Текст книги "Тяжкий груз (СИ)"

Автор книги: Юрий Кунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)

– Вы очень интересно рассказывали про экологию, – заговорил он, когда Ирма предложила сделать небольшой перерыв, и они оба уселись на какие-то бочки. – А вы не могли бы рассказать поподробнее? Из чистого любопытства, разумеется.

– То есть без камер?

– Без камер, – пообещал он.

– А о чем вы бы хотели услышать?

– Если в космос запрещено выбрасывать мусор, что же вы делаете с отходами?

– Металл и пластик мы сортируем в соседнем отсеке на вторичную переработку, – указала она большим пальцем себе за спину.

– А все остальное?

– Продукты жизнедеятельности, жидкости и прочие отходы естественного происхождения отправляются в дегидратационную камеру.

– И что там с ними происходит?

– Их вакуумируют, чтобы как можно больше жидкости превратилось в пар, – она изобразила руками облако пара, поднимающееся над мусорной кучей. – Так легче извлечь из них влагу, чтобы потом отправить ее на вторичную очистку и дистилляцию. Так мы извлекаем из отходов воду и возвращаем ее в водные резервуары для технических и бытовых нужд. Твердые отходы же остаются в вакуумной среде, и выгружаются в ближайшем порту. Большинство из них превращается в удобрения и корм для выращивания полезных видов насекомых, но какую-то часть все равно отправляют на уничтожение.

– Вижу, вы каждой каплей воды дорожите.

– Это необходимо. Вода – это единственное, что мы выбрасываем за борт в больших объемах.

– Вы же только что сказали, что возвращаете воду в резервуары.

– Да, но наши двигатели потребляют эту воду безвозвратно, – напомнила она, – Именно разогревая воду до состояния плазмы и выбрасывая ее в космос под большим давлением корабль создает реактивную тягу.

– Да-да, теперь я вспомнил, – досадливо крякнул Петре и размазал грязное пятно по своему блестящему лицу. – А неудобный вопрос позволите?

– Тоже из чистого любопытства?

– Если вы сейчас увидите при мне камеру, разрешаю швырнуть в меня гаечным ключом, – шутливо поднял он руки.

– Спрашивайте, – ответила она, и он опустил руки.

– Часто ли люди умирают в космосе?

– На моей памяти это первый раз, – помрачнела она лицом. – Статистика говорит, что в космосе еще никогда не было так безопасно, как в наше время, но статистика – это самая лживая из наук.

– А что написано в инструкциях по поводу смерти человека?

– Хотите спросить, не отправляем ли мы тела в дегидратационную камеру? – уточнила она, и он утвердительно кивнул. – Нет, в уставе предусмотрен пункт, строго запрещающий подвергать порче мертвые человеческие тела.

– Вот как? – промычал Петре и быстро придумал еще один бессмысленный вопрос, – А почему?

– Во-первых тело погибшего человека должны опознать в порту. Разумеется, на родственников рассчитывать не приходится, но до порта помимо образцов ДНК должна сохраниться общая биометрия тела. Рост, вес, отпечатки пальцев, слепок зубов, цвет волос, шрамы на коже и прочее, что поможет установить личность. Во-вторых, нас посреди космоса сложно проконтролировать. Если кто-то умер, необходимо сохранить тело, чтобы доказать, что смерть не была насильственной. И в-третьих, если смерть все же не была насильственной, патологоанатомы должны по останкам определить истинную причину смерти.

Она рассказывала почти с увлечением в голосе, а Петре кивал головой в такт ее репликам, словно болванчик, и мысленно рассуждал о том, что эта девушка явно воспринимает все произошедшее как должное. Если поначалу в нем крутились идеи о том, чтобы как-то поддержать ее или ободрить, то теперь он увидел, что в этом отсутствовала необходимость. Смерть на корабле не обрадовала ее, но и не сломила.

– Значит… – совершил он нерешительную паузу, все еще боясь произнести при ней вслух это имя, – …Бьярне вы тоже… сохранили?

