Текст книги "Царь Алексей Тишайший"

Автор книги: Вячеслав Козляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 46 страниц)

Позицию у Кушликовых гор литовские войска смогли сохранить за собой. К литовским войскам Жеромского 22–24 октября подошли присланные королем Яном Казимиром коронные войска «воеводы русского» Стефана Чарнецкого. Современный польский историк К. Косажецкий считает, что приход знаменитого полководца деморализовал царское войско и заставил его немедленно отойти. Однако встретившиеся под Кушликовыми горами главные военачальники – Стефан Чарнецкий и Иван Хованский – стоили друг друга и оба хорошо умели воевать. Отход русского войска со своих позиций нельзя считать бегством; Хованский действовал на опережение, стремясь ночью с 24 на 25 октября увести армию к Полоцку, где у нее было больше возможностей продолжить войну с королевскими силами. Войско отступало без всякой паники, маневр Хованского предупредил нетривиальный замысел Чарнецкого, стремившегося обойти русский лагерь. Хотя битва 25 октября у Кушликовых гор была проиграна, русская армия была спасена от полного разгрома^{458}.

Князь Иван Хованский ушел сначала к Полоцку, а затем в Невель, где 19 ноября 1661 года получил указ царя Алексея Михайловича отойти на зимние квартиры в Великие Луки. Выборные солдатские полки возвращались в Москву, где их ждал торжественный смотр. Воевод и начальных людей, участвовавших в боях на Западной Двине, царь Алексей Михайлович «жаловал к руке», что было признанием их заслуг. Польский король, несмотря на слухи о его походе к московской границе, оставался под Вильно, где и была поставлена печальная точка в кампании 1661 года. Оборонявший Верхний замок воевода князь Данила Ефимович Мышецкий вел себя геройски и даже был готов умереть с немногими людьми, взорвав замковую церковь в случае прорыва врага. Но его предали, связали и сдали крепостные укрепления 22 ноября (2 декабря) 1661 года.

Сохранился примечательный документ – духовная приговоренного к смерти князя Данилы Ефимовича Мышецкого, составленная 28 ноября. Он рассказывал, как отстоял город от «пяти приступов», называл имена изменников (одному из них, повару, будет потом приказано стать палачом), перечислял людей, сохранивших верность царю Алексею Михайловичу. Воевода знал, что его последнее письмо передадут родным, и на пороге смерти говорил только о выполненном долге: «Принял здесь смерть, исполняя великому государю кресное целование и напамятуя вас, не хотя вам и роду своему принести вечныя укоризны, чтобы вы службу мою напамятовали, а изменником не называли». Память о казненном «воеводушке» долго жила в Вильно, и еще в конце XIX века Помпей Николаевич Батюшков – публикатор духовной князя Мышецкого – вспоминал рассказы об обезглавленном призраке, расхаживавшем около Виленского монастыря Святого Духа^{459}.

Итак, после побед 1654–1656 годов последовали измены союзников в Войске Запорожском и тяжелые поражения под Конотопом, Чудновом, в Кушликовых горах и Вильно. Обе стороны уже исчерпали силы, но всё равно надеялись, что решающая битва еще впереди. Пока же в интересах как Московского государства, так и Речи Посполитой было начать переговоры о мире.

«ВНУТРЕННИЕ ССОРЫ»

«Белые» и «красные»

