Текст книги "Царь Алексей Тишайший"

Автор книги: Вячеслав Козляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 46 страниц)

ЦАРЬ АЛЕКСЕЙ ТИШАЙШИЙ:
_{ЛЕТОПИСЬ ВЛАСТИ}

«ТИШАЙШИЙ»

Царь Алексей Михайлович – главный человек XVII века в России. В его судьбе сошлись начала и концы столетия, названного «бунташным», а прозвище первого наследника династии Романовых у современников оказалось – «Тишайший». Обычно если его и вспоминают, то как отца Петра Великого. Действует магия контраста двух веков – XVII и XVIII. С отцом – Алексеем Михайловичем – связан расцвет Московского царства, сын – Петр Алексеевич – расстался с отцовским наследством и построил свой дом – Российскую империю. К старине относятся косность, рутина, неповоротливость, доморощенные обычаи и сам облик людей, к новизне – европейский порыв, гром оружия, административный переворот и петровские символы – царь-плотник, царь-мореходец, царь-преображенец, и, венец нашей истории, – Медный всадник. В новой имперской столице – Петербурге, не существовавшем в допетровскую эру, уже не нужно было рассматривать, что там позади. Лишь Москва, лелеявшая свою древность, помнила «царя-батюшку», именно в таком, прямом смысле. И еще бы ей не помнить, видя оставшиеся на века зримые символы правления царя Алексея Михайловича, его главные царские резиденции и дворцы в Коломенском и Измайлове. Мы чаще всего узнаем нашу московскую старину XVII века именно по тем храмам и «палатам», что построены во времена царя Алексея Михайловича.

Впрочем, тридцатилетнее царствование «Тишайшего» царя само оказалось эпохой великого переустройства. В советской исторической традиции вспоминались, прежде всего, городские восстания и «крестьянские войны» – мятеж 1648 года, «Медный бунт» 1662 года, Степан Разин. Слова из работы 24-летнего Ленина о «новом периоде» русской истории в XVII веке, связанном с формированием «всероссийского рынка», породили целое направление исследований «генезиса капитализма» – но кто о них сейчас помнит, кроме историографов? Современным историкам приходится выбираться из этих «завалов» устаревших концепций и смыслов, стремясь вернуться на столбовую дорогу изучения русской истории, связанную с именами Соловьева, Ключевского, Платонова. При этом странно было бы думать всего лишь о реставрации взглядов науки XIX – начала XX века.

Сегодня существуют новые вызовы для историков при обращении к биографии царя Алексея Михайловича. Достаточно привести одну цитату из «Курса русской истории» Василия Осиповича Ключевского, чтобы представить, насколько глубоко уходят в прошлое корнями иные исторические события, оставаясь при этом в политической повестке: «…малороссийский вопрос, так криво поставленный обеими сторонами, затруднил и испортил внешнюю политику Москвы на несколько десятилетий, завязил ее в невылазные малороссийские дрязги, раздробил ее силы в борьбе с Польшей, заставил ее отказаться и от Литвы, и от Белоруссии с Волынью и Подолией и еле-еле дал возможность удержать левобережную Украйну с Киевом на той стороне Днепра. После этих потерь Москва могла повторить про себя самое слова, какие однажды сказал, заплакав, Б. Хмельницкий в упрек ей за неподание помощи вовремя: «Не того мне хотелось и не так было тому делу быть»^{1}. Речь о «воссоединении» России и Украины в 1654 году! За этим последовали забытая тринадцатилетняя война (или даже войны) с Речью Посполитой и Швецией, возвращение Смоленска. Царь Алексей Михайлович первым из русских царей получил титул царя «всея Великия и Малыя и Белыя России». Несколько лет московское войско оккупировало столицу Великого княжества Литовского – Вильно, а царь лично принимал участие в безуспешной осаде Риги. События эти известны, но всё равно изучены мало, создавая поле для противоположных трактовок в исторической науке разных стран – России, Белоруссии и Украины. Пиком внешней политики царя Алексея Михайловича стало Андрусовское перемирие с Речью Посполитой 1667 года. Оно открыло дорогу к укреплению России в Левобережной Украине и Киеве, завершению долгого противостояния с Крымом и созданию новой антитурецкой коалиции. Именно царь Алексей Михайлович и его дипломаты предопределили исходную расстановку сил в международных отношениях, доставшуюся Петру I, и сделали возможным европейский выбор России.

