Текст книги "Тяжкий груз (СИ)"

Автор книги: Юрий Кунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

– Перерыв одобрен, – разрешила Вильма. – Но сначала скажите, как ваш прогресс?

– Сейчас посмотрим… – протянул Радэк и направил луч фонаря на неровную линию реза, стремящуюся принять форму замкнутого прямоугольника. Это был еще не сам фаркоп, а всего лишь оболочка, под которой скрывалась система жидкостного охлаждения. Считалось, что за пределами рабочей зоны плазморез нагревает металл незначительно, и большая часть энергии уходит непосредственно на испарение разрезаемой области, но переданного тепла оказалось достаточно, чтобы поврежденный змеевик начал медленно кровоточить прозрачными бусинками, грозящими размазаться о скафандр. Возможно, это уже произошло неоднократно, но Радэк продолжал попытки уклоняться от невесомого дождя. Для чистки скафандров дежурные не назначались, и каждый сам был ответственен за состояние своего защитного снаряжения, что очень хорошо стимулировало к чистоте и опрятности даже в условиях космоса. – Работы завершены на шестнадцать с половиной процентов.

– Откуда такая точность?

– Тебя бы устроило, если бы я сказал, что понятия не имею?

– Нет.

– Поэтому я выдумал точную цифру. Все для тебя. Не благодари.

– Хорошо, передам Ленару, что у тебя все сложно. Он с Ильей как раз возвращается с перерыва. Передать им что-нибудь еще?

– Нет, ничего не надо, – тут же отказался Радэк. – Мы с Акселем сами сделаем все что нужно.

Вильма в ответ лишь промолчала. Радэк отдал рукой команду, и Аксель поплыл вслед за ним навстречу обеду. Коридоры за последние два дня претерпели значительные изменения. Если раньше это были пустые бесформенные туннели, наполненные лишь мраком и одиночеством, то теперь они наполнились различными отходами от бесконечного потрошения палуб и переборок. Обрезки металла, проводов и пластика наполняли пространство, препятствуя свету проникать глубже и разрисовывая ближайшие поверхности театром теней. Мусор безмятежно плавал в невесомости так, словно находился под водой, и играл с сознанием дурную шутку. Чувство пространства вдруг слегка искажалось, и упорно казалось, что они действительно плывут под водой, где на каждое действие требуется дополнительное усилие, а свободного пространства и нет вовсе. Казалось, что сам вакуум стал жидким, но Радэк убедил себя, что это лишь усталость после длительной рабочей смены. Устать может каждый, и возможность того, что все это симптомы какой-то заразной болезни, которую с собой принесли гости, крайне мала. Бактериальные инфекции в космосе вообще редкость. Человек может заболеть лишь тем, что принес с собой на корабль, а на корабль он приносит настолько мало заразы, что космоплаватели становятся зависимы от регулярной вакцинации, чтобы после возвращения в природные условия их не убил первый же попавшийся штамм гриппа. Но есть и зараза небиологического происхождения, и в случае с Радэком это была паранойя в легкой форме – трудноизлечимое заболевание, хорошо передающееся как по воздуху, так и по электромагнитным волнам. Он уже давно смирился с мыслью, что волноваться о собственном здоровье уже в любом случае слишком поздно, но мелкие ростки паранойи по прежнему давали плоды, отравляющие организм едким желанием закрыться подальше ото всех до прибытия в космопорт.

«Я вас встречу» – сказала Вильма, и Радэк ничего не ответил. Он продолжал плыть по искореженным коридорам, разгоняя во все стороны перепуганные стайки мелких металлических рыбок и ощутимыми толчками сгоняя с пути более крупные. Дверь в шлюз встретила его габаритными огнями и стрелками ориентации, и он в последний раз оглянулся назад – Аксель налегке двигался прямо за ним в «кильватере», не теряя контакта с переборками, чтобы случайно не врезаться в своего напарника. Развернувшись ногами в сторону, куда указывали стрелки, Радэк выпрямился, вцепился в скобы обеими руками и внес свое тело туда, где царствовало притяжение.

