Текст книги "Тяжкий груз (СИ)"

Автор книги: Юрий Кунцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

– Тяга отключена, – подтвердила Вильма. – Система контроля массы тоже. Можете выходить смело. Постарайтесь не задерживаться.

– Конечно, все довольно просто, – соврал Эмиль, и дверь шлюза отрубила его от остального корабля.

Он не доверял технике. Все его доверие упиралось в конструкторов, которые создавали эту технику, и если с кораблем что-то случится, он знал, что его спасет не металл, а комплекс мер, которые были придуманы людьми на самые различные экстренные ситуации. Там, где заканчивалась фантазия конструкторов, заканчивалось и доверие Эмиля. Ситуации, которые никто не сумел предусмотреть, обычно были обречены выходить из-под контроля и заканчиваться плачевно. Шагая по черной тверди, из которой лучи фонарей вылавливали пятна обшивки, Эмиль чувствовал себя рабом инструкций, которые ведут его по ситуации, с которой эти инструкции не были согласованы. Объявшая его тело невесомость довершала картину финальным штрихом, и теперь он уже не так метафорически падал во тьме, не зная, на что приземлится.

В очередной раз перецепив свой фал, он оглянулся на тень, заслонившую звезды, и убедился, что станция все еще на прицепе. После того, как вся вселенная перевернулась вокруг корабля, вид знакомых очертаний, пожирающих свет от тысяч звезд, оказывал ободряющее действие. Эмилю было приятно вспомнить, что формально он все еще дальнобойщик, а не какой-нибудь служащий косморазборной платформы.

– Панель 1431, – прочел он вслух гравировку, в которую уперся луч его фонаря. – Все правильно?

– Панель 1431, – подтвердила Вильма. – Она должна быть тонкой, так что вскрывай.

– Густав? – попросил Эмиль помощи, и скафандр Густава сделал утвердительный жест рукой.

Оба космонавта взяли в руки по аварийному ключу. Эмиль на многое не надеялся. Он знал, что внешние панели делают из мягкого и вязкого сплава, который хорошо переживает сгиб и растяжение, поэтому он не ждал каких-то выдающихся результатов, но стоило ему лишь вонзить аварийный ключ острием в металлическую поверхность, как металл в точке удара неожиданно лопнул, и нож провалился в скрывающуюся под ним нишу по самый упор. Панель оказалась тонкой до безобразия, и вскрывать ее режуще-рычажным инструментом не составляло ощутимого труда даже в условиях невесомости. Лишь масштабы и то, что скрывалось под крышкой, как-то отличали этот процесс от открывания банки с килькой.

– Это уже выходит за рамки приличия, – комментировал Эмиль, вспахивая декоративную часть обшивки. – Этот замок находился прямо у нас под носом, а я о нем узнаю только сейчас. Да его тут, можно сказать, даже почти не пытались спрятать. Почему вокруг него такая секретность?

– Чтобы ни у кого не возникло искушения им воспользоваться.

– О каком искушении может идти речь? Давай посчитаем, какое самое минимальное количество человек нужно, чтобы сжечь плату. Ленар на мостике, Ирма на челноке и я здесь. То есть от половины экипажа требуется согласованная работа, чтобы просто разблокировать управление.

– А вот это уже для того, чтобы ни у кого не было возможности им воспользоваться.

То, что чувствует человек, который после трех десятков лет работы на корабле вдруг натыкается на незнакомую ранее систему, легко можно было сравнить с тем, что чувствует ребенок, срывая упаковку с подарка на день рождения. Эмиль на всякий случай напомнил себе, что под этими рваными металлическими краями прячется вовсе не игрушечная железная дорога, но предвкушение какого-то маленького праздника от этого не ослабло. Три десятка лет – это слишком долгий срок. За это время начинаешь радоваться любым сюрпризам. Ну, или почти любым, подумал Эмиль, бросив еще один взгляд на Густава. Часть его скафандра спряталась за открытым ящиком с инструментами. Через края сочилось сияние подсветки, проливаясь наружу вместе с тонкой струйкой проводов. Приложив последнее, решающее усилие, Эмиль отогнул изорванный лист в сторону. То, что он под ним увидел, его слегка разочаровало.