Неурядицы в Московском государстве начались еще до поражений в войне, и скрывать их далее было невозможно. Страна окунулась во «внутренние ссоры», как говорил об этом новый советник царя Афанасий Ордин-Нащокин. Самый яркий и известный пример – «Медный бунт» 25 июля 1662 года, свидетельствовавший об общем расстройстве дел. В свою очередь, случившиеся экономические потрясения стали следствием чрезвычайных военных лет и приближавшегося исчерпания ресурсов. В дни чудновской катастрофы, 17 октября 1660 года бояре в Москве по указу царя Алексея Михайловича должны были «разговаривать» с гостями, купцами и торговыми людьми, узнать их мнение о причинах распространения дороговизны и, конечно, определиться, как помочь войску. Обращение за советом к купцам было своеобразной заменой хорошо известных земских соборов. Война отменила эту форму представительства чинов Московского государства и учета их мнения по самым главным вопросам ведения войны, заключения мирных договоров и сбора чрезвычайных налогов. Служилые люди находились далеко от Москвы, воевали с неприятелем, поэтому не могли, как раньше, выбирать своих представителей на собор. Кроме того, с введением полков нового строя прежняя по-уездная структура организации дворянских корпораций, представлявших интересы служилого «города» (уезда), тоже стала анахронизмом. В то время как торговые люди, наоборот, сохраняли свое традиционное положение в русском обществе, они были «донорами» войны, только платили за нее не кровью, как дворяне, а налогами и чрезвычайными сборами с капиталов. Обращение к ним за советом – важный признак осознания трудностей, хотя другого способа, чем снова «нагрузить» население налогами, уже не видели.

Достаточно познакомиться с перечнем вопросов, предложенных купцам и торговым людям, чтобы понять масштабы нараставшего бедствия: «от чего на Москве и в городех перед прежним хлебу дорогая цена, и чем та дорогая цена мочно переменить, чтоб хлебу учинить цена мерная». Правительство больше всего беспокоили вопросы дороговизны хлеба – это же были основные съестные припасы для армии, державшейся сухарями! Но не только хлеб, но и мясо и другая еда тоже вздорожали: «Также на Москве всякое съестное и скот перед прежним многим учало быть дороже, и чтоб сказали, от чего такие цены учинились?» С тем, чтобы насытить хлебный рынок, готовы были пойти на изменение принципов кабацкой реформы, начинавшейся еще в мирное время, при патриархе Никоне, с введения кружечных дворов для оптовой продажи «вина» (то есть водки) и устранения частных кабаков для борьбы с процветавшим пьянством. Десять лет спустя вынуждены были спрашивать представителей московского посада: «И будет изволит великий государь на кружечных дворах винную продажу отставить, и от того хлеб дешевле будет ли?»^{460}

Торговые люди хорошо знали свое дело, их ответы содержали подробный экономический разбор. Первой причиной вздорожания хлеба назывались «недороды», но с природой ничего нельзя было поделать. Другие причины оказывались вполне рукотворными, речь шла об умножившемся винокурении: «от кружечных дворов, от многого винного куренья и пивных вар». Гости, купцы гостиной и суконной сотни, говорили также об отсутствии конкуренции из-за крупных скупщиков, или посредников, скупавших вязанный в снопах хлеб, прибавляя «многую цену». Едва ли не впервые в источниках XVII века прозвучало знаменитое слово «кулак» в ряду главных виновников хлебной дороговизны: «от многих закупщиков и кулащиков и вязщиков и от винных подрядчиков». Но дальше этого речи крупных купцов не шли, текущая война если и вспоминалась, то обиняками. Гости и купцы не могли умолчать об очевидном: весь хлеб, который ранее собирали на юге, в «украинных городах», и везли потом на продажу в Москву, теперь продавали «в черкаские городы». Такова была плата за Малую Россию в царском титуле.

Сходным образом причины дороговизны объясняли «московских черных сотен и слобод сотские и старосты» и другие «тяглые торговые люди» из Москвы. Как грань, за которой начались перебои с хлебом, они называли «моровое поветрие», то есть события второй половины 1654 года. До этого «хлеб к Москве привозили и хлеб был недорог»; потом множество людей умерло, «и лошадьми опали». А из оставшихся жителей столицы «многие люди на службе великого государя побиты, а иные и по се число служат». Посадские люди Москвы также обвиняли крупных перекупщиков, занимавшихся маклачеством (оптовиков), скупавших хлеб и другое «съестное», привозившееся в Москву: «к себе в лавки и в шалаши с возов ссыпают и продают по своей воле, как им перекупщикам надобно». Уже летом все зерно, которое привозили самым удобным речным путем по Москве-реке, пересыпалось прямо из стругов торговцев в струги оптовых торговцев, назначавших потом цены по своему произволу.

