Текст книги "Тяжкий груз (СИ)"

Автор книги: Юрий Кунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

– Петре, может хоть теперь вы скажете…

– Еще несколько вопросов, – заткнул он Радэка. – Давайте теперь поговорим о грустном.

– Не думаю, что вашим зрителям захочется это слышать.

– Лишним не будет, – Петре отложил свой вопросник в сторону, и стало ясно, что следующие вопросы будут звучать исключительно из его головы. – Как хорошо вас снабжают провизией?

– По правилам на судне должен поддерживаться запас минимум на два рейса, – удивленно проговорил Радэк, пытаясь уловить в этом вопросе подвох. – В среднем это около ста пятидесяти тысяч килокалорий на человека.

– А если запас провизии по каким-то причинам испортится или даже закончится?

– И такое тоже было, – нахлынули на него воспоминания. – В этом случае экипаж переходит на экстренный паек: у нас на борту есть все необходимое для самостоятельного производства суперпаслена.

– Гидропоника?

– Именно.

– И как долго экипаж может жить на этом экстренном пайке?

Радэку потребовались усилия, чтобы вспомнить хотя бы приблизительные числа.

– Около месяца.

– Почему?

– Потому что суперпаслен – это лишь источник растительного белка и углеводов, который насыщает ваше тело энергией, но при этом не является полноценным здоровым питанием. Если вы будете больше месяца питаться лишь суперпасленом, у вас начнутся проблемы со здоровьем на фоне дефицита витамина С.

– Разве в суперпаслене нет витамина С? – спросил Петре, и Радэк готов был поклясться, что Петре спрашивает это не для камеры.

– Есть. Но в нем так же есть фермент, который не позволяет организму усвоить этот витамин С.

– Не могли бы вы описать, как именно организм отреагирует на нехватку витамина С?

– Ну… – Радэк давно так сильно не напрягал память. Медицинские вопросы не были его сильной стороной. – Ваше тело станет хрупким. Кровеносные сосуды начнут разрушаться. Начнут появляться кровоподтеки. Будут кровоточить десны. Появится гемаррогическая сыпь, боль в конечностях… – Радэк прервался, напоровшись головой на неожиданную мысль. – Постойте-ка…

19. Я не преступник!

В отличие от людей, космические корабли не знают состояния, которое можно было бы назвать клинической смертью. Корабль либо работоспособен, либо нет, однако многие космические корабли способны пережить особый предсмертный период, находящийся между выходом из строя и окончательным превращением в бесполезную груду металлолома. Это не клиническая смерть и, определенно, не похороны, но принято считать, что окончательный конец ждет корабль лишь тогда, когда последняя нога сходит с его палубы. Обычно после этого мертвое судно разрезают на части и отправляют металлолом на переплавку, но у буксира Пять-Восемь была иная судьба. Корабли, вышедшие из строя посреди межзвездной пустоты, обречены на многовековое забвение, конец которому лежал на дне какого-нибудь гравитационного колодца. Этот способ выхода судна из эксплуатации был одним из самых плохих. Пустая трата материала вкупе с потенциальной опасностью, которую может представлять кусок мусора в полсотни тысяч тонн, определенно не вызывала хороших ассоциаций, но когда выбора нет, приходилось мириться с жертвами.

Предсмертный период Пять-Восемь подходил к концу вместе с работами по переброске станции. Когда обе сцепных головки были сброшены, мертвое судно осталось связано лишь с буксиром Ноль-Девять. Оставалось лишь отнять швартовы, совершить легкий толчок и, наконец-то, лететь дальше. Эмиль Кравчик знал, как все это делается. Швартовочные лебедки разжимались, репульсионные проекторы давали минимальный импульс, и когда зазор между кораблями станет достаточно большим, две обезьяны в скафандрах, вооруженные аварийными ключами, должны выйти наружу и выковырять тросы из швартовочных рымов. Эмиль прекрасно знал разницу между понятиями «наружу» и «внутрь», поэтому он задал справедливый вопрос:

– Ну, и зачем мы сюда залезли?