– Да, – предсказуемо дернулся ее взгляд при звуке имени. – Иначе нельзя. Это закон.

– И вас это никак не смущает?

– Что именно?

– То, что когда вы будете ложиться в криостаз, в соседней капсуле будет лежать мертвец?

– О, нет, его тело совсем не в криостазе, – замотала она головой, и теперь взгляд Петре предательски дернулся.

– А где же? – спросил он, ощутив, как у него в груди вскипели противоречивые эмоции. Он не мог решить почему, но почему-то он отчаянно не хотел, чтобы она отвечала.

Но все же она ответила.

– На продуктовом складе.

Чертовка.

Именно такого ответа он и боялся все последние три секунды, и нахлынувший шок временно приглушал чувство подступающего к горлу отвращения.

– Вы совсем с ума сошли? – задал он вопрос без вопросительной интонации.

– Успокойтесь.

Он почувствовал, как на его плечо медленно опустилась женская ладонь, и тут же вскочил на ноги, не понимая, куда ему теперь деваться от мерзкой мысли, что его завтрак совсем недавно лежал рядом с мертвецом. По всем известным ему меркам это было дикостью, граничащей с каннибализмом. Ему хотелось проблеваться, прополоскать горло и почистить зубы, но наружу из него просились лишь слова, звучащие на октавах, которые, как ему казалось ранее, были ему недоступны. Голова шла кругом, и он нащупал кончиками пальцев переборку на случай, если начнет падать в обморок.

– Это же варварство какое-то!

– Успокойтесь, – повторила она убаюкивающее и тоже поднялась на ноги. – Я понимаю, вам неприятна эта ситуация. Простите, я не должна была вам этого говорить.

– Не должны были говорить? – переспросил Петре, и желание проблеваться резко сменилось желанием поскорее принять душ. – Вы не должны были укладывать мертвеца вместе с нашей пищей!

– Успокойтесь, все в пределах санитарных норм, – продолжала она его успокаивать, но Петре упорно продолжал видеть в ней какое-то маленькое чудовище. – Тело не разлагается, и при этом оно хорошо упаковано.

– Но оно ведь… рядом с нашей едой! – выдавил он из себя силой. – Почему именно продуктовый склад?

– У нас на корабле лишь два помещения, в которых всегда поддерживается низкая температура, и одно из них не терпит источников лишней влаги.

– Но почему не криостаз?

– Компьютер не запрограммирован на заморозку людей, у которых нет пульса, – невозмутимо объясняла она. – А даже если обойти это ограничение, то он все равно не сможет накачать мертвое тело криопротектором.

– Но тело ведь рядом с едой! – продолжал он тараторить и всплеснул руками так, словно это был взмах крыльями. – Неужели вас это никак не смущает?

– Смущает, конечно, – ответила она смущенно, – но тут уж ничего не поделать.

По ее виду можно было смело заявить, что этот разговор смутил ее сильнее, чем труп в холодильнике напротив замороженных супов. Лишь когда Петре почувствовал, что ему стало немного душновато, он оттянул и без того свободный ворот своей майки, извинился за что-то по старой привычке и с проворством профессионального клептомана незаметно стащил раскладной нож, беспечно валяющийся на одном из стеллажей. Ему нужно было придумать хороший повод, чтобы покинуть Ирму раньше обещанного, но лгать ей в лицо ему не пришлось, ровно как и что-либо ей объяснять. На его лице было все написано, и Ирма не стала бросать ему вдогонку лишние вопросы.

Все стало резко легче и сложнее одновременно.

В его голове созрел невероятный по дерзости план, в котором он проникает в отсек криостаза и размораживает тело Бьярне, но к счастью или сожалению этот план пришлось выбросить из головы. На продуктовый склад вела чуть ли не единственная на всем корабле дверь, которая не имела ни замков, ни автоматики. Проходи и не задерживайся, только дверь за собой не забудь закрыть. Добравшись до первой палубы, он вытащил из кармана добытый нож и приложил его ко лбу. Холод металла оказал успокаивающее действие, и он почувствовал, что мысль о трупе на складе уже не кажется такой дикой.

