсуждаете вашу работу?

– Хотите сказать, не жалуемся ли мы друг другу? – ухмыльнулась Вильма, и Петре ответил легким кивком. – Нет, это запрещено кодексом поведения.

Вильме показалось, что он ждал такого ответа, и следующий вопрос был очень предсказуем:

– Расскажите подробнее о вашем кодексе поведения.

– Грубо говоря это свод правил и рекомендаций, которые диктуют всему экипажу нормы поведения. Как вы понимаете, людям, которые вынуждены долгое время работать в замкнутом пространстве посреди межзвездной пустоты в изоляции ото всех миров, порой может быть очень сложно ужиться друг с другом. Из этого могут вытечь разного рода неприятные случаи, разрушающие рабочую атмосферу, начиная от убийства и заканчивая нежелательной беременностью. Разумеется, при подготовке космонавтов люди с неустойчивой психикой моментально отсеиваются, но те, кто все же прошел отбор, не являются идеально притертыми друг к другу деталями, и им все равно придется идти на определенные жертвы ради сохранения мира и гармонии внутри экипажа. Необходимость таких мер усугубляется еще и тем, что в случае конфликта между двумя членами экипажа ни о каких заменах и переводах не может быть и речи. Такие вещи у нас планируются на годы вперед.

– Не могли бы вы в общих чертах обрисовать эти правила?

– В общих чертах это в первую очередь запрет на особое отношение к кому-либо. Мы не имеем права явственно выражать к кому-либо предпочтение или неприязнь. Мы, как я уже сказала, не имеем права жаловаться на нашу работу, проецируя тем самым негатив на наших товарищей. Мы обязаны поровну разделять бытовой труд, оказывать друг другу посильную помощь и уважать те крохи личного пространства, которые каждому из нас отводятся.

Петре ненадолго погрузился в раздумья.

– Получается, что любые взаимоотношения запрещены?

– Нет, почему же? Дружеские отношения разрешены, они не вредят рабочей атмосфере.

– Но мужчинам и женщинам приходится держать дистанцию между собой, я правильно понял?

– Не совсем, – мотнула Вильма головой. – Это сложно объяснить, но мужчинам и женщинам в экипаже действительно требуется держать себя в рамках, но при этом не доводить все до того, что они начнут друг друга избегать. Как вы заметили, наша униформа весьма специфическая, – Вильма демонстративно одернула свою куртку. – Она создана не только для удобства, но так же и для того, чтобы скрывать некоторые половые признаки, а поскольку мы очень редко появляемся на публике, эстетической составляющей в этой униформе отводилось третьестепенное значение. Порой мы видим друг друга в облегающем белье, но это либо перед сном, когда все слишком уставшие для посторонних мыслей, либо перед криостазом, когда все находятся в предвкушении криостаза.

– А что насчет душевой?

– А в душевой все проблемы решаются специальной межзвездной занавеской, – не удержалась Вильма от шутки.

– А если кто-нибудь решит, скажем, подглядеть? – начал Петре бесконтрольно углубляться в провокационные вопросы.

– Поверьте, не решит, – вырвалась из Вильмы усмешка. – Мы все здесь взрослые люди, и знаем, какие личностные и социальные проблемы нас могут поджидать, если вдруг увиденное нам понравится. К тому же именно подобные вещи кодекс поведения и запрещает.

– И ваш экипаж всегда беспрекословно следуете кодексу поведения?

– Не совсем, – поежилась Вильма, ощутив неприятную щекотку от неудобного вопроса. – У нас бывают различные мелкие нарушения, но без них никак. Они допустимы в той мере, в которой это не мешают нашей совместной работе. Если же кому-то из нас кажется, что наш коллега перешел черту дозволенного, он имеет право попросить капитана оставить отметку об инциденте в бортовом журнале, и тогда возмутителя спокойствия ждет штраф.

– А такое действительно может случиться? – слегка изогнулись его брови от удивления. – Допустим, кто-то поступил с вами непрофессионально. Разве вас не удержит от доноса на своего коллегу страх перед тем, что этим поступком испортите отношения со всеми остальными вашими коллегами? Разве после такого они не станут меньше вам доверять?

– Так все и было бы, будь мы в начальной школе, – сделала она свой тон гораздо тверже и слегка раздраженнее, от чего по лицу Петре пробежала мимолетная рябь сожаления о заданном вопросе. – Но здесь мы обязаны подходить к таким вопросам по-взрослому. Если в вашем присутствии человек ведет себя непрофессионально, то он угроза для всего экипажа. И совершенно неважно, угрожает ли он человеческим жизням или просто портит кому-то рабочее настроение, если вы возьметесь предпринять меры, то вы все сделаете правильно, и судить вас за это никто не станет.