Времена царя Алексея Михайловича – период расцвета церкви, реформ патриарха Никона, движения к превращению Москвы в Новый Иерусалим и центр вселенского Православия, личного противостояния царя и патриарха Никона, споров о правах и преимуществах священства и царства. Сейчас происходит своеобразная «реабилитация» Никона, некогда покинувшего патриарший трон, а потом низведенного с него соборным решением с участием вселенских патриархов. Имена других московских святителей в царствование Алексея Михайловича, предшественника Никона патриарха Иосифа и тех, кто сменил Никона на патриаршем престоле – Иоасафа, Питирима и Иоакима, вспоминаются реже. Но Никон и его преемники виноваты в трагическом Расколе Русской церкви^{2}. Именно тогда начался продолжающийся до сих пор вечный спор о церковной «старине и новизне», появились жертвы религиозной войны – протопоп Аввакум, боярыня Морозова, соловецкие старцы, многие другие.

На царствование Алексея Михайловича приходится много новых явлений, одно их перечисление может занять немало места. Вспомним про Соборное уложение 1649 года, провозгласившее принцип равного «суда и рос-правы», но и завершившее движение к крепостному праву. Появляются первый рубль, первая печатная Библия, начинаются попытки строительства кораблей, заведения почт и бумажных мануфактур, происходит целенаправленное собирание иноземных новостей в «Вестях-курантах». Возникают новые культурные традиции, благодаря воспитателю царских детей Симеону Полоцкому процветает силлабическое стихотворство, при дворе происходят первые театральные постановки. К сожалению, культурные нововведения оказались в тени важных политических событий: войн и бунтов, церковного раскола. Мало исследована частная жизнь царя – отца шестнадцати детей от двух браков с царицами Марией Ильиничной Милославской и Натальей Кирилловной Нарышкиной (четверо детей царя умерли в младенческом или раннем детском возрасте). Его сыновья – Федор, Иван и Петр – становились русскими царями, а дочь Софья – правительницей царства. Именно семейная история царя Алексея Михайловича заложила основу для политического столкновения кланов Милославских и Нарышкиных, предопределившего дальнейшую дворцовую историю в конце XVII века.

Вспоминая о царе Алексее Михайловиче, говорят и о его ближайших советниках и сотрудниках. В первую очередь о боярине Борисе Ивановиче Морозове, оказавшем заметное влияние на историю первых лет царствования юного царя. Яркие имена дипломатов, приближенных царем Алексеем Михайловичем и возглавлявших Посольский приказ – Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина и Артамона Сергеевича Матвеева тоже не случайно прославлены по их уму и заслугам. Князь Никита Иванович Одоевский – создатель Соборного уложения; известны и полководцы – князья Яков Куденетович Черкасский, Алексей Никитич Трубецкой, Иван Андреевич Хованский, Григорий Григорьевич Ромодановский. Перечислением этих бояр не исчерпывается ряд «замечательных людей» царствования Алексея Михайловича. Удивительно, как мало рассказывают про подвиги бесшабашного в своей храбрости князя Семена Романовича Пожарского, погибшего после трагической битвы под Конотопом в 1659 году. Не вспоминается судьба пленного боярина Василия Борисовича Шереметева, на долгие десятилетия оказавшегося в крымском плену. Произнося имя предводителя «крестьянской войны» Степана Разина, не упоминают о главе правительственной армии и победителе разинцев боярине князе Юрии Алексеевиче Долгоруком. Сыну-императору можно было брать пример с отца – царя Алексея Михайловича, пестуя потом своих «птенцов гнезда Петрова».