Самой же известной причиной финансовых неурядиц в Московском государстве стал выпуск в обращение знаменитых медных денег. «Красные» деньги дополняли хождение прежних «белых» – серебряных; они появились еще в самом начале русско-польской войны при проведении так называемой «денежной реформы 1654 года». По словам современного историка-нумизмата Сергея Викторовича Зверева, ее задачей «стало введение набора крупных и мелких номиналов, внедрение меди в качестве монетного металла, начало чеканки рубля, ориентированного на западноевропейский талер»^{461}. Каково же было влияние этих мер на экономику, политику и, в конце концов, на повседневную жизнь людей?

Изначально все свидетельствовало о чрезвычайном характере денежной реформы, направленной на удовлетворение военных нужд. Начало реформы в мае 1654 года совпало с выступлением царя Алексея Михайловича в поход из Москвы. Тогда одновременно были приняты решения о выпуске новых серебряных и медных монет разных достоинств – предполагалось переделать в рубли почти 900 тысяч накопленных в казне европейских монет – талеров, по-русски носивших общее название «ефимков» (от «йоахимсталера» – наиболее распространенной серебряной монеты такого рода, выпускавшейся в Богемии в первой половине XVI века). Все талеры из государств Европы, привозившиеся западноевропейскими и своими купцами, с 1649 года принудительно выкупались государством в казну по цене 49–50 копеек и передавались на Денежный двор для переделки в серебряные копейки.

С началом денежной реформы 1654 года прежнюю чеканку надо было оставить, а немецкие ефимки использовать как заготовки для изготовления первого серебряного русского рубля. Следовало сбивать на талерах все изображения и клейма «наглатко» и «учинить на ефимках чеканы против денег». Вместе с чеканкой серебряных рублей принималось решение о создании медных полтинников и монет других номиналов. Инициатором чеканки медных денег барон Августин Мейерберг называл окольничего и дворецкого, «управляющего всем монетным делом» Федора Михайловича Ртищева. Находясь уже на марше своего первого похода в Литву в мае 1654 года, царь рассматривал и утверждал первые образцы медных «алтынников».

Задуманная реформа была мерой вынужденной и носила явно конфискационный характер. С одной стороны, искусственно повышалась стоимость серебряных талеров, а с другой – правительство занялось выпуском билонных (суррогатных) медных денег. Собственной меди, как и серебра, в Русском государстве не было. В 1630—1640-е годы существовал единственный Пыскорский медный завод у Соли Камской в землях Строгановых, но первые разведанные запасы быстро иссякли, поэтому медь приходилось по-прежнему закупать на ближайший рынках в Лифляндии, Курляндии и Швеции. Главный секрет медных денег состоял в том, что стоимость материала была во много раз ниже номинала. По подсчетам исследователей, она составляла всего лишь 1,2 процента на каждый рубль из медных монет. Можно также ориентироваться на свидетельство Мейерберга: «на каждые 160 копеек, выданных для покупки меди», казна наживала 100 рублей^{462}. Выгода трудно постижимая, на ее фоне меркнет даже желание правительства царя Алексея Михайловича получить почти стопроцентную прибыль на выделке крупных серебряных монет, переделывая 50-копеечные европейские талеры в первые русские рубли!

Первоначально, вводя новые деньги в августе 1654 года, готовы были предупредить подданных о временном характере обращения таких денег – только на время войны: «…а как государева служба минетца и им те ефимки и полуефимки и четвертины ефимошные приносить в государеву казну, а им по государеву указу из государевы казны учнут выдавать мелкие деньги». Но слова эти были предусмотрительно вычеркнуты из окончательного текста указа, и сведения о подобных планах остались только в архивных документах. Это в дальнейшем уберегло инициаторов реформы от многих неприятностей.