На самом деле на космических кораблях не было никакого притяжения. Сила, которая заставляла все предметы лететь вниз, была отталкивающей, и влетая в шлюз можно было в полной мере ощутить, как эта сила пытается вдавить пойманный под свой пресс объект в палубу. Радэк не столько приземлился, сколько врезался ногами в палубу, и кожей всего тела услышал звук удара, разнесшийся по скелету его скафандра. Звук, с которым сто двадцать килограмм упакованного в тяжелую оболочку человека вдруг падает на металлическую решетку, при большом желании можно было услышать с другого конца палубы, и говорить Вильме, что он уже вошел в шлюз, было излишним. Он лишь начал ждать, когда за его спиной раздастся подобный звук, но то, что он услышал, заставило его обеспокоенно развернуться.

– Ребята, что у вас случилось? – Вильма тоже услышала не тот звук, который ожидала.

– Все в порядке, – натужно прохрипел Аксель, – можно шлюзовать.

– Я бы не назвал это порядком, – возразил Радэк и закрыл дверь.

Началось шлюзование.

Он хладнокровно наблюдал за тем, как Аксель пытается подняться с палубы, и не помогал ему лишь по той причине, что в таком тяжелом скафандре скорее сам свалится на палубу, чем поможет другой такой же громаде встать на ноги. В скафандрах был настолько высокий центр тяжести, что в них можно было стоять и ходить только прямо, остальные же положения угрожали опрокинуть космонавта и прижать его к палубе собственным весом. Хорошо тренированный человек мог подняться самостоятельно, но глядя на то, как Аксель неуклюже пытается отжаться от палубы под нарастающее шипение воздуха, Радэк понял, что это не его случай.

– Не молчите же, – воскликнул взволнованный женский голос. – Что у вас случилось? Нужна помощь?

– Аксель упал, так что потребуется твоя грубая сила.

– Аксель, что с вами? У вас все еще боли в ногах?

– Нет, все в порядке, – заверил он, и Радэк ему не поверил. – Просто я кажется немного отвык от гравитации.

– Насколько я знаю, вы работали в космосе еще до моего рождения. Как же так вышло, что пять часов в невесомости отучили вас стоять прямо?

– Большую часть жизни я не работал, а лежал в холодильнике, – прорычал он, продолжая бороться с собственным весом.

– Ваше оправдание весьма сомнительно.

– Как и ваше замечание. А теперь будьте добры прекратить язвить и дать дефектному болту еще разок случайно пережить разрушающий контроль!

– Вы его провалили в тот момент, когда не смогли удержаться на ногах, – по громкости шипения Радэк понял даже не глядя на манометр, что шлюзование вот-вот закончится, и поспешил добить Акселя до того, как в камеру ворвется Вильма. – Нам нужны эффективные члены команды…

– …а не пошли бы вы к черту, Радэк?…

– …поэтому либо вы работаете эффективно, либо сидите на первой палубе и не дергаетесь из-за вашей тупой…

Открывшаяся дверь перебила его. По тому, как стремительно Вильму всосало внутрь, можно было сделать вывод, что между шлюзом и холлом все еще была большая разница в давлении. Упав на коленки перед пострадавшим, она проявила ловкость, которую Радэк в ней прежде не замечал, и отстегнула шлемофон от скафандра с такой легкостью и естественностью, будто каждый день отрывала кому-то головы. Лишние пять килограмм снаряжения с глухим ударом легли на палубу, под еще несколько десятков Вильма подставила свое плечо. Радэк наблюдал за этим заворожено, даже забыв отстегнуть свой собственный гермошлем. В последнее время Вильма часто помогала неподготовленным людям подняться на ноги, проявляя едва ли не материнскую заботу, хотя часто все было наоборот. Помочь встать упавшему человеку – дело святое, но почему-то Радэк был рад своей свободе хотя бы от этой ноши. С некоторых пор люди для него разделились на членов экипажа и обузу, и Акселя он за члена экипажа не считал, ровно как Петре и все живое, что находилось внутри корабля, не будучи к нему приписанным.

