Текст книги "Тяжкий груз (СИ)"

Автор книги: Юрий Кунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 35 страниц)

– Один член вашей команды пристрелил человека, а другой взорвал доверенный вам груз, – безжалостно констатировал Петре, перестав бояться задеть собеседника за больное место. – Ваша сторона в этом конфликте одержала победу и сохранила контроль над кораблем и своими жизнями, но разве этого достаточно для хорошего финала истории?

– А вы не пытайтесь показать, что у нас был хороший финал, – невозмутимо предложил Ленар. – Попробуйте показать, насколько плохой финал получился у взбунтовавшегося против целой галактики экипажа Пять-Восемь. Сыграйте на контрасте. Предостерегите от ошибок людей с преступными намерениями и покажите остальным, что война в дальнем космосе никому не сможет принести выгоду.

– Ох, черт возьми… – простонало лицо корреспондента, прежде чем устало нырнуть в его ладони. – Это все очень сложно. Я понятия не имею, под каким предлогом вписать все это в рамки моих обязанностей, не говоря уже о том, что я не уверен, что это действительно экипаж Пять-Восемь. Кажется, вы плохо понимаете, о чем сейчас меня просите…

– То есть как это не уверены? – проигнорировал Ленар последнее предложение. – Петре, о чем вы?

– Вы нашли этих людей на буксире Пять-Восемь, и обнаружили их одетыми в одежду экипажа Пять-Восемь, – начал объяснять Петре, зачем-то водя пальцем по столешнице. – Но есть ли у вас хоть какие-то неопровержимые доказательства, что это действительно экипаж Пять-Восемь?

– Я уважаю ваше чутье, но вы, кажется, уже начинаете выходить за пределы разумных сомнений.

– Вы уверены? – приподнял он брови, словно школьный учитель, услышавший от своего ученика неправильный ответ. – Илья оппозиционер, Аксель обезвреженный, а Густав вообще робот в человеческой оболочке. Как таких людей могли допустить до управления кораблем?

Какой хороший вопрос, и как некстати он прозвучал.

– Ваши параноидальные наводящие вопросы меня однажды доконают, – признался Ленар. – Даже если допустить, что ваши сомнения оправданы, тогда кого же мы спасли, и где настоящий экипаж?

– Так ли это теперь важно? – ответил Петре вопросом на вопрос и вымучил из себя улыбку.

Когда Вильма добровольно заточила себя в обсерватории, у нее стремительно вырос длинный список того, что она делать не собиралась. Она не собиралась сидеть там вечно – было на вершине этого списка. Она сама так решила назло желанию свить гнездо из собственной одежды и впасть в спячку до следующего момента, когда вселенная снова перевернется с ног на голову.

Она не собиралась вести с кем-либо задушевные беседы.

Она не собиралась плакать в чью-то жилетку.

Она не собиралась выяснять, насколько все плохо за дверью, ограждающей обсерваторию от света.

Она не собиралась оправдывать свои поступки.

Она не собиралась обманывать себя надеждами, будто что-то могло стать как прежде.

Собиралась ли она вообще хоть что-то делать?

Ей требовалось время, чтобы все обдумать, но когда времени оказалось достаточно, думать оказалось не о чем. Все уже произошло, и история была высечена в граните. Изначально глупо было думать, что есть какой-то глубокий смысл в добровольном заключении внутри собственных сожалений в ожидании, когда смирение снизойдет и дарует свободу. Космос – это не тюрьма. Настоящая тюрьма в голове, и решетки ее иллюзорны. Выйти на свободу легко – достаточно было лишь сделать шаг и, быть может, небольшой толчок со стороны ничуть не помешал бы.

Вильма знала, зачем ее навещала Линь. Чтобы стать этим толчком. Нельзя сказать, что ее история произвела на Вильму сильное впечатление или заставила что-то переосмыслить, но ведь Вильма и так не собиралась сидеть взаперти вечно. Если не визит Линь был тем сигналом на выход, который Вильма тайно ждала трое суток, тогда все было безнадежно.

За дверью Вильму не ждало ничего хорошего – это она поняла, когда свет вонзился иглами ей в глаза, а желание выйти наружу и встретиться со своими страхами начало вытесняться желанием вернуться обратно во тьму и пожить еще немного в уютной неопределенности.

Пока она переставляла затекшие ноги по палубе, ее тревожила перспектива встретить кого-то из своих коллег. Она заранее знала, в каких вопросах ее похоронят, и не могла придумать достаточно убедительных ответов. Она заранее знала, какими взглядами будут на нее смотреть, и заранее распрощалась с чувством комфорта. Каждый шаг был словно навстречу пропасти, и чем выше она поднималась по трапу, тем более долгое падение ее ожидало.

