Текст книги "Царь Алексей Тишайший"

Автор книги: Вячеслав Козляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 46 страниц)

«Промысл учинить над Аршавою»

Вернув под свой контроль Запорожское Войско, одержав стратегически важные победы в Литве, царь Алексей Михайлович решил предпринять общее наступление на Польшу. 16 октября 1659 года грамота о выдвижении полков от Полоцка к Вильно была отправлена воеводе боярину князю Ивану Андреевичу Хованскому. Одновременно шляхте Полоцкого и других поветов предлагалось воевать под его началом. В обосновании этого поворота к войне упоминали о судьбе задержанного королем царского посланника Ивана Желябужского и непостоянстве польской стороны. Короля Яна Казимира обвиняли, что по его «лестной подсылке» действовал «враг Божий и клятвопреступник» Иван Выговский, но его собственная судьба и участь его сторонников и родственников, отосланных в Москву, показывали неправоту их действий. Царские воеводы боярин князь Алексей Никитич Трубецкой в Переяславле и боярин Василий Борисович Шереметев в Чернигове и Нежине разрушили планы врагов. Царь Алексей Михайлович, видя «с его королевской стороны многую проволоку, и непостоянство, и миром погордение», решил, что «больше того терпети не мочно». Польскому королю объявлялась война, а в случае необходимости, говорилось в грамотах литовской шляхте, «мы, великий государь, пойдем и сами, нашего царского величества особою со многими ратьми». То, что это была не пустая угроза или какая-то рассчитанная на устрашение внешнего врага фигура речи, показывает повторение обещания царского похода и в более поздних грамотах о сборе войска, адресованных уже русским служилым людям. Спешно отосланный королем Яном Казимиром в Москву посланник Ян Корсак с предложением о «задержании» войск опоздал. Царь принял его в ноябре 1659 года, но в это время уже было принято решение о продолжении войны. Смотр войска боярина князя Ивана Хованского состоялся 19 октября, а уже 9 ноября русские войска пришли к Вильно.

Действия рати князя Ивана Хованского, основу которой составил Новгородский полк, иначе как карательным походом назвать было нельзя. И надо сказать, что устрашение и грабеж действовали сильнее осторожных призывов времен первых государевых походов не грабить «присяжную шляхту». Теперь все, кто забыл о присяге московскому царю, объявлялись изменниками, а карающий меч держал в руках князь Хованский, быстро установивший контроль над Гродно и уже в самом начале января 1660 года взявший Брест. Литовский гетман Павел Сапега едва не попал в плен, а около двух тысяч мирных жителей Бреста были перебиты, их тела сброшены в крепостной ров. Развивая успех, в Москве требовали от князя Хованского немедленно «ратных людей посылать войною к Аршаве», «чтоб промысл учинить над Аршавою нынешним зимним временем до весны». В грамотах князю Хованскому ставили практически невыполнимую задачу: «и Аршава разорить, и пушки московские, которые есть в Аршаве, привезти к себе».

Отдавая этот приказ и требуя «войною посылать» не только к Варшаве, но еще и к Люблину, а также к другим «польским и литовским городом и местом», в Москве думали только о мести. Хованскому и его войску велено было повсюду «уезды разорять и жечь и людей побивать и в полон имать»^{442}. Князь продолжил преследование литовской шляхты, укрывавшейся за стенами крупных крепостей в Слуцке, Несвиже – владениях Радзивиллов и Ляховичах – владениях Сапег. Однако путь к польской столице преградили имперские войска, помогавшие Речи Посполитой в войне со Швецией. Император Священной Римской империи был союзником царя Алексея Михайловича, поэтому австрийские и русские войска не должны были воевать друг с другом.

Особое значение в ходе русско-польской войны имела осада князем Иваном Хованским прекрасно укрепленной Ляховичской крепости, некогда построенной гетманом Яном Каролем Ходкевичем и в 1630-х годах перешедшей к Сапегам. Воевода стремился справиться с немногими остававшимися очагами неповиновения магнатов и шляхты московскому царю на территории Великого княжества Литовского, и осада Ляховичей стала еще одним жестоким посланием великому гетману Литовскому Павлу Сапеге. Алексей Михайлович, напротив, не придавал Ляховичам особенного значения, думая о походе на Варшаву. Царь требовал от князя Хованского не дать собраться королевскому войску, поэтому если бы Ляховичи оказались не на дороге, то воеводе вообще разрешалось обойти их стороной. Для их осады можно было использовать лишь часть русского войска, а главным силам был дан приказ: «одноконечно промышлять, чтоб неприятеля не дождатца, так же, что и под Конотопом все извязли под городом»^{443}.

