Текст книги "Царь Алексей Тишайший"

Автор книги: Вячеслав Козляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 46 страниц)

Путь к миру

Десять лет прошедшей войны уже дали ответ на большинство вопросов и показали настоящую силу государств, столкнувшихся за влияние в землях, лежавших широкой полосой от Балтики до Черного моря. Свои интересы здесь имели Швеция, Австрийская и Османская империи, Крымское ханство и даже такие далекие от основного театра военных действий страны, как Англия и Нидерланды. В феврале 1664 года в Москву приехало английское посольство «князя Чарьлуза Говардуса», как передавали имя поела в дворцовых разрядах. Описание приема графа Чарлза Карлайла может затмить другие подобные церемонии, о которых есть много свидетельств в тексте разрядных книг. Сам царь Алексей Михайлович пил две чаши вина за здоровье короля Карла II по случаю восстановления монархии в Англии. Одна была яшмовая «братинка», другая – «хрустальный кубок». Для встречи и обеспечения послов не жалели ничего, казалось, были продуманы мельчайшие детали, включая то, что столовую посуду, «ложки и ножики» сначала кладут перед английским послом и лишь потом перед русскими боярами. Граф Карлайл тоже привез в Москву ценные дары, а на своем первом приеме подарил царю Алексею Михайловичу ружье казненного короля Карла I, а сыновьям царя – пистолеты.

Но сами переговоры пошли не так, как задумывалось. Посол был оскорблен своей задержкой перед самым въездом в столицу и не принял никаких заверений, что всё делалось для лучшей подготовки торжеств (собрать дворян для встречи зимой, во время ведения войны было сложно); он требовал «репараций» (возмещения) ущербу своей чести. Не было решено и главное дело, ради которого лорд Чарлз Карлайл приезжал в Москву – «реституция», то есть восстановление торговых привилегий английским купцам, отмененных после казни Карла I в 1649 году.

При приеме посольства произошел забавный случай, когда посол Карлайл решил «надавить» на русскую сторону и произнес несколько слов на повышенных тонах, а в это время вывалилась с грохотом оконная рама, перепугав присутствующих. Автор описания посольства Ги Мьеж учтиво добавил в своих записках, что если заговорит король Карл II, тогда вообще все задрожит. Но это было всего лишь поэтическое преувеличение (в свите посла, кстати, находился и настоящий поэт – Эндрю Марвелл). Русские дипломаты были достаточно опытны и неуступчивы, ради подтверждения своих решений они тоже использовали демагогические приемы. В ответ на просьбу о восстановлении привилегий, дарованных Английской компании еще Иваном Грозным, послу Чарлзу Карлайлу ответили, что те люди, которым давались привилегии, уже умерли, а значит, и данные им права умерли вместе с ними. Ссылались и на неоконченную войну с Польшей, до завершения которой отказывались говорить о беспошлинной торговле иностранных купцов и возвращении англичанам каких-либо привилегий^{561}.

Посол Карлайл и его спутники не стали вдаваться в детали и действовали по принципу «всё или ничего», не слушая московских дипломатов, попытавшихся обозначить свои интересы. По сообщению шведского резидента Адольфа Эберса, английскому послу предлагалось выступить посредником в дипломатических делах с соседними странами – Швецией и Польшей, но он отверг все предложения, добиваясь немедленного удовлетворения требования о беспошлинной торговле. В итоге граф Чарлз Карлайл уехал, не приняв царских подарков, что было сочтено оскорблением. В свою очередь, ему также возвратили личные подарки царю. Непременное желание «реституции» в полном объеме прав Английской компании «закрыло» другие возможности торговли английских купцов. Английский посол грозился вообще всех их вывезти с собой из России. В итоге некоторые купцы все-таки получили личные привилегии, чтобы не превращать Англию из возможного посредника во врага. Но в ответном русском посольстве в Англию содержались жалобы на поведение Чарлза Карлайла, поэтому королю Карлу II пришлось извиняться за его поведение^{562}.