Возрождение интереса к личности «Тишайшего» царя оказалось тесно связано со спорами западников и славянофилов в середине XIX века. Хотя противопоставление Московского царства и Российской империи только мешало понять общую связь времен. Пока в дни 200-летнего юбилея Петра Великого в 1872 году не были произнесены слова Сергея Михайловича Соловьева о «знаменитом» царствовании Алексея Михайловича: «Необходимость движения на новый путь была сознана, обязанности при этом определились; народ поднялся и собрался в дорогу, но кого-то ждали; ждали вождя; вождь явился»^{3}.

Художественные мотивы «русского стиля» конца XIX столетия опирались на шедшие из глубины традиции допетровской Руси. Историческая живопись Аполлинария Васнецова, Сергея Иванова, Александра Литовченко, Андрея Рябушкина и других художников возвращала в культурный контекст изображения исторических героев, известных событий и картин жизни времен «Тишайшего». Показательно участие Николая II в образе царя Алексея Михайловича на костюмированном балу в Зимнем дворце в 1903 году. И во время празднования 300-летнего юбилея Дома Романовых было написано немало популярных трудов, рассказывавших о начале династии. Но далее, по известным революционным обстоятельствам, имя царя Алексея Михайловича оказалось забытым. Александр Иванович Заозерский – автор последней дореволюционной диссертации о временах «Тишайшего», говорил об этом уже на своем докторском диспуте в 1917 году: «…я не уверен, не звучит ли при настоящих условиях имя Алексея Михайловича так же глухо, как, например, имя какого-нибудь из египетских царей»^{4}.

Традиция создания биографических портретов царя Алексея Михайловича возобновилась в отечественной историографии на рубеже 1980—1990-х годов. (Отражением интереса к этой «забытой» исторической фигуре стало издание в серии «ЖЗЛ» книги Игоря Львовича Андреева, где содержатся интересные психологические характеристики и общий обзор основных событий царствования «Тишайшего»^{5}.)

Конечно, перед каждым автором при обращении к изучавшейся ранее биографии исторического героя стоит вопрос: зачем нужна еще одна книга, какой интерес она будет представлять для читателя? Работа историка всегда начинается с изучения «литературы вопроса»[1]1
  См. подробнее Приложение в конце книги.


[Закрыть]. И оказалось, что целостного рассказа о тридцатилетием правлении «Тишайшего» до сих пор не создано. Народные восстания, история церкви, войны и международные отношения, царская жизнь во дворце, культурные новшества и борьба придворных партий рассматриваются по отдельности, не пересекаясь друг с другом. Большие пласты документального материала в архивах только начинают вводиться в научный оборот, особенно это касается историографических прорывов последних лет, связанных с изучением Государева двора, военной истории и дипломатии середины XVII века.

Рассказ о событиях царствования Алексея Михайловича, конечно, не должен подменять собой обычную биографическую канву (хотя иногда бывает очень трудно провести грань между властью и жизнью царей). Поэтому, наряду с общим повествованием о делах царства, в книге рассказывается об участии Алексея Михайловича в управлении государством, и этот рассказ составлен по его письмам, запискам, грамотам и указам. Однако между героем этой книги и нами лежит не просто большая историческая дистанция. Необходимо перевести на современный язык понятия, символику и ритуалы переходной эпохи от Средневековья к Новому времени. Только памятуя о некогда существовавшей системе ценностей, можно понять, например, как споры дипломатов о царских титулах соответствовали возраставшему самосознанию страны и ее значению в Европе. Решения о посылке войск или заключении мира тоже напрямую зависели от Алексея Михайловича, но еще важнее, что настоящие мотивы царских поступков во многом имели религиозное обоснование и были обусловлены его стремлением к торжеству Православия. Существовала и обычная, повседневная жизнь, в которой без царя и самодержца не решалось ни одно дело об устройстве суда, введении налогов, установлении правил торговли и денежного обращения. Наконец, совсем закрытый внутренний мир царя, впервые создавшего Тайный приказ, – можно ли историку проникнуть в него, разбирая немногие оставшиеся в архиве царские автографы и правку Алексея Михайловича на документах?..