Первая палуба встретила ее безразличием, как незваного гостя встречает пустой порог и беспечно открытая дверь, оставленная без присмотра. Работа еще не окончена, напоминала себе Вильма, но холодные от безразличия переборки намекали ей на обратное.

Очередная дверь, за которой не было ничего хорошего, открылась, и Вильма шагнула достаточно резко, чтобы опередить собственные мысли, умолявшие держаться подальше от этого страшного места. Это было подобно вхождению в горящий дом, только вместо огня там полыхали боль, чувство вины и настолько дурные воспоминания, что их хотелось удалить хирургическим путем. Вильма дождалась, пока дверь закроется, отрезав путь к трусливому бегству, и попробовала пропитанный антисептиками воздух на вкус. Весь космос мог показаться гостеприимным после посещения этого отсека, но она заставила себя остаться и столкнуть свой взгляд с медицинской койкой. Ее занимала тень от некогда полного сил и устремлений мужчины, способного своей энергией прожечь дыру в чьей-нибудь груди. Он лежал настолько неподвижно, что лишь биомонитор над его головой напоминал о том, что это живой человек. Его грудная клетка, наполовину скрытая одеялом, вздымалась с трудом уловимыми движениями, а вена, прячущаяся под пластырем на руке, лениво впитывала через катетер парентеральную смесь, заставляющую это тело работать.

Илья умирал. Просто очень медленно.

Ему было больно. Даже больнее, чем Вильме от одного лишь взгляда на плоды своего самого страшного деяния. Она лишь нажала на спусковой крючок, и жизнь человека начала осыпаться, словно лепестки давно высохшего цветка. Илья был полуживым напоминанием, насколько хрупка может быть человеческая жизнь, и по какой причине она может стоить больше семидесяти двух миллионов груза. Осталось лишь понять, сколько стоит жизнь человека, который отнял жизнь у другого человека, но Вильма не хотела знать ответ.

Шкафчик с лекарствами оказался не заперт. Как опрометчиво. После того, как Радэк с Ирмой сбежали, у пиратов не осталось причин доверять Вильме, но Илья решил иначе, и сохранил ей свободу. Это и стало его ошибкой. Это и отправило его на больничную койку с огромной дырой в животе. Теперь эти же ошибки начал повторять кто-то другой, и по его вине в руках Вильмы оказалась ампула с анальгетиком. И шприц.

Шорох отвлек ее от медленно наполняющегося физраствором шприца, и она столкнулась со взглядом, наполненным целой гаммой эмоций. Она знала, что Илья не спал, а лишь лежал с прикрытыми глазами, но теперь, когда он обозначил свое ясное, почти незамутненное болью сознание, смысла сохранять тишину не оставалось.

– Мне, – тихо проговорил он, деля фразу на короткие болезненные вдохи. – Очень больно. Но хватит сил. Чтобы закричать.

Он боялся ее. Это была более чем логичная реакция на единственного человека в радиусе сорока световых лет, который решился воспользоваться боевым оружием по прямому его назначению. Так она и выглядела со стороны – беспринципная женщина, которая готова сначала совершить невероятно аморальные поступки, а затем задуматься о них, когда уже стало слишком поздно.

– Я не стану затыкать тебе рот, – пообещала она, смешивая физраствор с белым порошком. – Напротив, я собираюсь сделать так, чтобы тебе было легче кричать.

Каждое движение ее рук он сопровождал с недоверием, и Вильма прекрасно его понимала. Кто она такая, чтобы человек, которому она практически выпустила кишки, продолжил ей доверять? Она точно не знала, насколько серьезный ущерб она ему нанесла, но понимала, что орган, ответственный за доверие людям, пострадал сильнее всего. Странно было видеть такую метаморфозу в человеке, который обернулся против закона и использовал ложь в качестве инструмента для достижения своих эгоистичных целей.

– Что это?

– Обезболивающее, – показала ему Вильма шприц с готовым к инъекции препаратом, и понимала, что он не совсем об этом спрашивал. – Если не хочешь, я не стану колоть.

Он кивнул.

Ему нельзя было принимать обезболивающие. Боль от каждого вздоха была разумной альтернативой лишним загрязнителям в крови. Он должен был страдать, чтобы затем страдать еще больше. Страдания обозначали, что он еще жив, и будут обозначать тоже самое, если он успешно переживет грядущий криостаз и очнется в хорошо оборудованном госпитале, где прямо перед самым его носом захлопнутся врата на тот свет. Но Вильма верила, что ни какие ранения не заживут без капельки воли к жизни, и Илья нуждался в этой капельке сильнее кислорода.

Она ввела в его катетер обезболивающее. Чуть-чуть. Под невыносимые мысли о том, сколько именно миллиграмм могут его убить. Анальгетик подействовал быстро, и с мужской груди начал испаряться неподъемный груз. Его грудная клетка начала вздыматься выше, дыхание становилось чаще и увереннее, а в глазах появился жизненный проблеск.