Замочная скважина с задвижкой и две клеммы, облаченные в пластиковые колпачки.

Технически ничего более и не требовалось, но ребенок внутри Эмиля требовал чего-то еще. Предупреждающих надписей, семиотики, грифа «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО» или хоть чего-нибудь, добавляющего визуальной ценности его открытию. Но на него смотрели лишь жалкая дырка в форме четырехстороннего ключа и простенькие зажимы для проводов, которые безмолвно намекали, что для незнающего, что с ними делать, они будут абсолютно бесполезны.

– Густав?

– Понял, – ответил он уже после того, как начал освобождать кончик провода от изоляции.

С этой задачей справился бы и школьник. Даже в условиях, когда перчатки сильно мешали работе с портативными инструментами, чудес никто не требовал. Всего лишь нужно было соединить небольшой аккумулятор с трансформатором, а затем трансформатор соединить с клеммами, но в теории самому себе отрезать палец тоже не сложно. Эмиль делал все тщательно и неторопливо, изо всех сил оттягивая момент, ради которого он и вышел наружу.

– Эмиль, – раздался голос Вильмы в шлемофоне, и Эмиль, наконец, понял, на что надеялся. Его уши загорелись в ожидании приказа немедленно все отменить и вернуться внутрь в связи с какими-то новыми обстоятельствами. Он надеялся, что люди, которым он доверял, наконец-то лучше поняли природу всего произошедшего. Ему хотелось верить, что хоть кто-то ему объяснит, к чему они все идут. Или летят.

– Да?

– Почему так долго? – вопросила Вильма, и в очередной раз накатило разочарование.

– Уже заканчиваем.

– Хорошо, не затягивай. Ленар уже теряет терпение.

С другой стороны, рано или поздно может настать такой момент, когда человек полностью осознает неотвратимость ситуации, и все его мысли упираются лишь в дикое желание как можно быстрее избавиться от своего пальца.

Ключ, который ему выдал Ленар, был на двадцатисантиметровом стебле, позволяющем зрительно оценить, насколько глубока замочная скважина, и под каким слоем металла ютился замок, скрываясь от нежелательного воздействия. Эмиль погрузил ключ до упора и вступил в схватку с рефлексом, требующим повернуть головку.

– Два и двадцать одна вольта, – подсказал Эмиль, когда последний провод надежно уцепился за клемму.

– Два и двадцать одна, – подтвердил Густав и продемонстрировал табло на своем мультиметре.

– Вильма, мы готовы. Можем приступать.

– Отлично. Ленар, они готовы, – приглушенно сказала Вильма куда-то мимо микрофона. – На счет три. Раз. Два. Три.

Эмиль нервничал. Он и раньше это знал, но лишь в тот момент, когда он повернул ключ до упора по часовой стрелке, он понял, насколько сильно он нервничал. Отломленная от ключа головка, оставшаяся в плену у него между пальцами издевательски напоминала, что он только что совершил что-то непоправимое. С чем это можно сравнить? С лоботомией?

Прошедшая секунда тянулась против всякой согласованности с теорией относительности. Эмиль ждал результатов и жалел, что на панели замка нет удобной надписи «ЭЛЕКТРОННАЯ ЛОБОТОМИЯ ПРОШЛА УСПЕШНО», загорающейся в нужный момент. Чем бы ни закончилась эта авантюра, он узнает обо всем последним. Все, как обычно.

– Вильма, – позвал Эмиль, облизнувшись. – Все получилось?

– Да, – ответила она с небольшой задержкой. – Все сработало. Теперь можно вернуться на микроволновые частоты.

– Частоты потом. Я очень хочу услышать новости от Ленара, – соврал Эмиль. Что бы ни сказал Ленар, желание слышать это было бы противоестественным.