Если царь помнил о конотопском ожоге, то его воевода Тараруй, похоже, не слишком задумывался о чужих поражениях. Страшная слава о его армии шла впереди. Польский современник писал: «Москали шли как на мед или забаву какую, смело, имея оружие надежное, а бердыши – ясно полированные, острые и веревки с петлями конопляные у пояса, для вязания наших»^{444}. Как курьез, можно вспомнить, что воинам князя Хованского достался в трофеях королевский зверинец, располагавшийся «в миле» от города Мир, а еще лоси, олени, верблюды и дикие козы из «Сапегина зверинца». Самостоятельно распорядиться ими Тараруй не решился, поэтому передал всё на усмотрение Тайного приказа. Царю Алексею Михайловичу, как охотнику, история со зверинцем показалась интересной. По царскому распоряжению воеводе разрешалось отпустить нескольких добровольно вызвавшихся на службу московских стрельцов, чтобы они сопроводили живые трофеи к царю, но только в то время, «как про воинских людей вести минуютца»; в противном случае пойманных зверей ждала незавидная участь: «и он бы боярин и воевода велел их побить и мяса роздать государевым служилым людем, а кож лосиных беречь» (сыромятная кожа использовалась для изготовления вооружения)^{445}.

Князь Иван Хованский, как это не раз с ним бывало, слишком увлекся и хотел справиться с Ляховичской крепостью с ходу, приступом, без всякой подготовки. Позже боярин отчитывался царю о двух попытках договориться с осажденными – 20 и 23 марта 1660 года, но переговоры окончились безрезультатно. Поэтому князь отдал приказ штурмовать сапежинскую крепость «за полчаса до свету» 26 марта. «И был приступ жестоким обычаем», – писал воевода царю Алексею Михайловичу, и «ратные люди со знаменами были на стене», но дальше их «сбили». Жертвами штурма оказались 30 человек, 150 было ранено. Как и предупреждал царь Алексей Михайлович, князь все-таки «извяз» в ляховичской осаде. За штурм без приказа хорошо укрепленной крепости и за потерю начальных людей он получил царский выговор: «И то учинили не делом». Князю Хованскому запрещалось устраивать новые штурмы Ляховичской крепости, особенно посылать на них офицеров – «начальных людей»; воевода должен был беречь людей для новых сражений и не допускать «истери» в своем войске. Однако, вопреки прямому запрету, князь не сдержался и бросил 15 мая на еще один штурм присланных к нему из Москвы стрельцов. И на этот раз он не смог ничего добиться, только потерял несколько сотен человек^{446}.

Упрямство Тараруя (болтуна, как переводится его прозвище) повлияло на ход всей кампании 1660 года. Пока он воевал под Ляховичами, картина дипломатических взаимоотношений воюющих стран полностью поменялась и время оказалось упущено. Оливский мирный договор Швеции и Речи Посполитой 23 апреля (3 мая) 1660 года, а еще Копенгагенский договор Швеции и Дании 27 мая (6 июня) 1660 года (в развитие Роскильского мира 1658 года, «оторвавшего» датских союзников от России) завершили Северную войну 1655–1660 годов. В шведском «Потопе» была поставлена точка. Речь Посполитая, в отличие от Московского государства первой успевшая заключить договор со шведами, немедленно развернула свои войска для продолжения войны в Литве.

Какое-то время царь Алексей Михайлович, несмотря ни на что, продолжал готовить захват Варшавы московскими войсками. 22 июня из Москвы в полки к Хованскому с тайным наказом был отправлен стольник Василий Петрович Кикин – один из близких людей царя Алексея Михайловича, посвященных во все перипетии малороссийской политики. Посылка была связана с объявлением воеводе решения о разрыве переговоров с польскими комиссарами в Борисове и начале похода на Варшаву от Бреста и Гродно. Поход этот планировалось завершить 8 сентября, на Рождество Богородицы, в памятный день победы в Куликовской битве^{447}.