Достаточно.

Вильма вытащила иглу из катетера и отложила шприц на стол.

– Я сказала им, что ты попытался отнять у меня пистолет, – тут же выпалила она, пока еще короткий приступ легкой эйфории мог смягчить ее признание.

– О чем еще ты наврала? – спросил он с легкостью и безразличием в голосе, устремив взгляд в какую-то очень интересную точку на потолке.

– По мелочи. В целом, больше ничего, что тебе обязательно было бы знать.

– И ты лишь за этим сюда пришла?

– Я пришла сюда потому, что мне показалось, что тебе страшно тут лежать и ждать непонятно чего. После того, как я в тебя выстрелила, у тебя был где-то один шанс из десяти, что ты доживешь до сегодняшнего дня. Сейчас мне кажется, что для тебя это было бы легким побегом от всего света. Но потом оказалось, что на станции «Магомет» есть такая особа по имени Линь. Ее вытащили из холодильника, чтобы она вытащила тебя из предсмертного состояния и дала тебе еще несколько дней жизни. Не знаю, рад ли ты этому шансу, но мне бы на твоем месте было очень страшно.

– Мне страшно, – согласился он. – Не знаю, что ты мне сейчас вколола, но от страха это не помогает. Я не хочу умирать. И в тюрьму я не хочу. Но теперь меня ждет либо то, либо другое, и этот выбор будет совсем не за мной. Мне страшно до чертиков, Вильма. Ты это хотела от меня услышать?

– Да, именно это, – кивнула она и пробежалась пальцами по койке, пока не нащупала его ладонь. – Мне тоже страшно, и я тоже не хочу выяснять, что меня там ждет. Может быть, ты умрешь, и на моей совести будет еще одна жизнь, а может быть ты выживешь, и что тогда получится? Ты хотел отнять у меня мою жизнь, чтобы обменять ее на другую, а вместо этого я отняла у тебя твою жизнь, чтобы обменять ее на долгий тюремный срок. Наверное, ты заслужил все это, но я не чувствую никакой справедливости.

– Ну… – протянул Илья, и осторожно освободил свою ладонь от женских пальцев, все еще не доверяя собственному телу, – значит, нам обоим страшно.

– Хочешь, будем бояться вместе?

– Мы с тобой боимся слишком разных вещей, – едва заметно показал он головой и поморщился от неосторожного вздоха. – Все кончено, Вильма. Больше нет смысла делать вид, что мы нужны друг другу.

– Там мы делали вид? – удивилась она, не решив, как на это реагировать. – Было ли между нами хоть что-то, не основанное на лжи?

– Мы пытались, но что толку теперь об этом думать? – описал он в воздухе какой-то непонятный жест рукой. – Мне очень хочется обвинить тебя в том, что ты разрушила мечты, которые я вынашивал пятьдесят восемь лет, разрушила мою жизнь, жизни моих товарищей и свою собственную в придачу, но у меня все еще хватает сил признать, что в этом немалая доля моей вины.

– Нет, – возразила Вильма. – Вини лучше меня. Я не хочу просто стоять и смотреть, как ты взваливаешь на себя всю ответственность из благородных побуждений. Вини того, кто действительно во всем этом виноват.

– А какой теперь в этом смысл?

– Но ты ведь еще жив, – вновь поймала она его за руку и промолвила убаюкивающим тоном через натянутую, почти искреннюю улыбку, – и пока ты жив, еще слишком рано сдаваться.

Ему нечего было ответить. Он подарил ей свой едва уловимый взгляд и тут же отнял его, отвернувшись. Он не хотел запоминать это лицо, эти волосы и эти глаза, широко распахнутая синева которых отпечаталась в его памяти даже сильнее, чем бездонная чернота смотрящего на него пистолета в момент тихого скрежета от сдвинувшегося спускового крючка.

Вильма его понимала.

Она отпустила его руку и впустила в себя мысли о смерти. Возможно, эта тень человека, который едва не стал ей дороже всех остальных, доживала свои последние дни, и вскоре, как и полагалось теням, он исчезнет в лучах света. Она пятилась к выходу из лазарета, борясь с желанием остаться, и заставляла себя мысленно попрощаться с Ильей, подготавливая себя к самому худшему исходу. Смотреть, как умирают люди – это дурная привычка, особенно посреди космоса. Она была верным знаком, что надо что-то менять в своей жизни, и как можно быстрее.

Когда двери открылись, Вильма оглянулась на Илью в последний раз, и попыталась вспомнить, каким он был до того момента, как все его планы вместе с его устремлениями рухнули в бездну. От того человека оставалось лишь разочарование, и если и существовала сила, которая могла помочь ему примириться с окружающей действительностью, то Вильма ничего о ней не знала.

Совсем не так она планировала завершить свою карьеру.