Текст книги "Тяжкий груз (СИ)"

Автор книги: Юрий Кунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

На коммерческих кораблях никто никогда не предусматривал камеры принудительного заключения, но если по каким-то причинам требовалось изолировать человека, приходилось искать помещение, из которого нет доступа к важным системам корабля. Склад непортящихся отходов подходил. Наверное. Чтобы переделать его в камеру изоляции, захватчиком пришлось неплохо поработать: убрать весь опасный мусор, обустроить спальные места, перенести несколько канистр с водой, соорудить из подручного мусора самодельный туалет, ничуть не вдохновляющий на подвиги, и модифицировать дверь, вырезав в ней окошко для передачи еды. Полученный из окошка прямоугольный кусок дюрали был использован в качестве заплатки. Именно под этой заплаткой и похоронили внутреннюю панель управления.

Дверь закрылась, и в окно проник звук удаляющихся шагов.

Первым делом Ленар пересчитал канистры. Получилось около ста пятидесяти литров воды. Если предположить, что пять человек будут расходовать по десять литров воды в день с учетом умеренного питья и очень экономного умывания, то в ближайшие две недели нового переезда можно не ждать.

Две недели.

Либо через две недели им дадут больше воды, либо произойдет что-то другое.

– Ленар, – поздоровался Эмиль, выдернув того из озадаченного транса. – Ты как?

– Чудесно, – съязвил он и зачем-то спросил. – А ты?

– На минуту мне показалось, что меня решили за что-то наградить отдельной комнатой.

Ленар продолжал оглядываться в поисках чего-то, что могло заставить его ненадолго забыть о волне надвигающегося уныния. Зайдя на склад, он почувствовал, как в его голове что-то щелкнуло, и теперь понял, что это было. Перешагнув порог, он вступил в новую степень осознания всей плачевности в ситуации. Если раньше он был в привычной обстановке, пусть и в наручниках, то пустые стены склада отходов ежесекундно напоминали ему о том, как низко он пал, когда его свергли с поста и отняли у него право определять свою судьбу. Он чувствовал себя тем, чему и положено лежать на таких складах.

Отходом.

Что-то в нем надломилось, и наступила минута слабости. Всю эту минуту он горячо жалел, что не оказал сопротивления. Он мог сломать лбом самодовольный нос Ильи или ударить Густава локтем в солнечное сплетение, а затем героически погибнуть от кровопотери или сепсиса при огнестрельном ранении в живот. Жизнь без свободы ему не нужна, хоть минуту назад он и был диаметрально противоположного мнения. Все внутри него ревело от отчаяния и призывало разбить кулаки о переборки, но он не выпустил этого беса на волю. Он еще не был готов до такого опускаться. Его свергли с поста, а срок действия его контракта уже истек, поэтому у него не было причин чувствовать себя капитаном, но он продолжал это чувствовать, и не переставал напоминать себе, что все еще должен думать о благополучии своих людей. Он не мог иначе. Если он и об этом забудет, то у него просто не останется смысла жить дальше, и он превратится в животное, бесцельно ведомое по жизни лишь простейшими инстинктами.

Не так он планировал начинать новую жизнь.

Принцип, по которому выбирали очередность перевода заключенных, был Ленару не ясен. Возможно, это был лишь мысленно брошенный жребий, и Ирме не посчастливилось оказаться последней в списке. Было страшно представить, что чувствовал этот клубок эмоций, наблюдая за тем, как ее товарищей уводят в неизвестном направлении одного за другим, и не возвращают обратно. На некоторое время ее оставили наедине с темными мыслями, а затем и ее повели в неизвестность по пустым палубам навстречу безумию. Оставалось лишь гадать, что с большей вероятностью могло свести ее с ума: мысли о надвигающейся смерти или о том, что она не смогла предотвратить вероятную гибель своих товарищей?

Возможно, с ней не стали поступать так, как поступили с Ленаром. Возможно, ей все объяснили про перевод и успокоили.