В Москве еще не знали, что случилось с войском князя Хованского под малоприметной Полонкой (у одноименной речки) на дороге от Ляховичей к Бресту 18 июня 1660 года. А произошло то же, что и под Конотопом: забывший об осторожности воевода направил войско за реку, где его ждала засада. И никакой героизм не уберег московские войска от разгрома после атаки «крылатых» польских гусар. Победитель князя Хованского под Полонкой, «воевода русский» Стефан Чарнецкий, стал национальным героем Речи Посполитой. Именно ему удалось не только остановить поход на Варшаву, но и начать ответный «потоп», вымывший московские войска из захваченных ими городов в западной части Великого княжества Литовского. Только в Бресте, Гродно и Вильно еще какое-то время оставались московские гарнизоны, но без поддержки они долго продержаться не могли.

Все это станет ясно позднее, а пока в Москве продолжали готовить государев поход. Кроме армии князя Хованского был создан еще полк во главе с боярином князем Юрием Алексеевичем Долгоруким. 27 июня 1660 года ему был «сказан» поход «в польские городы». 10 июля состоялся именной указ царя Алексея Михайловича о сборе в Москве войска для похода на польского короля. В нем фиксировалась уже совсем новая ситуация, связанная с провалом переговоров князя Никиты Ивановича Одоевского: «…и у великих послов с польскими комиссары сходства никакова не учинилось». 17 июля на молебне в Успенском соборе вместе с царем Алексеем Михайловичем присутствовали князь Юрий Алексеевич Долгорукий, его товарищ стольник Осип Иванович Сукин, воеводы и начальные люди Первого выборного полка, в том числе полковник Аггей Алексеевич Шепелев с товарищами. Накануне царь провожал «из Передней» полковую моленную икону – Спасов образ, посланный им в полк князя Долгорукого.

Впрочем, войску Долгорукого в Смоленске пришлось думать не о далеком государевом походе на Варшаву, а об удержании достигнутого в ходе прежних походов. 8 сентября, вместо планировавшегося на этот день взятия польской столицы, Долгорукий должен был выступить к Могилеву, с начала августа осажденному объединенным польско-литовским войском (его младший брат князь Петр Алексеевич Долгорукий, назначенный командовать еще одним полком этой армии, оставался в Москве и в день Рождества Богородицы был на отпуске у государя «у руки»). С 24 сентября войско вступило в затяжные двухнедельные бои на реке Басе между Могилевом и Мстиславлем. Во главе объединенных польско-литовских войск встали «воевода русский» Стефан Чарнецкий, а также литовский гетман Павел Сапега и обозный Великого княжества Литовского Михаил Пац. Несколько раз войска сходились в серьезных сражениях. 28 сентября у села Губарева русская сторона получила преимущество, и воевода даже прислал в Москву сеунщика вместе с взятыми в плен «языками». 10 октября в Москву приезжали новые сеунщики с еще одним победным донесением о боях у Губарева.

Но главные бои осенней кампании 1660 года происходили на реке Басе, где ни одна из сторон не получила решающего преимущества. Противостояние остановилось само собой из-за наступившей осенней распутицы. После получения сведений о передвижениях войска князя Хованского польско-литовские войска отошли вглубь Литвы. 21 октября князь Юрий Алексеевич Долгорукий выдвинулся со своим войском вперед к Могилеву, вместе с подошедшими подкреплениями он сумел отстоять этот город и важный днепровский путь, по которому шла коммуникация между Смоленском и Киевом. Формально Долгорукий мог даже считать себя победителем. Но в целом итог боев 1660 года в Литве был совсем неутешителен для московской стороны, так увлекшейся местью королю Яну Казимиру. Война снова придвинулась к границам Московского государства, а вынужденная расположиться в Смоленске на зимних квартирах русская армия фактически оказалась главным и единственным прикрытием от наступления жаждавшей реванша Речи Посполитой^{448}.