Эпоха Московского царства каждый раз явственно напоминает о себе – даже тогда, когда преемственность с прошлыми временами считается утраченной. И тогда снова и снова приходится задумываться о традиции власти, роли Земли и земских соборов, цене реформ, бунтах и войнах. Поэтому обращение к своеобразной «летописи власти» царя Алексея Михайловича может помочь выявить «поворотные» точки, как в биографии «Тишайшего», так и во всей истории России накануне петровских преобразований.

Часть первая

УТВЕРЖДЕНИЕ ДИНАСТИИ

НАЧАЛО ЦАРСТВОВАНИЯ

Венчание на царство

В ночь с 12 на 13 июля 1645 года умер царь Михаил Федорович^{6}. Детство и отрочество его сына царевича Алексея закончились. Как бы ни готовил он себя к будущему правлению, смириться с ранним уходом отца было тяжело. А вскоре вслед за этим, 18 августа, ушла из жизни и его мать, царица Евдокия Лукьяновна^{7}. Два траурных летних месяца, наступающих друг на друга, завершили трагичное время. Венчание царя Алексея Михайловича на царство состоялось в воскресенье 28 сентября 1645 года, в день Харитона исповедника.

Переход власти к царю Алексею Михайловичу произошел по династическим основаниям – иначе, чем избрание на царство его отца, царя Михаила Федоровича. По замечанию историка Павла Петровича Смирнова, в 1613 году был «избран на трон Михаил Романов-Юрьев, но не династия Романовых, как это обычно думают и говорят», а «обычай был не за наследование, а за избрание»^{8}. Новому царю, такому же шестнадцатилетнему юноше, каким некогда был при вступлении на престол Михаил Романов-Юрьев, предстояло принять власть и доказать, что трон принадлежал ему по праву наследства. В грамотах о присяге говорилось, что он «учинился» царем «по благословению отца своего», и это решение было освящено авторитетом патриарха Иосифа и Боярской думы, первой присягнувшей царю. С 1645 года и началось династическое время правления Романовых.

Присяга царю Алексею Михайловичу, организованная в Москве и городах, проходила быстро, сразу после смерти прежнего царя. В Москве приводили жителей «к кресту» архимандрит кремлевского Чудова монастыря Кирилл, боярин князь Никита Иванович Одоевский, окольничий князь Семен Васильевич Прозоровский и «думный разрядный дьяк» Михаил Волошенинов. Согласно заведенному порядку имена присягавших записывали в крестоприводные книги, чтобы ни у кого не было соблазна нарушить клятву на верность, данную на кресте новому самодержцу.

