Текст книги "Царь Алексей Тишайший"

Автор книги: Вячеслав Козляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 46 страниц)

Пока царские дипломаты искали возможность заключения договора со сторонниками короля в Литве, чтобы «переманить» их на свою сторону, особенно ожесточенная война продолжалась на «украинском» направлении, где воевали запорожские казаки. Полки боярина Василия Васильевича Бутурлина вместе с казаками гетмана Богдана Хмельницкого дошли до Львова, но войска крымского хана, вмешавшиеся в дело на стороне короля Яна Казимира, заставили их снять осаду. Дело кончилось переговорами и уплатой городом контрибуции казакам. Хмельницкий в тот момент остался верен своим обязательствам и не выдал, как от него требовали крымцы, своих союзников из войска московского царя. Полки Бутурлина отступили обратно к Киеву. После договора с крымцами пошли слухи о страшном недовольстве царя Алексея Михайловича действиями воеводы. Хотя на самом деле царь, напротив, оказал особую милость Бутурлину, вступившему в бой с великим гетманом коронным и воеводой киевским Станиславом Потоцким. Московскому боярину удалось захватить в плен сына польского военачальника и даже гетманский бунчук.

Алексей Михайлович послал навстречу Бутурлину своего стольника с «милостивым словом о здоровье спрашивать», однако на пути из Киева к Москве Бутурлин умер^{366}.

Объединенный отряд под командованием воеводы Петра Ивановича Потемкина, полковника Дениса фон Визина и Данилы Выговского (брата войскового писаря) достиг еще одного заметного успеха в этой кампании – 30 октября 1655 года был взят и разорен Люблин. Символично, что именно в этом городе принималось решение об унии Короны и Великого княжества Литовского. От Люблина шла прямая дорога к Кракову, но древняя польская столица оказалась в руках шведов, опередивших московского царя. Люблину был нанесен страшный урон: он лишился своей главной святыни – части «животворящего Креста Господня», некогда хранившегося в Софийском соборе в Киеве. 4 февраля 1656 года царь Алексей Михайлович торжественно встретил люблинскую святыню в Москве и, как писал диакон Павел Алеппский, «положил ее на покрытый аналой близ Влахернской иконы и креста Константина» в Успенском соборе, то есть рядом с главными, привезенными с Востока святынями, которые, как он считал, помогли ему во втором своем походе на Вильно^{367}.

В царском титуле были сделаны важные дополнения, закреплявшие итоги похода 1655 года. В нем появилось прибавление: «великий князь Литовский» и остались слова, нервировавшие шведских дипломатов: «всеа Северныя страны повелитель». Новые изменения в титуле были закреплены уже в указе 3 сентября 1655 года, и с этого времени царь стал писаться «великим князем Литовским и Белыя Росии, и Волынским и Подольским»^{368}.

Въезд царя Алексея Михайловича в Москву состоялся после того, как установилась зимняя дорога. Царь шел от Вильно через Борисов (где был 24–27 сентября) и Шклов (5–9 октября), несколько задержался осенью в Могилеве (до 1 ноября) и Смоленске (с 10 по 25 ноября)^{369}, куда к нему стекались вести о действиях войск, которых в итоге пришлось распустить до весны, определив срок нового выхода на службу – 9 мая 1656 года.

О приезде царя Алексея Михайловича в Москву известил новый «Царь-колокол», отлитый по приказу патриарха Никона. Был готов и новый позолоченный герб – двуглавый орел на Фроловской башне. 10 декабря 1655 года, «в первом часу дня», царь снова торжественно въехал в город от Воробьевых гор, где парадным строем его встречали войска. Народ приветствовал царя, празднуя взятие Вильно и разгром гетмана Радзивилла. На Лобном месте состоялась встреча с патриархами: кроме Никона, здесь были антиохийский патриарх Макарий и сербский Гавриил. Патриарх Никон, молитвами которого, как считалось, достигались все победы, был в фаворе, царь Алексей Михайлович посетил патриарха на «новоселье в новокрестовой палате» – известных ныне Патриарших палатах, заново отстроенных на месте бывшего двора Бориса Годунова сзади Успенского собора в Кремле.