Чудновская катастрофа

Но самое тяжелое поражение русских войск случилось не в Литве, а в малороссийских землях Короны. Казаки под командованием Ивана Выговского вместе с крымскими татарами вошли в объединенную армию под командованием двух коронных гетманов – великого и польного – Станислава Потоцкого и Ежи Любомирского. Им удалось окружить под Чудновом армию киевского воеводы боярина Василия Борисовича Шереметева. Московскую сторону опять подвело излишнее доверие к клятвам и обещаниям украинских гетманов. Совсем не случайно, как оказалось, накануне рокового похода боярин Шереметев вынес нелицеприятное впечатление из встречи с восемнадцатилетним гетманом Юрием Хмельницким, которому, по мнению опытного воеводы, лучше было бы «гусей пасти, а не гетманствовать»… Казачье войско во главе с Хмельницким должно было объединиться с армией Шереметева, выступившей из Киева по направлению к Тарнополю (казаки должны были наступать на Львов). Но не успело это войско дойти до Житомира, как было атаковано коронной армией и загнано в окружение у Чуднова. Тщетно киевский воевода и верные царю казаки ждали подхода гетмана Юрия Хмельницкого. Они даже опрометчиво оставили врагу выгодную позицию в возвышавшемся над округой Чудновском замке.

7 (17) октября под Чудновом представители гетманов коронного войска подписали так называемый Слободищенский трактат, означавший переход в подданство Речи Посполитой еще одного гетмана Войска Запорожского, к тому же родного сына Богдана Хмельницкого. Первая статья подтверждала Гадячский договор, но с важной оговоркой: присяга представителей Короны не распространялась на пункты о «княжестве Русском», считая их «менее необходимыми для войска его королевской милости Запорожского». Гетмана Юрия Хмельницкого и казачью старшину продолжали уверять в намерениях сохранить казачьи вольности, но все делалось, чтобы снова превратить казаков в послушное орудие в войнах с Москвой и другими врагами Речи Посполитой. Юрий Хмельницкий принимал обязательство отказаться от «всякого покровительства»» царя Алексея Михайловича и «других посторонних владетелей». Гетман должен был помочь польским войскам окончательно справиться с Шереметевым и «разбить» его, «если бы он внезапно поднялся в это время». Наказного гетмана верных царю Алексею Михайловичу казаков – переяславского полковника Тимофея Цецуру («Тетюру»), находившегося в московском войске под Чудновом, тоже прощали – но с условием, что он повернет оружие против недавних союзников (на самом деле казачьего полковника арестовали и отправили под арест, откуда он сбежал). Хмельницкий должен был прекратить рознь в Запорожском Войске, заставить своим универсалом отказаться от присяги царю Алексею Михайловичу Нежинский и Черниговский полки и помириться с казаками, воевавшими вместе с литовским гетманом Сапегой и «воеводой русским» Выговским. В делах с крымскими татарами казаки тоже лишались права действовать самостоятельно, принимая обязательство беспрепятственно пропускать их через свои земли и не воевать с ними, следуя договору Крыма с польским королем.

С этого момента армия московского боярина Василия Борисовича Шереметева была обречена. Шереметев (или генерал Sheremet, как его называли в полках противника) вынужден был сдаться превосходящим польским и татарским силам. 22 октября (4 ноября) 1660 года он подписал документ о капитуляции, включавший условие об уходе царских воевод из Киева и других городов Войска Запорожского^{449}. «Чудновские статьи» предполагали, что московские воеводы сдадут лагерь и уйдут, оставив «хоругви, ружья, конное и пешее оружие». Сам Шереметев вместе с другими начальными людьми становился заложником, «аманатом» у польских гетманов и турецкого султана. Соглашение о добровольной сдаче предусматривало даже почетное условие – сохранение боярином и другими воеводами личного оружия – сабель: поляки надеялись, что Шереметев сможет повлиять на решение об уходе других московских воевод.

Однако Шереметев скоро узнал цену подписям польско-литовской стороны на письменном договоре. Сначала попавшее в плен царское войско было буквально растерзано татарами, напавшими на безоружных пленников (польско-литовская охрана не могла уберечь их), а затем и самому боярину, вопреки условиям сдачи, пришлось испытать участь плена, растянувшегося на долгие годы^{450}. В «Дневнике» Патрика Гордона описывался пир у польских гетманов, на котором московскому боярину объявили, что по требованию союзного польскому королю крымского султана его передают в заложники татарам. Московскому боярину пришлось-таки отдать саблю, но на предложения поучаствовать в дальнейшем пире с гетманами он отказался.

Как и было предусмотрено чудновскими соглашениями, Шереметев написал в Киев оставленному там воеводе князю Юрию Никитичу Барятинскому, убеждая его, что теперь Киев и другие города не удержать и их лучше оставить. Тот якобы ответил присланным людям, требовавшим капитуляции Киева: «Много на Москве Шереметевых». Источник этой яркой фразы, процитированной в «Истории» Сергея Михайловича Соловьева, к сожалению, не известен. В московской системе управления никакие боярские подписи под распоряжением о сдаче городов значения не имели, если не было прямого царского указа. Барятинский передал слова Шереметева в Москву, но из Москвы, естественно, ответили отказом.