Своим максимализмом граф Карлайл существенно навредил английской стороне, чем немедленно воспользовались традиционные конкуренты англичан в русской торговле голландцы, тоже некоторое время спустя приславшие свое посольство. Нидерландский посол Яков Борейль приехал в Москву 10 января 1665 года. Главной задачей посла было добиться признания нового титула «Их Высокомогуществ» для Нидерландских штатов, среди прочего обсуждались и вопросы конкуренции голландских и английских купцов в России. В частности, голландцы просили лишить англичан монополии на поставку вара (дегтя, использовавшегося в судостроении). Обо всем этом в своих дневниковых записях рассказал приехавший в составе голландского посольства в Москву Николаас Витсен. Тогда будущий бургомистр Амстердама и покровитель Петра I во время его заграничного путешествия был еще совсем молодым человеком. Николаас Витсен запомнил царя Алексея Михайловича на приеме голландского посольства в начале 1665 года и описал его: «По фигуре царь очень полный, так что он даже занял весь трон и сидел будто втиснутый в него…» Сидя на троне, царь «не шевелился, как бы перед ним ни кланялись; он даже не поводил своими ясными очами и тем более не отвечал на приветствия. У него красивая внешность, очень белое лицо, носит большую круглую бороду; волосы его черные или скорее каштановые, руки очень грубые, пухловатые и толстые». Николаас Витсен действительно мог рассмотреть царя очень близко, так как все дворяне и офицеры посольства получили разрешение подойти к царской руке. Во время церемонии произошел забавный случай. Вызванный первым, Николаас Витсен немного не рассчитал с поклонами на подходе к царскому трону и едва не упал на колени царя, но тот спас его от конфуза, вытянув руку. Рутинные посольские приемы с подробным перечислением даров и этикетными речами, конечно, были достаточно утомительным делом, но и в них случались эпизоды, немного снижавшие серьезность происходившего. Николаас Витсен, или Николай Корнильевич, как его стали звать на русский лад, уважая происхождение (его отец также известен, как бургомистр Амстердама^{563}), рассказал, что во время того же приема кто-то из русских князей «от имени царя», объявляя титул Нидерландских штатов, никак не мог его выговорить. «Все господа заулыбались, – пишет Витсен в своем дневнике, – даже сам царь закрыл рот рукой, чтобы не видели, что он смеется»^{564}.

В последующем обсуждении вопросов голландского посольства в «Ответной комиссии» Думы, назначенной царем, начались обычные дипломатические прения, так как русская сторона не соглашалась на немедленное изменение титула правителей Нидерландов. Но у посольства Якова Борейля был свой шанс серьезно изменить состояние русско-голландских отношений, так как параллельно с голландским посольством 21 февраля 1665 года в Москву прибыл польский посланник Ян Котович^{565}. Тогда ввиду возобновления переговоров с Речью Посполитой снова заговорили о возможном посредничестве других стран. 3(13) марта голландского посла вызвали в Кремль и завели с ним разговор на неожиданную для него тему: «не имел ли посол поручения предложить посредничество между Польшей и царем, на что посол прямо ответил отрицательно». Московская сторона «осторожно и вежливо», по свидетельству голландца, искала возможных посредников, говоря, что это было бы «приятно царю, и не только ему, но и полезно всей коммерции».

Обращение к Нидерландским штатам было всего лишь дипломатическим экспромтом: голландский посол, не имея полномочий, конечно, не мог ответить положительно на просьбу царских дипломатов. Несмотря на возникшее охлаждение, посольство Якова Борейля кончилось благополучно. Царь Алексей Михайлович согласился не давать «в этом году» англичанам дегтя… Может быть, свою роль в перемене отношения к требованиям голландского посольства сыграли радостные события в царской семье: 3(13) апреля 1665 года родился еще один царевич, Симеон. Николаас Витсен описал, как в этот день «примерно в 1 час дня по нашему счету времени царица родила сына: сразу по всему городу зазвонили колокола, что продолжалось около двух часов. Каждый выражал большую радость, все бежали в Кремль, гонцы носились как бешеные по городу, чтобы всем князьям и боярам передать это известие и пригласить их «наверх»^{566}.