Когда ее привели, на ее лице было написано, что для нее не стали делать исключения. Маска шока была настолько твердой, что напоминала фарфор, а движения были ватными, словно под воздействием какого-то дурмана. Казалось, что она мысленно убежала от реальности куда-то далеко. А еще казалось, что это она самый эмоциональный человек на борту, но когда Ленар бросился на нее и сдавил ее миниатюрную фигуру в своих объятиях, в него влилась годичная доза переживаний. Еще одна.

– Все хорошо, – успокаивала она его, но он ей не верил. – Все хорошо.

Время было до безобразия субъективным понятием. У него не было формы, четко выраженной меры и постоянства. Человек привык отслеживать ход времени при помощи наблюдения каких-либо циклических событий. В межзвездном пространстве это могло быть наблюдением за вращением млечного пути через трехметровые телескопы, однако не у всякого хватит терпения дожить до полного оборота. На космическом корабле оставалось лишь наблюдать за хронометрами, которые показывают субъективное время и время с поправкой на релятивистские эффекты.

Сидя в четырех стенах без телескопов, часов и прочих устройств наблюдения за временем, бывший экипаж Ноль-Девять постепенно начинал понимать, что у них отобрали не только корабль, но и само время.

Сколько прошло с тех пор, как их заточили? Час? Неопределенность пугала, а течение времени, ушедшее куда-то в пространственное русло за пределами поля видимости, превращалось в пытку. Впереди предстояла борьба с непобедимым врагом, имя которому сон. Радэк не боялся ложиться спать, а скорее боялся проснуться и почувствовать себя безнадежно потерянным не только в пространстве, но и во времени. Он цеплялся за спущенную с языка мысль о том, что что-то произойдет через две недели, но был полностью беспомощным в непосильной задаче засечь эти две недели. Все, что у него оставалось для замеров времени, это лишь стук своего сердца…

И хрупкий металлический звон, повторяющийся с раздражающе ровным ритмом, под который можно было играть на пианино.

– Эмиль, – окликнул Радэк своего коллегу. – Что ты делаешь?

Он заранее знал ответ. Звон тут же прекратился, и Эмиль облокотился на свой лежак.

– Стараюсь не сойти с ума.

– Сводя с ума других?

– Да. У меня страшно чешутся руки. Я не могу просто так бесцельно лежать на одном месте и ждать непонятно чего и непонятно когда. Я привык к работе, к дежурству по кухне, к обходу палубы и твоему ворчанию, а теперь всего этого нет, и я, кажется, скоро лопну от распирающей меня энергии.

– Отожмись несколько раз, – посоветовал Ленар.

– Мы все заперты в одной клетке, а человек – это социальное животное, – проигнорировал Эмиль данный совет. – Почему мы просто лежим тут, словно консервы в банке, и молчим?

– Потому что нет хороших новостей, которые были бы рады все обсудить, – вяло протянул Радэк.

– Вспомните памятку о нормах социальной деятельности в космосе. Нельзя избегать дневной нормы общения с другими людьми. Нельзя просто так лежать и ничего не делать. В общем-то нельзя делать ничего из того, чем мы с вами сейчас занимаемся.

– Мы сейчас вообще ничем не занимаемся. Просто ждем и экономим энергию.

– Для чего?

– Для момента, когда мы все же начнем сходить с ума и будем вынуждены завязать рот самому разговорчивому из нас.

– Я вынужден согласиться с Эмилем, – вступился Петре. – В нашем случае целое больше, чем сумма частей, а группа объединенных людей сильнее, чем группа разобщенных.

– Петре, – простонал Ленар. – Вы сейчас настолько правы, что у меня от вашей правоты уши заболели.

– Простите.

– Нет, я серьезно. Вы правы. Мы были в большинстве, но они дождались, пока мы разбредемся по разным уголкам корабля, чтобы без затруднений отловить нас всех по одному.