– Одну минуту. Я не могу связаться с Радэком.

«Началось» – невольно подумал Эмиль в растянувшемся промежутке между двумя болезненными ударами сердца. Все его естество с самого начала кричало, что что-то обязательно пойдет не так. Оно кричало громко и без четких указаний, поэтому не было смысла как-то на него реагировать. Взглянув на звезды, он почувствовал себя маленьким, одиноким и бесконечно потерянным. Его готовили к миллиону различных сценариев, но этот оказался миллион первым. Его рвали на равные части две мысли. Первая умоляла не терять рассудок. Если Радэк не выходит на связь, это еще не признак катастрофы. Вторая кричала, что в критических ситуациях думать вообще нельзя. Если у тебя нет четких инструкций, каждая секунда, потраченная на бесполезные мысли, может растянуться до самой смерти.

Эмиль, не выдержав плетей собственных инстинктов, отстегнул от скафандра страховочный фал, и крепко сжал в руках карабин. То, что Эмиль собирался сделать, было в высшей степени безответственно, и если потом окажется, что он просто запаниковал и грубо нарушил регламент, он с радостью примет все наказания и еще попросит добавки.

Лишь бы он ошибся.

Длина страховочного фала была чуть более пяти метров. Хоть это и не совсем вязалось с техникой безопасности при внекорабельной деятельности, но пятиметровый кусок ремня, одним концом прочно закрепленный на растущей из обшивки скобе, способен позволить космонавту почти моментально преодолеть расстояние в десяток метров. Это называлось принципом маятника. Эмиль хорошо разучил этот трюк, но впервые решил исполнить его, будучи не пристегнутым. Оттолкнувшись ногами достаточно сильно, чтобы вырвать свои ноги из магнитного сцепления, он отправил себя в радиальный полет. Ремень натянулся и попытался вырваться из рук. Полет оказался достаточно стремительным, чтобы Эмиль начал ощущать собственный вес, но где-то на полпути его догнало беспокойство за судьбу Густава. Правильно ли он поступает, бросая его одного? Это было не важно, успокоил он себя, преодолевая последнюю радиану. Почему именно это было не важно, он не успел додумать. Грациозно перевернувшись, словно воздушный гимнаст в полтора центнера, он врезался в обшивку обеими ногами и выпустил из рук карабин. Его не унесло в космос – это уже достижение, достойное аплодисментов и, возможно, увольнения. Об увольнении он в тот момент думать не мог – впереди была самая опасная часть пути. Бежать по обшивке на одном лишь магнитном сцеплении было сложно, не говоря уже о том, что это чистое самоубийство. Стоит лишь один раз пропустить фазу двойной опоры, и рискуешь провести в космическом полете всю оставшуюся жизнь. Походка, которая считалась компромиссом между скоростью и безопасностью, чем-то напоминала спортивную ходьбу с поправкой на то, что в невесомости не было понятия равновесия, и требовался немалый героизм, чтобы при ходьбе удерживать себя перпендикулярно корпусу. Эмиль был в хороших отношениях с невесомостью и имел отличные физические показатели, но даже он заранее смирился с тем, что до шлюза он доберется полумертвым, если к тому моменту не утонет в собственном поту.

Он сделал шаг и почувствовал, как кольцо на его поясе оказало сопротивление.

Было смешно даже представить, что человек, стоящий на корпусе, из которого ни чего не возвышалось выше колена, мог за что-то зацепиться в области пояса, но Эмиль пообещал себе посмеяться как-нибудь потом. Те же самые инстинкты, которые недавно приказывали ему бежать, заставили его развернуться и проверить, не пристегнулся ли он обратно к фалу.