Летом 1665 года в Москве сменился шведский резидент, им стал Иоанн фон Лилиенталь, к своему удивлению, очень тепло принятый в столице Русского государства. Он дважды удостоился аудиенции у царя Алексея Михайловича – 13 и 28 июня, и даже имел личный разговор с царем, когда тот спросил, с кем лучше передать его послание королю Карлу XI. На ответ об Эберсе – прежнем резиденте – царь сказал «добро». После заключения Кардисского мирного договора 1661 года во взаимоотношениях двух стран всё еще оставались проблемы с выдачей пленных. Лилиенталю было поручено заниматься судьбой пленников, остававшихся в России, а также защищать торговые интересы и собирать важную для шведского двора информацию. В частности, Лилиенталь сообщал из Москвы о посольстве Василия Семеновича Волынского в Швецию с целью подкрепить позиции царя Алексея Михайловича из-за продолжавшейся войны с Польшей (в 1663 году Волынский уже участвовал на съезде с шведскими представителями на границе Ингерманландии). Правда, новое посольство Василия Волынского надолго задержалось, а в официальные объяснения о причинах промедления с его отправкой шведский резидент не верил, замечая иронично: «Один из послов жалуется на голову, другой на ногу» и считая эти отговорки признаком недоверия к Швеции. Переговоры Волынского с представителями шведского короля состоялись только в августе следующего, 1666 года и завершились Плюсским мирным договором^{567}.

Главной в дипломатической повестке дня оставалась необходимость прекращения войны России и Речи Посполитой, ослаблявшей положение христианских стран перед лицом османской экспансии. Нараставшее понимание общих целей лучше всего помогало сплотиться и забыть о разногласиях, договориться о новых границах, фиксировавших результаты войны. В неофициальных беседах с Афанасием Лаврентьевичем Ординым-Нащокиным – русским представителем на переговорах в селе Дуровичи, начатых в июне 1664 года, – комиссары Речи Посполитой заговорили о том, как «роздирание бы между Восточные церкви и Западные утишить и умирить», и о помощи «цесарю против турка». По словам польских комиссаров, они имели «крепкую надежду, что нашим государством даст Бог от бусурман прибыли бес крови и без меча»^{568}. Переговоры о «вечном мире» (представители короля отказались обсуждать перемирие) продолжались долго. С русской стороны их возглавили ближайшие советники царя – бояре князь Никита Иванович Одоевский и князь Юрий Алексеевич Долгорукий. Никто на переговорах не доверял друг другу, все стремились «выжать» из противоположной стороны максимум, что сводило на нет усилия дипломатов. В ход пошло информационное давление: с одной стороны, говорили о якобы планировавшемся походе царя Алексея Михайловича к Смоленску, с другой – преувеличенно расхваливали свои победы в землях «черкас». Но позиции царской армии в Левобережье по-прежнему оставались неизменными, и эта часть Войска Запорожского имела все шансы остаться в составе Московского государства.

С 11 июля по 2 августа 1664 года на переговорах было заключено трехнедельное перемирие. В это время царь Алексей Михайлович «снял» одного из двух главных представителей на переговорах – боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукого и поставил на его место главнокомандующего русской армией князя Якова Куденетовича Черкасского. Согласно «Дневнику» Патрика Гордона, князь Долгорукий выступил «с воинской торжественностью» из Москвы 26 июля, а князь Черкасский уехал из Смоленска в Москву 3 августа. Недовольство медлительностью князя Черкасского нарастало давно, его обвиняли в том, что он, по местническим соображениям, не оказал помощи преследовавшей короля Яна Казимира рати князя Ромодановского и именно из-за этого королевскому войску удалось спастись. Кстати, свой побег из России известный подьячий Григорий Котошихин связывал с попыткой давления на него боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукого, требовавшего написать донос на князя Черкасского. Впрочем, Котошихин еще в Москве сделал свой выбор и оказывал шпионские «услуги» шведскому резиденту, передавая ему для копирования посольские бумаги, раскрывавшие позицию русской стороны на переговорах со Швецией. Поэтому Котошихин мог и намеренно преувеличить свое значение в истории придворной борьбы Долгорукого и Черкасского^{569}. Так или иначе, его рассказ отражает противоречия, существовавшие в окружении царя и руководстве царским войском. Алексей Михайлович требовал помогать войной успешному продвижению к миру, что должно было сделать сговорчивее польско-литовскую сторону. Для этого и потребовалась демонстрация силы с назначением нового главнокомандующего – боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукого.