– В большинстве ли мы были? – задал Радэк вопрос, который не нуждался в ответе.

Он не хотел этого говорить, потому что никто не хотел этого слушать. Петре не был частью команды, потому что… Радэк сам для себя еще не решил, почему, но до сих пор был уверен, что выражение «мы все в одной лодке» к Петре имеет весьма косвенное отношение. Возможно, потому что Петре был корреспондентом, и его обязанностью было в любом конфликте сохранять нейтралитет. Слушать, записывать, наблюдать, но не вмешиваться. Иронично, что это правило никак не защитило его от локального космического переворота.

Чья же команда таким образом оставалась в большинстве? Ничья. Численного преимущества ни у кого не было. С одной стороны Ленар, Радэк, Эмиль и Ирма, а с другой – Илья, Аксель, Густав и еще один их неожиданный союзник, имя которого больно было даже вспоминать. Математически силы были равны, но элемент неожиданности и фактор летальности «инструментов» предрешили исход событий. Эта спасательная операция изначально была обречена на самый крупный провал в истории спасательных операций.

– Я не хотел это говорить, – неуверенно озвучил Петре свой главный жизненный девиз, – но когда меня вели сюда, по пути я наткнулся на Вильму.

– Интересно… – соврал Радэк и не стал говорить о том, что с ним при переводе произошло тоже самое. – И что она делала?

– Ничего. Просто мне показалось, что вам интересно будет узнать, что она жива, здорова и, судя по всему, чувствует себя неплохо.

– Я тоже по пути сюда видел Вильму, – добавил Эмиль. – И я не знаю, что сказать по этому поводу.

Даже теперь, когда ситуация кажется безнадежнее некуда, все они продолжали ходить вокруг да около, страшась обсуждать Вильму так, будто их самые плохие слова тот час же материализуются, и Вильма обернется гигантским людоедом, откусывающим головы заплутавшим космонавтам. Когда Радэк увидел ее, стоящей без движения в коридоре, то ощутил разочарование, не поддающееся определению. Это было не самое сильное разочарование в его жизни, но определенно оно было самым необычным. Он ждал от Вильмы плохих поступков, хороших поступков или и вовсе бездействия, но то, что он увидел в том коридоре, почему-то не влезало ни в одну из категорий. Вильма второй раз в жизни смогла его удивить, а он даже не мог понять, чем именно.

– Вы недавно говорили, что Вильма предала нас, – напомнил Радэк. – Но вы так и не сказали, как вы это поняли.

– Боюсь, что это будет очень короткая и неинтересная история. Хотел бы я сделать ее длиннее и интереснее, но мне просто нечего сказать по этому поводу. – Петре сделал вдох перед своим коротким рассказом. – Опишу, как я все запомнил. Я услышал из комнаты отдыха что-то похожее на спор, и сразу узнал голоса… – Он прервался, о чем-то задумавшись. – Знаете, теперь мне кажется, что они в тот момент просто забыли о моем существовании. Они вели Ирму в комнату отдыха даже не подозревая, что я там нахожусь. В противном случае они бы, наверное, сначала навестили меня. Я ведь был самым удобным для отлова человеком на всем судне, уже сидел в комнате отдыха, готовый в любой момент быть пристегнутым к поручням. Это… как-то даже обидно что ли…

– Петре, вы слишком сильно отступили от своего короткого рассказа, – заметил Эмиль.

– Я подумал, что возникла какая-то ссора, и вышел им навстречу, – продолжил Петре. – Я ничего хорошего не ждал от гостей, и мне показалось, что я должен был вступиться за Ирму.

– Спасибо, – без эмоций поблагодарила его Ирма. – Вы, конечно, ничего не сделали, но мне все равно приятно.

– Не надо благодарить. Я сбежал, как последний трус, когда увидел в руке у Ильи «кадиевку».

– Страх дает всем живым существам эволюционное преимущество, – успокоил его Эмиль. – Вы знали, что ничего не могли сделать, и поступили самым разумным образом.