– Убедиться, что ничего не забыли, – ответил Радэк.

Эмиль давно догадывался, что если взять у Радэка кровь на анализ, в ней обнаружится повышенное содержание трудоголизма, но даже от такого человека сложно было ожидать, что он менее чем за сутки переживет взрыв, возьмет отгул и спустя четыре часа откажется от этого отгула с напористостью человека, спешащего в уборную. Вильма не стала спорить, и когда двое техников вышли наружу, Радэка потянуло в сторону дыры в корпусе Пять-Восемь, которая некогда была дорсальным техническим шлюзом. Пока они протискивались вовнутрь, Эмиль напомнил:

– Ты ведь в курсе, что никто не станет ждать, пока мы обыщем весь корабль?

– Весь и не надо.

Эмиль решил, что Радэк потерял что-то конкретное в конкретной части судна, и не стал пытать коллегу допросами. Вместо этого он принялся пытать его своими впечатлениями. Проплывая по замусоренным коридорам выпотрошенной первой палубы, он старался выловить как можно больше деталей своим фонарем, и придавался фантазиям о том, что дальше ждет эту некогда мощнейшую машину во вселенной. Он упивался мыслями, что он будет последним человеком на борту этого корабля, и вместе с ним уйдут последние признаки жизни, а затем ему в голову пришла глупая идея, и он не нашел причин от нее отказываться. Пристегнувшись фалом к растущей из переборки скобе, он уперся ногами в облицовочную панель, и превратил натянувшийся трос в точку опоры. Аварийный ключ практически сам отстегнулся от бедра и лег в перчатку. Острие оставило на переборке тонкую светлую борозду.

– Что ты делаешь? – снисходительно спросил Радэк, прицелившись в коллегу лучом фонаря.

– Ты знаешь, что в будущем этот корабль еще могут найти? – продолжал Эмиль царапать металл. – Наши потомки однажды обнаружат его с помощью квантовых датчиков и…

– Каких еще квантовых датчиков?

– Не знаю, но когда люди фантазируют о футуристических технологиях, там всегда есть что-то квантовое.

– Ну, и? Что дадут эти «квантовые датчики»?

– Археологическую находку! – облизнулся Эмиль от азарта, не переставая царапать металл. – Возможно, технологии шагнут настолько далеко вперед к тому моменту, что людям будут нужны подобные находки для составления четкого представления о том, как их далекие предки жили и работали. Получается, что этот корабль может стать капсулой времени, а значит мы должны оставить потомкам какое-то назидательное послание, чтобы они знали, что мы не были раздолбаями и регулярно задумывались о светлом будущем, которое оставим после себя.

– Да чем вы там таким заняты? – вмешалась Вильма, дежурившая в радиорубке. – Я думала, вы будете отнимать швартовы. Вам что, Ленар дал какие-то приказы, о которых я не в курсе.

– Ни в коем случае, – твердо возразил Радэк. – Это исключительно моя инициатива. Я решил заняться второстепенными делами, пока борта расходятся. Отнимать швартовы с промежутком всего в пару метров между бортами не очень удобно.

– Не задерживайтесь, – ответила Вильма с задержкой.

Эмиль закончил свое послание потомкам, когда Радэк подплыл к нему. Росчерк получился слегка неуклюжим, отчасти хулиганским, но вполне читаемым. Эмиль отстегнулся от скобы и отплыл к противоположной переборке, чтобы издалека насладиться плодами своего творчества. В свете двух фонарей потревоженный мусор бегал по стенкам коридора беспорядочными Броуновскими тенями, не позволяя рябящему глазу сосредоточиться на надписи, в которую складывались царапины, но Радэк все же прочитал:

– «Здесь был Эмиль»… Это твое глубокомысленное послание потомкам?