В Москве у царя Алексея Михайловича состоялись переговоры с шведским посольством, ожидавшим его возвращения из виленского похода. Шведы привезли в Москву дорогие подарки, в том числе два драгоценных глобуса для знакомства с картами земли и неба[5]5
  Сохранилось их описание в дневниковых записях одного из членов шведского посольства: «Два высоких красивых серебряных глобуса, с искусно исполненной резьбой и с таким устройством, что по одному краю [видно] небесное движение, а по другому – весь круг земной, со всеми государствами, землями и городами».


[Закрыть]. Первая встреча шведских послов «Густава Белки с товарищами» 19 декабря была еще вполне обычной. Но уже к середине января 1656 года шведы почувствовали изменения. Присутствовавший на очередном приеме послов 13 января царь Алексей Михайлович никак не реагировал на их действия и обращения, а назначенный для переговоров боярин князь Никита Иванович Одоевский не хотел ничего обсуждать, требуя прежде признания нового царского титула. Шведские послы не могли самостоятельно принять такое решение, поэтому договорились отослать из Москвы кого-то из членов посольской свиты для получения одобрения короля Карла X на новый титул московского царя. Но разговор о титулах запоздал, в Москве уже было решено начать войну со Швецией. Царь Алексей Михайлович склонился на предложение присутствовавших в то же самое время в Москве имперских послов Фердинанда III о посредничестве в делах с Речью Посполитой и принял решение идти в поход на Балтику^{370}.

Начало 1656 года царь Алексей Михайлович провел в поездках на богомолье в Саввино-Сторожевский (17 января) и Троице-Сергиев монастырь (24 апреля). Вернувшись в столицу 29 апреля, он принимал в Кремле воевод, награждая их за заслуги первых государевых походов. Были пожалованы воеводы бояре князь Алексей Никитич Трубецкой и князь Василий Петрович Шереметев с товарищами «за их службы, своим государевым жалованьем, шубами и кубками и к прежним окладам придачам», а также те воеводы, кто служил вместе с умершим боярином Василием Васильевичем Бутурлиным. Здесь же главные царские воеводы получили новый наказ идти «для государева и земского дела» на службу в Новгород. Туда отправлялся полк боярина князя Алексея Никитича Трубецкого; после сбора в Новгороде царь указал им «идти на своего недруга, на Свейского короля, под Немецкие городы, под Юрьев Ливонский и под иные Немецкие городы». Традиционно для охраны от крымских набегов в Белгород послали воеводу окольничего князя Григория Григорьевича Ромодановского, а окольничий и воевода Андрей Васильевич Бутурлин был отправлен на службу в Киев, с которым оказалась так тесно связана судьба его отца в последние годы.

15 мая 1656 года, «на Вознесеньев день», Алексей Михайлович двинулся в новый поход. Его путь опять лежал к Смоленску, куда «на указной срок» должны были собраться служилые люди Государева полка и войско боярина князя Якова Куденетовича Черкасского. С дороги, все еще не устоявшейся «за грязми», царь писал семье: «А по нас не кручинтеся, положите упование на Бога крепко: Той отдаст вам меня паки здрава»^{371}.