Надо было сразу добиться присяги войска, поэтому из Москвы разослали доверенных людей для приведения к кресту служилых людей, находившихся летом на полковой службе в Туле, Мценске, Веневе, Переславле-Рязанском, Крапивне и Одоеве, а также по всем основным городам государства^{9}. В дворцовых разрядах осталась запись о посылке 22 июля 1645 года к главному воеводе Большого полка Украинного разряда на Туле стольнику князю Якову Куденетовичу Черкасскому комнатного стольника князя Бориса Ивановича Троекурова «с милостивым словом» и «о здоровье спрашивать». Из документов Разрядного приказа выясняется, что это одно из первых самостоятельных распоряжений царя Алексея Михайловича, ставшее его благодарностью за скорую присягу. Как ранее писал царю князь Алексей Никитич Трубецкой, присяга служивших в Большом полку членов Государева двора, уездных дворян и «всяких чинов служилых и жилецких людей» состоялась в тульской соборной церкви 17 июля в присутствии игумена местного Предтеченского монастыря и соборного протопопа. Собравшимся «полчанам» объявили о благословении царем Михаилом Федоровичем, «отходя сего света», на престол сына – царя Алексея Михайловича и призвали к присяге новому царю и вдовствующей царице Евдокии Лукьяновне, чтоб они им «служили и прямили и добра хотели во всем». Единственная проблема, возникшая с этой присягой, была связана со служилыми иноземцами – протестантами и татарами, бывшими в Большом полку в Туле: они должны были присягать «по своей вере». Потребовалось дополнительное обращение в Москву к царю Алексею Михайловичу, после чего состоялся государев указ: «государь, слушав сей отписки, указал послать на Тулу для тех немцев люторские веры попа и евангелье, которое немцы целуют; а для мурз и татар куран, на чем им шертовать (присягать. – В. К.), и переводчика из Посольского приказу». Несколько дней спустя в Тулу от царя приехал стольник князь Троекуров. Служилых людей Большого полка снова собрали в соборную церковь, чтобы объявить царскую благодарность стольнику князю Якову Куденетовичу Черкасскому и другим воеводам. От имени царя их спрашивали, «как вас на его государеве службе Бог милует», и «похваляли» воевод «за правду». Успешно проведший присягу князь Алексей Никитич Трубецкой – представитель одного из самых заметных аристократических родов князей-Гедиминовичей, первым в царствование Алексея Михайловича был пожалован в боярский чин.

Присяга в полках не везде проходила спокойно. Известен казус с главным воеводой передового полка в Мценске стольником Василием Борисовичем Шереметевым. Шереметевы, как и князья Черкасские, входили в круг близких родственников Романовых, поэтому речь не шла о прямом неповиновении новому царю. Произошел обычный местнический спор: представитель рода Шереметевых отказался подчиняться приказу, переданному через князей Лыковых, хотя стольник князь Иван Федорович Лыков имел наказ о присяге новому государю. Шереметев отчитался о присяге новому царю Алексею Михайловичу, якобы проведенной в его полку в Мценске еще накануне приезда князя Лыкова. Уловка не очень помогла: ведь Шереметев нарушил царское распоряжение, и ему выговорили в особой грамоте: «то он учинил негораздо, что государева указа не послушал». Впрочем, и наказывать не стали, наоборот, похвалили за скорую присягу, хотя и потребовали повторить ее «вдругорядь», как положено^{10}. В этом уже была явлена черта характера царя Алексея Михайловича, стремившегося к «порядку», но в итоге смирявшего свой гнев. Он прощал людей из своего ближнего и родственного окружения и давал им возможность искупить свою вину. Таких примеров во времена правления царя Алексея Михайловича будет достаточно.

Справившись с организацией присяги в войске и по всем городам, приняли меры для извещения окрестных правителей об изменениях, произошедших в Московском царстве. 3 августа 1645 года были «наряжены» гонцы «в Турки, Ибрагим салтану царю», «в Кизылбаши, к персидскому и ширванскому Аббас шаху», «в Полшу и в Литву к королю Владиславу», «в Дацкую землю, к королю Христианусу», «в Свицкую землю, к королевне Христине», «в Аглинскую землю, к королю Карлусу». Иерархия стран, о реакции которых в Москве заботились в первую очередь, получилась очень наглядной – Турция, Персия, Речь Посполитая, Дания, Швеция, Англия. Гонцы должны были договориться «для подкрепленья землям» об обмене «великими послы». Но каждого из них ожидала непростая миссия. Следовало еще разрубить сложные дипломатические узлы, без чего трудно было бы рассчитывать на достойную встречу гонцов, отосланных из Посольского приказа с грамотами о царском избрании. В Москве уже пол года пребывал посол Речи Посполитой брацлавский воевода Гаврила Стемпковский. Все традиционные вопросы о титулах, разграничении земель, союзе против крымского хана и о торговле отступали перед проблемой, упиравшейся в самозванца, находившегося в то переходное время в самой Москве на посольском дворе. Имя его – Ян Фастин Луба; говорили, что он сын царя Дмитрия – «Тушинского вора» – и Марины Мнишек. Сам Иван Луба не участвовал в самозванческих интригах, его шляхетское происхождение было хорошо известно. Родителей его тоже звали Дмитрием и Мариной, и он несколько лет ребенком провел в московском плену, что роковым образом сказалось на его судьбе. В Москве, в отличие от Речи Посполитой, где вся история с Лубой родилась как шутка, серьезно относились к любым намекам на самозванство. Послы царя Михаила Федоровича добились от короля Владислава IV разрешения привезти Яна Лубу в Москву, но при условии его возвращения на родину. 9 августа 1645 года состоялся «отпуск» посла Гаврилы Стемпковского. Новый царь впервые участвовал в подобной церемонии в Золотой палате Кремля^{11}. Отъезд посла означал и конец истории с Лубой, уезжавшим-таки домой в посольской свите.