– Я хотел написать «Здесь жили и работали покорители космоса, которые рисковали жизнями ради участия в строительстве вашего будущего. Наши отвага и героизм держатся на вере, что будущее, в котором вы живете, окажется даже лучше того будущего, что живет в наших умах и сердцах. Мы делаем эту работу, чтобы ее не пришлось делать вам, и если у вас есть теплый дом, любящая вас семья и крепкое здоровье, просто помните, что мы, Эмиль Кравчик, Радэк Коваль, Ленар…»

– Все, ладно, я понял, – оттолкнулся Радэк от переборки. – Ты попытался сэкономить нам время.

Эмиль был в хорошем смысле легкомысленным человеком. Если что-то портило ему настроение, это физически не могло продолжаться долго. Стоило лишь у него на глазах умереть человеку, как уже через несколько часов Эмиль возвращается в реальный мир в полной боеготовности. Стоило напарнику взорваться у него на глазах, как уже через несколько часов Эмиль забудет об этом. Он не мог долго зацикливаться на таких вещах. Мысли влетали в его голову с той же легкостью, что и вылетали, словно птицы в скворечнике, а задерживались там только те из них, которые сам Эмиль сочтет нужными. Когда любой другой на его месте донимал бы Радэка вопросами о самочувствии через каждые десять метров, Эмиль лишь следовал за ним в полной уверенности, что Радэку виднее. Он смиренно смотрел, как запасной скафандр Радэка неуклюже передвигается зигзагами по коридору, и даже не допускал до себя мысли, что он сам мог бы двигаться вдвое быстрее, затрачивая при этом вдвое меньше усилий, а лишь плыл следом, успешно повторяя ритм. Это было подобно танцу, и в каждом танце можно было оступиться. Кусочек металла, угодивший под перчатку, заставил руку Радэка неуклюже скользнуть по переборке, и его скафандр закрутился в пируэте, рассылая проклятья в эфир. Эмиль поймал его спустя три оборота и помог ему вновь поймать за хвост ускользающее чувство ориентации. Среди коллег было широко распространено мнение, что у Эмиля природный талант к работе в невесомости. Эмиль при всем своем слегка напыщенном самомнении скромно возражал, уверяя, что на самом деле это не он талантлив, а люди вокруг него от природы неуклюжи. При этом он тактично умалчивал, что проходя обучение в академии он был единственным человеком, который ни разу не побежал в уборную после катания на центрифуге.

Они летели по коридорам не долго. Эмиль насчитал около сорока метров, после которых Радэк открыл дверь в помещение и втащил себя внутрь. Эмиль залетел за ним следом. Его взгляд встретили голые переборки и пустующие стеллажи, от которых прямо сквозь скафандр веяло холодом, смертью и одиночеством. Теперь он вдвойне не понимал, что они здесь ищут, и решился спросить:

– Ну, и что же мы здесь ищем?

– Примерно это и ищем, – выбросил он руку куда-то в сторону пустых полок.

Полированная до зеркального блеска нержавейка позволила свету несколько раз отрикошетить от стеллажей, рассыпаться на мелкие кусочки и озарить собой почти все помещение. Видно было плохо, Строгие прямоугольные контуры выглядывали из теней полутонами, подчеркивая всю скучность и однообразность интерьера. Объемы пустоты казались противоестественными, и вселяли дискомфорт вместо закономерного чувства простора. Эмиль не сразу придал этому значению. Лишь после того, как Радэк спросил:

– Кто-нибудь что-то выносил с продуктового склада?

– Я точно нет.

– Вильма?

– Какого черта вы забыли на продуктовом складе? – ответила Вильма.

– Хотел узнать, есть ли тут провизия, которую можно спасти, – почти не соврал Радэк.

– Тебя что, на собственном корабле плохо кормят?

– Мне теперь тоже стало интересно, – вступился Эмиль за своего коллегу. – Кто-нибудь выносил что-то с продуктового склада?

