Текст книги "Царь Алексей Тишайший"

Автор книги: Вячеслав Козляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 46 страниц)

Официальной целью главных воевод, отосланных с войском на Украину, было «успокоение междоусобия подданных его великого государя, Войска Запорожского жителей». Другими словами, в Москве готовились к новой Переяславской раде. В записи дворцовых разрядов о назначении воевод во главе с боярином князем Алексеем Никитичем Трубецким 13 января 1659 года (по «статейному списку», воеводы выехали из Москвы два дня спустя, 15 января) говорилось: «А, собрався с ратными людми, велено итти в Переславль уговаривать черкас, чтоб они в винах своих ему государю добили челом, а государь их пожалует по прежнему». В случае добровольного принесения повинной Алексей Никитич Трубецкой должен был «черкас ко кресту привесть и выбрать иного гетмана», в противном случае воеводе предлагалось идти на них «войною».

Срок сбора ратных людей в Севске был установлен 1 февраля, но «приезды» служилых людей растянулись на какое-то время. Продолжалась и корректировка задач русской политики на Украине. 7 февраля 1659 года глава русского войска в землях «черкас» боярин князь Алексей Никитич Трубецкой получил тайный наказ о переговорах с гетманом Иваном Выговским. Трубецкому предписывалось действовать, примериваясь к статьям Гадячского договора, если в нем не будет найдено оскорбительных для царя статей. В случае поддержки действий гетмана Выговского разрешалось даже отдать ему «воеводство Киевское», а воеводе боярину Василию Борисовичу Шереметеву добровольно покинуть Киев (неясно было при этом, останутся ли в городе царские «ратные люди»). Документ этот рассматривался в кругу самых близких советников царя Алексея Михайловича «у Евдокеи в трапезе», то есть в дворцовой церкви, «а бояре комнатные слушали в комнате». Это были Борис Иванович Морозов, князь Яков Куденетович Черкасский, князь Никита Иванович Одоевский, Илья Данилович Милославский и Илья Андреевич Милославский. Увы, все они просчитались в своих надеждах, и это дорого стоило московской стороне.

Изменившаяся официальная позиция диктовала необходимость признания правоты гетмана Ивана Выговского, твердившего о междоусобной борьбе в Запорожском Войске. При этом боярину и воеводе князю Алексею Никитичу Трубецкому по-прежнему шли распоряжения по организации новой рады и присяги на верность царю Алексею Михайловичу. В Москве были заготовлены 18 грамот против Выговского для рассылки по полкам Войска Запорожского. Собирались также прислать грамоту «новому гетману на подтвержденье булавы на старостьство Чигиринское», но забыли или не захотели этого сделать. Требовались неординарная административная выдержка и опыт знакомства с московской делопроизводственной машиной, чтобы определить, в чем состояли настоящие желания царя Алексея Михайловича и его советников. А согласия в решении «черкасских дел» явно не было, многое диктовалось незнанием настоящего положения дел и отсутствием выверенной стратегии действий. Боязнь посмотреть правде в глаза привела к явному безволию во взаимоотношениях с мятежным гетманом, продолжавшим на словах признавать свою присягу московскому царю, а на деле давно уже ее предавшему.

Слишком долго в Москве не хотели видеть очевидного: что войска гетмана Выговского, действовавшие вместе с вспомогательным польским отрядом во главе с обозным коронным Анджеем Потоцким и крымско-татарской «ордой», уже вступили в открытую войну с войском русского царя. Запорожская Сечь – «кошевое» казачество – по-прежнему не поддерживала новую ориентацию на «воссоединение» с Речью Посполитой и стала воевать против гетмана Ивана Выговского. Покойного атамана кошевых казаков Якова Барабаша сменил наказной гетман Иван Нечай, ездивший в посольстве к царю Алексею Михайловичу в 1658 году, но задержанный там московским правительством. По приказу из Москвы воеводам тогда пришлось фактически выдать на расправу главных сторонников царя Алексея Михайловича. Выводы из прошлогодней истории царские советники сделали, и кошевые казаки стали главными союзниками царских войск в борьбе с Выговским. Однако князь Алексей Никитич Трубецкой был связан в своих действиях. Ему приходилось маневрировать и исполнять наказ о переговорах и даже договариваться о месте встречи с гетманом Иваном Выговским в Ромнах. Но время шло, а никто не собирался выполнять эту договоренность^{430}.