Помогая Акселю раздеваться, Вильма заваливала его вопросами о самочувствии, и с глубоким сомнением на лице выслушивала все отрицания и заверения, что с ним все в порядке. Радэк нашел в себе силы снять скафандр самостоятельно. Гигроскопические костюмы, которые носились под скафандром, были облегающими до неприличия, и плотно обхватывали все тело, подчеркивая его контуры. От окончательного неприличия эти костюмы отделяли несколько слоев толстых трусов высокой впитываемости, которые позволяли космонавтом не держать все в себе и удовлетворять естественную нужду с чистой совестью и скафандром. При этом эти трусы совсем не считались подгузниками, потому что взрослые серьезные дядьки, летающие в глубоком космосе, просто не могут носить подгузники. Это были трусы высокой впитываемости, и никак иначе.

За исключением того, что костюмы комплектовались такими трусами, они так же хорошо отводили влагу от тела и создавали иллюзию комфорта, однако часть влаги неизбежно конденсировалась на самом скафандре, создавая питательную среду для бактерий, которые в свою очередь моментально отобьют у любого человека с хорошим обонянием желание на несколько часов заворачиваться в тесный антропоморфный пузырь, наполненный изнутри незабываемыми ароматами. Обычно сразу после эксплуатации скафандры чистят изнутри, но если скафандр в скором времени планировалось использовать заново, допускался разумный компромисс – скафандр должен был быть отвакуумирован в шлюзе. В вакууме влага испаряется быстро.

Как только скафандры были заперты в шлюзе, насосы зажужжали, высасывая воздух, и Вильма, выжидающе уперев руки в бока, сказала:

– Аксель, вы можете идти на обед. Мы с Радэком позаботимся о вашем скафандре.

– Я предпочитаю сам заботиться о своем скафандре, – настоял он, но тут же смягчил свое выражение лица. – Но если вы хотите, чтобы я оставил вас одних, то так и скажите.

– Я хочу, чтобы вы оставили нас одних, – призналась она. – Мне нужно провести с Радэком воспитательную беседу.

Она бросила на Радэка такой взгляд, будто последняя фраза была адресована именно ему. Дальнейших возражений не последовало, и Аксель исчез так, словно все это время был плодом коллективного воображения. Даже звука его отдаляющихся шагов не было слышно, но все же Радэк был уверен, что тот не остался подслушивать. Она выждала в напряженном молчании еще где-то с полминуты, вероятно выбирая правильный слова, написанные невидимыми чернилами на двери шлюзовой камеры, и затем начала «воспитательную беседу».

– Это было грубо.

Она говорила совершенно нейтральным тоном, но Радэку все равно захотелось сплести руки, создавая видимость безразличия.

– Согласен, – решил он принять все удары без лишних споров.

– Ты что-то имеешь против Акселя?

– Нет.

– Ты мне врешь сейчас?

– Да.

– И что мне с тобой делать? – озабоченно вздохнула она так громко, что на долю секунды проглотила звуки насосов. – Может скажешь что-то в свое оправдание?

– Никаких оправданий у меня нет, – признался он таким уверенным голосом, словно именно он был обвинителем в этом разговоре. – Скажу лишь, что у меня сегодня дурное настроение, но если ты сочтешь это за оправдание, то я в тебе сильно разочаруюсь.

– У всех дурное настроение, но все держат себя в руках. И это странно, потому что из всей команды именно ты всегда был самым дисциплинированным человеком. Ты точно ничего не хочешь сказать?

– Нет.

– Хорошо. Придется мне поговорить с Ленаром.

– Сделаете мне дисциплинарное взыскание? – спросил он и увидел, как бровь над ее левым глазом вопросительно дернулась. – Просто хочу знать, что меня ждет.