«Сильно испугала Москву весть о конотопском поражении, – писал С. М. Соловьев, – еще бблыпий ужас навела весть о чудновском». В столичных приказах шли лихорадочные приготовления к возможной войне: надо было Удержать любой ценой Киев и предотвратить польско-литовское вторжение на «украинные» уезды. Но оказалось, что бесконечно черпать людские ресурсы, находить деньги на войну и жалованье, обеспечивать войско вооружением, запасами и пропитанием больше не удается. Страна воевала в условиях голода и тратила последние силы. На службу высылались все, кого только можно было найти, включая отставных и увечных дворян и детей боярских, годных только к гражданской службе для управления городами. В уездах искали всех дворянских недорослей, включая не достигших положенного для службы пятнадцатилетнего возраста. Даже «поповых» и «дьячьих» детей хотели прибрать в солдатскую и стрелецкую службу, но вовремя одумались, разрешив набор только тех, кто готов был добровольно идти воевать^{451}.

Зимой 1660/61 года царю Алексею Михайловичу все-таки не пришлось отправлять войско в поход на Украину для спасения московской власти в «стране казаков». Войско Запорожское погрузилось в глубокую внутреннюю рознь. С этого времени оно разделилось на левобережных казаков, сохранявших присягу царю Алексею Михайловичу, и правобережных – вернувшихся в подданство королю Яну Казимиру.

«Господь Бог путь показывает мирной»

Дальнейшее напряжение сил в войне с «Литвой» начинало грозить серьезными внутренними неурядицами в самом Московском государстве. Время подготовки похода на «Аршаву» прошло, теперь речь шла хотя бы об удержании в подданстве левобережья Днепра. Русские гарнизоны по-прежнему находились в главных литовских городах – Полоцке и Вильно, но присутствие «оккупационной» для местного населения администрации с каждым успехом армии Речи Посполитой все больше становилось неуместным. После заключения мирных соглашений Речи Посполитой со Швецией, а Швеции с Данией рушилась и балтийская политика царя Алексея Михайловича. О возобновлении походов на Ригу можно было забыть, и содержание захваченных форпостов в Ливонии теряло смысл. С конца 1660 года нарастает осознание необходимости мирного выхода из обеих войн – с Речью Посполитой и Швецией. Одним из первых почувствовал наступившие перемены царский советник в дипломатических делах Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин. Он пересылал царю конфиденциальные письма, в которых настаивал: «Господь Бог путь показывает мирной».

В начале 1661 года снова заработали дипломаты, просившие от имени царя Алексея Михайловича оказать посредничество в заключении мира с Речью Посполитой. С этой целью было снаряжено посольство к бранденбургскому курфюрсту; готовность выступить посредником подтверждала Франция, уже успешно участвовавшая в заключении Оливского мира между Швецией и Речью Посполитой. Людовик XIV, названный впоследствии «Королем-солнце», даже прислал грамоту с предложением посредничества в переговорах – редкий случай в истории русско-французских отношений. Однако польский король Ян Казимир после явного перелома, наступившего в войне, не был склонен к немедленному заключению перемирия.

Всего лишь один правитель в Европе мог решающим образом повлиять на дипломатические дела между Речью Посполитой и Московским царством – император Священной Римской империи. Австрийские дипломаты участвовали в заключении виленских договоренностей 1656 года, и в этот раз, в 1661 году, в Москву был отправлен в посланниках барон Августин Мейерберг. Позднее он оставил интересное описание своего путешествия в Россию. Ранг посланника, как рассказал сам дипломат, был дан ему для участия в предварительных переговорах, «потому что только для этого дела нам совсем неприлично было называться громким названием послов». Были у барона Мейерберга и верительные грамоты на звание посла, но их следовало предъявить только тогда, когда начнутся согласованные обеими сторонами настоящие переговоры о мире^{452}. Но как ни был важен приезд австрийских дипломатов, в Москве понимали, что их миссия отнюдь не была бескорыстной: мир с Речью Посполитой нужен был австрийскому императору для своих целей – организации похода против османов. В итоге барону Мейербергу и прибывшему с ним рыцарю Кальвуччи пришлось провести в Москве несколько больше времени, чем они рассчитывали, пока московская и польско-литовская стороны не достигли соглашения о начале мирных переговоров.