– А с вашей стороны бывали какие-либо нарушения, о которых вы могли бы рассказать?

– А то, что вы сейчас записываете, можно будет потом, если что, подредактировать? – ответила Вильма вопросом на вопрос и недоверчиво указала носом на камеру.

– Во-первых на камере стоит пломба, которая не позволяет мне безнаказанно вмешиваться в записанный материал, – устало вдохнул Петре, поняв, что этот момент точно вырежут, и позволил себе своему телу принять более расслабленную позу. – Что будет вырезано, а что нет, будут решать уже в редакции. А во-вторых… разве вы не читали тот договор, который подписывали полчаса назад?

– Только пробежалась глазами и успокоилась, когда не нашла никаких пунктов, связанных с изъятием моих органов, – вернулась доброжелательная улыбка на ее лицо.

– Там есть пункт, который позволяет моей редакции распоряжаться всем записанным материалом по своему усмотрению, поэтому ни вы, ни я не имеем власти над тем, что уже записано.

– Ясно. В таком случае, продолжим, – выпрямила Вильма осанку, и Петре автоматически последовал ее примеру. – Нет, я всегда придерживалась кодекса и успешно справлялась с искушением как-либо нарушить корабельную дисциплину.

– Хорошо, – вновь заглянул Петре в список. – Поговорим о вашем повышении.

– Да, начиная со следующего рейса я готовлюсь занять должность капитана, – постаралась она насытить свой тон равнодушием, смешанным с профессионализмом. – Мне предстоит лишь сдать теоретический тест, но я уверена, что полностью готова принять на себя руководящие функции.

– Вы волнуетесь перед вступлением в новую должность?

– Нет, напротив, я рада, что меня оставляют с моим экипажем, с которым у меня уже установлен контакт. Многих при повышении сразу же переводят на другое судно, так что мне в каком-то смысле сильно повезло.

– Можете ли вы сказать тоже самое про человека, который в данный момент готовится занять ваше место?

– Я ничего не знаю про этого человека, так что рано делать какие-либо выводы, – развела Вильма руками. – Но я скажу, что он так же претендовал на место капитана, а это многое говорит о его профессиональных качествах.

– Как по-вашему, почему должность капитана решили отдать именно вам, а не ему?

– Как я уже сказала, здесь работают знакомые мне люди, с которым у меня уже налажен контакт, и от которых я знаю чего ожидать. Для начинающего капитана это хорошее преимущество, и я уверена, что он прекрасно это понимает и поддержит это решение.

– А я имею право отказаться? – вполголоса спросила Ирма, занеся кончик шариковой ручки над пустым полем на бумаге рядом с пометкой «Подпись».

– Конечно, – настороженно протянул Петре, царапая свой взгляд о зависшую ручку. – Что-то не так?

– Вроде нет, – огляделась она, словно выискивая спасительное «что-то не так», внезапно выросшее на переборке полупустой кают-компании, – Волнуюсь немного. У меня никто раньше не брал интервью для документального фильма, и я даже не знаю, заслужила ли я чем-то такое внимание.

– Послушайте, я вас ни к чему не принуждаю.

– Не принуждаете, – согласилась Ирма, с сомнением бегая взглядом по буквам в документе без попыток разглядеть в них смысл. – Но будет крайне неудобно, если я откажусь. У вас ведь командировка на два года, и вам придется как-то объяснить, что вы за эти два года недовыполнили двадцать процентов от планируемого объема работ.

– Да, придется объясняться перед начальством, – промакнув блестящий лоб рукавом он выдал в себе легкую нервозность. – Но я уверен, что они поймут.

– Но я не уверена, и от этого мне неспокойно на душе.

– Если хотите, можем не торопиться с этим, – он протянул руку, чтобы забрать договор.

– Но вы ведь уже все подготовили, – не отдала она договор, прижав бумажную папку к столешнице. – Если я это подпишу, я ведь все еще буду иметь право отказаться от интервью?

– В договоре нет такого обязательства, – подтвердил Петре и озабоченно вздохнул. – Не забывайте, что я лишь гость на вашем корабле и рассчитываю исключительно на вашу добрую волю.

– Хорошо, – расслабила она свои легкие и сделала росчерк в нижней части договора.

Папка легла в руки корреспондента, и тот потратил пару секунд на изучение подписи, прежде чем отложить документ в дальний край столешницы. Ирма смотрела на него выжидающе и раскрыла рот в широкой зевоте, чтобы размять лицевые и челюстные мышцы. Ей казалось, что так она будет меньше мямлить или заикаться.