– Думаю, мы поставим тебя обратно в пару с Эмилем.

– Нет, – ожил в нем страх, в сути которого он даже не успел разобраться.

За всю их историю совместной службы Вильма успела узнать Радэка либо слишком хорошо, либо слишком плохо. В первом случае она решила в наказание причинить ему максимальную боль, которую ей только дозволял устав, во втором случае она явно думала, что делает ему одолжение, во что Радэк ни секунды не верил.

– С Эмилем у тебя тоже какие-то проблемы? – сделала она непонимающий вид, за которым отчетливо просвечивала напускная наигранность.

– Нет, – уже в который раз повторил Радэк, и каждый раз это слово звучало по-разному. – Я не хочу, чтобы меня переводили в другую группу, словно непослушного ребенка в детском саду. Я тут не на особом положении, и должен работать на равных со всеми условиях. На твоем месте я бы раздал двум ссорящимся на работе кретинам воспитательных пинков и напомнил им, что посреди космоса напарников не выбирают.

– Расскажи мне, что тебя тревожит, и я подумаю над этим.

– Меня тревожат наши гости, – обреченно выдохнул он, проклиная шлюз за медленную работу. – Они выглядят плохо.

– Они выглядят трудоспособными.

– В этом-то и проблема, – облизнул он верхнюю губу и шумно всосал воздух, чтобы заполнить паузу, которая была впустую потрачена на поиски наиболее мягких слов. – Мы уже убили двух человек, и до сих пор не сделали из этого никаких выводов.

Ее глаза заметно потускнели, утонув в океане дурных мыслей. Высказать это ему хотелось уже давно, но сбросив гору с плеч обратно ее взгромоздить не получится. Он знал, что она чувствует и считал это необходимым, но его тут же изнутри начала грызть какая-то мерзкая тварь, отдаленно напоминающее сожаление.

– В чем-то ты прав, – наконец-то ответила она и бросила взгляд на манометр, стрелка которого вот уже некоторое время упиралась в ноль. – Но мы не обязаны винить себя во всем на свете. Иногда есть кто-то, кто рассчитывает, что ты возьмешь всю ответственность на себя из благородных побуждений.

– И кто же это? – спросил он с вызовом в голосе, но не получил должной реакции.

– Пусть ответ на этот вопрос ищут охотники на ведьм, а мы сейчас сосредоточимся на том, в чем ты действительно виноват. Ты будешь работать с Эмилем, если Ленар не решит обратного. Если есть возражения, я передам их Ленару.

– Возражений нет, – сдался Радэк. – Думаю, Ленар всецело доверяет твоему мнению.

13. Мне станет легче, когда он вернется в криостаз

Инженер космических энергосистем Радэк Коваль являлся редким обладателем фотографической памяти – об этом ему периодически напоминали коллеги, когда он забывал, что у него фотографическая память, как и еще о ряде некритичных для работы вещей. Но, хоть он и не мог назвать сотню знаков числа Пи, его память действительно граничила с чем-то необычным для среднестатистического человека. Если кто-то случайно, проходя мимо полки, плечом слегка коснется его рабочих перчаток, он обязательно это заметит. Он очень хорошо замечает изменения в окружении, особенно если он сам обустраивал это окружение. Пусть он и начал забывать лица своих родителей, но он никогда не забудет, где он оставил свои инструменты, книгу или недоеденный бутерброд. Возможно, в этом и крылась причина, по которой он редко улыбался и всегда был немного напряженным – он просто постоянно чувствовал, что весь мир вокруг него находится в движении, и большинство этих движений происходят за его спиной.

Как и каждый человек, которому психиатрическая комиссия в личном деле поставила штамп «Здоров», он точно знал, что неодушевленные предметы без собственного источника энергии не могут двигаться. Он очень твердо это знал. Он был в этом настолько же уверен, насколько и в том, что за бортом корабля есть звезды, или что олень, тушеный с овощами, не вырвется из банки в его руке и не начнет скакать по палубам. И все же периферическое зрение предательски подкосило его уверенность в законах мироздания.