– И успокаивать меня тоже не надо. Мною двигал не разум, а самая настоящая паника. Я не осознавал, что делаю. Бежал, куда глаза глядели, пока не запер сам себя в отсеке криостаза… Хорошо, признаю, что разум немного помог мне вспомнить, как заблокировать отсек изнутри.

– Что было дальше? – спросил Ленар, начиная проявлять к рассказу признаки интереса.

– Дальше Илья громко и весьма настойчиво приказал мне открыть дверь. Сначала он пообещал, что не причинит мне вреда, а когда понял, что я не верю его обещаниям, начал стучать по двери чем-то металлическим… ну, вы понимаете.

– И тогда вы сдались?

– Нет, тогда я испугался еще сильнее и стал игнорировать все его требования, – виновато признался Петре. – Минуты через две он замолчал и ушел. Я тогда еще подумал, что он пошел искать другие способы добраться до меня, и откровенно не знал, что делать. Я ведь, выходит, сам себя запер в ловушке, и мне оставалось лишь надеяться, что кто-то из вас каким-то образом наведет порядок на корабле. Да, признаю, я плохо соображал, кто и каким образом сможет обезоружить Илью, но я был слишком напуган, чтобы мыслить здраво.

– Петре, хватит вдаваться в такие подробности, – перебила его Ирма. – Все мы были напуганы и всем нам было страшно. Мы и так прекрасно представляем, что вы чувствовали.

– Хорошо, – нервно сглотнул он комок в горле. – Если вкратце, то я просидел взаперти около двух часов и не знал, чего ждать. То ли чудесного спасения, то ли того, как они вырежут эту дверь плазморезом…

– Вообще-то в таких случаях, – вмешался Эмиль, – мы срезаем аварийную панель, чтобы получить доступ к гидравлическому механизму, стравливаем жидкость через клапан сброса давления, и затем разжимаем дверь вручную… – Его фигура слегка покачнулась, когда Радэк недовольно толкнул его в плечо. – Ладно, простите, молчу.

– В итоге я сам разблокировал эту дверь, – издав досадливый стон, корреспондент ущипнул себя за переносицу. – Думаю, вы уже поняли, почему. Я услышал голос Вильмы через интерком. Она заверила меня, что все хорошо, и что я могу выходить. Я вышел и, кажется, чуть не умер. Вы знаете, даже с абсолютно здоровыми людьми такое бывает, когда они два часа подряд ждут своей смерти, а затем, когда начинают успокаиваться и думают, что опасность миновала, в открывшуюся дверь врывается Аксель, словно черт из табакерки.

– И все? – с удивлением спросил Радэк. – То есть вы, вечно во всем сомневающийся человек, сделали из этой ситуации вывод, что Вильма нас всех предала?

– Простите, но я недорассказал. Да, вы правы, нельзя было отрицать возможность того, что Вильму поймали и силой принудили убедить меня открыть дверь. Но я в тот момент даже не успел подумать о такой возможности. Видите ли, за той дверью был не только Аксель с «кадиевкой» в руке. За мной явились они все. И Илья, и Густав, и особенно Вильма. И на Вильме не было наручников.

– Она была вооружена?

– Оружия при ней я не заметил, – ответил Петре как можно неоднозначнее. – Но тут я должен отметить, что никто из нас даже не знал про существование оружия на борту до тех пор, пока гости не решили его показать. Я думал, на коммерческом флоте нет оружия. Где они вообще его взяли?

– Где угодно, – пожал плечами Ленар. – С остова своего корабля или со станции «Магомет». Мы ведь не устраивали им обыск после каждого возвращения. Такой небольшой предмет, как пистолет, пронести незаметно на наш борт им было не сложно.

– А Вильма как раз поставила Акселя в пару с Густавом, – расстроенно подытожил Радэк. – Я все это время думал, что это я ее вынудил. А теперь выходит, что она всего лишь повод искала. Какой же я дурак.