Была поставлена точка и в другом деле, тоже имевшем отношение к проблеме престолонаследия. 13 августа царь Алексей Михайлович был на «отпуске» (прощальной дипломатической церемонии) несостоявшегося жениха своей старшей сестры царевны Ирины – датского королевича Вальдемара и сопровождавших его послов. Причиной неудачного сватовства, как известно, оказался неразрешимый вопрос о смене веры. Рушились планы возможного династического союза с Данией, ни к чему оказалась и посредническая роль Речи Посполитой. Но, несмотря на недовольство датского короля Христиана, более чем прохладно встретившего московского гонца в Копенгагене, особых последствий эта история не имела. Всё списали на недавнюю смерть царя Михаила Федоровича. Царь Алексей Михайлович устроил принцу торжественные проводы и сделал всё, чтобы королевич Вальдемар не чувствовал себя уязвленным из-за оказанного ему в Москве приема. Как записано в дворцовых разрядах, «государь сам встречал королевича у своего государева места». Мало кто мог рассчитывать на такую честь. Королевич Вальдемар сохранил теплые чувства к царю Алексею Михайловичу и несколько лет спустя писал ему об этом в личном послании^{12}. Словом, никакой ревности царя Алексея Михайловича к королевичу Вальдемару, при известных обстоятельствах получавшему права на русский трон, не было.

Оставшись единственным мужчиной в семье, царь должен был позаботиться о своих сестрах – царевнах Ирине, Анне и Татьяне. Царицын двор жил отгороженной от мира жизнью в особых палатах в Кремле. Сохранились письма царя Алексея Михайловича сестрам (правда, чуть более позднего времени), в них он раскрывается как заботливый и любящий брат. Скорее всего, дети царя Михаила Федоровича и царицы Евдокии Лукьяновны вместе решили «построить» покров на гробницу матери. Его начали шить на девятый день после похорон, 28 августа 1645 года^{13}.

Первоначально венчание на царство Алексея Михайловича хотели приурочить к новолетию – 1 сентября 154-го (1645) года, однако его пришлось перенести до окончания нового траура – по матери царице Евдокии Лукьяновне.

Пока готовился церемониал венчания, царь Алексей Михайлович совершил традиционный для московских царей сентябрьский поход в Троице-Сергиев монастырь. Новый царь и его свита отправились в путь 10 сентября. Поклонение мощам преподобного Сергия Радонежского создавало особый настрой перед венчанием на царство.

Главная роль в обряде отводилась патриарху Иосифу, как когда-то митрополиту Макарию, венчавшему на царство Ивана Грозного, а затем патриарху Иову при избрании на трон Бориса Годунова и казанскому митрополиту Ефрему в памятном для Романовых 1613 году. Чин венчания на царство Алексея Михайловича сохранился в нескольких списках; в самом раннем из них приведены речи царя и патриарха, которые обращались друг к другу. В речи царя говорилось о «старине» порядка перехода престола от отца к сыну, поминались «прадед» Иван Грозный и отец Михаил Федорович. «А меня, сына своего Алексея, при себе еще, и после себя, благословил царством и великим княжеством», – должен был сказать о своем вступлении на престол новый царь. Патриарх, среди прочего, желал царю: «…да в тихости твоей тихо и безмолвно житие поживем во всяком благочестии и чистоте».