Тем временем, чтобы «подтолкнуть» гетмана Ивана Выговского к выполнению обещаний, войско Трубецкого выступило 26 марта 1659 года к Конотопу, располагавшемуся всего в нескольких десятках километров от московской границы. Туда же должны были прийти «кошевые» запорожские казаки Ивана Нечая. Название этой крепости, где с 20 апреля 1658 года армия князя Трубецкого осадила сторонников Выговского во главе с нежинским полковником Григорием Гуляницким, в итоге стало трагичным символом противостояния России и Украины^{431}. Попытка с ходу справиться с мятежными казаками не удалась, штурм крепости в ночь на 29 апреля провалился, в московском войске погибло почти 500 человек, около трех тысяч получили ранения (включая тех, кого просто зацепило или «зашибло» камнями и другими предметами, сбрасываемыми со стен крепости). Воеводы решили организовать правильную осаду, дождаться подкреплений и артиллерии, а до подхода новых сил успешно распространили контроль московских войск на близлежащие города. Продолжались и попытки договориться с Выговским. Одна из грамот с предложением прислать двух-трех «добрых людей» для переговоров была отправлена в самом начале июня, но посланцы были задержаны, и ответа так и не последовало.

В Москве всё равно были довольны службой князя Алексея Никитича Трубецкого, действовавшего по выданному ему наказу. 5 июня 1659 года царь Алексей Михайлович послал «под Черкаской город под Конотоп» с жалованьем и «с милостивым словом и о здоровье спрашивать» стольника Михаила Петровича Головина. В этот же день состоялся большой смотр полка военных сил, позволяющий примерно оценить количество собравшихся в «черкасском походе» русских сил – чинов Государева двора, уездных дворян и детей боярских, рейтар, драгун и стрельцов. По подсчетам историка Игоря Борисовича Бабулина, максимальная численность полка князя Трубецкого накануне Конотопской битвы была 15 788 человек^{432}. Запомнить эту цифру важно, так как вскоре появились фантастические подробности о гибели под Конотопом почти стотысячной армии Трубецкого. Буквально все, кто обращается к истории тех событий, повторяют яркие слова Сергея Михайловича Соловьева: «Цвет московской конницы, совершившей счастливые походы 54-го и 55-го годов, сгиб в один день»^{433}. Но так ли это?

Начнем с того, что никакой официальной «украино-российской войны» не было. Тщательный поиск, проведенный исследователем взаимоотношений Московского государства с Речью Посполитой и Запорожским Войском Борисом Николаевичем Флорей, так и не привел его к находке документа об объявлении войны!^{434} Боярин Алексей Никитич Трубецкой позже в «статейном списке» тоже доносил, что вплоть до 27 июня ожидал письма или возвращения своих посланцев к гетману Ивану Выговскому, а значит, военные действия с обеих сторон были только развитием прежнего внутреннего конфликта в Войске, и ни о какой «оккупации» речи не шло. Тем временем, по признанию руководителя конотопской обороны полковника Гуляницкого, осажденные казачьи войска едва выдерживали осаду внутри Конотопской крепости. Обращаясь к гетману Выговскому, они просили о присылке подкреплений, то упрекая его («никакого попеченья о нас не имеете»), то умоляя о помощи и сокрушаясь о судьбе поверивших ему в Конотопе людей («и весь край в сей стране истратили и испустошили, надеючись на помочь вашу»).

Только когда 27 июня 1659 года на помощь гетману Ивану Выговскому к Конотопу подошли войска крымского хана Магмет-Гирея, стала понятна причина гетманского молчания. Вместе с крымским царем в походе были нурадин и царевичи, что заставляет исследователей предполагать, что ханское войско могло насчитывать до 30 тысяч человек. Правда, в бою могли принять участие 15–20 тысяч всадников. Дополнительно надо учесть и ногаев. А к 16 тысячам «черкас» из десяти полков под командованием гетмана Ивана Выговского следует прибавить пришедшее на помощь из Речи Посполитой вспомогательное войско, насчитывавшее от двух до четырех тысяч наемников (там были «ляхи, немцы, сербы, волохи и мултяны»)^{435}.