Войдя на продуктовый склад, он сразу понял, что что-то не так, но поначалу постарался отбросить от себя навязчивые мысли. Разумеется, там было что-то не так. Если на продуктовом складе лежит человеческий труп, как еще должен реагировать простой работяга, зашедший с намерением немного подкрепиться в гости к покойному коллеге? Радэк упер свой взгляд в этикетку и начал читать про незавидную участь животного, но не разбирал текста и практически не видел банку перед своим носом. Все его внимание тянулось куда-то в сторону, а Радэк настойчиво тянул его обратно, словно играл с незримым аттрактором в перетягивание каната. Ему не хотелось смотреть на тело, играющее блеском пленки со слабым потолочным светильником. Ему хотелось лишь нормально пообедать, и он был рад этому желанию. Он должен был выйти со склада в тот же момент, когда банка с готовым блюдом оказалась у него в руках, но даже холод, заползающий острыми лезвиями под его спецовку, не заставил его сдвинуться с места.

Он оцепенел.

Поддавшись искушению, он все же повернул голову, и в тот момент начал понимать, что чувствуют люди, которые сходят с ума. В его памяти еще были слишком свежи воспоминания о том, как он с Эмилем заворачивали Бьярне в упаковочную пленку и поместили на склад, и картины из этих воспоминания с трудом накладывались на картину, стоявшую перед его глазами. Все его чувства кричали о том, что покойник сдвинулся с места, а он кричал им в ответ «не верю», и старался мыслить рационально. Покойники не могут шевелиться, даже космические, но еще большей загадкой было то, почему сам Радэк, будучи абсолютно живым человеком, стоит неподвижно посреди склада, начиная дрожать от холода, вместо того, чтобы немедленно выйти и заняться по-настоящему важными вещами. Выйти со склада ему в тот момент хотелось больше всего на свете, но совершенно не понимая, что он должен делать, он понимал, что что-то сделать он все же должен, но точно не уходить так, будто ничего не произошло.

Надо доложить обо всем Ленару, наконец-то решил голодный техник.

Но что он скажет? Что Бьярне стало неудобно лежать в холодильнике, и он перевернулся на другой бок?

Радэк устало вздохнул, и его взгляд запутался в облачке пара, вырвавшегося изо рта. От его вида ему стало еще холоднее, а мысли путались еще сильнее. Он несколько раз задался вопросом, что бы на его месте подумал не полный кретин, и с третьей попытки он нашел правильный ответ – не полный кретин решил бы, что кто-то трогал тело. Радэк еще никогда в жизни не соображал так медленно. Еще вчера он был уверен, что монотонная работа с плазморезом вытянет из него все жилы, несколько часов назад он нашел в себе рабочее настроение, а теперь труп сдвинулся на несколько сантиметров, и он снова утратил настроение для работы, еды и всего остального. От этих американских горок его начинало подташнивать даже сильнее, чем от мысли, что сейчас ему предстоит повозиться с покойником.

Просто посмотреть и убедиться, что с телом все в порядке, убеждал он себя. Или получить доказательства, что тело все же кто-то трогал. С громким разочарованием консервы с ударом вернулись на полку, и Радэк шагнул вдоль перфорированных стеллажей, ломящихся от невостребованной провизии. Взглянув на тело поближе, он заметил, что оно словно бы увеличилось в объемах. Бьярне решил перекусить? Нет, просто слой пленки, в которую его завернули, явно стал толще. Еще одно облачко пара с облегчением вырвалось промеж пересохших губ, чтобы превратиться в блестящий дождь из ледяных кристаллов. Радэк начал работать кулаками, чтобы вогнать немного теплой крови в свои коченеющие пальцы, и лишний раз напомнил себе, что надо делать все быстро, иначе его ждет одна из самых глупых смертей в космосе.