Скоро выяснилось, что одного желания правительства немедленно получить большие средства было недостаточно. Возникло много организационных и даже технических проблем, начиная с отсутствия необходимых станков, которые трудно было переделать на выпуск крупных медных денег. Не оказалось мастеров, «кому молоты делать», да и на Денежном дворе резчик по металлу с особенной специализацией, «кому резать маточники и подчищать чеканы», нашелся «один человек». Поэтому в июне 1654 года удалось сделать всего две тысячи новых рублей (значительно больше получилось серебряных четвертаков, их было проще изготавливать, просто рассекая ефимок на четыре части, «хотя будут и не круглы»). Ну а дальше в Москву пришла чума, и даже те деньги, которые удавалось сделать, приходилось еще «перемывать» для дезинфекции, прежде чем они попадали в оборот. Расчет был, как справедливо писал выдающийся нумизмат Иван Георгиевич Спасский, на «покорность подданных», которых можно было заставить принять «неполноценную монету»^{463}.

Первые крупные серебряные монеты, а также медные полтинники и алтынники сразу не «пошли». Они не вызывали никакого доверия, поэтому начался массовый отказ от их оборота. Еще в марте 1655 года правительство пыталось заставить принимать новые деньги в пошлины и при торговле разными товарами «безо всякого сумненья». Но одними указами консерватизм и любовь к старинной «копеечке» преодолеть было нельзя. Подьячий Григорий Котошихин описывал, что произошло вслед за выпуском первых крупных медных денег – «полтинников медных с ефимок»: «…и крестьяне, увидев такие в одну пору худые деланные денги, неровные и смешанные, не почали в го-роды возить сена и дров и съестных запасов, и почала быть от тех денег на всякие товары дороговь великая». Служилые люди хотя и получали полное жалованье, но вынуждены были закупать «всякие запасы и харч, и товары вдвое ценою», и от этого тоже «скудость почала быть большая». И «хотя о тех денгах был указ жестокой и казни, чтоб для них товаров и запасов никаких ценою не повышали, однако на то не смотрили». В итоге царь Алексей Михайлович увидел, «что в тех денгах не учало быть прибыли, а смута почала быть большая»^{464}. Так под воздействием комплекса обстоятельств – неверный расчет, техническая неподготовленность, отказ населения от обращения новых монет и даже «моровое поветрие» – пришло решение скорректировать ход денежной реформы.

Замысел с выпуском крупных серебряных и медных монет не исчерпывался фискальными нуждами. В нем содержалось также решение важной политической задачи: после принятия «в подданство» казаков во главе с гетманом Богданом Хмельницким требовалось привести в соответствие монетные системы в Московском государстве и в Войске Запорожском. По замечанию И. Г. Спасского, «почти год был потерян, пока выкристаллизовалось новое решение задачи – обеспечить вовсе без серебра внутреннее обращение страны, а армию снабдить серебряной монетой, пригодной для платежей за старой государственной границей»^{465}. С 1655 по 1659 год стали ходить «ефимки с признаками», получавшиеся путем надчеканки на европейских талерах лицевого штемпеля копейки и даты «1655». Их курс был равен уже не 100, а 64 серебряным копейкам, что означало понижение аппетитов казны: путем менее сложных технических операций с тем же талером из него извлекали только 28 процентов прибыли. Надчеканенный арабскими цифрами год по эре от Рождества Христова, конечно, прежде всего могли прочитать те, кто привык пользоваться таким летоисчислением в украинских и белорусских землях Речи Посполитой, куда и хлынул основной поток ефимок. Когда чуть ранее вводили первый русский рубль, на нем чеканилась дата, приведенная по эре от Сотворения мира, принятой в Московском государстве, – «лета 7162». Сложность, однако, была в том, что в украинских и белорусских землях серебряные талеры продолжали цениться в 50 копеек, а на рынке ходили даже еще и более легковесные и дешевые серебряные ефимки – голландские левенталеры – «левки» (от изображенного на них льва).