– Ты не виноват, – возразил Эмиль.

– Я устроил сцену прямо посреди вылазки.

– Хорошо, ты виноват, – согласился Эмиль. – И когда все это закончится, мы тебя обязательно отругаем.

– Только ругай сильнее. Чтобы я на всю жизнь запомнил.

– Для друга ничего не жалко.

– Ленар, – решил Радэк удовлетворить остатки своего любопытства. – А ты как узнал о предательстве Вильмы? Тоже видел, как она сотрудничает с этими полными благодарности за спасение вредителями?

– Нет, – с неохотой выжал из себя Ленар, помассировав пальцами кожу на голове. – Пожалуй, моя история будет еще короче и еще неинтереснее.

– Давайте послушаем, – обернулся Петре во слух.

– Помните, мы планировали посмотреть записи в электронных журналах сразу же после того, как отключим контроль доступа? Так я и сделал. Первым делом пошел в отсек Марвина, заглянул в журналы и угадайте, что я там увидел?

– Вильма наследила? – предположила Ирма.

– Вот именно, – кивнул он. – Последняя авторизация была от ее лица чуть больше месяца назад. Не знаю, когда именно они планировали захватить наш корабль, но, кажется, мы их подстегнули.

– Я, конечно, не космонавт, – ответил Петре. – Но я немного разбираюсь в преступности, и не могу не отметить, что весь их план ужасен, нелеп и, кажется, мог быть придуман лишь человеком с очень больным воображением.

27. Мои дорогие старые друзья

В космосе нет боевого оружия, потому что в космосе нет пиратов. Разумеется, для кораблей органов правопорядка делают исключение, потому что нести правопорядок одной лишь улыбкой было значительно сложнее, чем улыбкой и пистолетом. В целом это очень емко отражает политику безопасности Объединенного созвездия – вооружить десять человек, чтобы те могли диктовать порядок тысяче безоружных. Но когда дело касалось коммерческого космофлота, то хранение оружия шло отдельной статьей в уголовном кодексе. Это давало повод задуматься над интересным вопросом: почему? Всем известно, что если человек замыслил убийство, то он способен что угодно сделать смертельным оружием. Кухонный нож, гаечный ключ или ампулу с анестетиком. Ответ был предельно прост: создавая какой-либо предмет, человек закладывает в него функцию. Функция для предмета – это как смысл жизни для человека, и человек это очень хорошо чувствует где-то на уровне подсознания. Получив в руку молоток человек тут же чувствует внутри шуршащее желание что-нибудь заколотить, а получив пистолет…

В общем, оружие обладало голосом и могло вводить в искушение. Петре это познал на собственном опыте. Нет, он ни разу в жизни не задумывал совершить убийство, уж слишком миролюбивым человеком он был, но однажды его пригласили на самую странную вечеринку на его памяти, и воздух там разрывался от какофонии огнестрельного оркестра. Вечеринка была странной не только из-за этого, но так же из-за того, что там совсем не было алкоголя, однако было бы еще страннее, если бы алкоголь там был. С алкоголем в тир никого не пускают вне зависимости от того, внутри он или снаружи. Перед тем, как выдать оружие, Петре серьезным голосом зачитали правила поведения и заставили повторить их вслух. К обращению с оружием в тире относились настолько серьезно, что у него начало создаваться ощущение, что он идет на войну.

А затем его ладонь почувствовала смертоносный вес.