В новейшей литературе называются разные даты Конотопской битвы – 27 июня (А. В. Малов) и 28 июня^{436}(И. Б. Бабулин и Н. В. Смирнов), хотя можно говорить о том, что битва продолжалась еще несколько дней, до 2 июля – начала организованного отхода армии князя Трубецкого от Конотопа. Трубецкой описал в «статейном списке» каждый из дней самого сражения. Днем 27 июня произошли первые стычки с «черкасами» и татарами, напавшими на сторожи, стоявшие в четырех-пяти верстах от Конотопа на переправе у деревни Сосновки. Нападавшие были отогнаны, а на следующий день состоялась несчастная отправка отрядов во главе с воеводами окольничими князем Семеном Романовичем Пожарским и князем Семеном Петровичем Львовым к переправе через речку Куколку (левый приток реки Сейм). 28 июня, «в другом часу дни», к той же деревне Сосновке подошли «изменники же черкасы и татаровя». По признанию князя Трубецкого, ему ничего не было известно о составе этих сил: «А многие ль люди и царь ли или царевичи или мурзы и изменник Ивашко Выговской с ними ль, и про то подлинно было неведомо». Тогда главные воеводы рати под Конотопом князь Алексей Никитич Трубецкой и князь Федор Федорович Куракин вышли «за обозы» и направили в сторону переправы у деревни Сосновки «своих полков голов с сотнями и рейтарских и драгунских полковников с рейтары и с драгуны».

Названные выше воеводы, окольничие князь Семен Романович Пожарский и князь Семен Петрович Львов, находившиеся под защитой основного московского войска, могли ничего не опасаться: они должны были только выяснить, где находится противник; каких-то крупных сражений не предполагалось. Но тут сработала военная хитрость противника. Передовые отряды московского войска намеренно выманили дальше вперед, чтобы они перешли реку и вышли в открытое поле. Для «приманки» у переправы был специально поставлен казачий «табор» в надежде, что московские воеводы соблазнятся легкой добычей. Прием не новый. В такую ловушку часто попадали безрассудные и самонадеянные воеводы, а к ним как раз и относился славившийся своей отчаянной храбростью князь Пожарский. Последним доводом, подтолкнувшим воевод московского войска на неосторожные действия, стали донесения о том, что с другой стороны реки находится большое болото, где невозможны действия конницы. Расчет оказался неверным, многочисленная конница казаков и их союзников крымских татар со всею силой ударила на войско под командованием князей Пожарского и Львова. Воеводы вынуждены были с боями возвращаться к оставленным переправам, но не смогли вырваться и под ударом противника потеряли значительную часть своего войска. В «статейном списке» князя Трубецкого написали об этом несчастном бое 28 июня: «И был бой до вечерень, а о вечернях татаровя многие люди и черкасы обошли государевых ратных людей спорным Гребенем и от деревни Поповки, и учали побивать и в полон имать, и в обозы вбили, и окольничих князя Семена Романовича Пожарского и князя Семена Петровича Львова взяли живых».

В этот же день от пленных татарских «языков» в войске князя Алексея Никитича Трубецкого узнали о подходе к Конотопу главных татарских сил, поддержавших гетмана Ивана Выговского. Пленные рассказали о целях наступления и «промысла» над «обозами» царского войска. Главнокомандующий русской армией организовал оборону, собрав все оставшиеся силы в одном «обозе», где укрылись от наступавших основные полки; туда же были переведены все «пешие люди» из «шанец» под самим Конотопом. Не имевший царского указа отходить от Конотопа, Трубецкой еще несколько дней пытался защищаться в «обозе». Как сказано в «статейном списке», «и июня же в 29 день изменники черкасы учали по обозу и в обоз стрелять из пушек, и повели к обозу шанцы». 30 июня «в ночи» было организовано наступление на московские войска, но ратные люди «от обозу их отбили и из шанец выбили». Только 2 июля начался отход войска Трубецкого и полка кошевых запорожских казаков во главе с гетманом Иваном Беспалым. Князь Трубецкой писал о причинах отхода: «для того, что великого государя ратным людем под Конотопом от крымского хана и от изменника от Ивашка Выговского учинилось утеснение великое». В округе были перекрыты почти все дороги, конские стада остались без корма, и перед главным царским воеводой встала угроза потери армии. Поэтому было принято решение отвести войска от Конотопа за реку Сейм к Путивлю, где тогда пролегала граница России и Речи Посполитой. Здесь войско князя Трубецкого тоже понесло потери, но уже не сопоставимые с боем 28 июня: три дня русские полки обстреливались из пушек, на них нападали со всех сторон. Войско отступило, но не признало своего полного поражения. Князь Трубецкой немедленно разослал по прилегавшим к границе городам Войска Запорожского гонцов, чтобы известить, что этот отход к реке Сейм лишь «на время».