Одновременно с 1655 года начался выпуск и традиционной мелкой медной монеты в одну и две копейки – «грошевики», а также полкопейки – «денги», ориентированные на внутренний рынок. Поначалу, при изобилии дешевых товаров, медная монета имела равное хождение с традиционными серебряными копейками. Весила медная копейка столько же, сколько и серебряная, вся разница состояла в материале. Даже критично описывавший историю введения медных денег подьячий Григорий Котошихин признавал, что «смута» прекратилась, когда мелкая медная деньга стала ходить «с серебряными заровно»: «и возлюбили те денги всем государством, что всякие люди их за товары принимали и выдавали». Чеканка медных денег безостановочно велась на нескольких дворах – с 1655 года на Старом и Новом медных денежных дворах в Москве, Пскове, Новгороде, а с 1659 года – еще на одном – Дворцовом денежном дворе в Москве, вероятно, располагавшемся на бывшем дворе Никиты Ивановича Романова на Никитской улице и в захваченной в Лифлянтах крепости Кукейносе (Кокенгаузен), оставшейся по Валиесарскому перемирию за Россией^{466}.

Но фискальные идеи правительства царя Алексея Михайловича, стремившегося обеспечить финансами свои военные планы, «потонули» в чрезмерной криминальной предприимчивости вокруг выпуска медных денег. Когда речь идет о прибылях в сотни и тысячи процентов, перестают восприниматься доводы разума, забывается обо всем, кроме барышей. В аферу с подделкой медных денег втянулись тысячи людей, и их не остановила статья Соборного уложения о смертной казни для фальшивомонетчиков. Изготовителям поддельных денег, согласно закону, заливали в горло тот самый металл, с помощью которого они хотели обогатиться при жизни. Впрочем, если быть точным в описании страшных деталей казней, то в них использовалось олово, а не медь, которой не хватало, чтобы насытить потребности денежных дворов.

С конца 1658-го – начала 1659 года, как замечал исследователь денежной реформы царя Алексея Михайловича Константин Васильевич Базилевич, произошел «критический перелом в обращении медных денег». Появился «лаж на медные деньги», то есть к цене медной монеты стали добавлять еще какую-то стоимость, чтобы уравнять в цене «белые» и «красные» деньги. Со временем и само правительство царя Алексея Михайловича признает разницу в ценах на эти деньги, в документах можно встретить ссылку на «государев указ» о их обмене в 170-м (1661/62) году: «за серебряной рубль медных по три рубли». Правительство получало информацию о курсе из «сказок» «разных рядов» старост и торговых людей, каждые три месяца подававшихся в Приказ Большого прихода. В них резкий скачок «наддачи» за медные деньги фиксируется с 1 декабря 1660 года, когда «медныя деньги вместо серебрянаго рубля ходили по два рубли». Уже через девять месяцев, с 1 сентября 1661 года, серебряный рубль стал стоить 3 рубля, но и такой курс продержался не больше трех месяцев; с 1 декабря 1661 года он ходил уже по 4 рубля, а дальнейшие изменения стали вовсе скачкообразными – 6, 8, и 10 рублей. Перед самой отменой медных денег курс достигал 15 рублей и выше^{467}.

Медную «лихорадку» в России рубежа 1650—1660-х годов лучше всего описал Григорий Котошихин. Началось все с того, что заметили увеличение поддельных медных денег и стали ловить тех, кто ими расплачивался: «…и в скором времяни на Москве и в городех объявилися в тех медных денгах многие воровски, и тех людей хватали и пытали всячески, где они те денги имали». Однако чаще всего схваченные с фальшивыми деньгами люди оказывались не виноваты, «они в денежном воровстве не винились, а сказывали, что от людей имали, в денгах не знаючи». Ну а дальше началось изготовление не только фальшивых денег, но и чеканов, которыми можно было делать деньги, как их точно называл Котошихин, «своего дела». Виновных в фальшивомонетничестве нещадно пытали и казнили, «кто до чего довелся», прибивали отсеченные руки «у денежных дворов на стенах», изымали на царя всё имущество, «однако те люди на такие великие мучения и смерти и разорения не смотрили, делали такие воровские денги аж до скончания тех денег; и мало кто ис таких воров не пойман и не казнен».

