Текст книги "Новый мир. Книга 5. Возмездие (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

– Это случилось после окончания войны, весной 93-го, – заговорил он наконец.

Его глаза покрыла едва заметная пелена, которая появляется, когда человек уносится своими мыслями куда-то далеко в прошлое или будущее.

– Я был здесь, в Вахе. Жил затворником. Изучал Коран. Иногда читал молитвы в мечети, помогал местным жителям в их духовных делах. Уже долгое время я не имел никакого отношения к движению Сопротивления, да и вообще к мирским делам. Я не следил за новостями. Не пользовался коммуникатором. Собирался прожить так весь остаток своих дней.

Неслышно вздохнув, он продолжил:

– Но я знал, что за мной придут. Я не верил, что спецслужбы Содружества забыли обо мне. Я знал – после того, как евразийцы были побеждены и вынуждены были подписать мирный договор, ничто не мешало спецслужбам получить ко мне доступ. И однажды – это произошло.

Я недоверчиво уставился на Амира.

– Я ожидал, что это произойдет тихо, без излишних церемоний, – продолжил рассказ он. – Я жил тогда один. Со мной тогда еще не было даже Руфи. Местные жители уважали меня. Но в смутные послевоенные времена никто из них не решился бы за меня заступиться. Да я бы и не позволил им сделать этого. Ничто не стоило оперативникам спецслужб ворваться сюда, связать меня и закинуть в багажник своего автомобиля. Либо просто задушить меня, зарезать или застрелить. Многие в Сопротивлении именно так окончили свои дни. Мысленно я подготовился к этой участи. Готов был принять ее смиренно. Но все случилось совсем не так, как я полагал.

При этих словах его лоб прорезало еще больше морщин.

– Однажды ко мне в дверь постучался пожилой мужчина. Ему было за шестьдесят. С первого же взгляда на него было понятно, что он тяжело болен. Он был очень худым. Лицо пожелтело и осунулось. В глазах были видны следы постоянных болей. Он выглядел как уроженец этих мест. Но что-то неуловимое делало его не похожим на здешних жителей. Он посмотрел на меня с порога странным взглядом. Будто он очень хорошо меня знал. Хотя я никогда в жизни его не видел. Лицо его прорезала странная усмешка. В ней было что-то властное, холодное и надменное. Но железная воля, легко проглядывающаяся за этим взглядом, была надломлена телесными и душевными страданиями, которые этот человек явно испытывал.

Амир на секунду замолк, как будто вновь увидев перед собой описанного им человека.

– Он сказал, что пришел ко мне. Сказал, что его зовут Карим. Карим Рамади.

Я нахмурился.

– Рамади?! – переспросил я недоверчиво.

Захери грустно усмехнулся.

– Да, Димитрис. Тот самый.

Имя, произнесенное Амиром, было мне известно еще от Ленца. Рамади занимал пост заместителя директора СБС двенадцать лет – с 81-го по 93-ий года, благополучно «пережив» за это время трех директоров, которые менялись в зависимости от различных политических веяний и обстоятельств. Ленц был убежден, что Рамади – один из самых влиятельных личностей в мире спецслужб.

– Я не сразу поверил своим глазам, – продолжил Амир. – Но, каким бы невероятным это не казалось, Димитрис, один из самых влиятельных и опасных людей во всем Содружестве наций, архитектор и координатор бесчисленного множества хитромудрых заговоров и тайных операций, на совести которого были убийства и аресты тысяч сторонников Сопротивления, явился ко мне один, даже без охраны. Было сразу заметно, что этот визит ему дался нелегко. Печать скорой смерти уже была хорошо заметна на его лице. Он был так слаб и изможден, что я невольно ощутил к нему жалость – даже узнав, что он за человек.

Я слушал напряженно, не упуская ни слова.

– Я был готов принять свою участь, которую я и так давно ждал, с достоинством. Я сказал, что польщен, что Рамади решил явиться за мной лично. Но он в ответ снисходительно усмехнулся. Сказал, что явился не для того, чтобы арестовывать или убивать меня. Если бы дело было в этом, объяснил он – послал бы кого-то рангом пониже.

– Что же ему было нужно?

– Я не сразу поверил в это, Димитрис. Но этот человек пришел ко мне исповедаться.

– Исповедаться?! – нахмурился я. – Разве в исламе есть исповедь?