Свет от фонаря моментально уперся в антропоморфную преграду, и от неожиданности ощущение реальности ненадолго покинуло его тело. Густав не мог его так быстро догнать. Эмиль был уверен в этом до того самого момента, как был уверен, что во вселенной крайне мало людей, способных сравниться с ним во внекорабельной атлетике. Он преодолел десяток метров так быстро, что без реактивных двигателей быстрее не получится. У Густава были лишь считанные доли секунды на реакцию, чтобы пуститься в преследование и поймать его в точке, где заканчивалась длина натянутого поводка.

Оказывается, у Густава отличная реакция.

Оружие, которое смотрело в глаза своим бездонным дулом прямо сквозь щиток, был знакомой модели. Если не такой же, то очень похожий Эмиль видел прежде, поэтому он сразу понял, что это совершенно точно не клеевой пистолет. Почему в тот момент он подумал о клеевом пистолете, он не знал, но на прочие размышления Густав просто не дал времени. Эмиль видел, как его палец надавил на спусковой крючок, и дуло изрыгнуло вспышку.

Человек с добрыми намерениями так бы не поступил.

25. Наконец-то вы обо всем догадались

Человек не является самой разрушительной силой во вселенной. Стоит лишь вспомнить солнечные вспышки, столкновения с кометами, взрывы сверхновых, выбросы с магнетаров, черные дыры, ионизирующие излучения и прочие явления, стремящиеся заполнить собой пустоту, как сразу становится ясно, что человек не достоин даже первых десяти строчек в этом списке. Однако есть и другой список, в котором человек занимает почетное первое место, как самое опасное явление, наблюдаемое в обозримой вселенной.

Чем же человек может быть опаснее черной дыры?

Любое природное явление можно изучить и спрогнозировать, чтобы затем избежать или создать комплекс мер для защиты от него. Спрогнозировать же последствия от вмешательства человеческого фактора попросту невозможно. Человек является полностью безопасным только в мертвом виде, и то не всегда.

Буксир, числящийся в реестре под ничем не примечательным номером 074513, выполнял не совсем рутинный рейс. Он вез самый опасный и в то же время самый ценный груз во вселенной. Сложно представить что-то более опасное и ценное, чем десять тысяч молодых супружеских пар, полных сил, энергии и готовности резко увеличить свое число. Технически это был пассажирский рейс, но по документам это был второй этап колонизации планеты Витус и редкий случай, когда буксир был обречен возвращаться обратно без полезной нагрузки.

Перед завозкой колонистов производился первый этап – доставка к планете станции с модульными домами, инструментами, термоядерным топливом, индустриальной техникой, воздушно-космическим транспортом и прочими вещами, без которых было нельзя построить цивилизацию. Бытовало мнение, что планете дают имя в честь первой колониальной станции, но причина и следствие делали обманчивую рокировку. Имя планеты утверждалось задолго до начала первого этапа, и станция «Витус» гордо носила имя планеты, ради которой и была построена.

Десять тысяч пар – это много. Это не просто много. Это был рекорд. Обычно за раз завозили в разы меньше людей, чтобы те могли оперативно освоиться на дикой планете, обустроить жилье, получить первый урожай и не погубить себя собственным числом, но случай с планетой Витус был особенным. Было решено рискнуть, и десять тысяч пар замороженных людей послали в путешествие в один конец в надежде, что это будет самая быстрая колонизация в истории. Особенные случаи не бывают особенными без каких-либо непредвиденных обстоятельств. Колонизация действительно била все рекорды по скорости роста первого поселения, но когда колонисты поняли, что они в чем-то ошиблись, было уже поздно что-то исправлять. Им оставалось лишь жить дальше и учить своих детей не повторять ошибок старших.

Ленар лежал на своей спальной полке, воткнув лишенный интереса взгляд в полку на верхнем ярусе, и занимался тем, что считал правильным.

Он думал.

Его не раз учили, что даже если у тебя из скафандра начинает утекать кислород, первое, что стоит сделать – это подумать. Даже когда жить осталось лишь тридцать секунд, любое бездумное действие может отнять от них секунд десять. Думы могут отнять столько же, но это могло стать разумной ценой, за которую последние двадцать секунд переставали быть последними. Он старался думать, хотя для его случая существовал более правильный термин – витать в облаках.