Перемирие на время приостановки переговоров распространялось только на Смоленск и округу. В других местах военные действия продолжались. Польские войска осадили Невель и только после неудачного штурма в ночь на 19 июля отошли от города и «пошли войной в Луцкой и в Торопецкой уезды». Опасность угрожала двум главным остававшимся опорным пунктам царского войска в Полоцке и Витебске. Поэтому в августе 1664 года по приказу боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукого во многие литовские поветы, лежавшие от Днепра до Березины, вокруг Копыси, Шклова, Могилева, Быхова, Борисова и Бобруйска, отправился карательный отряд во главе с князем Юрием Никитичем Барятинским. Легкая конница прошлась маршем, уничтожая и разоряя владения сопротивлявшейся литовской шляхты. Посланец царя, присланный из Тайного приказа, прямо требовал от князя Долгорукого: «чтоб промыслом польским и литовским людем дать страх и тем их к миру привести». Но продолжать давление было опасно, так как в Литве собирались силы для новой войны с царскими войсками. До больших столкновений дело так и не дошло, в итоге обе стороны договорились отложить переговоры до июня следующего, 1665 года^{570}.

В Речи Посполитой в конце 1664 года открывался очередной сейм, и там назревал еще один знаменитый «рокот» во главе с защитником шляхетских прав гетманом польным коронным Ежи Любомирским, выступившим против стремления короля Яна Казимира к расширению прав своей власти и утверждению преемником короля на польском престоле французского принца Конде. В таких условиях переговоры с представителями царя Алексея Михайловича становились еще одним инструментом политической борьбы между королем и шляхтой. Как покажут события, царские дипломаты тоже попытались использовать внутренний конфликт или, по словам профессора Збигнева Вуйцика, «трагическую ситуацию в Польше», в своих целях. Дело доходило даже до переговоров с представителем Ежи Любомирского в Москве в Тайном приказе (секретность их была настолько высока, что представителя рокошан отпускали из Москвы «в ночи»). Открытие «рокоша» в мае 1665 года заставило короля Яна Казимира мобилизовать все имевшиеся в его распоряжении силы, включая те, что были задействованы на Украине. Верные королю войска оставили борьбу с казаками и поспешили ему на выручку. Вместе с ними во Львов вынужден был уйти под давлением повстанцев, недовольных союзом с поляками, и гетман Правобережья Павел Тетеря. Казаки Правобережья выбрали другого гетмана – Петра Дорошенко, опиравшегося на покровительство турецкого султана.

«Рокош» Любомирского не позволил начать переговоры, как планировалось, в июне 1665 года. Но именно в это время король Ян Казимир впервые согласился вести речь на переговорах не только о мире, но и о перемирии «лет на 12, 15 или даже 18». Для этого были выданы определенные инструкции королевским комиссарам, вырабатывавшиеся еще с 1662 года. Впервые в королевской канцелярии появились официальные бумаги, где говорилось о возможной передаче Смоленска и Левобережной Украины московскому царю. Правда, раздел предусматривал и значительные уступки противоположной стороны, царю Алексею Михайловичу предлагалось отказаться от завоеваний в Белоруссии, Ливонии и Правобережной Украине. Кроме того, передача земель должна была сопровождаться сохранением владений шляхты или компенсациями за потерянные «маетности» (имущество).

1665 год в результате оказался одним из самых мирных в затянувшейся русско-польской войне. Хотя без военных действий всё равно не обошлось, решалась судьба царских завоеваний в Ливонии. В первую очередь Борисоглебова (Динабурга) на Западной Двине, имевшего стратегическое положение в торговле с Швецией, Польской Ливонией и Курляндией в Прибалтике. Царь Алексей Михайлович снова доверился боярину князю Ивану Андреевичу Хованскому, назначенному на воеводство в Псков, откуда легче всего было устранить возникшую угрозу потери Динабурга. Будущий глава комиссии на переговорах с Речью Посполитой окольничий Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин тоже провел лето и осень 1665 года в воеводских товарищах в родном Пскове, сохраняя свои посольские полномочия. Динабург поддерживался из Пскова высылкой ратных людей и хлеба, а летом 1665 года боярин князь Хованский совершил целый поход за Двину, взял город Друю и прошел левым берегом Двины до Борисоглебова, заслужив «милостивое слово» царя Алексея Михайловича.

Заметные бои под Борисоглебовом состоялись 25–26 августа 1665 года, и хотя войско во главе с Михаилом Пацем еще несколько месяцев пыталось овладеть городом, крепость осталась в руках царских воевод. Для сохранения Борисоглебова Ордин-Нащокин попытался использовать и свой дипломатический статус. В октябре 1665 года он получил полномочия вести переговоры с гетманом Пацем о «задержании войск». Но вскоре его отозвали в Москву, где окончательно договорились с представителями короля Яна Казимира о возобновлении мирных переговоров в январе 1666 года^{571}. Рать князя Ивана Хованского отошла на зимние квартиры в Псков, Опочку и Великие Луки.