– Нет. Однако он сказал, что его это нисколько не заботит. Сказал, что всю жизнь был атеистом и никогда не интересовался ни исламом, который исповедовали его предки, ни другими религиями. Я спросил у него, зачем же тогда ему понадобилось исповедоваться, и почему он пришел для этого к человеку, который, с формальной точки зрения, даже не является священнослужителем. Но он ответил, что формальности его не волнуют.

Амир говорил шепотом, с некоторым удивлением в голосе – как будто сам до сих пор с трудом мог поверить в события, которые описывал.

– Он рассказал, что читал все мои работы. Сказал, что решил прочесть одну из них из сугубо научного интереса, чтобы понять, почему у меня так много поклонников. Но потом заинтересовался и прочел их все. Я ответил, что всегда радуюсь, когда мои труды кому-то нравятся, но не предполагал, что они найдут почитателя среди людей, придерживающихся совершенно противоположных ценностей, нежели мои.

Амир на какое-то время замолк и задумался, будто заново прокручивал у себя в памяти тот разговор. Потом пристально посмотрел на меня, прежде чем молвить:

– Я спросил у него, что он думает о моих идеях, раз уж он так хорошо с ними знаком. Но он ответил с презрением, что они наивны и утопичны. Сказал, что о всемирной революции может мечтать лишь глупец, оторванный от реальности. Он объяснил, что в СБС существует специальное подразделение, основанное лично им, которое выявляет любые экстремистские группы на самых ранних этапах их зарождения. Искусственный интеллект, который они называют «Куполом», безошибочно находит их по первым же постам в социальных сетях, первым же опубликованным блогам и эссе, первым же речам, произнесенным на собраниях и встречах, записанных на камеры или диктофоны. Группа единомышленников может еще даже толком не оформиться, не определиться окончательно с лидерами и целями – а им она уже известна. В глобальном цифровом мире, объяснил он, тайно от спецслужб организовать антигосударственную деятельность – попросту невозможно. Он поведал, что спецслужбы настолько в себе уверены, что уже давно перестали уничтожать экстремистские группы в зародыше. Вместо этого они изучают их так же, как учёные изучают бактерий под микроскопом. Чтобы лучше понимать закономерности их зарождения и развития. Как ученые следят за лабораторной крысой, так и они следят за своими «подопытными» группами. Позволяют им вырасти до определенного размера. А уже потом – ликвидируют. Он посмотрел мне в глаза и спросил – неужели я, так глубоко погрузившийся в дебри философии и теологии, настолько глуп и так плохо смыслю в технологиях, чтобы поверить, что тайная организация может бесконечно долго расти и крепнуть, оставаясь неуязвимой для спецслужб? На это я ответил искренне – что такое возможно, по моему мнению, лишь с помощью Аллаха. Он скривился и высказал предположение, что даже если Бог существует – наивно полагать, что он является субъектом мирских политических процессов. А что касается Сопротивления, служению которому я посвятил значительную часть своей жизни – то, объяснил он с усмешкой, руку Аллаха я спутал с его, Рамади, рукой.

Я ощутил, как кровь в жилах начинает нестись быстрее.

– Он рассказал, что после прочтения моих трудов мои идеи показались ему весьма любопытными, однако не в том контексте, в каком я мог бы предположить. Сказал, что благодаря им у него в голове созрел один изощренный план, который он обрисовал тогдашнему директору СБС. А затем – лично Протектору. Те одобрили его. И план был воплощен в жизнь.

Лицо Амира помрачнело. Я замер, понимая, что он дошел до главного.

– Они решили превратить Сопротивление в свое детище, Димитрис. Вырастить его и подкормить. Осветить его деятельность как можно шире в средствах массовой информации. Обществу требовалась угроза, которая бы постоянно над ним довлела. Угроза, которая оправдывала бы жесткую руку властей, не позволяла бы разным либералам, демократам и социалистам поднять головы. Эта угроза должна была выглядеть реальной, правдоподобной, быть из плоти и крови – чтобы в нее поверили. А значит, члены Сопротивления не должны быть подставными лицами – это должны быть люди, действительно верящие в идею организации, искренне ненавидящие власти, готовые к реальному террору. Не только население, но даже силовики должны верить в то, что угроза – настоящая. И лишь считанные люди будут знать, что власти тайно контролируют Сопротивление, дергая за тонкие, невидимые нити. Такие, как, например, Фримэн – абстрактный образ вождя революции, смоделированный искусственным интеллектом в соответствии с компьютерным анализом ожиданий и предпочтений протестного электората. Фримэн был тем, кого люди жаждали видеть своим лидером. Однако на самом деле он никогда не существовал.