– Насколько я знаю, нет. Это бессмысленно. В момент взрыва реактора аварийная механика выбрасывают за борт весь хладагент и большую часть запасов воды ради охлаждения корабля. Значит, условия хранения пищи были нарушены еще полвека назад, и она испортилась прежде чем повторно замерзнуть.

– Ммм… – промычал Эмиль, путаясь в догадках. – Тогда у меня хорошие новости. Тут ничего не испортилось.

Выражение «чувствовать себя не в своей тарелке» очень точно отражало настроение Ирмы Волчек, которая слонялась по дрейфующему кораблю и ждала, когда его, наконец-то, можно будет сдвигать с места. Многим хотелось поскорее отчалить, но ей, несомненно, хотелось больше всех, и в сильнее всех это желание в ней вскармливал Ленар. Относительность времени зависит не только от скорости и гравитации, но так же и от того, есть ли у человека занятие. У Ирмы занятия не было, и кукушка в ее внутренних часах без конца повторяла, что этот рейс непростительно затянулся. Обычно дальнобойщикам некуда было спешить, но этот исключительный случай заставлял их торопиться. Этот случай был вдвойне исключительным, потому что они торопились не прибыть в определенное место, а отбыть из данного конкретного места как можно скорее. Все молча жаждали, когда этот рейс поскорее закончится, и отбытие стало бы для символическим «началом конца».

Для Ирмы «начало конца» началось еще до настоящего «начала конца», что могло быть трактовано как «начало начала конца». Так она сказала Петре прямо перед тем, как он выиграл у нее очередную партию в карты и упрекнул ее в том, что она не достаточно собрана. С этим напутствием она отправилась выполнять свои прямые обязанности.

Наконец-то.

Мысли о том, что ее собственный капитан ей не доверяет, очень плохо способствовали рабочему настроению и «собранности». Она прокручивала его слова в своей голове снова и снова, не понимая, что просто бежит по ленте Мебиуса в поисках финиша. Как можно было настолько не доверять человеку, способному одним движением руки разрушить корабль? Она давно признала тот факт, что у Ленара не было особых причин ей доверять, но ведь… она же управляет кораблем. На ней не было задач ответственнее этой.

Она продолжала об этом думать даже сидя за своим постом. Ей хотелось увидеть лицо Ленара, чтобы сосчитать напряженные мускулы и вздувшиеся вены, но конструкция мостика не позволяла зрительный контакт между ними. Петре был прав – она была не собранной. В тот момент, когда предстояло двигать массу в шестьдесят тысяч тонн, последнее, чему стоило предаваться – это собственной неуверенности.

Таких деликатных процедур ей проводить еще не приходилось. Если во вселенной и было что-то противоположное точности хирургического скальпеля, то это тяжелый буксир. Его маршевые двигатели давали грубую тягу, чтобы быстро наращивать импульс миллионам тонн груза, а маневровые хоть и были значительно слабее, но были сконструированы с расчетом на то, чтобы придавать ощутимый вращающий момент всему грузовому составу. При таких рабочих мощностях мысль о том, что корабль необходимо сместить в пространстве с точностью до сантиметров, вызывала лишь истеричный хохот. Вместо хохота она лишь дрожала в своем кресле, словно лошадь перед скачками. Ей казалось, что после недели валяния дурака она отвыкла от управления кораблем, и с холодным липким страхом готовилась к моменту, когда голоса техников в радио скажут:

– Судно отшвартовано. Возвращаемся в шлюз.

…а Ленар им ответит:

– Хорошо. Отчитайтесь по возвращении, и мы начнем маневр.