Барон Августин Мейерберг писал, что стоимость только легально выпускавшихся медных монет доходила до 20 миллионов рублей, не считая фальшивых денег – как ввозившихся из-за рубежа, так и чеканившихся «самими москвитянами с подлинными клеймами». Здесь речь шла уже не об обычных фальшивомонетчиках, а о «промышленной» подделке денег самими придворными, кому было поручено наблюдать над выпуском новой монеты. По слухам, один только боярин Илья Данилович Милославский «старался выбить ее для себя на сто двадцать тысяч рублей». В декабре 1661 года в темницах под следствием содержалось «до сорока тайных литейщиков медных копеек». Сходным образом и Григорий Котошихин писал о подозрениях в отношении царского тестя боярина Милославского, а еще двоюродного брата царя Алексея Михайловича думного дворянина Афанасия Матюшкина. Именно через «посулы» этим царским придворным и близким родственникам многие «богатые люди», разбогатевшие на подделке денег, «откупались от бед»^{468}.

Искусственная девальвация денег имела классические экономические последствия – подорожание хлеба и товаров, колебание цен. Мейерберг писал, что цена пшеницы выросла в 14 раз, «да и все прочее из съестного и одежды» продавалось «по очень высокой цене». Заметил он и прорывавшееся недовольство в адрес «думных людей», которых винили в происходящем. Меньше известно о влиянии расстроенного денежного обращения на поражения русского правительства в украинских землях. Медная монета туда тоже проникала, так как ею выплачивалось жалованье ратным людям. Только в 1661/62 году, как установил К. В. Базилевич, в полк князя Григория Григорьевича Ромодановского в Белгород, воевавший в «черкасских городах», было отправлено 510 тысяч рублей медными деньгами^{469}. Однако как только воины царской армии оказывались с этими деньгами за границей, они ничего не могли купить. На территории Войска Запорожского население не только не принимало медные деньги, но и закапывало хлеб и товары в землю, чтобы они не достались царским войскам. В таких условиях думать о какой-либо значимой поддержке действий царских войск на Украине уже не приходилось.

Правительство, конечно, стремилось остановить пугающий галоп курса медных денег. В ряду таких мер можно вспомнить настойчивые попытки поиска медной и серебряной руды. Где искать металл, примерно знали, основываясь на первых удачных поисках «рудознатцев», служивших у Строгановых в Перми и Соли Камской. Но мастеров, умевших искать руду, найти было сложно. Действовали по привычке, указами воеводам. Например, при начале выпуска медных денег в 1654 году в сибирскую столицу Тобольск был послан пуд меди для образца, чтобы искать руду для ее производства. Воеводы должны были самостоятельно рассылать «по многим местам» своего уезда «дворян и детей боярских добрых, да с ними рудознатцев и иных мастеровых людей, кто медную руду знает». Организованный такими административными методами поиск не дал никаких результатов, но направление действий правительства определилось на долгое время.

Вступление в войну и более пристальное знакомство с устройством соседних государств и их экономикой объяснили значение металлургических ресурсов. Сохранилась записка о поисках руды и заведении заводов для выделки золота, серебра, меди, свинца и олова, датированная 1660-ми годами. Ее авторы были убеждены в экономической целесообразности выпуска собственного металла и писали царю Алексею Михайловичу: «Нелзя, государь, того прибыльняе быть Росийскому государству, как бы дал Бог розные рудяные заводы». Неизвестные авторы документа, хорошо знакомые с организацией «железного» дела, выстраивали целую программу действий для всех уездов Русского государства: от поиска руды до начала производства. Для примера приводился «зарубежный опыт», как было организовано дело в Швеции: «А как бы, государь, в Свие не розные были заводы – серебряные и медные, и железные, и сера горячая, не столь бы богата была». В противоположность тому, что казна терпела убытки из-за отсутствия собственного производства железа: «А в Московское государство, государь, привозят из иных государств железо и медь и против того из Московского государства вывозят много всяких русских товаров»^{470}.