С трупами у него были особые отношения. В начале своей карьеры он полтора года проработал в отделе криминальной хроники. Много общался со следователями, патологоанатомами, иногда с потерпевшими и их родственниками. Его учили, что каждый уважающий себя журналист обязан уметь засунуть свое личное мнение себе куда-нибудь поглубже и в любой ситуации сохранять беспристрастность. Его уверяли, что мир не может делиться на черное и белое, и поэтому Петре не вправе кого-либо винить, жалеть или оправдывать. Он должен был просто делать свою работу и все, но вскоре Петре понял, что в мире есть и черное и белое. Он считал, что работая в криминальной хронике он сможет вселять в сердца законопослушных людей уверенность в работе органов правопорядка, а в сердца преступников страх перед правосудием, но в результате страх вселился в него самого. Чем больше раскрытых преступлений он освещал, тем сильнее ужасался тому, какие монстры могут скрываться под видом совершенно невинного человека, и на какие чудовищные поступки они способны по причинам, которые не способен постичь психически здоровый человек. Ему часто приходилось слушать о работе очередного убийцы, но когда он увидел одну из жертв своими глазами, она сумела рассказать ему о своей незавидной участи куда больше, даже будучи мертвой. Убийцы сами по себе не так страшны, как их работа, и один единственный мертвец смешал в Петре такой крепкий коктейль из гнева и ужаса, что он использовал все свои связи ради личного присутствия на казни виновного, на чьих руках кровь еще семи человек.

Казнь была редким явлением, и представляла из себя не столько меру наказания, сколько обозначение позиции цивилизованного общества по отношению к преступности. Убийцу можно было умертвить множеством разных способов, чтобы после смерти использовать его тело в мединституте, в качестве донора органов или хотя бы в качестве удобрения, но казнь была просто вспышкой самой категоричности – смертник помещался в пирокамеру, и волна плазмы за долю секунды заставляла его тело исчезнуть. Казнь легкая, быстрая, но самое главное – показательная. Эта казнь показывала, что ни одной клеточке тела такого изверга нет места в этом мире.

Когда Петре стоял в комнате наблюдения, преисполненный предвкушением от свершения правосудия, он ожидал увидеть инопланетную тварь с рогами, клыками и налитыми кровью глазами, но увидел лишь мужчину, который еле переставлял ватные ноги в немом ужасе от осознания того, что его уже лишили права на жизнь, и через несколько секунд для него все кончится. Он молча выслушал приговор, который, наверное, уже успел заучить наизусть, скрылся в пирокамере, и на этом представление окончилось. Петре не испытал ни облегчения, ни радости от свершенного правосудия, зато ощутил, как этот мерзавец даже на пороге собственной смерти сумел напоследок нагадить ему в душу, ничего при этом не сделав. Чуть позже он спросил у своего более опытного коллеги, от чего же ему было так тяжело смотреть на казнь, и ответ сразу расставил все по своим местам.

«Если смерть человека не доставила тебе удовольствия, значит тебе в пирокамеру еще рано».

Петре все еще чувствовал, что его жизнь слегка отравлена, но мысль о том, что он сам не является монстром, его немного успокоила. Новости из криминального мира все еще давили на него, и он понял, что либо они сведут его с ума, либо превратят его в черствого циника, утратившего доверие к людям. Оба варианта ему не понравились, и тогда он перевелся в отдел производственных новостей. Он был уверен, что там он познакомится со множеством достойных людей, ежедневно творящих кучу маленьких чудес, наберется оптимизма и забудет все эти ужасы, словно страшный сон.