Рижский поход

Царь Алексей Михайлович в третий раз уезжал из Москвы в Смоленск на войну. Ему уже не надо было торопиться или скрывать свой поход к этому городу, ставшему глубоким тылом для находившейся теперь в руках царя большей части территории Великого княжества Литовского со столицей Вильно и целым «ожерельем» литовских городов на Днепре, Березине и Западной Двине. Царь должен был чувствовать себя уверенно: только что, перед походом, он принимал у себя послов императора Фердинанда III, отправил посольство в Данию, увозившее собственноручно подписанную царем грамоту. Исключение из обычного протокола было знаком особенного отношения к датскому королю; кроме того, всем известны были историческая вражда и войны, которые вели между собой Дания и Швеция. Царские послы трудились над созданием коалиции государств, готовых если не воевать с Швецией, то сохранять нейтралитет. По всей Европе – в Англии, Франции, Бранденбурге и Венеции – внимательно следили за тем, что происходит на театре войны с участием «московита». Посольства царя Алексея Михайловича принимались благосклонно; раздавались обещания, но никто не стремился ссориться ради московского царя с победителями в Тридцатилетней войне – шведами. Схватка России, Речи Посполитой и Швеции, взаимно истощавших силы друг друга, устраивала больше, обещая каждому из соседних государств, не затронутых войной, свои преимущества. Надо было только следить, чтобы баланс сил в этой части Европы резко не изменился в чью-либо пользу. А именно это и попытались сделать в Москве, закрепляя итоги двух своих литовских походов на начинавшихся новых переговорах в Вильно и наступая на Швецию в поисках выхода к Балтике.

31 мая 1656 года царь пришел в Смоленск. Там он принял посла курляндского князя Якоба. Ранее тот искал заступничества у шведов и тайно, к неудовольствию московских дипломатов, помогал польскому королю. С полной сменой «плюсов на минус» во взаимоотношениях со Швецией менялось и положение ее вольных или невольных союзников. Зажатый со всех сторон воюющими державами, курляндский герцог должен был проявлять чудеса дипломатии, чтобы его государство не пострадало в военных действиях. Герцог обещал послу Данилу Ефимовичу Мышецкому «против государевых ратных людей не стоять нигде и к неприятелям ево государевым не приставать, ни в чем им вспоможенья никакова не чинить»^{372}. Достаточно посмотреть на карту, чтобы понять, какое преимущество это могло дать в будущей войне. Представители герцога Якоба немедленно выехали в Смоленск подтвердить договоренности лично с царем Алексеем Михайловичем. Вел переговоры боярин князь Никита Иванович Одоевский; он еще 19 мая в Можайске был назначен великим полномочным послом на съезде в Вильно с польско-литовской стороной, но пока оставался в царской ставке. Чтобы аргументы московской стороны были доходчивее, посланникам курляндского герцога «на отпуске» позволили присутствовать на царском смотре 11 июня «за Молоховскими воротами» и увидеть войско, собравшееся вместе с царем в поход на шведского короля.

15 июня царь пожаловал своих самых приближенных «дворовых» воевод – Бориса Ивановича Морозова, Илью Даниловича Милославского и других бояр и воевод своего полка, а 17 июня – полка князя Якова Куденетовича Черкасского. Сопоставление денежных придач к окладам, полученным всеми боярами «за Литовский поход», включая воевод ранее отправленного полка князя Алексея Никитича Трубецкого, дает достаточно наглядную иерархию наград. Здесь нельзя было ссылаться на службу «без мест». Больше всех – 300 рублей – получил придачу боярин Борис Иванович Морозов. Воеводы главных полков – бояре князь Алексей Никитич Трубецкой и князь Яков Куденетович Черкасский получили 200 рублей. Такое денежное вознаграждение соответствовало средним окладам бояр и окольничих, входивших в Думу. Жалованье царского тестя Ильи Даниловича Милославского, как и воеводы передового полка боярина князя Никиты Ивановича Одоевского, увеличивалось на 180 рублей. Придача в 170 рублей была дана служившему в Государевом полку боярину Глебу Ивановичу Морозову, боярину и воеводе, «что был у наряду», Федору Борисовичу Долматову-Карпову (царь отмечал заслуги и за первый смоленский поход). Ту же сумму в 170 рублей получали служивший «в товарищах» с князем Трубецким боярин и князь Григорий Семенович Куракин, а еще воевода сторожевого полка из рати князя Черкасского боярин князь Борис Александрович Репнин. Другие воеводские «товарищи» тоже получали большие придачи: боярин князь Юрий Алексеевич Долгорукий – 100 рублей, а боярин князь Дмитрий Петрович Львов – 150 рублей. Собственно, это и были «маршалы» царя Алексея Михайловича (хотя такого звания тогда в русской армии не существовало). К ним можно добавить бояр и воевод Василия Петровича Шереметева, Василия Борисовича Шереметева и покойного Василия Васильевича Бутурлина (точных сведений о их придачах разрядные книги не сообщают, но они также были среди награжденных еще в апреле 1656 года).