Он смутно представлял дымчатые силуэты незнакомых людей, синеву исполинского купола, упирающегося краями в горизонт, давно забытые запахи цветочной пыльцы и шуршание ветра в ушах. Он старался думать о хорошем впервые за какой-то с трудом поддающийся вычислению отрезок времени, и у него это плохо получалось. Лица были размытыми, купол оказался покрыт паутиной облупившейся краски, пыльца имела вкус молотого перца, а ветер задувал с ритмичностью помпового насоса. Ленар чувствовал себя заложником собственных мыслей, беспощадно льющихся тугим потоком, и он верил, что в его силах решать, из чего будет состоять этот поток.

Это была далеко не первая вещь, в которой он ошибался.

Ошибаться в космосе было непозволительной роскошью даже в том случае, если не боишься увольнения. Ленар был уверен, что в условиях межзвездного пространства каждая ошибка – это смерть, и даже тут он ошибся. Теперь, уперев затылок в подушку, он смотрел на свою карьеру с вершины горы, которая выросла из его оставшихся безнаказанными ошибок, и его щеки горели от злости на самого себя.

Когда все возможные ошибки были совершены, ему оставалось лишь лежать на полке, наблюдая за вяло текущим временем и ожидая неотвратимых последствий. Чем обернутся эти последствия, он не знал, но мучительное чувство того, что все последние семьдесят лет прошли зря, тихо выедало из него костный мозг.

Нет, семьдесят лет прошли не зря, утешал он себя. Он сделал много полезной работы, и его труды не останутся незамеченными. Но разве для того он старался, чтобы всего лишь заложить еще один кирпичик в цивилизацию?

– Ленар, – вяло позвала его голосом Ирмы соседняя полка.

– Что?

– Мы все еще команда?

– Да, – не задумываясь ответил он лишенной всяческого смысла нотой, и старая привычка заставила его добавить. – Мы все еще команда.

– Значит, если тебе страшно, ты в этом не сознаешься?

Ленар задумался. Ему не было страшно, но он знал, что храбрость тут не при чем. Просто страх на его организм действовал как яд замедленного действия. Сначала он просто курсирует безобидным потоком по кровеносной системе, а затем вяло протекающая химическая реакция превращает его в нейротоксин, парализующий конечности и леденящий сердце.

– Мне не страшно, – попытался подбодрить он ее и хлопнул по стенке, в которую упиралась его подушка. – Эй, Радэк! Тебе ведь не страшно?

– Разумеется, нет, – лениво ответила стенка. – Мне сейчас до чертиков не страшно.

– Слышала? Ему до чертиков не страшно. Бери с него пример.

– Ленар, я сейчас не хочу жаловаться…

– Вот и не жалуйся.

– …но мне уже надоело ничего не делать. Я все еще жду, что ты поделишься со мной нашими дальнейшими планами.

– Это они и есть, – беззаботно выдохнул Ленар. – Сидеть на месте, ничего не делать и ждать.

– И чего же мы ждем?

Ленар молчанием. Он не знал, чем ответить, и подобно тому, как Ирма молча ожидала ответа, Ленар ожидал того же самого от кого-то другого. Это и был ответ.

Все ждали ответа.

В воздухе повисло немое разочарование. Ленар чувствовал легкое жжение от порыва что-нибудь сказать и уверенности, что его подчиненные чувствуют тоже самое, но хватка неопределенности продолжала давить, вызывая боль и нечто, похожее на клаустрофобию. Если нормальным людям порой становилось тесно внутри космического корабля, то Ленар ощутил, что ему не хватает свободного места внутри собственного черепа. В его силах было лишь закрыть глаза, выровнять дыхание и ненадолго представить, что нет никакой спальной полки, буксира и остальной вселенной.

Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он выгнал разум из своего тела, но шипящий звук, с которым гидравлика открывает дверь, был подобен взрыву, из которого вселенная образовалась заново, породив звезды, корабль и затекшее тело, реагирующее колючей болью на каждое движение. Ленар резко сел. Не то, чтобы это действие имело хоть какой-то смысл, но закрепившийся когда-то давно рефлекс спустил взведенную пружину, согнувшую его тело пополам. Он едва не попытался слезть со своей полки, но металлический звон вовремя успокоил в нем это намерение. Он ждал, когда эта дверь откроется, и от увиденного его посетило слабое облегчение, какое обычно посещает человека, нашедшего на сгоревших руинах родного дома уцелевшую бронзовую статуэтку.

Эмиль вошел неуверенно, словно это была чужая комната отдыха на чужом корабле, на котором действуют чужие правила поведения. Свинец в его ногах ощущался на расстоянии, а пытливый взгляд молниеносно и почти беспорядочно ощупывал все подряд, словно видит это впервые. Легким кивком он будто бы поздоровался с тремя парами пожирающих его глаз, и следующие два шага дались ему гораздо легче благодаря вежливому толчку в спину.

Эмиля сопровождали двое: Аксель и Густав. Толчок принадлежал Густаву. Ленар плохо его знал, но уже давно усвоил, что Густав предпочитал вербальному любые другие типы общения. То, что было дальше, было мимолетным видением, которое Ленар зачем-то отметил: возмущенный взгляд Акселя, и слегка приподнявшиеся плечи Густава. Они перебросились короткими фразами на своем невербальном языке, и Ленар готов был поклясться, что понял их.

– Поговорите со мной! – потребовал он, позволив себе свесить ноги с края полки.

– Потерпите, – раздраженно отмахнулся Аксель, провожая Эмиля к его полке. – Скоро мы закончим все свои дела, приготовим ужин, и тогда все спокойно обсудим.

– Да какой еще ужин?

– Они обещали нам космочили кон карне, – проговорил Эмиль через натужную улыбку, и тут же ее сбросил, словно стена плохо наложенную штукатурку.

Что будет на ужин, Ленара интересовало в последнюю очередь, и его вопрос был скорее потоком эмоций, добравшихся до языка в обход мозга, но слова «космочили кон карне» зацепились за его уши гарпунами и заставили на секунду забыть обо всем на свете.

Почему его так смутили эти слова? У него же нет ни аппетита, ни любви к космочили.

Чем больше Ленар смотрел, тем больше начинал видеть, и тем меньше понимал, что происходит. Эмиль был облачен в спецовку. Должна ли на нем быть эта спецовка? Было бы странно видеть техника без своей рабочей одежды, но именно в тот моменту Ленару показалось обратное. Из-под каждой складочки проглядывалось напряжение в его мышцах, какое Ленар видел в нем во время физкультуры, но ни разу не видел во все остальные моменты их совместной службы. Причину этого напряжения он смог разглядеть лишь мгновение спустя. Это был черный металлический предмет, который вздувал вены в руке Акселя, и частично терялся в складках рабочего комбинезона. Было не трудно догадаться, что это. Картину в стиле производственного сюрреализма завершали два блестящих браслета, обрамивших технику запястья и шепчущих цепным звоном от каждого движения руками.

На грузовом корабле могло случиться всякое. Кто-то мог пострадать или даже погибнуть. Могли быть различные ситуации, оканчивающиеся несчастными случаями, но все они блекли перед актом лишения члена экипажа свободы, как блекло окно перед летящим булыжником. Такого не могло случиться даже в самых смелых фантазиях, но это случилось, и Ленару было больно наблюдать за тем, как человека, чью жизнь вручили под его ответственность, ведут в наручниках, словно какого-то преступника. Ему было больно вдвойне от того, что он сам прошел через эту унизительную процедуру, и больно втройне от того, что о судьбе Вильмы с Петре он до сих пор ничего не знает.