Совсем по-другому решались дела с Украиной. Еще летом 1665 года ввиду будущих переговоров с Речью Посполитой в Москву пригласили гетмана Левобережья Ивана Брюховецкого. Пришло время для закрепления власти царя Алексея Михайловича в украинских землях, так как очевидно было, что решение их судьбы станет ключевым моментом приближавшихся переговоров с королем. «11 сентября 1665 года подъезжал к Москве небывалый гость, гетман запорожский с старшиною, – такими словами начинается одна из глав «Истории России» Сергея Михайловича Соловьева, посвященная «продолжению царствования Алексея Михайловича». – На перестрел от Земляного города встретили его ясельничий Желябужский и дьяк Богданов; Брюховецкий сошел с лошади и, выслушав спрос о здоровье, дважды поклонился в землю; ему подвели царскую лошадь, серую немецкую, в серебряном вызолоченном наряде с изумрудами и бирюзою, чепрак турецкий, шит золотом золоченым по серебряной земле, седло – бархат золотный; Иван Мартынович сел на лошадь и въехал в Серпуховские ворота, имея Желябужского по правую и Богданова по левую руку; его поставили на посольском дворе»^{572}. Описание С. М. Соловьева, основанное на прекрасном знании подлинных деталей и этикета встречи, лучше всего дает представление о том, какое значение в Москве придавали первому за все время с начала русско-польской войны визиту гетмана Войска Запорожского. Интересно, что само посольство насчитывало более пятисот человек с представителями казацкой старшины и рядовых казаков, мещанства городов, в том числе Киева, Чернигова, Стародуба, Нежина. По мнению автора неопубликованного обширного труда по истории Украины Виктора Александровича Романовского, написанного еще в 1960-е годы, «самый приезд гетмана был облечен в форму народного представительства во главе с гетманом». Кстати, в гетманской свите приехали в Москву и уже полюбившиеся царю Алексею Михайловичу малороссийские «спеваки»^{573}.

Царь Алексей Михайлович, посоветовавшись с Думой, присвоил гетману Брюховецкому боярский чин, и тот стал писаться в документах «боярин и гетман». «Нобилитация» на русский лад (как ранее гетмана Ивана Выговского и казачьей старшины в Речи Посполитой) произошла и со спутниками Ивана Брюховецкого – старшиной и чиновниками Войска. Они получили дворянские чины и были щедро одарены владениями в украинских землях. Несколько дней спустя после пожалования в боярский чин боярин и гетман Иван Мартынович Брюховецкий подал челобитную главе Малороссийского приказа боярину Петру Михайловичу Салтыкову о разрешении ему сыграть свадьбу в Москве. Немедленно была подыскана подходящая невеста – дочь окольничего князя Дмитрия Алексеевича Долгорукого, княжна Дарья. Правда, как заметил тот же С. М. Соловьев, «не всё такими нежными делами занимался в Москве боярин и гетман»^{574}. Приезд гетмана Брюховецкого остался памятен утверждением царем Алексеем Михайловичем новых пунктов о привилегиях запорожских казаков. Речь шла не только о подтверждении Переяславских статей – старых 1654 года и новых 1659 года, но и о развитии прежних договоренностей с гетманом Иваном Брюховецким в Батурине в 1663 году.

«Руина» и разделение Украины на Правобережную и Левобережную, продолжавшаяся война и противоречия между мещанами и казаками по поводу сборов налогов на содержание войска, конфликты с царскими воеводами в украинских городах, недоверие воевод к постоянно воевавшим друг с другом «черкасам», отсутствие киевского митрополита, «интернированного» королевскими властями в Мариенбурге, – всё это заставляло искать новые решения. Иван Брюховецкий еще во время выборов нового гетмана давал обещание на передачу сбора доходов в царскую казну. Обещание, ставшее для него роковым и приведшее к более широкому, чем ранее, распространению власти царских воевод в украинских городах и составлению переписи Левобережной Украины в 1666 году^{575}. Дальше, как бы ни желал гетман повернуть назад, ничего уже поделать было нельзя. На переговорах в Москве ему так и не удалось отстоять свое предложение о сборе налогов гетманской администрацией; не прошел и компромиссный вариант о сборе стаций – натурального налога на содержание войска. Идея о налогах с городов Левобережья наталкивалась также на противодействие участвовавших в посольстве представителей городских администраций и мещанства, оберегавших в противостоянии с гетманом свои привилегии.