С 23 марта 1661 года начались переговоры боярина князя Ивана Семеновича Прозоровского с Швецией, проходившие в маленьком, сохранившемся до сих пор доме в деревне Кардис, «меж Колывани и Юрьева», то есть между Таллином и Тарту. Историк Борис Николаевич Флоря точно обозначил основные цели дипломатов царя Алексея Михайловича: «…в первой половине 1661 г. русское правительство последовательно держалось линии, намеченной уже ранее: ценой уступки завоеванных территорий заключить мир со Швецией и сосредоточить все силы на борьбе с Речью Посполитой за белорусские и украинские земли»^{453}. В Посольский приказ приходили сведения о возможном сепаратном мире между шведами и поляками. Говорили, что поехавший для этого в Варшаву шведский посол Шлиппенбах утонул в море и только это спасло Московское государство от новой войны на два фронта. Очевидно, в Москве, как и в Варшаве, хотели освободить силы для более важного и еще отнюдь не законченного противостояния в Литве и землях Запорожского Войска. Возможностей как-то повлиять на шведскую сторону, не желавшую больше мириться с уступкой России своих территорий, не было. Кардисский мирный договор, заключенный 21 июня (1 июля) 1661 года, признавал крах надежд России на утверждение в Ливонии. Все города, в которых несколько лет находились гарнизоны русских войск, необходимо было вернуть обратно.

Речь шла об «уступке» и «отдаче» в силу «сего вековечного миру и дружного договору» городов и земель, «взятых и завоеванных» в Лифляндии, а именно: Кокенгаузен, Юрьев Ливонский, Мариенбург, Адзель, Новгородок, Сыренск. Но наряду с этим московская сторона получила и признание нового царского титула, включая слова «всея Северныя страны победителя», «отчича и дедича Северных земель», на что раньше шведские дипломаты не соглашались. Царь Алексей Михайлович назывался в Кардисском договоре «Великим князем Литовским и Смоленским», а также «Полоцким, Витебским и Мстиславским», что закрепляло права на новый титул за ним и его наследниками. Обе стороны прямо договорились не оказывать помощи польскому королю и другим государствам в случае войны; при этом за царем Алексеем Михайловичем признавалось право на Великое княжество Литовское, Малую и Белую России и Малые Лифлянты (город Динабург и еще несколько других, находившихся на территории Великого княжества Литовского до их захвата шведами)^{454}. Возобновлялись торговые отношения между государствами, купцам возвращались их дворы. (В связи с этим интересна судьба Шведского гостиного двора в Великом Новгороде, отданного в начале русско-шведской войны патриаршему Иверскому монастырю.

Оказалось, что новый «собственник» не слишком хорошо заботился о доставшемся имуществе, да еще после удаления из Москвы патриарха Никона. Поэтому двор пришлось сначала отремонтировать за счет казны, а потом вернуть шведским купцам^{455}.) Статьи договора узаконили права прежних «зарубежских выходцов» времен русско-шведской войны и разрешали пленникам, принявшим православие, остаться в Московском государстве. Это положило начало значительному колонизационному потоку и расселению «корелян» и другого прежде подвластного Швеции населения в уездах Замосковного края^{456}. Одновременно Кардисский мирный договор подтверждал все прежние договоры о мире или перемирии с Швецией – Тявзинский (1595), Выборгский (1609), Столбовский (1617), Валиесарский (1658), за исключением того, о чем обе стороны договорились в 1661 году. То есть сложные территориальные вопросы во взаимоотношениях двух стран по-прежнему были не решены, но лишь отложены.

Именно в те дни, когда решалась судьба договора со шведами, 30 мая 1661 года, в Москве родился еще один долгожданный наследник мужского пола – царевич Федор Алексеевич (он был крещен 3 июня)^{457}. Его рождение могло оживить прежние разговоры о передаче царскому сыну прав на польскую корону, а значит, еще более утвердить дипломатов в правильности их позиции – мириться с шведским королем, чтобы продолжить войну с королем польским.