Некоторое время мы молчали. Я не был пока в состоянии вымолвить ни слова – лишь мои кулаки и зубы сжимались с такой силой, что, казалось, вот-вот расколются. Амир поднял на меня взгляд, прежде чем продолжить:

– Эти слова повергли меня в величайшее смятение, Димитрис. Но затем возобладала моя внутренняя воля. Я решительно сказал Рамади, что не верю его словам. Я сказал, что движение Сопротивления, как бы я не относился к отдельным его методам – живое и настоящее, оно объединяет десятки тысяч людей, искренне верящих в его идеи. Я сказал, что власти никогда не смогут контролировать этих людей. Но он лишь презрительно усмехнулся. Он ждал, что я отвечу так. И он предоставил мне доказательства.

– Что за доказательства? – прошептал я.

– По его словам, то были сделанные им тайные аудиозаписи совещаний, в которых участвовали высшие руководители спецслужб, включая самого Рамади. И даже сам Протектор с кем-то из своих советников.

Я не мог поверить своим ушам.

– На этих записях были зафиксированы все основные решения: о запуске проекта; об одобрении некоторых самых крупных акций Сопротивления; об экстренном свертывании проекта во время войны, когда инициативу попробовали перехватить евразийцы; и о его возрождении в послевоенный период, когда обществу вновь потребовалось пугало.

– Амир, т-ты слышал записи с голосом Протектора, одобряющего создание Сопротивления и его террористические акции? – спросил я шепотом, едва не охрипнув от волнения. – Ты это сейчас говоришь серьезно, Захери?

– Да, Димитрис, – ответил тот предельно серьезно. – Однако я никогда не смог бы отличить их от фальшивки. Как бы я не был слаб в технологиях, мне известно, что подделать аудиозапись сегодня способен любой ученик младших классов. Так что я сказал этому человеку, что не верю ни единому его слову, как и его подложным доказательствам. Сказал, что он пытается возвести на Сопротивление напраслину. Прямо спросил, с какой ещё целью он мог заявиться ко мне с этими данными, кроме как затем, чтобы сделать меня своим орудием для дискредитации моих бывших соратников.

– И что же он ответил?

– Он и этого вопроса ждал. Он сказал, что умирает. Сказал, что врачи обнаружили у него неизлечимую форму рака мозга, и что жить ему осталось не больше месяца. Сказал, что скоро я услышу о его смерти – и тогда пойму, что он говорил правду. Он объяснил, что у него нет ни семьи, ни друзей. Что он никогда не верил в Бога. Сказал, что он посвятил почти всю свою жизнь безопасности человечества, оправдывал этой целью любые свои поступки. Но теперь, на смертном одре, озираясь на плоды трудов своих, он видит нечто такое, чем ему не удается гордиться. Он предположил, что, может быть, люди не заслуживают того, чтобы с ними так обращались – даже ради их собственной безопасности. Он сказал, что всю жизнь он без колебаний принимал решения, которыми лишал людей жизней или менял их судьбы. Чувствовал себя богом. Но теперь, почувствовав близость конца, представ перед ликом смерти – он осознал, что он не бог. И ощутил сожаление.

Некоторое время в помещении висело напряженное молчание.

– Мы проговорили с Рамади почти всю ночь, Димитрис. То был самый долгий, самый тяжкий и самый удивительный разговор в моей жизни. Утром он ушел, оставив меня в полном смятении. Я попытался убедить себя в том, что это была провокация, направленная на то, чтобы я принялся очернять Сопротивление. Я поклялся никому и никогда не пересказывать этот разговор. Решил, что унесу его с собой в могилу.

Сердце в моей груди колотилось как во время бега.

– Рамади ведь умер вскоре после этого, да? – выдохнул я, едва не теряя сознание от вихря мыслей и эмоций.

– Через 29 дней. Об этом много где писали. У него был рак мозга.

На этот раз молчание растянулось на бесконечно долго. Нам обоим требовалось время, чтобы прийти в себя.

– Амир, неужели ты никому и никогда об этом не говорил? – наконец спросил я.