Путивльский воевода стольник князь Григорий Данилович Долгорукий только 4 июля узнал от посланных им в Конотоп людей, что «от Конотопа на дороге к Путивлю верстах в 15» слышна «стрельбы большая из пушек и из мелкого ружья» и что ратные люди с боями «идут подле крепостей обозом к Путивлю». (В записках шотландского офицера на русской службе Патрика Гордона тоже есть упоминание о «вагенбурге» – особом полевом укреплении из повозок, под прикрытием которого русские войска отступали от Конотопа «в хорошем порядке».) Поспешивший было на помощь, Долгорукий был остановлен с приказом укреплять Путивль и переправы на реке Сейм. Само же войско Трубецкого встало лагерем «у реки Семи на Белых берегах, от Путивля в 10 верстах», о чем путивльский воевода немедленно донес в Москву, и его отписку прочли царю Алексею Михайловичу. Сразу же были сделаны распоряжения о назначении в Калугу боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукого, отправленного в помощь князю Трубецкому для похода «на крымского хана и на изменника Ивашка Выговского». Царь, несмотря ни на что, продолжал доверять боярину князю Трубецкому и 11 июля послал к войску «с жалованьем» и «о здоровье спрашивать» одного из своих стольников, что, как обычно, было знаком особой царской милости^{437}.

С 16 июля войско Трубецкого все-таки отошло в Путивль. Тогда в Москву с челобитной о жалованье отправились «посланцы» наказного гетмана запорожских «кошевых» казаков Ивана Нечая – войсковой есаул Семен Черкес с товарищами. Впервые в Москве могли узнать подробности случившегося под Конотопом от самих участников боев. 26 июля посланцев расспросили по горячим следам: «как у государевых ратных людей с черкасы и с татары бой был на переправах, на Сосновке и на Поповке, и они на том бою были ль, и какими причинами государевым людем учинился упадок». Казаки – участники этих боев подробно отвечали о «причинах» поражения: «…от обозу отошли 7 верст и, переправу перешед, на татар и на немец ударили смело без опасу, потому что тут объявились люди не само болшие, а болших не начаялись, и хотели тех людей снести; и на них де пришли созади хан со всеми татары и черкасы, откуды их не чаяли и с которой стороны их и не опасались, потому что на той стороне, откуда они зашли, переправа большая – болото великое… тем де и подманило». Со временем было собрано достаточно сведений, чтобы понять, что же произошло: «на конотопском на большом бою и на отводе», по подсчетам самих московских воевод, погибло или ранено 4761 человек (из них примерно 250 дворян «московских чинов» и около 1600 дворян и детей боярских)^{438}. Захваченный в плен воевода московской рати князь Семен Романович Пожарский не покорился крымскому хану и за дерзкие речи был обезглавлен. Сочувственный рассказ о его храбром поведении вошел в так называемый «Новгородский хронограф», где приведены многие точные детали боев под Конотопом. Другой воевода, окольничий князь Семен Петрович Львов, попал в плен тяжело раненным и вскоре умер.

Конечно, по всем местам, откуда уезжали на службу погибшие или пропавшие без вести под Конотопом служилые люди, стояли стон и плач. Потом сложилось даже церковное почитание «нового страстотерпца» князя Семена Романовича Пожарского и возникла легенда о его храбрых речах перед крымским царем. Не мог не скорбеть о потерях своего войска и царь Алексей Михайлович. Но главный страх был связан с начавшимся походом татарского хана в русские уезды. Уже 4 августа 1659 года «по крымским вестям» было указано «на Москве делать город земляной и по городу острог», а для участия в земляных работах были мобилизованы «всяких чинов люди». Действительно, татарские отряды смерчем прошлись по южным уездам. Принятые предосторожности были все-таки чрезмерны. Как сообщают дворцовые разряды, 6 августа по тем же «крымским вестям» осадные воеводы были посланы по крупным монастырям: в Троице-Сергиев, Новоспасский, Новодевичий в Москве, Саввино-Сторожевский в Звенигороде, Николо-Угрешский и Пафнутьевский Боровский. Подобная организация обороны была необычным делом и в общей тревожной обстановке после Конотопского сражения хорошо запомнилась.