Заброшенный полуразрушенный корабль был серьезной помехой. Он все еще находился между стыковочных балок станции, занимая рабочее пространство. Его нужно было оттолкнуть. Эту работу было сделать не сложно – с отталкиванием объектов отлично справляются репульсионные проекторы. Загвоздка состояла в том, что на репульсионную силу третий закон Ньютона распространялся так же, как и на все остальное. Ленар отдал приказ, и Ирма начала вводить в компьютер параметры для компенсации третьего закона. «Компенсация третьего закона» – звучало красиво, но на деле же ей нужно было включить маневровые двигатели, которые направят корабль навстречу другому кораблю. Вполне здоровый инстинкт выживания просил ее этого не делать. Она знала, что репульсионные проекторы все равно не позволят столкновению случиться, но репульсионная сила – это такое зыбкое понятие… почти как магия. Мозг отказывался в нее верить даже на фоне того, что испытывал ее эффект каждую секунду.

Приборы сказали ей, что Пять-Восемь покорно освободил место, а Вильма повторила это вслух. Других способов узнать, что творится снаружи, просто не было. Все чувства молчали, обманутые искусственно созданным состоянием покоя.

– Разворот на сто восемьдесят, – приказал Ленар.

Ирма замешкалась. Ему достаточно было сказать слово «разворот», и она бы все поняла. Зачем уточнять про сто восемьдесят градусов? А если он настолько сильно сомневался в ее способностях, почему не уточнил ось, по которой надо совершать разворот?

– Ирма!

– Да-да, – отозвалась она, вынырнув из облаков. – Разворот на сто восемьдесят.

Разворот состоялся успешно, и она дошла до самого сложного.

Обычно эту процедуру выполняют маленькие буксиры… да, ирония. Несколько маленьких буксиров подталкивают один большой буксир в зазор между стыковочными балками так, чтобы сцепные головки смогли попасть на колотушки. Это требовало почти хирургической точности. В теории стыковку с грузом можно было провести самостоятельно, но обычно такая теория никого не интересовала. На приборной панели высветились показания с четырех дальномеров. Вот и все. Лишь по четырем числам, измеряющим расстояние разных частей кормы до станции, предстояло поймать небольшую точку в пространстве. Наверное, так пытаются кувалдой вдеть нитку в иголку. Спустя три часа Ирма была рада покинуть мостик, и даже чувство полного поражения не смогло отравить ее аппетит. Она пообедала консервированным азу. Вкус консервированных блюд значительно отличался от свежих. Во время консервации блюда теряют вкус, и это пытаются компенсировать различными специями. Сказать, что азу не было похоже на азу, было бы справедливым замечанием, но Ирма была довольна, словно собака, голодавшая последние три дня. У нее приподнялось настроение, и она даже успела смириться с тем, что попытки стыковки со станцией растянутся на ближайшие несколько дней. Встреча с цивилизацией опять откладывается на неопределенный срок, но набитый под завязку желудок упорно мешал ей огорчаться. Возвращалась на мостик она с легкостью на душе и тяжестью в животе. Самая тяжелая работа – это та, которая не получается, но Ирма была рада и этому. Это было все равно лучше, чем безделье. Она снова чувствовала себя нужной.

– Стоп, – сказала Вильма спустя десять минут топтания судна на месте. – Полметра. Можно начинать стыковку.

Полметра было катастрофической погрешностью для стыковки и феерической победой для большого неуклюжего корабля. Ирма попыталась обрадоваться, но на душе было все так же тихо. Оставшиеся полметра, в которые она не попала, будут скомпенсированы лебедками, и, в конце концов, они зацепятся за груз. На ближайшие же несколько часов она снова станет ненужной.

Вильма знала, что Ленар был полон противоречий. Он был хладнокровен и вспыльчив, законопослушен и бесчестен, и если он сказал, что все должны прыгать, вполне могло статься так, что себя он ко всем не относил. В целом она считала его сносным человеком, который мог прикрикнуть на своих подчиненных или бросить в них какую-нибудь издевку, при этом позволяя им некоторые вольности, вроде распития кофе на мостике, расклеивания открыток на приборной панели и, в особо исключительных случаях, мог позволить безнаказанно пнуть себя по больному колену. Он хотел, чтобы его команда состояла из профессионалов, но при этом позволял им иногда сделать шаг в сторону от профессионализма. Вильма считала, что так работает в нем совесть. Пусть на словах он и требовал многого от своего экипажа, но на деле он морально не был готов наказывать людей за поступки, которые, возможно, совершил бы сам. Так или иначе, Ленар совершал нарушения. Некоторые мелкие, некоторые покрупнее, но все были без серьезных последствий, и это единственная причина, по которой его подчиненные, поймав его за руку, тут же ее отпускали. Он был не без греха, но он не был реальной угрозой экипажу.