Верхние слои пленки лежали небрежно. Не то, чтобы Радэк часто упаковывал трупы в пленку, но у него это получилось сделать гораздо аккуратнее, чем у того, кто решил накинуть сверху еще пару оборотов. Он ощупал пленку пальцем, и не нащупал под ней ничего подозрительного, лишь остатки геля, которому для замерзания нужна гораздо более низкая температура. Гель служил хорошей прослойкой, не позволяющей пленке прилипнуть к телу, и захоти кто его развернуть, он бы не наткнулся на серьезные трудности.

И Радэк начал разворачивать труп.

Собственные действия повергали его в первобытный ужас. Мертвое тело все сильнее напоминало ему о собственной смертности, и вопреки своим заверениям умирать он не хотел ни сейчас, ни потом, когда у него будет полный дом детей и признаки старческих заболеваний. Но он давно научился думать наперекор своим желаниям, и делать то, что он считал правильным, а не то, что ему хотелось. Другие люди называли это трудоголизмом, он же называл это дисциплиной.

Он снимал пленку с предельной аккуратностью, словно боялся разбудить спящего человека, и спустя пару витков он нашел ту самую неожиданностью, которую ожидал найти – нижние слои пленки были напороты чем-то острым, обнажая Бьярне от носа до пупка. На его груди зияла черная дыра, через которую кто-то небрежно вырвал из покойника сердце, и от вида этой дыры в Радэке что-то лопнуло гитарной струной. Испуганно отшатнувшись, он почувствовал затылком твердую поверхность. На долю секунду все мысли, страхи и переживания покинули его голову, а когда начали возвращаться, то принесли с собой боль, при которой человек не способен думать ни о чем, кроме того, как бы не потерять сознание. Головокружение и тошнота подсказали ему, что соседний стеллаж наградил его легким болевым шоком, а такие мелочи как холод и мертвое тело ненадолго отошли на задний план. Вдавливая руки в затылок так, словно оттуда вот-вот выскочит его мозг, он невольно бросил на тело еще один взгляд и мысленно разразился проклятьями. Тусклый свет от потолочных светильников, лениво протискивающийся сквозь ящики с продуктами и перфорированные полки из нержавейки, точно так же старался держаться подальше от тела, намеренно втесненное в самый труднодоступный угол, и оставлял слишком много простора для воспаленного воображения. Стоило лишь задержать на плохо освещенной груди умершего взгляд на несколько секунд, как черное пятно утрачивало обманчивую глубину, и оборачивалось темным кровоподтеком.

Это был самый последний синяк в жизни Бьярне, хоть и получен он был посмертно. Радэк знал, что от непрямого массажа остаются синяки, но не знал, что они могут быть такими страшными. Он не был врачом, но готов был поспорить, что под этим синяком прячется пара треснувших ребер.

Во времена своей юности Радэк ходил в боксерскую секцию, и однажды тренер заставил его боксировать без перчаток. Вполсилы. И только по корпусу. Неверно прочитав движение соперника, Радэк двинул плечо навстречу удару, и получил аналогичный синяк цвета спелой сливы, который в последующие три недели украшал кожу под рукавом темно-пурпурной краской и выглядел гораздо страшнее, чем болел. Было почти забавно теперь наблюдать, как отчаянная борьба Ленара за жизнь человека превратилась практически в избиение этого самого человека. По цвету и форме темного пятна можно было очень хорошо судить, как много в него было вложено отчаяния и чувства вины, ведь несмотря на предстоящие перемены именно Ленар был действующим капитаном, и имен он был почетным носителем груза ответственности за все плохое, что происходит на корабле. Что он теперь чувствует, оставалось только гадать, но если он и умел испытывать самые мерзкие чувства, придуманные после изобретения огня, то мастерски скрывал их от своих подчиненных.