Московские статьи 1665 года, выданные в развитие «батуринских статей» – договоренностей, заключенных с тем же гетманом Иваном Брюховецким в 1663 году, в итоге подвели черту всей предшествующей политике по отношению к Войску. На основании предложений гетмана Брюховецкого, поданных 11 октября 1665 года, было принято решение подтвердить казацкие вольности, охранять казацкое имущество, но делать это должны были в Запорожском Войске царские воеводы, посылавшиеся в малороссийские города. Не отказывался царь Алексей Михайлович платить казакам за их службу, но только с того времени, когда «росписное число станет». В статьях, поданных Брюховецким, при новых выборах гетманов предлагалось посылать гетманские регалии – булаву и знамя «большое», булаву и знамя «меньшое», бунчук и пушки – воеводе в Киев «для шатости малороссийских жителей». Царь Алексей Михайлович и его советники скорректировали этот пункт. По царскому указу в дальнейшем «большие» булаву и знамя предлагалось посылать в Москву, их впредь и должен получать новый гетман вместе с царской жалованной грамотой Запорожскому Войску.

В вопросе о подчинении Киевской митрополии Московскому патриархату гетман Иван Брюховецкий шел даже дальше, чем могли позволить себе в Москве, прося присылать «Русского святителя», подчиненного московскому патриарху. Уважая исторические права Константинопольского патриархата, эту статью отложили «до будущего времени» (как говорилось, вопросы об этом обсуждались с константинопольским патриархом Дионисием). «Похваляли» отказ гетмана Брюховецкого от посылки «без государе кие воли» посланцев «до чюжих окрестных земель», включая отдельно упомянутого крымского хана. В других пунктах улаживались вопросы обеспечения гетмана и старшины, размещения и подчинения царских ратных людей, суда и торговли. Гетман отобрал «привилеи» городов, выданные по магдебургскому праву, и отослал их в Малороссийский приказ. В Москве обещали снова подтвердить их царскими жалованными грамотами. Особо оговаривался запрет «русским людям» бесчестить казаков в ссорах «изменою».

Дата, выбранная для подписания московских статей, – 22 октября 1665 года – совпадала с праздником иконы Казанской Божьей Матери. В Ответной палате, где члены посольства подписывали статьи, присутствовали «ближние люди»: боярин и наместник Астраханский князь Никита Иванович Одоевский, боярин и наместник Вологодский Петр Михайлович Салтыков (глава Малороссийского приказа), окольничий и наместник Новоторжский князь Иван Дмитриевич Пожарский. В жалованной грамоте боярину и гетману Ивану Мартыновичу Брюховецкому и Войску Запорожскому, выданной И декабря 1665 года, излагалась развернутая история обращений гетманов Войска за поддержкой к царю Алексею Михайловичу. Но она была увязана с описанием сложных дипломатических взаимоотношений с Речью Посполитой со времен царя Михаила Федоровича и в первые годы правления царя Алексея Михайловича. Вспоминалась история государевых походов 1654–1656 годов, перечислялись выборы новых гетманов после смерти Богдана Хмельницкого и «измены» Ивана Выговского и Юрия Хмельницкого, вспоминались обстоятельства выбора на гетманство Ивана Брюховецкого. Документ подтверждал «права и вольности» казаков, в соответствии с прежними переславскими, батуринскими и нынешними московскими договоренностями, царь обещал жалованье «реестровым» казакам «из сборных денег малороссийских же городов, в то время как оне написаны будут в реестр». Гетман Брюховецкий, старшина и все Войско должны были «по своему верному подданству и по обещанию служите верно и всему Московскому государству всякого добра хотети, и наше государское повеление исполняти, и быти в нашей государской воле и в послушании навеки, и за Божиею помощию, против наших, царского величества, неприятелей стояти мужественно и неподвижно»^{576}.