Два литовских похода создали новую знать в окружении царя Алексея Михайловича. Прежние принципы жалованья приближенных – по близкому родству с царем, были дополнены жалованьем за военные заслуги. «Партии», ранее истощавшие силы в дворцовых интригах, вынуждены были смириться с новым положением вещей. Каждому боярину и окольничему царь Алексей Михайлович дал возможность «выслужить» уважение победами в войне. Правда, при соблюдении некоторых условий, одно из которых – не покушаться больше на положение при царе боярина Бориса Ивановича Морозова. Другое – не препятствовать появлению среди царских советников новых лиц, к которым царь испытывал дружеское расположение и доверие. В том числе и не родовитых, по сравнению с членами Думы, или пока еще сравнительно молодых, как и сам царь (напомним, Алексею Михайловичу исполнилось 27 лет, возраст, когда его сын царь Петр I только начинал свои реформы). Например, среди награжденных были «комнатные» стольники Иван Богданович Милославский, получивший одинаковую сумму с самим боярином Морозовым – 300 рублей, и Семен Юрьевич Милославский, пожалованный, как и главные военачальники царского войска, прибавкой в 200 рублей. Вместе с ними отдельно был почтен полковник и стрелецкий голова Артамон Матвеев, получивший «отлас рудожолтой гладкой, ковш серебрян, 100 рублей денег». Жалованье им, а еще дьяку Иноземного приказа Максиму Лихачеву, было «за службу, что были они под Смоленским на договоре и на приступе»^{373}. Раздача наград за смоленский и литовский походы свидетельствовала о завершении первого этапа войны.

20 июня царь двинулся из Смоленска в поход на нового своего «недруга» шведского короля Карла X Густава «под город под Ригу»^{374}. Военные действия открылись еще раньше. Первым вступил в дело отряд героя люблинского взятия воеводы Петра Ивановича Потемкина. В начале июня воевода вышел «за рубеж» в Ореховский уезд и напал на шведские заставы, взял город Карны и перебил там всех «немецких людей», а также захватил направлявшегося Ладожским озером в Стокгольм корельского воеводу Роберта Ярна^{375}.

Войну со Швецией, продлившуюся два года, называют еще и первой Северной войной. Целью ее стало освобождение водного пути к Балтике по Западной Двине. Это было важно не только для торговли и возможного появления русского порта на Балтике, но и для определения границ в ходе военных действий со шведами, продвинувшимися в земли Великого княжества Литовского^{376}.

Путь царя Алексея Михайловича от Смоленска лежал не проторенной «посольской» дорогой на Оршу, а к Витебску. Быстрый выход к Западной Двине позволял развивать наступление на Ригу, используя реку для коммуникации и подвоза снаряжения и продовольствия. В Витебске царь пробыл с 27 по 30 июня. Оттуда он отправил впереди себя к Динабургу войско во главе с боярином Семеном Лукьяновичем Стрешневым (в прошлогодней кампании туда уже направляли отряд во главе с Афанасием Лаврентьевичем Ординым-Нащокиным, но завоевать Динабург не удалось, и после отхода царского воеводы шведы заняли город). В русской армии появилась и своя «плавная рать», но сравнивать речные суда с европейскими морскими флотами, конечно, не приходилось. Хотя технические недостатки, как покажут события, будут с лихвой компенсироваться бесстрашием, с которым казаки-донцы сражались на своих судах с шведскими кораблями. Недаром патриарх Никон (впрочем, слишком самонадеянно) благословил их «Стекольною», то есть «дал добро» на захват с моря самой шведской столицы – Стокгольма!