Как только боль в затылке немного утихла, Радэк завернул тело обратно и понял, что перестал чувствовать пальцы на ногах. Он сделал на этом складе все, кроме того, за чем пришел, и сугубо из чувства долга перед своим желудком он взял банку консервов и отправился греться.

Впереди предстояло долгое и тщательное расследование, чтобы выявить, кто трогал тело Бьярне без всеобщего ведома.

– Петре, вы в своем уме? – воскликнула Вильма двадцатью минутами позднее.

Новость о проделках журналиста вылетела со склада баллистическим снарядом и случайно прострелила уши половины населения корабля. Такое бывает, когда на корабле общая спальня, общий душ, общая столовая, все общее. Сидя верхом на этом снаряде Радэк задался вопросом, настолько ли это срочная информация, чтобы тревожить ею Ленара в тот момент, пока он работает за бортом? Нет, подумал он и почему-то решил сначала расспросить обо всем Ирму.

Они с Ирмой крайне мало общались и практически не проводили вместе свободное время. Они были настолько неинтересны друг другу, что за последние шесть лет даже не предпринимали очевидных попыток познакомиться поближе. Их отношения так и не вышли за рамки профессиональных, и почему-то Радэку это показалось достаточным основанием, чтобы пойти именно к Ирме, а не, скажем, к Вильме, с которой у него были установлены отношения где-то между крепкой дружбой и холодной войной.

Ирма сказала, что ничего не знает о происшествии на продуктовом складе, но быстро догадалась, что произошло, и рассказала о том, как Петре заходил на склад, предлагая помощь. Затем добавила, что он интересовался телом Бьярне. И, напоследок, пожаловалась, что после визита Петре со склада пропал нож.

Дело раскрыто.

Почувствовать себя героем детектива Радэку так и не удалось, и более ему ничего не оставалось, кроме как зайти к Вильме.

Вильма дежурила в радиорубке, и поговорить с Ленаром без ее ведома было невозможно. Радэк ей все рассказал, после чего она попросила Ленара перейти на частный канал, чтобы не тревожить новостями Илью, и в своей манере передала ему все о последних событиях. Ответ был еще более предсказуем, чем направление, в котором яблоко обычно падает с яблони, и капитанские обязанности вновь преждевременно пали на ее плечи.

Радэк согласился подежурить на связи вместо нее, и она с важным видом ушла наказывать самого взрослого ребенка на борту, прямо на ходу выдумывая, за что именно она собирается его наказывать. То, что совершил Петре, было очень близко к уголовному преступлению, но все же им не являлось. У него было разрешение входить на продуктовый склад, и трогать труп руками ему никто запретить не соизволил. Но если на борту есть человек, который любит трогать замороженные трупы, обычно это значит, что обстановка на корабле выходит из-под контроля.

Она нашла Петре в комнате отдыха за чтением своего НЭУЧа, и уже это вселило в нее немного оптимизма. Когда она прервала его и выплюнула обвинения ему в лицо, он отреагировал спокойнее, чем она ожидала, и совершенно ровным тоном и хорошо поставленной дикцией признался в содеянном. Вильме начало казаться, что Петре сам себе не до конца отдает отчет в своих действиях, и позволила себе на секундочку сорваться на крик. Он на секунду прикрыл глаза, будто мысленно борясь с мигренью. Так же молча поднявшись, он подошел к своему шкафчику и после небольшой возни выловил оттуда какой-то документ, упакованный в файл.

– Что это? – спросила она, не желая читать содержимое. – Если это не справка от психиатра, то мне это не интересно.

– Прочтите, – настойчиво сунулся документ ей в руки.

Она бегло пробежалась глазами по немногочисленным строчкам, самая первая и жирная из которых гласила «Заключение психологической экспертизы». Документ оканчивался подписью и печатью, а все, что располагалось между ними, гораздо больше говорило объемами, чем символами.

– Когда я спросила, в своему ли вы уме, я совсем не имела ввиду, что мне нужен точный ответ, – вернула она упакованный в файл лист бумаги законному владельцу.