Но вот он посреди одного из самых безлюдных регионов космоса стоит перед дверью на продуктовый склад, сжимает нож в руке и готовится к встрече с еще одним мертвецом, который так же может многое рассказать. Петре заранее догадывался, о чем будет рассказ, но, как и каждый корреспондент, предпочитал услышать его вслух… или, в случае с мертвецом, увидеть своими глазами. К самому Бьярне он до сих пор не испытывал никаких эмоций. Возможно, он все же стал превращаться в циника.

12. Смерть всегда бессмысленна

Непосвященному человеку, избалованному цивилизацией (да, такому как Петре), могло запросто показаться, что буксиры дальнего следования отстали от своего времени на несколько веков. Внутри были механические кнопки, маленькие черно-белые мониторы, автоматические двери на устаревшей гидравлике, бортовой компьютер в четыреста раз больше, чем аналогичный ему на любой цивилизованной планете, и физические носители информации вместо цифровых. Но космоинженеры были иного мнения и не переставали утверждать, что эти громоздкие и в чем-то неуклюжие машины вобрали в себя самые величайшие технологические достижения за последнее тысячелетие, а все остальное – это лишь модные игрушки, которые порой создают больше уязвимостей, чем удобств.

На космическом буксире фаркоп был частью этих самых технологических достижений. Пронзая корабль насквозь, он врастал в корпус толстыми кореньями балок и в каком-то смысле скреплял отсеки вместе, не давая им развалиться даже после небольшого термоядерного взрыва. Если бы он представлял из себя обычную металлическую болванку, едва ли он мог бы кого-то впечатлить, но на деле он являлся самым прочным во вселенной механизмом, способным выдерживать нагрузки в сотни миллионов тонн, имея при этом в своей конструкции двигающиеся части. Из вентрального и дорсального бортов выглядывали его сцепные фитинги, которые в народе ласково звались колотушками из-за цилиндрической формы. Выпуская свои зубы-зажимы, они хватали сцепную головку стыковочных балок так крепко, что мягкая прослойка рабочих поверхностей слегка деформировалась, увеличивая контактное пятно и выдавливая наружу весь вакуум. Сам фаркоп обволакивался змеевиком, через который бесконечно прогонялся теплоноситель. Лишнее тепло передавалось от змеевика в фаркоп, а затем без серьезных препятствий распространялось по стыковочным балкам, чтобы балки были всегда теплыми и пластичными, а экипаж не сварился от излишков энергии, выработанной двигателями.

Зажимы фаркопа, несомненно, были мощными, но основная их функция была в том, чтобы не позволить сцепной головке сорваться с колотушки, и реальной физической нагрузки они на себя не брали. В общих масштабах это были обычные ничем не примечательные сцепные устройства, но как это объяснить двум людям, для которых разжать эти зажимы казалось столь же невыполнимой задачей, что и сдвинуть с места танк?

Этими двумя людьми оказались Радэк с Акселем.

Радэк настолько привык работать с Эмилем, что долгое молчание Акселя заставляла его нервничать, словно эту тишину издавал безнадежно сломанный двигатель, но он понимал, почему его поставили в пару с Акселем. Ленар все еще не до конца доверял гостям, и предпочел, чтобы при работах в условиях космоса рядом с каждым из гостей было доверенное лицо. По мнению самого Радэка это решение было слишком мягким – будь его воля, он бы даже не позволял гостям покидать первую палубу. Всего пару дней назад они выглядели как мертвецы, а сегодня их допустили к тяжелой работе. Не стоило иметь медицинского диплома, чтобы видеть в этом какую-то нестыковку. Но, как обычно, подобные вопросы сразу отошли на второй план, когда плазморез прогрыз новый проход в очередной переборке, и перед ними предстала металлическая стена с правильным изгибом.

– Вильма, мы у вентральной части фаркопа, – отчитался Радэк. – Нашла что-нибудь?

– Ничего про фаркоп, – разочарованно ответила она сквозь громкий шелест страниц. – Кажется, описание фаркопа находится в другом томе руководства.

– Аксель?

– Простите, но я всего лишь оператор, – совершил соседний скафандр виноватый жест руками. – Этими знаниями, наверняка обладает Уве, но… сами понимаете. Где остальные тома, тоже известно лишь Уве.