Так Вильма думала до тех пор, пока не прогремел очередной взрыв. На этот раз взорвался Ленар.

Все и так шло наперекосяк, начиная с того момента, как Ленар объявил о своем уходе, и заканчивая тем, как чуть не погиб Радэк. Вильма теряла ощущение реальности вместе с уверенностью, что ей прямо сейчас сгоряча не сломают челюсть, но исключительно инстинктивно встала у Ленара на пути и заслонила своим телом скрутившегося в болезненных спазмах Илью. Она слышала, как он издает стоны, задыхаясь от точного удара по солнечному сплетению, и с трудом пересиливала в себе желание обернуться. Она заставляла себя смотреть Ленару в глаза, демонстрируя ему свою решимость, словно дикому зверю, и подозревала, что из ее предательски раздувшихся зрачков лился лишь страх. Если двое членов экипажа не сходятся друг с другом во мнении – это досадное неудобство, но если один из них при этом начинает бояться второго, то это уже симптом смертельной болезни, поразившей корабль.

– Остановись! – приказала она и мысленно приготовилась, что сейчас ее просто отпихнут в сторону, и ситуация окончательно утратит контроль.

Этого не произошло.

Она не поняла, возымел ли ее выкрик хоть какое-то действие, или Ленар изначально хотел ограничиться лишь одним безопасным, но болезненным ударом, но драка прекратилась столь же внезапно, сколь и началась. Ленар лишь сделал глубокий вздох, и Вильма услышала в нем почти садистское наслаждение. Ему понравилось то, что он почувствовал костяшками кулака, и что бы за демон в нем не проснулся, его потребности были полностью удовлетворены. Он ничего не ответил. Он молча сел за стол, уткнул локти в столешницу, и этот жест сказал все за него. Помогая Илье сесть за противоположный край стола, она как бы невзначай провела рукой по его торсу с поисках признаков сломанных ребер, и не нащупала весомых поводов как можно скорее увести пострадавшего из кают-компании. Хорошо это или плохо, но им придется серьезно поговорить. Илья благодарственно кивнул, немного успокоив ее, и Вильма заставила себя присесть на чертовски неудобный стул. В такие эмоциональные моменты абсолютно все стулья вселенной были чертовски неудобными.

Ленар начал первым.

– Целую неделю я жил с мыслью, что по неосторожности убил Бьярне, – выдавливал он из себя слова стальными брусками. – Не скажу, что неделя была трудная. Смирился я с этой мыслью уже где-то через двадцать минут после того, как понял, что Бьярне уже не вернуть. И знаете, как я переживал все эти двадцать минут? Знаете, какую ответственность я взвалил на свои плечи? Вы хоть понимаете, сколько я потом времени потратил на придумывание текста для отчета?

– Это прискорбно слышать, – с хрипом согласился Илья. – Но совсем не нам судить, кто виноват. И уж точно не нам назначать наказание.

– Это было не наказание, – возразил Ленар, не шелохнувшись. – Я просто был в состоянии аффекта и не соображал, что делаю, так что все в порядке.

Вильма не поняла, шутит он так или пытается оскорбить собеседника, но то, что он сделал, совершенно точно не было состоянием аффекта. С тех пор, как до Ленара дошел рассказ о новых находках, он успел все обдумать, перекусить, поговорить с Вильмой и дождаться момента, когда в кают-компании окажутся лишь они втроем, чтобы остальной команде не пришлось это видеть. Пусть Ленар и был способен временами слегка погорячиться, но этот расчет был холоднее самой вселенной.