– Так мы можем приступать?

– К чему?

– К интервью, Ирма, – он щелкнул пальцами перед ее лицом, и она рефлекторно отстранилась. – Вы выглядите уставшей. Может быть все же отложим на потом?

– Нет, я готова, – испуганно ответила она. – Давайте приступать.

И они приступили.

– Вы ведь самый молодой член этого экипажа, я правильно понимаю?

– Совершенно верно, – для ответа Ирме пришлось сглотнуть скопившуюся слюну и немного порыться во взбудораженной памяти. – По объективным меркам мне двадцать восемь лет.

– В чем заключаются ваши обязанности?

– Я оператор полета. По факту я управляю перемещениями в пространстве.

– Почему же тогда вас называют оператором, а не пилотом?

– Дань традиции, – пожала она плечами и вдруг поняла, что впервые слышит этот весьма справедливый вопрос. – Когда межзвездные коммерческие грузоперевозки только зарождались, перемещение между звездами было сильно затруднено неприспособленным для дальнего космоса законодательством, и это сильно затрудняло процедуру регистрации груза, который находился непосредственно внутри буксира, а не снаружи. Регулирование дальних грузоперевозок было настолько несовершенным, что многие частные компании нашли юридическую лазейку и переклассифицировали свои буксиры из транспортных средств в силовые машины, а пилотов, соответственно, переклассифицировали в операторов.

Петре не выразил никакого интереса к ее рассказу. На его лице прекрасно читалось, что он знал ответ заранее, но все равно хотел, чтобы он прозвучал вслух. Такая манера диалога сильно сбивала с толку и предательски выдавила капельку пота из виска.

– Как давно вас назначили на пост оператора межзвездного буксира?

– Это было шесть лет назад, – закатила она глаза к потолку и как бы невзначай почесала висок. – У меня в тот момент еще не было ни одной процедуры криостаза, так что мне по всем меркам тогда было двадцать два.

– Как по-вашему, вас не слишком поторопились усадить на тяжелый межзвездный транспорт?

– Разумеется, нет, – соврала она дрогнувшим голосом. – Я на тот момент уже имела годовой опыт управления межпланетным грузовым транспортом, а на межзвездном принцип тот же самый, только масштабы другие, и есть необходимость пережидать долгое путешествие в криостазе.

– Какие требования предъявляют при устройстве на работу в межзвездные перевозки?

– Примерно те же, что и в обитаемой части космоса, – задумалась она, вспоминая, через что ей пришлось пройти, чтобы ее запустили в космос. – У космонавта должен быть здоровый организм, определенный уровень физической подготовки, высшее специальное образование и устойчивая психика. Если хоть что-то из мною названного не удовлетворяет требованиям, управлять космическим транспортом вам не позволят.

– Я заметил, что на вашем корабле почти все указатели, индикаторы и даже клавиши на клавиатурах используют вместо буквенно-цифровых алфавитов какое-то архетипичные образы, смысл которых далеко не всегда очевиден.

– Это космическая семиотика, в чем-то близкая к древнеегипетским иероглифам. Используется только на космических кораблях, так что не удивительно, что вам она не знакома.

– Расскажите о ней поподробнее.

– Космическая семиотика насчитывает в себе четыреста шестьдесят два… нет, – запнулась она и хлопнула ладонью по столешнице, – четыреста шестьдесят четыре символа. Вы правы, не все из них очевидны. Есть простые, как треугольные стрелочки вправо-влево-вверх-вниз, – ее оттопыренный указательный палец начал порхать по воздуху рваными движениями, – А есть и символы, смысл которых будет для неосведомленного человека большой загадкой, особенно с учетом того, что многие из них представляют собой не просто «архетипичные образы», но еще и шестеричный цветовой код. Поначалу кажется, что это все очень сложно, но стоило мне лишь выучить таблицу символов, как я начала понимать, что этот, скажем так, «язык» очень практичен и даже удобен для восприятия. Он узкоспециализирован и потому очень емок.

– Ваш первый рейс прошел удачно?

– Конечно, – соврала Ирма еще сильнее. – В академии в меня заложили все необходимые инструменты, а экипаж встретил меня с теплом и поддержкой. Сказать по правде, когда Ленар сойдет с этого судна, я буду очень скучать по нему.

– Я, наверное, не преувеличу, если скажу, что ваша работа подразумевает под собой огромную ответственность. Обычно такую ответственность доверяют людям с соразмерным опытом работы, но в межзвездных путешествиях все иначе. Как вы думаете, почему?