Идеал «тишайшего» царя, как видим, обозначался чуть ли не с самого начала царствования Алексея Михайловича. Но… дело в том, что эти ритуальные фразы всего лишь дословно повторяли текст Чина венчания прежних государей, начиная с самого первого венчания на великое княжение Дмитрия, внука великого князя Ивана III, в 1498 году! Отсюда и неловкое, не соответствующее действительности упоминание о благословении царевича Алексея на царство его отцом «при себе еще», то есть во времена его царствования. Среди придворных, участников церемонии, упомянут высший придворный чин «конюшего», но после Смуты он уже никому не присваивался. В этой же рукописи упоминается и о пожеланиях патриархом здравия царю и его матери – царице Евдокии Лукьяновне^{14}. Следовательно, составление Чина относится к самым первым неделям после вступления на престол царя Алексея Михайловича, до смерти его матери 18 августа того же года, и за образец царского венчания был выбран Чин, связывавший новую династию Романовых с предшествующими русскими царями. Главным образом – повторенный во всех деталях Чин венчания на царство отца, царя Михаила Федоровича, в 1613 году^{15}.

В другом, украшенном Чине венчания, составленном после завершения церемонии, описаны все этапы царского венчания, от выхода царя Алексея Михайловича в Успенский собор, речей царя и патриарха, возложения царских регалий, миропомазания до переходов в Архангельский и Благовещенский соборы и возвращения царя в свои покои. Впервые текст Чина венчания царя Алексея был опубликован еще в составе «Древней российской вивлиофики» в конце XVIII века^{16}. Рукопись дает своеобразный «эффект присутствия» на торжествах, позволяет «увидеть» церемонии, происходившие в Кремле. В документе содержалась роспись имен придворных царя Алексея Михайловича, принявших участие в торжествах. Венчал коронационную церемонию пир в присутствии царя и патриарха в Грановитой палате, где были все бояре и придворные (оговаривалось их участие в торжествах «без мест», чтобы не было ссор). Патриарх произносил молитвы над «богородичным хлебом» (частью просфоры, вынутой на проскомидии в память о Богородице), благословляя заздравные чаши новому царю. Биограф царя Алексея Михайловича И. Л. Андреев проницательно заметил о значении венчания на царство: «…та мистическая предрасположенность, которая всегда отличала царя Алексея Михайловича, его серьезность в восприятии всего, что было связано с верой, – все это говорит в пользу того, что происходящее в Успенском соборе было принято, впитано и пропущено им через ум и сердце. Для него все этапы венчания… означали вступление в особый царский чин… Ведь весь богословский смысл земного православного царства – это образ и путь к Царству небесному, и ему, новопоставленному по благоволению Божьему на государство, следовало по тогдашним представлениям весь этот путь пройти, опекая и заботясь о подданных»^{17}.

Значимость таких торжеств всегда была велика еще и с земной точки зрения, они наглядно позволяли увидеть, кто находится в царском приближении. Иногда можно заметить отличия от первоначального плана церемонии, что дает возможность изучения скрытой борьбы за влияние в окружении юного царя. Например, в черновом столбце Чина венчания сначала было записано, что взять царский венец – шапку Мономаха – и поднести ее царю полагалось боярину Федору Ивановичу Шереметеву – многолетнему главе правительства царя Михаила Федоровича. Но потом его имя было зачеркнуто, вместо него почетную миссию исполнил дед царя по матери – боярин Лукьян Степанович Стрешнев. Возможно, перемены были вызваны преклонным возрастом Федора Ивановича. К тому времени он уже 40 лет служил в боярском чине и скоро вообще отошел отдел. Зато другие Шереметевы, Василий Петрович и Иван Петрович, были в числе главных действующих лиц на церемонии царского венчания. Правда, с ними (а еще с их «сватом», думным разрядным дьяком Иваном Гавреневым) Федор Иванович Шереметев был в ссоре из-за того, что хотел передать часть своих огромных владений внукам – князьям Одоевским, а не оставить исключительно в роду Шереметевых. Федор Иванович вынужден был даже в 1645 году пожаловаться юному царю Алексею Михайловичу, что Иван Петрович Шереметев со своими родственниками «умышляет всякое зло и разоренье» его дому и вотчинам. Такая родственная вражда могла проявиться во время царского венчания. В итоге одного боярина Шереметева заменили на другого – Стрешнева. Другую царскую регалию – скипетр – поручили сопровождать боярину Василию Ивановичу Стрешневу, долгое время остававшемуся «главным комнатным» человеком царя Михаила Федоровича, «дружбы которого», по замечанию одного из иностранных наблюдателей, «обыкновенно старались приобрести»^{18}.