– Я был благодарен вам за спасение, – Илья перестал напрягаться из-за боли, и начал напрягаться из-за чего-то другого. – И я ни единого обвинительного слова не сказал в ваш адрес. Никто не винил вас в том, что случилось с Бьярне, и уж точно никто из нас не мог знать, что такое может произойти. Мы все должны были сойтись на том, что это был несчастный случай.

– Я уже сыт по горло вашей ложью. Вы много болтаете, и в ваших словах меньше смысла, чем в криках кукушки. Я бы еще мог поверить, что взрыв реактора – несчастный случай, но то, что произошло с вашей командой – это уже череда закономерностей, о которой вы мне врали даже больше, чем рассказывали.

– Да, я лгал вам, довольны?

– Ни капельки, – качнул Ленар головой. – Зачем вы мне врали? Вы ведь должны знать, что по прибытии в космопорт вся ваша ложь развалится на куски сию же минуту.

– И пусть разваливается. Я врал вам исключительно для того, чтобы не сеять разногласия посреди космоса, чтобы мои и ваши люди добрались до космопорта спокойно, без подобных… – почесал он грудь, – инцидентов. Правда вам все равно ничего бы не дала.

– Правда дала бы мне правду, – настаивал Ленар. – Рассказывайте, почему на вашем корабле девственно пустой холодильник. Только не говорите, что у вас испортились все продукты разом.

– Мы все съели, – обреченно отпустил Илья. – Наш рейс сильно затянулся, и запасов еды не хватило.

Ленар откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. Вильма сидела неподвижно, и лишь ее глаза бегали от одного края стола к другому. Она не знала, зачем вообще присутствовала при этой беседе. Возможно, присутствие давало ей чувство контроля. Возможно, она верила, что пока она рядом, эти двое дураков не подерутся и не наделают чего-то непоправимого. Так она себя убеждала, но подсознательно понимала, что просто хочет защитить Илью. Ее на борту меньше всех заботило то, сколько лжи залили ей в уши. Она слишком устала от правды и была рада согласиться на любую сладкую ложь, пару часов в космическом бассейне и здоровую улыбку человека, который все это ей подарил. Так или иначе, теперь по кают-компании полился поток какой-то субстанции, подозрительно похожей на правду. Вильма с отвращением впитывала его, словно жизненно-необходимое лекарство с ужасным вкусом. Периодически Ленар прерывал рассказ, чтобы задать уточняющие вопросы, и мысленно взвешивал услышанные ответы, а Вильма лишь рисовала картинки в своей голове и фантазировала о том, через что именно пришлось пройти экипажу Пять-Восемь.