Польский король Ян Казимир находился под влиянием «счастливого года», как называют 1660 год в польской историографии, когда войска царя Алексея Михайловича были остановлены воеводой Стефаном Чарнецким. Год спустя король вознамерился совершить ответный «визит» в московские земли. Ради этого собирались войска, объявлялось о «посполитом рушении» – общем сборе войска, и сам король вышел походом в литовские земли. Однако здесь его ждали не готовые идти на новую войну солдаты, а конфедераты, заботившиеся прежде всего об уплате недополученного жалованья. Внутренние неурядицы и традиционные разногласия в польской и литовской элите были более чем на руку московской стороне. Оставшиеся в подданстве царя Алексея Михайловича казаки Левобережья продолжали удерживать вместе с московскими воеводами Киев, Переяславль, Нежин и Чернигов. Разговоры о том, что «не для чего» держать там московские войска, прекратились. В Киеве, правда, разгорелся серьезный конфликт между оставшимися после пленения боярина Шереметева воеводами окольничим князем Юрием Никитичем Барятинским и стольником Иваном Ивановичем Чаадаевым. Царю Алексею Михайловичу пришлось вмешаться и убрать оставшегося главным воеводой князя Барятинского. Слишком уж он заботился о собственном обогащении, не останавливаясь перед тем, что посылал пустые реляции о якобы совершенных им походах на мятежных казаков. Стольник Иван Чаадаев, с которым Барятинский не хотел иметь никаких дел (сказывалось «враждотворное местничество»), напротив, всей своей последующей службой подтвердил репутацию настоящего служаки, и с отзывом в Москву князя Барятинского эксцессы прекратились.

В Литве московские войска сосредоточивались в Полоцке, где командовал боярин князь Иван Хованский. По-прежнему удерживался Вильно, а в Динабурге-Борисо-глебове находился гарнизон под командованием думного дворянина и воеводы Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина (на последней стадии переговоров он был удален из Кардиса из-за своей бескомпромиссной и жесткой позиции). О желании польского короля Яна Казимира развить успех было, конечно, известно. Поэтому весной 1661 года князя Ивана Андреевича Хованского отозвали из Полоцка в Псков, где поручили сформировать новую армию, на которую возлагалась главная надежда. К армии Новгородского разряда был придан и освободившийся от войны с Швецией «лифляндский» полк во главе с Ординым-Нащокиным. И здесь тоже разгорелся конфликт двух воевод, который пришлось гасить царю. Однако Хованского, несмотря на неудачу осады Ляховичской крепости и чувствительное поражение под Полонкой, заменить было некем. Он продолжал пользоваться репутацией умелого воеводы, с которым противник вынужден был считаться.

Армия князя Хованского выдвинулась от Пскова и Опочки к Полоцку в конце июня 1661 года, а дальше получила приказ идти за Двину. Одновременно в начале августа 1661 года был отослан указ о походе из Смоленска в Вильно полка князя Петра Алексеевича Долгорукого, но, как написал историк О. А. Курбатов, это была только «демонстрация наступления». В любом случае в августе – сентябре московские войска выполнили приказ и укрепились на Западной Двине между Полоцком и Дисной. Когда 3(13) сентября 1661 года король Ян Казимир выступил в поход против московских войск в Литве, его уже встречали на линии полоцкой обороны полки Ивана Хованского и Афанасия Ордина-Нащокина. Королю так и не удалось договориться с бунтующим из-за невыплаты жалованья войском литовских конфедератов, и он отправился к Вильно, где возглавил осаду Верхнего замка, а верные королю воеводы отправились к Полоцку.

Ради того чтобы укрепиться за Двиной, королевские войска использовали тот же самый лагерь в 10 верстах от Дисны на Кушликовых горах, который построили русские войска (там даже остался брошенным материал для строительства мостов). Прекрасное знание диспозиции поначалу давало преимущество Хованскому, и он, по своему обыкновению, стремился решить исход сражений быстрым натиском. 8 октября ему удалось нанести существенное поражение маршалку литовских конфедератов Казимиру Жеромскому (известному своим отчаянным сопротивлением при взятии русскими войсками Вильно). В донесении князя царю Алексею Михайловичу в Москву говорилось только о победе, и другому воеводе – Афанасию Ордину-Нащокину пришлось вмешаться и более правдиво рассказать о начале боев. А они складывались не так удачно, как отчитывался перед царем боярин; очередное неподготовленное наступление стоило жизни командиру Второго выборного полка Якову Максимовичу Колюбакину и другим начальным людям.