Чин венчания отразил холодность царя в отношении к семье Ивана Никитича Романова. Холодность эта сопровождала царскую семью давно, а ее истоки уходят во времена избирательного собора 1613 года. Иван Никитич, дядя царя Михаила Федоровича, видимо, не очень желал видеть на престоле своего племянника, что впоследствии и повлияло на его, как пишут исследователи, «известную удаленность от дел». Хотя во время царского венчания 1613 года ему отдали должное, и он как раз и был тем, кому поручили сопровождать в Успенский собор главную царскую регалию – шапку Мономаха. К моменту вступления на престол царя Алексея Михайловича Ивана Никитича уже не было в живых, но его сын Никита Иванович приходился двоюродным братом прежнему царю Михаилу Федоровичу и, следовательно, был близким родственником нового царя и претендовал на особый статус в коронационной церемонии. Никита Иванович получил боярский чин в самый торжественный и почетный момент царского венчания, 28 сентября: «А идучи в соборную церковь, был государь в Золотой полате и пожаловал государь из стольников в бояре Никиту Ивановича Романова-Юрьева»^{19}. Еще трижды Никита Иванович исполнял заметный обряд осыпания царя золотыми и серебряными деньгами: на выходе из Успенского, Архангельского и Благовещенского соборов. Конечно, благодаря этому пожалованию все могли видеть, что в доме Романовых полное согласие. И только отзвуком каких-то неясных противоречий в церемониале венчания осталось вычеркнутое имя другого боярина, князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского, ведь именно ему первоначально и хотели поручить осыпать царя золотыми. И это право он имел как первый боярин в Думе^{20}. Возможно, здесь опять, как и в случае с боярином Федором Ивановичем Шереметевым, сказался преклонный возраст активного участника событий Смутного времени, каким был князь Черкасский. Началась ли смена поколений в Думе сразу же после вступления на престол царя Алексея Михайловича, остается только догадываться, хотя предпосылки для этого были созданы еще раньше самой жизнью^{21}.

В Чине венчания прежде всего стремились не нарушить принцип достойного представления родов ближних людей, поэтому Романовы, Стрешневы, Шереметевы и князья Черкасские по-прежнему были на первых ролях. Настолько, что можно было подумать, что другой ближний боярин царя Алексея Михайловича – всем хорошо известный Борис Иванович Морозов – мало повлиял на подготовку к царскому венчанию. Однако это не совсем так. В беловом варианте Чина «дядька» (воспитатель) царя Борис Иванович Морозов упоминается дважды. Во время церемонии царского венчания в Успенском соборе он стоял на почетном месте с «десной», то есть с правой стороны от «чертожного места» – специально устроенного возвышения для трона царя. Рядом с ним находились также новый царский постельничий Иван Михайлович Аничков и стряпчие^{22}. Но самое заметное участие боярина Морозова в ходе церемонии видим в чине миропомазания на царство, когда «дядька ж его государев и ближний боярин Борис Иванович Морозов, приняв у одного из стряпчих ручник платен чист (полотенце. – В. К.) и опоясуя царя и великого князя по его царской порфире по персем под пазухи»^{23}.