Оружие в тире делилось на две категории: лучевое и баллистическое. Лучевое не обладало отдачей, и его точность ограничивалась лишь способностями стрелка. Мишень для лучевого оружия представляла из себя окрашенную черным стальную пластину, на которую проецировался рисунок. Прицелившись в антропоморфные контуры оставалось лишь нажать на заветную кнопку, выполняющую функцию спускового крючка, и лучевой пучок с эфемерным вскриком пчелиного роя высвобождал сияющую чистотой металла точку из-под испарившейся краски. Петре ни разу до этого не стрелял из настоящего оружия, и все же он был от части разочарован. Лучевой пистолет в его руках не был боевым, ведь его спектр излучения был безопасен для человеческой кожи, а процессом очищения металла от краски можно было полюбоваться и во многих других местах. Это была игрушка, а не оружие. Из баллистического пистолета стрелять было интереснее. В ответ на каждый спуск указательным пальцем он пытался вырваться из руки, словно живой, а снаряды, что он выплевывал, жили своей собственной эфемерной жизнью. Пули не прожигали краску, а рвали бумажную мишень, и весь процесс казался более физическим, приземленным и осязаемым. Петре продолжал опустошать обойму и чувствовал, что это именно он вырывает куски из мишени с расстояния двенадцати метров, не касаясь ее. Он ощутил, как в нем взыграла жажда деструктивизма, и наслаждался примитивным физическим удовольствием до тех пор, пока его руки не начали просить о пощаде. Проснувшись на следующее утро, он открыл глаза и заметил, что вместе с ним проснулись желание еще раз сходить в тир и вдохновение. Он протрезвел, хотя так и не выпил ни капли спиртного. Через неделю он начал обходить криминальных психологов, а через две недели вышла статья о влиянии боевого оружия на человеческое поведение.

Всякий инструмент безмолвно молит, чтобы им воспользовались, и подчас даже самый психически здоровый человек слышит его мольбы. Ответит ли он на них – уже другой вопрос.

– Странно… – протянул Эмиль, дослушав рассказ до конца. – Почему-то до этого момента я и не задумывался, откуда производственный корреспондент имеет такие познания об оружии. А вы сейчас, получается, ответили на мой вопрос раньше, чем я его задал.

С тех пор, как их заточили в отсеке для отходов, прошло два дня. Как они об этом узнали? Очень просто. Были три события, которые повторялись в точно назначенное время: завтрак, обед и ужин. С тех пор, как их закрыли под замок, прошло два обеда, один завтрак и один ужин. Раньше мысль о том, что время начнет измеряться в еде, показалась бы им забавной, но теперь это была единственная радость для умов и желудков. Пища подавалась на подносе со столовыми приборами, и на ее прием отводилось где-то около часа. Затем один из надзирателей возвращался, принимал поднос с грязной посудой, пересчитывал приборы и грозил голодовкой в случае, если он не досчитается хотя бы одной ложки. Было сложно представить, какую опасность могла представлять собой ложка, но новые хозяева судна явно что-то об этом знали. Возможно, они боялись, что при помощи времени и некоторых усилий ложку можно превратить в режущий инструмент, но даже в этом случае заключенные не могли придумать, что делать с этим инструментом дальше, и покорно возвращали все предметы обратно.

Их тюремная еда совсем не казалась тюремной. Эмиль несколько раз жаловался на перебор со специями, но на этом претензии к качеству питания заканчивались. На какое-то мгновение могло показаться, что надзиратели проявляют заботу о заключенных, но после очередных трех часов мучительной бессонницы от безделья и света вечно горящих потолочных светильников невыносимость подобного существования снова становилась невыносимой. Они чувствовали, как над ними начала нависать угроза гиподинамии. Она не так страшна для тех, кто всю жизнь провел за сидячей работой, и очень страшна для человека, который обменял много пота, времени и сил на физическое здоровье. Что можно было делать в камере без спортивных снарядов? Отжимания, приседания и еще много разного, но тут перед заключенными встала дилемма: сохранить свое тело в тонусе или в гигиене? В отсутствие душа желание потеть заметно угасало. Нельзя сказать, что это было самое страшное, с чем мог столкнуться рядовой космонавт в плену у космических пиратов, но это была еще одна капля в чашу терпения, в которой уже заканчивался свободный объем.

А затем Петре рассказал о том, как у человека с оружием в руке почти неизбежно возникает зуд в указательном пальце, и его слушатели единодушно пришли к выводу, что в принципе все не так уж и плохо.