По его голосу проскользнула полная мрачной задумчивости тень, словно у пианиста, который посреди выступления забыл ноту, и позволил себе небольшую паузу, чтобы ее вспомнить. Его лицо не нужно было видеть, чтобы понять его чувства. Кроме Уве, который в данный момент все еще был заморожен, об устройстве фаркопа был осведомлен еще один человек, но его имя для Акселя до сих пор было чем-то, что предпочтительно обходить стороной.

По хлопку в эфире Радэк понял, что Вильма прекратила поиски и захлопнула похищенное с чужого корабля техническое руководство.

– Аксель, простите меня еще раз за то, что я тогда наговорила вам в лазарете, – вдруг выплеснула она им в уши. – Хотела бы я сказать, что тогда была не в себе, но понимаю, что меня это никак не оправдывает.

– Я не держу на вас обиды.

– И я хочу сказать, что прекрасно понимаю ваши чувства по поводу Бьярне. Я тоже однажды потеряла товарища, и вы должны знать, что очень скоро вам станет легче…

– Вильма, хватит, – раздраженно прорычал Радэк. – У нас тут груз, который надо отстегнуть от мертвого корабля, и при этом не взорваться, и лишние сантименты нам в этом никак не по-мо-га-ют!

Голос по ту сторону эфира ничего не ответил.

– Спасибо за добрые слова, – невозмутимо вставил Аксель. – Но мой напарник в чем-то прав. Сейчас очень важно сосредоточиться на работе.

– Ладно, – последовал обескураженный голос, и послышался звук, с которым Вильма потерла ладони. – Наши корабли не сильно разнятся в возрасте. Точнее, не очень сильно.

– Шестьдесят лет, – уточнил соседний скафандр.

– Вы не против, если я буду думать вслух?

– Смотря о чем.

– За шестьдесят лет конструкцию фаркопа сильно могли пересмотреть?

– Вильма, – рефлекторно хлопнул себя Радэк по смотровому щитку в попытке растереть кожу на лице, – ты уже забыла наши приключения с объектом Буткевичуте?

– Нет, а что там особенного?

– Нам тогда как раз меняли фаркоп, и новый фаркоп, скажем прямо, заметно отличался от старого.

– А зачем вам меняли фаркоп? – спросил Аксель и тут же задушил в себе интерес. – Ладно, сейчас это не важно.

– Радэк, просто ответь мне, как техник, заряды у новой модели сместились или нет?

– Нет, – последовал твердый ответ. – Но это еще ничего не значит.

– Ладно, тогда предлагаю подключить творческую мысль. Сейчас вы оба творчески представите, куда бы вы точно не стали перемещать заряды, и именно оттуда вы и начнете демонтаж.

– А дальше?

– Дальше вы должны будете немного освободить доступ к внутренностям фаркопа и провести эндоскопическое исследование, чтобы точно определить местоположение зарядов.

– Вильма, ты хоть представляешь, насколько это огромный труд?

– Ах, да, простите, я оговорилась, – с издевкой ответил голос в шлемофонах. – Случайно произнесла «предлагаю» вместо «приказываю».

Эти слова словно ударили Радэка током, и он поблагодарил конструкторов скафандров за то, что Аксель не имел физической возможности увидеть выражение на его лице. Командная цепочка начиналась с Ленара, а заканчивалась как раз где-то на Радэке с Эмилем. Технически в отсутствие Ленара следующей по старшинству становилась Вильма, но то, что Ленар отсутствовал на корабле, не значило, что он отсутствовал совсем. Радэк имел полное право немедленно связаться со своим действующим капитаном и попросить иного приказа, но он заранее знал ответ, который услышит в ту же секунду.

Похоже, Вильма начинала приступать к командованию досрочно.