Из Витебска царь Алексей Михайлович пошел к Полоцку, где 5 июля его ждала торжественная встреча «за Борисоглебским монастырем в поле». Царя встречал и говорил речь игумен братского Богоявленского монастыря Игнатий Иевлевич. Ему удалось затронуть важные струны, когда он сравнил царя Алексея Михайловича с «царем Восточным и Западным» Константином Великим. Ссылался игумен Игнатий и на общее прошлое христиан, вспоминая крещение княгини Ольги и времена Владимира Святого, как бы невзначай упоминая его с тем же титулом, который носил царь, – «всея России самодержец».

В Полоцке окончательно были разрешены важные дипломатические вопросы, связанные с отправкой послов для договора с польским королем Яном Казимиром. Снова приехали посредники – имперские посланники, их пышно принимали, но они отказались от приглашения присутствовать на царском столе, все-таки Полоцк не Москва. Впрочем, это никак не отразилось на их миссии, царь Алексей Михайлович понял их резоны и воспринял всё благосклонно, послав дипломатам кушанья со своего стола в знак царского расположения. Приезжал в Полоцк и королевский гонец, но, главное, на «посольский съезд» для переговоров с польскими комиссарами в Вильно были отправлены ближние бояре князь Никита Иванович Одоевский и его сын Федор Никитич, окольничий князь Иван Иванович Лобанов-Ростовский и дьяки Герасим Дохтуров и Ефим Юрьев. Отправка посольства была приурочена к 13 июля, дню освящения полоцкого храма Святой Софии (переданного после Брестской унии 1596 года униатской церкви; освящение проводил крутицкий митрополит Питирим, бывший с царем в походе); «на отпуске» там же, «в соборной церкви Софии премудрости Божией», были «великие послы у государя у руки»^{377}.

Вопрос возвращения православных храмов, монастырей и собственности был одним из первых в «тайном» царском наказе на начинавшихся переговорах с Речью Посполитой. Боярин князь Никита Иванович Одоевский не должен был в этом вопросе ничего уступать. Ему поручалось подвести итог всем предшествующим дипломатическим контактам, начиная с времен «вечного докончанья» Василия III с Сигизмундом I в начале XVI века. Для этого в Посольском приказе провели большую работу, чтобы собрать необходимые документы, включая подборку документов по взаимоотношениям с казаками Богдана Хмельницкого. Царь выполнял свое обещание гетману Войска Запорожского учесть их интересы в переговорах с королем Яном Казимиром. Но главное было в общем победительном настрое царя Алексея Михайловича, чувствовавшего свою силу и грядущую победу, которую должны были оформить послы на съезде в Вильно.

В «тайном» наказе великим послам (наказы были отосланы позднее, чем отправлено посольство), в частности, была дана инструкция отстаивать титул царя – «Белыя Руси» и возможное разделение в титулах с польским королем, тоже писавшимся Белорусским: «…и поволить по Березу реку писатца, а з Березы реки до столицы царства Московского не писатца и стоять о том крепко».