– У меня в юности было оружие, – признался Ленар и, увидев обращенные к нему взгляды, наполненные вопросами, добавил, – это был лук.

Большинстве повисших в воздухе вопросов тут же растворились, не успев обратиться в звуки. Его экипаж уже слышал эту историю. Но один человек не относился к его экипажу.

– Лук со стрелами? – уточнил Петре.

– Да, мне его дядя сделал, и этот лук из палки с тетивой оказался достаточно качественным для кустарной поделки, чтобы вколотить стрелу со стальным наконечником на пару сантиметров в сухую древесину. Каждый раз, когда я брал его в руки, я действительно чувствовал то, о чем вы мне рассказываете. Помню, я мечтал, что однажды этот лук поможет мне приготовить жаркое из зайчатины. Но ни одному зайцу я так и не нанес вреда.

– Пожалели?

– Нет, конечно, за кого вы меня принимаете? – оскорбился Ленар, всплеснув руками. – Просто не так-то просто выследить зайца, приблизиться к нему и попасть из лука. Знаете поговорку про погоню за двумя зайцами? Так вот, это абсолютная ерунда. Не важно, скольких зайцев вы преследуете, в честной гонке на пересеченной местности вы эту тварь все равно не поймаете. Но для меня это было даже и к лучшему: в те года экосистема Дискордии все еще была в процессе формирования, и каждый дикий заяц был под защитой колониальной администрации. Если бы мне удалось пристрелить хоть одного, и кто-нибудь бы об этом узнал, в лучшем случае я бы получил тюремный срок, а худшем – ремня от родителей. Вы зря сейчас улыбаетесь, ремни у нас делали такими качественными, что мой дед донашивал ремень моего прапрадеда, так что меры наказания сводились к выбору – сидеть или не сидеть, и этот выбор принадлежал совсем не мне.

Последние слова Ленар не произносил, а скорее выкрикивал, чтобы пробиться сквозь стену заливного хохота, сочащегося из Петре так, словно рассказы о ремнях паразитами проникли в него через уши и в данный момент щекотали его изнутри в надежде разорвать легкие пульсирующими спазмами. Приступ агонии согнул корреспондента пополам, а затем скрутил его в положение эмбриона, и на какое-то время Ленар, растерянно глядя на его конвульсирующую оболочку, метался между мыслями, что корреспонденту и правда стало плохо и опасениями, что Петре не выдержал принудительного заключения и наконец-то рехнулся.

– Петре, – опасливо позвала его Ирма, положив руку на его пульсирующее плечо. – С вами все в порядке?

– Да! – с хрипом выкрикнул он, стирая слезы с лица, и судороги начали отступать. – Я просто… Я просто только что понял, как смешно это выглядит, когда капитан межзвездного судна рассказывает о своих криминальных наклонностях человеку, который должен поведать о нем всей галактике!

– А мне плевать, мой контракт уже истек, – равнодушно бросил Ленар. – Рассказывайте обо мне что хотите, я вам только «спасибо» скажу.

– Стрельба по зайцам из лука – это ерунда, – усмехнулся Эмиль. – Бывали на этом корабле и более сомнительные затеи.

– Сомнительнее той, что сейчас творится?

– Нет, на этот раз наш Ноль-Девять покинул пределы шкалы бардакометра. Петре, расскажите-ка мне об этой вашей «кадиевке».

Когда остатки улыбки рассыпались в хлопья и опали в небытие, лицо корреспондента начало рассказывать о загадочном оружии раньше, чем в нем прорезался голос. Не нужно было быть экспертом, чтобы увидеть, как он боится этого оружия. Это можно было понять про его слегка расширившимся зрачкам, слегка побледневшему лицу и, наконец, по фразе:

– Это очень страшное оружие.

– Мне очень интересно узнать, насколько именно оно страшное.