Свой озабоченный вздох он постарался сделать бесшумным. Это не первый раз, когда ему дают трудновыполнимые приказы, и не первый раз, когда ему просто нужно заткнуться и сделать как говорят, но отчего-то он не считал это правильным. Возможно, он просто не привык к мысли о смене руководства… или же просто уважал Вильму чуть меньше, чем все это время думал. Он пообещал себе подумать об этом в свободное от работы время, а до тех пор ему надо было придумать, как распилить гигантское сцепное устройство на части и при этом не взорваться.

На самом деле взрывы были неизбежны, вот только Радэк надеялся наблюдать за ними с безопасного расстояния. Все фаркопы глубоко внутри содержали в себе кумулятивные заряды, которые умели взрываться с очень высокой температурой даже в вакуумной среде. Это была одна из мер безопасности на случай, если груз вдруг начнет угрожать буксиру (например, если весь состав будет пойман гравитационным колодцем). В таких ситуациях заряды детонировались с мостика, разрушали зажимы и тем самым позволяли быстро сбросить груз, вот только никто из конструкторов не предусмотрел ситуацию, в которой кому-то потребуется отстрелить груз от уже мертвого корабля. Дистанционный детонатор, разумеется, не работал, зато Радэк с Акселем работали не покладая рук, чтобы собрать новый детонатор и вручную подключить его к зарядам.

В тяжелых буксирах пригодные для жизни помещения занимали около четверти от общего объема корабля. Это значило, что остальные три четверти вообще не были предназначены для прямого доступа, и фаркоп относился к этим трем четвертям. Предстояло еще больше демонтажных работ, а для Радэка это значило, что он вот-вот побьет все рекорды по продолжительности работы с плазморезами. Его от плазморезов уже тошнило, но он чувствовал, что эту тошноту скоро перебьет тошнота от слова «фаркоп».

Плазморезы, как и термоядерные двигатели, использовали воду в качестве рабочего тела, и он развлекал себя подсчетами того, как быстро с такими темпами работы они все начнут умирать от жажды. Вылетали они из Марсианского порта впятером, а теперь численность их населения резко выросла до девяти человек, что обозначало еще большее потребление воды и продуктов, и это не могло сказаться на запасе автономности корабля. Разумеется и того и другого было в достатке, и девять человек запросто дотерпят до ближайшего космопорта, но Радэку больше не на что было отвлечься от монотонной работы.

Вильма объявила по общему каналу, что Ленар с Ильей отправились на обед. Радэк попытался вспомнить, когда в последний раз они соблюдали славную традицию совместного приема пищи, и ощущения выдали ему число, затерявшееся где-то в районе пары веков. Вдевятером они бы за общий стол все равно не уместились, но чувство, что в привычный уклад вонзились вынужденные перемены, вселяло некоторый дискомфорт. Когда люди ходят обедать парами, смысл в приготовлении блюд теряется. Обычно назначались дежурные, которые готовили еду на всех, выслушивали комплименты в адрес своих кулинарных навыков, а после делали уборку и мыли посуду. Теперь же космонавтам приходилось заниматься самообслуживанием, в короткие перерывы опустошая банку какой-нибудь консервированной в позапрошлом году дряни и вновь возвращаясь на поле боя. После нескольких часов работы в скафандре голод был более чем ощутим, но аппетит приходил сквозь муки. Самообслуживание так же обозначало, что каждый должен сам добыть еду с продуктового склада, который с недавних пор начал выполнять функции морга. Весь фокус состоял в том, чтобы быстро схватить банку консервов и выбежать прежде чем взгляд против желания упадет на завернутое в упаковочную пленку тело, стыдливо спрятавшееся подальше от свидетелей на дальнем стеллаже. Радэк считался далеко не самым слабонервным человеком, но даже он предпочитал лишние пару часов помучиться от сосущего чувства в животе перед вынужденной трапезой. Он дал себе установку, что будет вместе с Акселем работать до тех пор, пока не закончится терпение Акселя или запас воды в плазморезах. Ни то, ни другое, заканчиваться не торопилось, а время тянулось мучительно медленно.