Откликаясь на приходившие сведения об обнаружении в разных местах возможных признаков добычи серебра, 24 мая 1661 года Тайный приказ отправил дьяка Василия Григорьевича Шпилькина с наказом сыскивать серебряную руду в Двину, Кевролу и Мезень; ему же поручили посылку «и за Печеру на реку на Цыльму». «Искать руды серебреной» взялись и в Тульском уезде, следуя устному распоряжению царя, дьяк Тайного приказа Дементий Минич Башмаков, выдал наказ об этом 24 сентября 1661 года^{471}. Несколько печей для выплавки серебра на тульском серебряном заводе все-таки было построено, но изготовить большие объемы металла нужного качества так и не удалось.

Пока же снова и снова обращались с запросами к торговым людям, чтобы у них узнать способы приведения в порядок расстроенного денежной реформой торгового оборота. Новые «сказки» собирались несколько раз в течение всей первой половины 1662 года, их тексты еще в XIX веке были опубликованы Александром Николаевичем Зерцаловым. Всё дело было в медных деньгах, хождение которых стало невыгодно. Люди приберегали еще остававшиеся серебро и товары, а если что-то и покупали из немногих оставшихся «немецких товаров» на медные деньги, то вся выручка шла на еду. «В таком дорогом хлебе и всяком харче, – предупреждали в «сказках», – недалеко и до «конечные нищеты». Доходило до прямой ненависти к тем, кто еще продолжал торговать: «Да мы ж ныне торговые люди сверх того от не рассуждения стали возненавидены ото всех чинов за тое товарную продажу».

Производство ряда товаров традиционного для Русского государства экспорта – соболей, юфти (выделанной кожи), пеньки, смолы, поташа и говяжьего сала при этом только увеличивалось, истощая ресурсы. Авторы одной из «сказок» прямо просили отставить будные заводы (майданы, открытые площадки в лесу) для выделки поташа и промысла «смалчуга» (дегтя): «От тех будных заводов учинилось в его государеве державе великое оскуденье воску и меду и всякому зверю», а также «хлебу, и всякому харчу, и одежды и обуви». Объяснение этому парадоксу простое: торговать ликвидными товарами бросились все, включая «духовный», «воинский» и «судебный» чины. Торговые люди предлагали установить государственную монополию на торговлю экспортными товарами и поручить крупные оптовые продажи им самим, а они бы уже наполняли казну золотом и серебром, за счет установленных высоких пошлин.

Традиционно обвиняли и тех, кто делает «воровские деньги». Но «сказки» об этом было велено принимать боярину Ивану Даниловичу Милославскому и окольничему Родиону Матвеевичу Стрешневу – а ведь именно к царскому тестю, наблюдавшему за выпуском медных денег, и было больше всего претензий, его и подозревали в участии в выпуске фальшивых денег! Не был услышан и призыв гостей и торговых людей к созыву нового Земского собора: «То дело всего государства всех городов и всех чинов»; царя Алексея Михайловича просили «взять изо всех чинов на Москве и из городов лутчих людей по 5 человек». Только через представительство разных чинов можно было решить накопившиеся проблемы: «а без них нам одним того великого дела на мере поставить невозможно»^{472}.

Из всех предложений торговых людей правительство царя Алексея Михайловича выбрало только выгодную для казны монопольную торговлю заповедными товарами и новые правила взимания пошлин. Такая «нечувствительность» к общественным неустройствам вскоре была наказана новым бунтом в Москве.