Московские дипломаты стремились закрепить по возможности все завоевания царских походов. Становятся понятны причины жестокого уничтожения и разорения сопротивлявшихся русским войскам городов и мест. По 5-й статье «тайного» наказа предлагалось потребовать в Великом княжестве Литовском все города, «которые высечены и вызжены и покинуты, пусты». В крайнем случае, наказ требовал «утверждать по Березу реку вечным миром». Здесь же для сведения послам содержалась полная «Роспись городом» – как тех, что «добили челом», так и «взятых» царскими войсками. К первым отнесены Дорогобуж, Невель, Белая, Полоцк, Рославль, Дисна, Озерище, Копысь, Шклов, Смоленск, Витебск, Себеж, Велиж, Туров, Кричев, Могилев, Новый Быхов. Из «взятых» наиболее крупными были Мстислав, Орша, Глубокое, Борисов, Минск, Вильно, Ковно, Гродно, Слоним, Пинск. В списке перечислены Люблин и города-трофеи запорожских казаков, включая Новогрудок, Мир и Несвиж. Приводилось также описание границ: «Межа княжества Литовского» и «Межа Белые Руси». В одном случае она вела к Бугу, а в другом к Березине и Вислочи (или Днепру). Установить новую границу надо было еще и для переговоров «о вечном мире по реку Буг и все войско Запорожское и з городы и гетмана Богдана Хмельницкого» (8-я статья).

Самой важной была 6-я статья «тайного» наказа, где после «меланхоличного» захода об отсутствии наследников у короля Яна Казимира («о том, иж королевское величество древностью лет состарелся и наследников по себе не имеет») предлагалось ни много ни мало договориться о выборе на польский трон царя Алексея Михайловича: чтобы «прислали к нам, великому государю к нашему царскому величеству, послов своих со избранием нас, великого государя нашего царского величества, и писать государем обранным Коруне Полской» – идея, основанная скорее на собственных пожеланиях, чем на какой-либо реальной основе. Московским дипломатам казалось, что уже все Великое княжество Литовское «под нашего царского величества рукою утвердилось», поэтому логично было бы оставить Корону и Литву «по прежнему в соединении». Чтобы аргументы были доходчивее, польской стороне угрожали взысканием огромных сумм, потраченных на жалованье служилым людям, «кроме иных подъемов»: в первом походе «162-го года» 800 тысяч рублей, а «во 163-го году» – 900 тысяч. Понимая, что у польского короля таких сумм нет, предлагали компенсировать потери царя на ведение войны городами – теми самыми, которые московским войскам еще не удалось взять: Брестом Литовским, Слуцком, Старым Быховом, а также Жмудским воеводством (статьи 6, 7, 11-я).

В свете этого «тайного» наказа иначе выглядят и цели войны со Швецией. Послы должны были объявить об этой войне и напомнить о посредничестве императора Фердинанда III, «чтоб мы, великий государь наш царское величество, изволили с его королевским величеством мир восприять и изволили б идти на обчаго неприятеля короля шведцкого». Поэтому царь и вступал в войну: «не дали разширятися, ему королю щведцкому в замыслах своих» и «дабы вперед его пронырство лукавственное не ширилося» (9-я статья). Важнейшей целью посольства было любой ценой утвердить за царем Великое княжество Литовское, которое «подаровал Господь Бог нашим государским храбрым ополчением». Царь обещал «не возбранять» называться королю Яну Казимиру королем Швеции и обещал ему помощь в случае войны. Правда, при этом сразу закладывался еще один долгий спор – из-за приобретений в ходе текущего царского похода «в Инфлянтах» – спорных ливонских землях между Речью Посполитой и Швецией. Провозглашалось, что они «належат к стороне нашего царского величества пограничным городом, так ж и к городу Риге, которой за помощию Божиею нашего царского величества счастьем вскоре под нашею царского величества высокою рукою утвердитесь имеет» (10-я статья)^{378}.

Посольство князя Никиты Одоевского началось для него с личной трагедии. Едва отъехали из Полоцка, как 18 июля на стану «у реки Начи» умер второй «великий посол», родной сын князя Никиты Ивановича боярин князь Федор Никитич Одоевский. Можно только подивиться выдержке царского слуги, сообщавшего кратко царю в своей отписке о смерти сына после покаяния и последнего причастия (важно, что смерть не была скоропостижной). На следующий день, 19 июля, боярин обещал отпустить тело сына для погребения к его оставшейся семье, за которую и просил царя, а 20-го уже идти дальше на службу. Царь близко к сердцу принял трагедию князя, потерявшего уже второго сына. Когда умер первый, Михаил, царь Алексей Михайлович также отсылал к князю Никите Ивановиче утешительное письмо. В архиве Тайного приказа сохранился отпуск письма и по поводу смерти князя Федора. Еще недавно Алексей Михайлович гневался, прощал и награждал князя Федора Никитича чином боярина, мирил его с другим боярином Василием Васильевичем Бутурлиным. Теперь не стало обоих бояр, царь думал о смерти и утешал князя Никиту Ивановича. Царское сопереживание тоже было особой милостью: «…и мы, великий государь, жалуя вас, не помалу посетовали… Ей, вся житейская от человек преходна и лестна и мрачна и дымна»^{379}.