– Мне тоже, – поддержал Радэк. – Любопытно узнать, какой в случае стрельбы побочный ущерб нужно ожидать.

– Никакого, – отрезал Петре. – Знаете, почему его называют космическим пистолетом? Потому что он создавался специально для условий космоса. Умеет стрелять одинаково хорошо в условиях вакуума и атмосферы, рукоять позволяет использовать его даже в перчатке скафандра. У него электрический спуск и минимальная отдача, поэтому он может сгодиться даже в условиях невесомости.

– Я уже видел подобный, – вспомнил Радэк. – Только тот не годился для использования в скафандре. На нем был биометрический предохранитель, считывающий рисунок ладони.

– На этой модели такого предохранителя точно нет, – вставил Эмиль серьезным тоном. – Я это точно знаю.

– И технически это ракетница, – продолжил Петре. – Ее снаряды – это ракеты, внутри которых сжатый инертный газ, дающий реактивный толчок после того, как электрический разряд прожигает мембрану. Ракета набирает скорость не сразу, поэтому стрельба в упор считается относительно безопасной.

– Так в чем ее опасность?

– В том, что эта ракета обладает очень пластичной оболочкой. У нее минимальный риск побочного ущерба, минимальный риск рикошета и минимальная проникающая способность. Если эта ракета попадет в вас, то можете быть уверены, что она реализует в вашей плоти весь свой поражающий потенциал и вряд ли пройдет навылет. Это разрывы мышц, внутренние кровотечения и такие обширные травмы, которые без серьезной госпитализации просто не заживут.

– По вашим словам это очень жестокое оружие, – озадаченно почесал Ленар подбородок. – Я не понимаю, кому нужно такое оружие в космосе.

– Ну… – развел Петре руки и вздохнул. – Космонавтам, я полагаю. Особенно тем, чья жизнь зависит от соблюдения порядка. Считается, что космическое оружие должно обладать двумя качествами – низкой бронебойностью и высоким останавливающим действием. У лучевого оружия останавливающие свойства низкие, а эффективность может варьироваться в зависимости от свойств одежды на человеке. Остается лишь «кадиевка» – жестокое, но эффективное успокоительное средство.

Петре рассказывал увлеченно и эмоционально, словно не описывал страшное оружие, а рекламировал его. Его слушатели внимали не менее увлеченно, морщась от рождающихся в умах картин в багровых тонах и не веря, что подобное варварство вообще где-то позволительно. Всегда есть риск, что в космосе кто-то выйдет из-под контроля и начнет своими действиям угрожать себе или окружающим. На этот случай корабли коммерческого флота снабжались единственным средством отчаянных действий – электрическим шокером. Это оружие ближнего действия обладало высоким останавливающим фактором и минимальным риском побочного ущерба, но где-то посчитали, что шокера может быть недостаточно. На объектах, связанных с повышенной опасностью со стороны человека, требовалось нечто иное, нежели маленький и почти безвредный шокер. Что-то, что будет вселять трепет одним своим существованием, как атомная бомба, служащая не для разрешения конфликтов, а для их предотвращения.

«Кадиевка» была той самой атомной бомбой.

Не было ничего удивительного, что несколько таких орудий входили в комплектацию горнообогатительной станции, на которой жили и работали сотни людей, чье уважение к закону и порядку находилось под сомнением. Они должны были понимать, что любая попытка бунта не пройдет безболезненно.

Собака Павлова начинала слюноточить при звуке звоночка, который всегда предшествовал выдаче лакомства. Именно собакой Павлова себя Ленар и почувствовал в тот момент, когда раздался условный сигнал. Было много причин, по которым у человека могло увеличиться слюноотделение, и не все они имели отношение к еде, но Ленар знал, что его организм за последние пару дней привык реагировать на звук шагов по коридору выделением желудочного сока. Он почувствовал, как легкий голод потихоньку закрадывается в его нутро, а затем мозг приказал условному рефлексу заткнуться.