Маленький ключик выдавил из наручников щелчок. Эмиль встряхнул освободившуюся руку и тут же замер, когда оружие прижалось плотнее к его пояснице. Полчаса назад Ленар видел эту сцену, только вместо Эмиля была Ирма, а вместо опустошенной оболочки в его груди билось сердце. Как только браслет снова сомкнулся, Эмиль стал частью поручня, торчащего из его спальной полки. Выражение «прикован к постели» еще никогда не звучало настолько буквально.

– Что с Вильмой и Петре? – настойчиво спросил Ленар.

Аксель остановился на пороге, пропустив вперед Густава. На его лице не было видно никакого намерения отвечать. Казалось, что он куда-то спешил, поэтому в его голосе слышались усилия, которыми он заставил себя напоследок сказать самое необходимое:

– Они живы и здоровы.

И дверь закрылась.

Нельзя было назвать хорошей ситуацию, в которой такие слова считались хорошими новостями. Возможно, поэтому остатки кровяного насоса в груди издали еще один болезненный вой, прежде чем утихнуть еще на какое-то время.

– Ленар, – окликнул Эмиль, пытаясь найти на своей полке место, свободное от иголок. – Что они делают?

– Мне не сказали.

– Ты представляешь, у них есть… боевое оружие!

– Да, они мне уже этим похвастались, – поморщился Ленар. – Если тебя это успокоит, то я еще не уверен, что оно боевое.

– Зато я уверен. – Эмиль издал громкий звон, без надежды проверяя свои оковы на прочность. – В меня один раз выстрелили.

– Что?! – вскочила Ирма.

– Ты ранен? – задал Радэк правильный вопрос.

– Нет, успокойтесь, я тоже жив и здоров, – сообщил Эмиль очередные хорошие новости, и без признаков радости прилег на свою полку. – Это было снаружи, когда мы замкнули цепь. Густав смог как-то спрятать пистолет. Наверное, под ранцем. А потом, когда Вильма сказала, что не может связаться с Радэком, я, кажется, перенервничал, попытался бежать, и Густав выстрелил мне в голову. Прямо в смотровой щиток, представляете? Кстати, имейте ввиду, что оксинитридный слой от боевого оружия дает трещины. Видимо, прочность этих щитков слегка переоценена.

– А дальше-то что? – требовательно спросил Ленар.

– Дальше я понял, что с Густавом лучше не спорить, и не ошибся. Больше он в меня не стрелял.

– То есть ты перенервничал от того, что Вильма не могла со мной связаться? – уточнил Радэк. – А вовсе не из-за того, что Густав направил на тебя оружие?

– В тот момент я и представить не мог, что в радиусе сорока световых лет у кого-то вообще может быть боевое оружие. Я просто поддался тому чувству, которому меня учили не поддаваться, и решил трусливо сбежать.

– Какому чувству?

– Я не знаю. Никому неизвестна природа этого чувства, именно поэтому нас всех учили ему не поддаваться, – раздался звон цепи от попыток Эмиля подкрепить свои слова жестами. – У человека есть лишь пять чувств, которым можно доверять. Все прочие – это лишь домыслы, страхи и животные инстинкты. Все, наконец-то я признался вам, что я тоже простой смертный. Ленар, я буду просто счастлив, если ты немедленно занесешь заметку о моем непрофессиональном поведении в бортжурнал и высадишь меня с этого корабля в ближайшем космопорту за профнепригодность.

– У меня для тебя очень плохие новости, – поспешил Ленар его разочаровать. – Твой животный инстинкт не ошибся.

– Я знаю, – досадливо простонал Эмиль. – Простите, что я запаниковал так поздно.