Таким образом, в московских статьях была заложена основа для будущей инкорпорации Левобережной Украины в состав Московского государства. Как считал В. А. Романовский, «московские постановления не были простой уступкой доходов в казну русского царя, они были не только концом финансовой автономии, но и окончательной ликвидацией государственной самостоятельности Украины – концом, юридически оформленным»^{577}. Но у этих решений был еще и другой подтекст: они стали вехой и в исторических взаимоотношениях Московского государства и Речи Посполитой.

30 октября 1665 года на переговорах в Москве с подсудком оршанским Херонимом Комаром было достигнуто окончательное соглашение о возобновлении переговоров двух стран с 1 января 1666 года. Главой посольства с русской стороны назначили носившего к этому времени уже думный чин окольничего Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина^{578}. У него была репутация последовательного сторонника мира с Речью Посполитой, польско-литовская сторона хорошо его знала, он являлся, можно сказать, экспертом во взаимоотношениях с Польшей и Литвой. Тем более что и его сын Воин продолжал служить при дворе короля Яна Казимира (никто, конечно, не знал, что к этому времени он поставлял в Москву ценную информацию о происходящем в королевском окружении). В состав посольства вошли также Борис Иванович Нащокин (родственник Ордина-Нащокина, вместе с которым он участвовал в успешных переговорах со шведами в 1658–1659 годах) и дьяк Григорий Богданов, также имевший с А. Л. Ординым-Нащокиным опыт совместной посольской службы, когда они вели сложнейшие переговоры с королем Яном Казимиром во Львове в 1663 году. «И тогда склонность учела быть к миру», – говорил позднее Ордин-Нащокин. Дьяк Григорий Богданов хорошо представлял, что происходит в Польше, так как ездил в Варшаву совсем недавно, весной 1665 года. Вместе с ним по указу царя Алексея Михайловича в одностороннем порядке было возвращено домой 57 пленников, и именно дьяк Григорий Богданов привез королевскую грамоту 9 июня 1665 года с согласием на заключение перемирия.

Назначение на переговорах человека, известного своим стремлением к заключению мира, могли оценить в Польше, но не приняли в Москве. Царю Алексею Михайловичу пришлось пойти наперекор «неудержательным речам в людех» и мнению самой Думы. Даже близкий царский советник окольничий Федор Михайлович Ртищев тоже «от злых разговоров много пострадал» и опасался переписываться с Ординым-Нащокиным по делам будущего посольства. Знал о сложном положении Афанасия Лаврентьевича при царском дворе и перебежчик Григорий Котошихин, оказавшийся в начале 1665 года в польско-литовских землях и предлагавший свои услуги королю Яну Казимиру. Котошихин выписал в свое обращение королю статью «о Офонасье Нащокине» и о том, как тот «правил» свое прошлогоднее посольство под Смоленском: «Бояре о том не ведали, а наказ ему дан из Посольского приказа, и он по нем не чинил ничего»^{579}.

Обвинения Нащокина в противодействии заключению мира, конечно, не имели под собой оснований, но детали обсуждения наказа, упомянутые Котошихиным, прекрасно объясняют возникшую боярскую ревность. Правда, в то время, как стали готовить инструкцию для будущих переговоров с Речью Посполитой, в Думе произошло важное изменение. В октябре 1665 года тяжело заболел царский тесть Илья Данилович Милославский, остававшийся во главе многих ключевых приказов. У него, как ранее у боярина Морозова, тоже случился инсульт (по словам Патрика Гордона, «тесть императора, Илья Данилович Милославский, от великого возбуждения получил апоплексический удар и, захворав, утратил память и как будто всякий рассудок»). Одним могущественным противником у Ордина-Нащокина стало меньше.

Рассказ Патрика Гордона дает представление о стиле управления ключевых фигур в царском окружении. В один из дней в январе 1665 года Гордону пришлось обратиться с просьбой по делам отпущенных из России генералов Далейлла и Драммонда сразу к нескольким членам Боярской думы – Илье Даниловичу Милославскому, князю Юрию Алексеевичу Долгорукому и Афанасию Лаврентьевичу Ордину-Нащокину: «Первый выглядел не очень довольным, второй не сказал ничего, зато последний обещал сделать все возможное»^{580}. Кстати, сам отпуск генералов в Англию говорил о том, что в их услугах перестали нуждаться, в отличие от прежнего времени, когда с большим напряжением казны стремились нанять офицеров и генералов из Западной Европы^{581}. Воевать дальше действительно уже не хотели, но и до мирного договора было еще далеко.