15 июля 1656 года царь Алексей Михайлович оставил Полоцк и двинулся на «своего государева недруга на Свейского короля». Вперед к Риге был отправлен всё тот же полк князя Якова Куденетовича Черкасского с задачей блокировать город с курляндской и псковской сторон. Он должен был начать подготовку штурма и осадить рижский гарнизон во главе с командующим шведскими войсками в Ливонии генералом графом Магнусом Делагарди. Надо было не дать шведскому войску из Риги прийти на помощь другим городам на Двине, куда с войском отправился сам царь. Весь маршрут Государева полка подробно расписан в разрядных книгах: путь его лежал через город Дисну (с 16 по 17 июля царь стоял «по сю сторону Двины в шатрах»), село Дрису, где было получено трагическое известие от князя Никиты Ивановича Одоевского, и город Друю, куда царь пришел в тот же день 19 июля. Уже 21 июля Алексей Михайлович «пошел из Друи под Немецкой город под Диноборок», а 24-го числа был под Динабургом и возглавил наступление на город, отправив заранее в следующий город вниз по Двине, Кукейнос (Кокенгаузен), воевод Семена Лукьяновича и Никиту Константиновича Стрешневых, а с ними также своего друга Артамона Матвеева, шедшего в походе во главе сокольников и стремянных конюхов. Освобождение двинского пути до самой Риги началось, но царь, как и в случае со Смоленской осадой, захотел лично присутствовать при штурме городов по Двине.

И успехи не замедлили – 31 июля царь Алексей Михайлович праздновал сдачу Динабурга, взятого по его приказу в ходе ночного штурма. Накануне царю было видение святых Бориса и Глеба, и в память об этом он приказал переименовать Динабург в Борисоглебск, символично подчеркивая преемственность со временами первых святых русских князей. В письме сестрам царь описал, как приказал брать штурмом Динабург 31 июля «с среды на четверг в ночи за два часа до света». Уже через полтора часа после штурма был взят «болшой город, а меншой городок зажгли гранадами; и как загорелися в верхнем городке дворы и из нижнево городка пошли на верхней городок и верхней взяли и высекли того ж часа». Из письма можно узнать, что «на приступе всех наших было 34 000 человек. А убито и ранено немного». Письмо отправлено 3 августа, и в тот же день царь выступил в поход к Кукейносу, куда пришел 8 августа.

Со взятием Кукейноса все повторилось: штурм был проведен ночью 14 августа «после всенощного», и город был переименован в Царевичев-Дмитриев (в обоих городах появились новые освященные церкви, соименные этим святым, Борису и Глебу и царевичу Дмитрию соответственно). Царь снова написал письмо семье в Москву, образно рассказав о поверженном Кукейносе: «…а крепок безмерно, ров глубокой, меншей брат нашему кремлевскому рву; а крепостию сын Смоленску граду: ей чрез меру крепок». Но и потери на этот раз были большие – 67 убитых и 430 раненых. Приступ произошел на глазах прибывшего в царскую ставку датского посланника Германа Коса. В ответ в союзную Данию «к брату своему, любительному другу и соседу, к Фердерикусу королю Дацкому», отправлялся русский посланник стольник князь Данила Ефимович Мышецкий. На этот раз царь не стал надолго откладывать награды за победу и немедленно пожаловал «за взятье Немецкого города Куконоса» главного воеводу Семена Лукьяновича Стрешнева и бывших с ним на приступе рейтарского полковника Венедикта Андреевича Змеева и стрелецкого голову (пожалованного в полковники) Ивана Никитича Нелидова. Последним дозволялось «государевы очи видеть по праздникам за переградою», то есть они тоже вводились в ближний царский круг.