– Аксель, расскажите мне что-нибудь, – не выдержал Радэк тишины.

– Что к примеру?

– Не знаю, что угодно. К примеру, какого черта станция «Магомет» по документам числится за астероид?

– Спросите Илью.

– Я спрашиваю вас, Аксель.

– Думаете, я вам расскажу что-то другое?

– Нет, я надеюсь, что вы мне соврете что-то более правдивое.

– То есть вы нам не верите, – заключил Аксель почти оскорбленным тоном.

– Нет, – с подобной твердостью и нотками отвращения люди обычно давят тарканов.

– Радэк, этот разговор нас ни к чему не приведет.

– А мне и не нужно, чтобы он меня к чему-то приводил. Оглянитесь вокруг, – широким жестом рукой он описал перед собой дугу. – Возможно, вы не заметили, но я уже который день занимаюсь тем, что режу ваш корабль на кусочки при помощи ручного плазмореза, и помимо того, что я участвую в спасении шестидесяти семи человек, которые по бумагам являются рудоносными булыжниками, я больше ничего не понимаю в этой ситуации.

– Вы должны понимать, что нам, обычным работягам, некритичная для работы информация просто-напросто не по окладу. У нас есть четкая цель – помочь людям, попавшим в беду, и для достижения этой цели у нас есть все необходимые знания и инструменты.

– И все же мне было бы легче работать с уверенностью в том, что человек, которого я спас собственными руками, проявляет ко мне хоть каплю уважения, – его плазморез погас, и он повернулся к своему напарнику. Скафандр сковывал невербальное общение по всем фронтам: смотровой щиток не давал читать мимику, остальная часть скафандра блокировала язык тела, а радио грозило предательски выдать Вильме тональности и слова, не рекомендованные к употреблению в рабочее время. Именно поэтому этот бессмысленный жест был последней надеждой донести до собеседника свое глубокое недовольство. Радэк уже так делал пару раз, и этот жест прекрасно заменял фразу «да в гробу я видал твою монету, Эмиль».

– Скажем так… – замялся Аксель внутри ничего не выражающего скафандра, – вы не первые люди, которые спасают эти так называемые шестьдесят семь булыжников.

И лишь теперь в Радэке червячком зашевелился настоящий интерес.

– Можно поподробнее?

– Больше мне нечего сказать… Разве что я уважаю вас и благодарен за то, что вы откликнулись на наш сигнал.

– Ладно, черт с вами, – досадливо крякнул Радэк, запил свою пустыню в горле изотоником и сновь поджег плазморез.

– Раз уж вам захотелось поговорить, может и вы мне что-нибудь расскажите?

– Из меня не самый лучший рассказчик.

– Может, Вильма вам говорила, при каких обстоятельствах она потеряла своего товарища?

…и в эфире сразу же что-то щелкнуло.

– Я все еще на связи, – сказала Вильма.

– Простите, я забылся.

Краска, которой залилось его лицо, была отчетливо слышна по радио.

– Расскажешь ему?

– Нет, – отрезала она и тут же добавила, – то есть, как-нибудь в другой раз.

– Я не психолог, – произнес Радэк одну из самых очевидных вещей на свете, – но по-моему у вас обоих какое-то неправильное отношение к смерти.

– Смерть – это плохо. Что в таком отношении неправильного?

– То, что смерть бывает разная. Бывает плохая. А бывает очень плохая. Бывает легкая, бывает тяжелая, бывает славная, бывает позорная, бывает бессмысленная, а бывает…

– Смерть всегда бессмысленна, – перебила его Вильма. – Она всегда бессмысленна, всегда уродлива, всегда мучительна и всегда ни к месту.

– Я считаю, что смерть на службе – это далеко не самая плохая смерть, – произнес он безо всяких эмоций. – Гораздо лучше умереть стоя за полезным делом, чем сгнить заживо от старости с осознанием того, что ты страшная обуза для собственных детей. Я и сам не прочь был бы так умереть.