Никто не сомневался, что Илья врал про бюрократическую ошибку, но он, наконец-то, решился признать очевидное. Пятьдесят пять лет назад буксир Пять-Восемь шел по межзвездному пространству, тягая на прицепе астероид класса М, массой в сорок два миллиона тонн, но сама история всех злоключений началась значительно раньше, примерно около восьмидесяти лет назад. Все случилось так, как Илья ей и рассказывал. Станцию «Магомет» списали, рабочих начали вывозить пассажирским транспортом. Транспорта не хватило для шестидесяти семи человек, и их пообещали вывезти следующим рейсом. Все шестьдесят семь человек легли в криостаз, а через десять лет их разбудила автоматика, и они начали догадываться, что никакого следующего рейса не будет. Знать, что произошло, они не могли. Возможно, произошла какая-то катастрофа с летящим за ними транспортом, но они были склонны считать, что про них просто забыли и бросили, и ждать эвакуации не было смысла. У них было совсем не много вариантов для дальнейших действий. Они взяли один из маяков, которыми станция обозначала свое присутствие в пространстве, кустарным методом превратили его в сигнальную ракету и запустили его туда, где он мог быть замеченным. Спустя несколько лет маяк был замечен буксиром Пять-Восемь. Они подобрали маяк, прочитали послание с точными координатами брошенной станции и не смогли не отреагировать на просьбу о помощи. Так металлический астероид снова отправился в свободное плавание, а освобожденный от тяжкого груза буксир бросился на просьбу о помощи. К моменту, когда они прибыли, брошенные на станции люди успели истощить почти все ресурсы и заново погрузиться в криостаз. Именно в момент прибытия вопрос о запасах пищи встал ребром. Дальнобойщики могли своими силами взять станцию на буксир, но каждому грузу требовались свои индивидуальные меры по обеспечению безопасной перевозки. Как обеспечить эти меры незнакомой станции, они не знали, и им пришлось разморозить нескольких рабочих. Именно так экипаж буксира Пять-Восемь начал осваиваться на станции «Магомет» и вникать в нюансы ее эксплуатации. Подготовка шла медленно. Станция провела в спячке больше двадцати пяти лет и требовала капитальный техосмотр перед отправкой. В ходе осмотра на станции обнаружились пробоины от столкновения с метеороидом, и подготовка к отправке резко осложнилась. Будь на станции тысяча человек персонала, ремонт прошел бы быстро, но это был не тот случай. К моменту, когда все были уверены, что станция не развалится от собственного веса, у дальнобойщиков начали проявляться симптомы одной из древнейших болезней в истории человечества. Эта болезнь убивает человека достаточно медленно, лечится до смешного легко, и дело оставалось за малым – лечь в криостаз и дождаться возвращения в цивилизацию. Они ложились в криостаты с уверенностью, что путешествие займет не больше года, но очнулись спустя полвека в окружении незнакомых людей и плохих новостей.

Если Илья до сих пор был для Вильмы таинственным незнакомцем, полным загадок, то теперь она начала физически ощущать вес груза, что лежал на его сердце. Она знала, что он знал, кого стоит винить во всех этих злоключениях. Изначальная вина лежала на том, кто бросил эти шестьдесят семь человек посреди дальнего космоса. Это была не компания-владелец станции, и даже не компания, ответственная за эвакуацию персонала. Настоящим виновником был тот, кто стоял выше их всех.

Объединенное Созвездие.

Вот почему Илья так не любил действующее правительство. Объединенное Созвездие всегда было одержимо идеей глобального контроля. Не того глобального контроля, при котором человек не способен найти уборную без камер наблюдения, а того, при котором правительство предпочитает держать на поводке каждую планету и каждую крупную организацию, способную вызвать хоть малейшую рябь на зеркальной глади политической стабильности. Во всех остальных случаях такое государство давно бы развалилось на множество государств поменьше, подобно тому, как неукрепленные крупногабаритные грузы на буксире могли рассыпаться под собственным весом. У Вильмы не хватило фантазии придумать причины, которые могли сподвигнуть кого-то бросить в дальнем космосе шестьдесят семь человек и одну дорогостоящую станцию, но такие крупные жертвы просто не могли обойтись без ведома государственных структур.

Кому от этого будет выгода?

Никому. Закон, ставящий одну человеческую жизнь превыше миллиарда тонн любого груза, был написан исключительно по политическим соображениям. Люди должны были помнить, что они не муравьи в гигантском муравейнике, и что их не бросят на произвол судьбы по соображениям хладнокровного прагматизма. Люди должны были верить, что о них позаботятся, а в любой политике вера – это ценнейший ресурс. Вера Ильи серьезно пошатнулась, и Вильма начала его понимать как никогда раньше.

Что именно произошло, и почему станцию бросили, они, скорее всего, никогда не узнают. С какой стороны на это ни посмотри, это было позорным пятном на репутации всех причастных организаций. Как обычно, все кончится публичными извинениями и какой-нибудь красивой историей о бюрократическом сбое, но выпускать на свободу правду никто не захочет. Правда бывает очень опасной.