– Я понимаю, что с вашей точки зрения я совершил то, что могло заставить вас усомниться в моем рассудке, и решил сразу завершить эту часть разговора, – невозмутимо ответил он, возвращая документ в свой шкафчик.

– Петре, так нельзя вести себя в гостях, тем более за спинами хозяев.

– Я понимаю, это было очень безнравственно, – кивнул он и жестом предложил Вильме присесть рядом с ним на скамью. Вильма приняла приглашение. – Я бы спросил у вас разрешения, но мне показалось, что такое разрешение вы мне не дадите.

Всего минуту назад у Вильмы было идеальное настроение для истерики и идеальный человек, на которого можно было безнаказанно выплеснуть эмоции, но ровный и спокойный тон Петре в равной степени раздражал и высасывал всяческие силы на повышение голоса. Что-то в нем было, что располагало к нему людей, и желание кричать на него стремительно испарялось. Возможно, как раз этому корреспондентов и учат. Напряжение в ее теле постепенно начало спадать, и его заменила легкая боль в шее. Она устало покрутила головой.

– Вы правы, это безнравственно, – промолвила она, описывая круги взглядом. – И вы правы, никто бы вам этого не разрешил. Понимаете, тут проблема далеко не только в нравственности. По закону межзвездного права мы обязаны как можно лучше сохранить тело, и если вы хоть ногтем его оцарапали, вам может грозить уголовная ответственность, вы это понимаете?

– Нет… – наконец-то сорвался его ровный тон, и лицо, судя по оттенку, немного освободилось от крови. – Этого я не знал. Спасибо, что предупредили.

– Вы с ним что-то делали?

– Нет, – испуганно закачал он головой. – Даже если бы я хотел его «ногтем оцарапать», это было бы затруднительно. Тело превратилось в кусок льда.

– А что же вы с ним тогда делали?

– Осматривал… И поверьте, мне это не доставило никакого удовольствия. Честно говоря, повторять это я не хочу и не собираюсь.

Этот ответ немного успокоил Вильму.

– Зачем вы его осматривали?

– Из чистого любопытства.

Этот ответ немного встревожил Вильму.

– Кажется, кто-то врет, – вынесла она обвинительный приговор. – Либо вы, либо психолог, который составлял ваше заключение.

– Вильма, вы ведь были на Пять-Восемь, правда? – уперся в нее пытливый взгляд.

– Не меняйте тему, Петре.

– Для меня это важно. Видите ли, у человека на лице около шестидесяти мышц, и не все из них мы умеем расслаблять. По этой причине после смерти человеческое лицо приобретает такое выражение, которое не способно принять при жизни, из-за этого при опознании тела у родственников погибших иногда возникают…

– Петре… – прервала она его, положив руку ему на плечо, – …не продолжайте. Чем больше вы говорите, тем сильнее вы меня тревожите.

– Так вы были на Пять-Восемь?

– Была.

– Вы видели личные дела экипажа своими глазами?

– Именно я их и нашла.

– Значит, вы видели фотографию Бьярне?

– Так, Петре, вы несете какой-то бред, – вскочила она со скамьи и почувствовала новый прилив сил для небольшого скандала. – Если вы хотите сказать, что просто хотели сравнить лицо жильца с лицом покойника, то вы либо дурак, либо меня держите за дуру, и исключительно из чувства уважения к вам я склоняюсь к последнему.

Наглое вранье – последнее уважение к нему она перестала чувствовать примерно двадцать минут назад, и она не столько подозревала собеседника во лжи, сколько надеялась на это. Она не понимала, что несет Петре, а ей не нравилось, когда она не понимает людей. По ее мнению таким людям доверять нельзя, даже если проблема в ее собственной узости восприятия, недальновидности и скудной фантазии.

– Вы видели, как они улыбаются? – поднялся он вслед, чтобы вновь сцепиться с ней в зрительном контакте.