Хорошие новости – инопланетяне существуют. Еще более хорошие новости – человек все еще самое разумное существо во вселенной. Почему вторая новость является хорошей? Потому что человеку до сих пор ни с кем не нужно считаться. Встреть он развитую цивилизацию, наделенную сверхсветовыми технологиями и хотя бы атомным оружием, как тут же пришлось бы реорганизовывать все Объединенное Созвездие, выделяя ресурсы на дипломатический корпус, новый торговые пути, внешнюю разведку и создание военного паритета. Нахождение развитой цивилизации стало бы человечеству самым большим геморроем за всю космическую эпоху, поэтому каждый раз, когда исследователи находили очередную планету, населенную органической жизнью, это сопровождалось вздохами облегчения – никто из этих диковинных зверей так и не изобрел колесо.

Планета Витус была именно такой. На ней хоть и не было разумной жизни, но неразумная играла всеми красками и разнообразием.

Существует мнение, что живой организм – это слишком сложная с химической точки зрения структура, чтобы быть основанной не на углероде, а углеродные формы жизни неизбежно приобретают некоторые общие черты, даже если развиваются в полной изоляции друг от друга. Витус не стал исключением. В нем совпали все необходимые условия для образования сложной жизни – расстояние до светила, жидкое ядро из железа и никеля, наличие воды и суточный цикл. Он хоть и не повторял Землю, но его биосфера стремилась сформировать нечто подобное. Состав воздуха был слегка другой, по большей части состоящий из аргона, азота и гелия, но пятнадцати процентов кислорода в атмосфере хватало для создания оптимального парциального давления, в котором человек сможет комфортно жить. Растения давали плоды, содержащие протеины и аминоксилоты, подходящие для человека, и некоторые из них даже не были ядовитыми. Состав рыхлого грунта обладал необходимым набором минералов, чтобы некоторые привычные человеку растения со временем смогли прижиться, а инопланетные бактерии успешно делали почву биологически активной.

Такие планеты, как Витус, в изученной части галактики можно было пересчитать по пальцам одной руки. Витус был лакомым кусочком, который готов был принять в свою биосферу людей уже здесь и сейчас, без долгого и дорогостоящего процесса терраформирования, поэтому колонизация была лишь вопросом времени.

Станция «Витус» представляла из себя грузовую платформу, содержащую необходимые для строительства колонии материалы. В будущем ей предстоит быть достроенной до космопорта, который станет узловым терминалом для космических сообщений, а до тех пор у колонистов хватало своих проблем. Пока буксир Один-Три спускал со станции грузы, на доставленном им пассажирском модуле в порядке строгой очереди просыпались люди. Процесс их пробуждения занимал недели, и если первая группа была вынуждена спуститься в девственно-дикую местность, ландшафт которой разбивался морскими волнами о гигантские металлические скалы правильной геометрической формы, то последней группе предстояло сразу же окунуться в небольшой оплот цивилизации, уже успевший оттеснить первобытную природу в стороны.

Как только буксир Один-Три взял на прицеп пустой пассажирский модуль и улетел, колонисты остались сами по себе. Впереди предстояло еще много работы. Если обычно люди просто заселяли стерильный кусок скалы, то теперь задача была совсем иной – завоевать свое место среди совершенно чуждой живой природы.

Вот уже больше двух лет прошло с тех пор, как Ленар дал себе установку защитить Ирму от всего на свете, даже если для этого ее придется приковать наручниками к постели. В ней он видел какое-то беспомощное существо, не способное сделать пару самостоятельных шагов, не сломав при этом себе шею. Он не сомневался, что для самой Ирмы такое отношение было крайне унизительным, но еще меньше он сомневался, что альтернативы еще хуже. Он самовольно взвалил на себя ответственность за ее жизнь и в каком-то смысле именно благодаря постоянным одергиваниям ее за руку начал познавать на практике, что значило быть строгим отцом.

Когда ее взаправду начали приковывать наручниками к постели, в нем что-то надорвалось, и глядя, как над ней совершают то, на что имел право лишь он, его посетила острая боль в районе запястья, куда безжалостно вгрызался браслет от наручников. Он беспомощно наблюдал, не в состоянии определиться, то ли подбодрить свою подзащитную, то ли начать осыпать проклятьями мерзавцев, которые лишили ее свободы и угрожали ее жизни оружием.