«Дорога на Ригу была открыта», – писал исследователь этой войны Александр Николаевич Мальцев^{380}. Однако это замечание справедливо только для Государева полка, продолжившего 18 августа свой путь к Риге, где уже вступил в бой полк князя Якова Куденетовича Черкасского. Силами полка князя Черкасского также готовился водный путь по Двине; река очищалась от порогов, чтобы беспрепятственно можно было организовать сообщение с остававшимися в тылу городами. Первые радостные вести от князя Черкасского были получены 21 августа на царском стану в 20 верстах от Риги. Князь сообщал, «что выходили из Риги на вылоску генерал граф фан Торм и с ним немецкие люди многие и, милостию Божиею, а его государевым счастьем, немецких людей многих побили и языки поймали». Немедленно царский полк двинулся еще ближе к Риге и 22 августа был уже в пяти верстах от города. С 23 августа начинается отсчет осады Риги войском царя. Тогда, как сказано в дворцовых разрядах, «рижские сиделцы, генерал граф Магнус с товарищи, видя под город приход великого государя, в Риге в земляном городе зажгли, а сами сели в каменном городе». И горе было тем, кто не успел укрыться в рижском замке – воеводы, войдя в «земляной город», не пощадили никого: «которых немец в городе застали и тех высекли».

Царь приказал устроить «шанцы» – окопы вокруг осажденного города, но при наличии морского сообщения в них было мало смысла. На что надеялись царь и его бояре – стратеги этой войны? Неужели в самом деле на смешную, по сравнению с шведскими кораблями, «плавную рать»? Образно говоря, они видели перед собою Ригу, а смотрели всё равно в сторону Вильно, где с 12 августа начались переговоры князя Никиты Ивановича Одоевского с польскими комиссарами. Символично, что в те же дни, когда Государев полк шел к Риге, царские дипломаты на съездах 20 и 22 августа подошли к главному разговору о написании царя Алексея Михайловича «обранным» королем Польши. Особенностью рижского похода было одновременное решение многих военных и дипломатических задач. Ожидалась морская «подмога» от датского короля, помощь от соседних властителей Курляндии и Пруссии; со всеми шли интенсивные переговоры о мире, закреплявшие результаты трехлетних царских походов. Но главным оставалось заключение соглашения с Речью Посполитой.

Положение Риги было незавидным. Укрепления находились не в надлежащем состоянии, гарнизон обескровлен, жалованье не уплачено, на жителей наложена огромная контрибуция шведским королем Карлом X. Не случайно до царских полков доходили разговоры о желании рижан сдаться Алексею Михайловичу. Но такие разговоры могли только помешать увидеть настоящее положение дел. Руководивший обороной Риги губернатор Магнус Делагарди – один из первых сановников и генералов Швеции, состоявший в родстве с королем, – конечно, не хотел для себя позорной славы. Оборона Риги велась умело, и уже 12–14 сентября в город морем прошли необходимые подкрепления и запасы. После чего, как считают исследователи, произошел «отказ от решительного штурма Риги», тем более что начались разговоры о чуме в городе, грозившей уничтожить и осажденных, и осаждающих. Вскоре осада Риги была снята.

В письме родным Алексей Михайлович уже 22 сентября написал, что двинется в обратный путь 1 октября. Вылазка из осажденной Риги генерала Магнуса Делагарди 2 октября уже не имела того военного значения, которое ей обычно приписывается; «немецкие люди» были остановлены, а войска отошли в боевом порядке. Полностью осада Риги была снята 5 октября^{381}.