– Что, даже вот прямо здесь и сейчас? – спросил Аксель.

– Нет, разумеется. У меня еще нет детей. Но вот потом, когда мне будет где-то за шестьдесят или за семьдесят, и у меня будут пара взрослых сыновей, вот тогда я буду уверен, что дал этой жизни все, что мог.

На некоторое время в эфире все умерло, и Радэку показалось, что у него сломалось радио.

– Радэк, я в шоке, – притихшим голосом промолвила Вильма.

– Знаю, я сегодня что-то разболтался.

– Тут не все могут иметь детей.

– Да, – оглянулся Радэк на своего напарника. – Совсем из головы вылетело.

– Не стоит меня жалеть, – предупредил Аксель. – Я уже давно свыкся с мыслью, что…

– А я вас и не жалею, – грубо перебил он Акселя, практически перестав замечать, как руки сами ведут плазморез вдоль внешней обшивки фаркопа. – Я уверен, что то, что с вами сделали, было неприятным, но безусловно правильным.

– Ммм… – растерянно промчало радио в ответ, – спасибо?

– Как-то раз, во время очередной рутинной работы мне рассказывали про матерей, которым не посчастливилось родить детей с различными дефектами. Кто-то переставал расти после десяти лет, кто-то рождался глухонемым, у кого-то была лишняя конечность. Знаете, как себя вели эти матери?

– Как?

– Раздувались напускной гордостью за то, что их дети при всех своих недостатках достигают каких-то успехов и живут «полноценной жизнью». Я таких никогда не встречал, но стоит лишь мне представить женщину, которая практически хвастается тем, что ее сын уродился инвалидом, как мне становится тошно и противно.

– Таков их защитный механизм. Они могут либо сломаться от горя, либо радоваться тому, что есть. Разве есть что-то плохое в том, что они выбрали последнее?

– А разве хоть что-то в жизни ограничивается лишь двумя вариантами?

– Эмиль бы сказал, что да, – ответила Вильма.

– Слабые люди должны ломаться. Так же, как и должны ломаться слабые детали в механизмах. Если один дефектный болт вдруг по каким-то случайным обстоятельствам не сломается при разрушающем контроле, его примут за стандарт, и знаете, что тогда начнется?

– Радэк, вы утрируете, – возразил Аксель.

– Скажите это тем людям, которые собирали реактор для вашего буксира.

– Будь вы на моем месте, вы были бы совершенно иного мнения.

– Именно поэтому я счастлив, что нахожусь не на вашем месте, и могу рассуждать… – со злостью выдавил он из себя, и тут же запнулся от вида фонтана искр, брызжущих из-под сопла плазмореза, – …зараза.

Когда плазменная струя вгрызается в металл, по искрам можно легко определить, режется металл насквозь или нет. Тут все просто: если искры летят наружу, то рез не сквозной, а если вовнутрь, то все в порядке. Именно на искры в первую очередь стоит ориентироваться, подбирая режим резки, и стоит немного отвлечься, как это сделал Радэк, как рука начинает сбиваться с правильного темпа. Мелкие огоньки сыпались наружу армией эфемерных огненных мушек, растворяющихся во мраке через несколько мгновений. Это завораживает в первые несколько минут, кажется красивым в последующие несколько часов и приедается на следующий день. На этот раз эта армия начала выплескиваться из реза под неправильным углом, и Радэк сразу догадался, в чем дело. Он потушил горелку и направил сопло под луч своего фонаря.

– Радэк, – окликнула его Вильма, – по инструкции после термина «зараза» ты должен отчитаться о произошедшем, а не молчать так, словно ты умер.

– Сопло сгорело, – отчитался он и выпустил плазморез из уставшей руки.

– Ну так замени его.

– Это было последнее сопло.

– Как? Совсем последнее?

– Нет, последнее из тех, что я брал с собой.

– Что ж… – разочарованно протянул Аксель, потушил свою горелку и произнес слова, которых Радэк от него ждал уже некоторое время, – может, сделаем перерыв?