Немало красочных деталей об этом времени сообщал «Новгородский хронограф», по свидетельству которого люди принялись искать убежище, «и того бысть смятение три дни и три нощи». За эти три дня в начале августа многие оставили свои хоромы в Земляном и Белом городе и «везоша животы» (имущество) «в Кремль и в Китай». Нашлись и те, кто захотел воспользоваться общим испугом: «В то же время собравшееся воровские люди, холопи боярские, а иное от християн, во многих местех в селех приидоша, шубы своя оборотиша навыворот шубы шерстию, и сполох учинивше». От страха народ разбегался еще дальше «по лесом, и по пустыням, и иные по градом, где кому ближе». Другие стремились «за сто верст и за полтораста поприщ» убежать с семьями в Москву. В этой неразберихе учинились «смятение и страх», «о сем много пакости бысть и душегубства, многие со гладу умираху»^{439}. Тревога успокоилась так же быстро, как и началась, хотя татары действительно близко подходили к Москве, появляясь в окрестностях Тулы, что заставило обновить старую Засечную черту.

Еще одним подтверждением «татарской» (а не «конотопской») тревоги стал обмен посланиями между князем Алексеем Никитичем Трубецким в Путивле и Выговским, стоявшим лагерем около Гадяча. В письме царскому воеводе 1 августа 1659 года, отвечая на присланное ему предложение возобновить переговоры, Выговский еще не отказывался от возможного обмена посланниками и даже использовал прежний гетманский титул, подписываясь «его царского величества, Иван Выговский, гетман с войском Запорожским». При первой же после Конотопского сражения встрече с посланцами князя Трубецкого гетман отстаивал свою версию событий, считая, что московские войска пришли под Конотоп для расправы с ним: «А что вы пишете, что вы под Конотоп не войною приходили есте, но для разговора и усмирения домового междоусобия, и то какая ваша правда? Кто видал, чтоб с такими великим ратми и с таким великим народом на разговор имел приходить?» По его мнению, эти «великие рати» были собраны «на искоренение наше», он по-прежнему повторял свою основную версию борьбы с «своевольниками». Продолжить разговор «о добром деле» через «посланцов» в Путивле Выговский отказался, предложив сделать это там, где бы он сам мог контролировать ход переговоров, – в Батурине, приписав на письме: «От его царского величества какой к нам будет указ, так вскоре нам знать давайте просим. Иван Выговской, гетман». Конечно, гетман должен был бояться, что с него взыщется за конотопское дело, но никто больше не собирался идти у него на поводу. Князь Алексей Никитич Трубецкой в ответном послании 7 августа указывал, что посланцы от других, лояльных царю, частей Войска призваны в Путивль и по царскому указу их должны доставить в Москву, где уже сам царь должен был их милостиво принять и успокоить «християнское междоусобие и невинное кровирозлитие». Боярин возвращал все упреки, обвиняя в случившемся тех, кто нарушил свою клятву царю «в вечном подданстве»: «учинились от него великого государя нашего безо всяких причин, и призвали к себе бусурманов». Дальше перечислялись все тяжелые последствия от действий Выговского и его союзников: «…и теми бусурманы в Малороссии учинили святым Божиим церквам разорение, осквернение и великое поругание, и християнское многое кроворозлитие, и в плен расхищение». Причем коснулось это не только Малой России, но еще и «украинных городов» на территории Московского государства, куда пришли те же бусурманы и «злочинцы черкасы» во главе с полковниками, воевавшими на стороне Выговского. У этого обмена посланиями были еще дополнительные цели: разузнать о судьбе пленных. Гетману Выговскому предлагали прислать «роспись» пленных, взятых «на бою под Конотопом».

Правительство царя Алексея Михайловича все же справилось с последствиями летнего поражения, равно как и с тревогой из-за татарского нашествия. Ветераны походов 166-го и 167-го годов, воевавшие вместе с князем Трубецким, были награждены поместными и денежными придачами. Не были забыты вдовы и дочери убитых служилых людей, получавшие «на прожиток» землю из поместий своих мужей и отцов с учетом положенных наград. Беглецы же со службы в Конотопе, напротив, подверглись наказанию: их лишали выслуги, вычеркивая из «выбора» и «дворового списка», убавляли поместные оклады, тех, кто вовсе смел не явиться на службу, били «кнутом нещадно». Спустя два месяца после отхода к московской границе, 4 сентября 1659 года, войско под командованием Трубецкого снова отправилось в поход из Путивля в «черкасские города». На этот раз царская армия жаждала мести за конотопский погром. Ничего хорошего это не могло предвещать городам, волей или неволей поддержавшим Ивана Выговского. Мятежный гетман сам очень быстро потерял свою наемную армию, крымский царь вернулся в Крым, татары ушли дальше грабить московско-казачье приграничье, а Выговскому была оставлена только часть войска. Польский отряд коронного обозного Анджея Потоцкого тоже скоро распался из-за внутриполитических проблем в самой Речи Посполитой. Да шляхта и не видела смысла в войне на стороне казаков. Анджей Потоцкий так и доносил королю Яну Казимиру: «Не изволь ваша королевская милость ожидать ничего доброго от здешнего края». По его прогнозу, обе стороны Днепра, западная и восточная, «скоро будут московскими», ибо «перетянет их к себе Заднепровье». Он рисует картину настоящей гражданской войны: «Одно местечко воюет против другого, сын грабит отца, отец – сына. Страшное представляется здесь Вавилонское столпотворение». На этом фоне казацкая старшина, страдавшая от «своеволия грубой черни», желала только одного – чтобы король или царь «взяли их в крепкие руки»^{440}.

Действительно, уже в сентябре 1659 года эта старшина созвала раду и лишила Выговского гетманства. Снова исполняя волю Богдана Хмельницкого, рада передала булаву его сыну Юрию – правда, при условии сохранения прежней ориентации на короля Яна Казимира. Деваться новому гетману все равно было некуда, и уже 17 октября состоялась присяга Юрия Хмельницкого царю Алексею Михайловичу (еще раньше посланники старшины Переяславского, Нежинского и Черниговского полков, бившей челом с повинной, были приняты царем в Москве). В начале акта об избрании в гетманы сына Богдана Хмельницкого боярин князь Алексей Никитич Трубецкой ссылался на выданный ему девять месяцев назад наказ о созыве новой рады 13 января 1659 года.

Другая Переяславская рада стала другим по смыслу событием. В отличие от рады, или майдана, 1654 года, царь Алексей Михайлович сам указал созвать ее участников и определил ее повестку: «А на раде велел быть обозному, судьям, ясаулам, полковникам и всей старшине и черни, и по их праву велел им обрать гетмана, кого они меж себя излюбят». Видимость независимости Войска Запорожского сохранялась, но ему твердо напоминали прежнюю присягу; участники избрания нового гетмана должны были выслушать присяжные статьи Богдана Хмельницкого и пополнить их новыми условиями «для подтверждения в Войске Запорожском». Делалось это, по словам акта об избрании гетмана Юрия Хмельницкого, «чтоб впредь такие измены и междоусобия и невинные християнския крови разлитие не было, как учинилось от изменника от Ивашка Выговского и его советников». Главное, что теперь каждый следующий гетман должен был приезжать в Москву «государевы очи видеть». Только после этого он получал булаву и знамя из царских рук и считался по-настоящему избранным. Другим становилось и управление в городах Войска, до этого не знавших воеводских порядков (за исключением Киева). Теперь царские воеводы должны были появиться еще в Переяславле, Нежине, Чернигове, Браславле и Умани. Изменялась система сборов налогов, ее стремились упорядочить и перевести на московские порядки. Войско в 60 тысяч реестровых казаков оставили, но направлять действия этой армии должны были с помощью московских воевод, а не по усмотрению одной старшины, лишенной права на самостоятельное ведение войны. Впервые в войсковой присяге появился пункт о подчинении киевского митрополита московскому патриарху, и пусть этот пункт не действовал в дальнейшем, но направление к переподчинению Киевской церкви от Константинопольского патриархата другой вселенской церкви – в Москве было обозначено.

Известия об избрании нового гетмана пришли в Москву 1 ноября 1659 года. Тревога конца лета и начала осени 1659 года снова сменилась радостью от побед. 4 ноября по городам были разосланы грамоты, извещавшие об избрании и присяге царю нового гетмана Юрия Хмельницкого, «что им под нашего великого государя высокою рукою в вечном подданстве быть в нашей государской во всей воле навеки неотступными, и ни на какия ляцкия и бусурманския прелести не прельщаться». Для всеобщего известия не только читали вслух грамоты и устраивали молебны, но и сопроводили объявление о новой присяге «черкас» в подданство царю Алексею Михайловичу настоящим салютом: «велели по городу стрелять из наряда, а нашим великого государя служилым людям из мелкого ружья трижды, чтоб се Божие и наше великого государя дело всем было ведомо»^{441}.