– Никому и никогда, Димитрис. До сегодняшнего дня.

– Но почему?!! – холодея от волнения, переспросил я.

– Я не хотел этому верить. И не верил.

Он упрямо покачал головой.

– Тебе может быть сложно это понять. Но Сопротивление было для меня слишком многим. Я знал сотни, тысячи людей, которые верили в его идеалы. Я избрал себе другой путь, не был готов прибегать к насилию. Но это не значит, что они совершенно перестали быть мне близки. Это были храбрые, честные, благородные люди, искренне желающие изменить мир. Если бы я предал огласке то, что сообщил мне Рамади – люди, которые были мне дороги, либо не поверили бы мне и сочли бы меня предателем, либо эта правда уничтожила бы все, во что они верили, лишила бы их крыльев и веры в будущее. А что, кроме этой веры, у них есть?

– Но ведь эта вера построена на обмане, – покачал головой я.

– Вовсе нет. Она искренняя и чиста. Если бы ты видел их глаза…

– Да какая разница?! Ведь они – всего лишь марионетки в руках спецслужб! Ты думаешь, они бы сами захотели продолжать ими быть, если бы знали то, что знаешь ты?!

– Все это может быть ложью, Димитрис, – продолжил упрямо качать головой Амир. – Этот Рамади посвятил всю свою карьеру защите режима и борьбе с такими, как Сопротивление. Это было делом всей его жизни. Даже зная, что умирает, он вполне мог решиться на то, чтобы нанести по ним еще один удар, очернить их с помощью своей хитроумной интриги.

– Тебе показалось, что Рамади не был искренен? – прямо спросил я.

Захери после раздумий вынужден был покачать головой и опустить глаза.

– Я не раз ошибался в людях, Димитрис. Моему чутью – нельзя доверять.

– Господи! – не выдержал я наконец. – Да ты ведь пытаешься найти оправдание, Амир! Пытаешься найти любую зацепку, чтобы убедить себя, что ты поступил правильно, утаив от всех эту информацию! Но это было, мать твою – нихера неправильно!!!

Перед моими глазами промелькнули воодушевленные лица полевых командиров Сопротивления и их задорные крики во время сходки на Хазарском химзаводе. Лицо покойного Фрэнка, с которым я познакомился в «Чистилище». Лица покойных и все еще живых членов отряда «Мстители». Все, во что они верили, за что они умирали и убивали – с самого начала было туфтой. Даже хуже – они служили тем, против кого, как они полагали, они борются.

С каждой секундой меня все сильнее охватывал гнев.

– Рамади сказал тебе правду, Захери, – произнес я, сцепив зубы от злости. – Я всегда это чувствовал. Все время видел какие-то нестыковки, парадоксы в том, как все обстоит с этим чертовым Сопротивлением! Теперь мне все понятно! Понятно, на кого я работал все эти месяцы! Ради кого я убивал всех этих людей!

Я горько усмехнулся, припомнив темный силуэт на экране, чей властный голос положил конец дебатам вокруг создания отряда «Мстители» во время встречи на Хазарском химзаводе – голос Фримэна, великого вождя Сопротивления, которого никогда не существовало, выдуманного функционерами спецслужб с одобрения самого Протектора.

Значит, это Патридж и его окружение моими руками убирали неугодных – Гаррисона, Брауна, Окифору, Карпентера, Торричелли. Эсбэшники использовали мои разоблачения как оружие в войне с Консорциумом. А сами, тем временем, умело подчищали улики и убирали свидетелей – моими руками, либо же, когда не получалось – руками Чхона. Ведь они не были заинтересованы, чтобы тончайшие нити от этих свидетелей и улик, не дай Боже, привели туда, куда они на самом деле ведут. К сэру Уоллесу Патриджу.

Ведь в диктаторском государстве все решения всегда принимаются на самом верху. Тоталитарный режим не терпит самодеятельности – он работает как слаженный механизм, в котором все импульсы проходят строго по вертикали.

Глобальная программа генетических экспериментов? Создание сверхлюдей? Использование ЧВК для проведения грязных операций во время войны? Запуск «Зекса» в недра Новой Москвы? Программа сокрытия военных преступлений в послевоенный период? Насилие над детьми в интернатах «Вознесения»? Жесткая борьба с нелегальными иммигрантами в Сиднее? Провокация военного конфликта между ЮНР и ЦЕА в далеком 76-ом?

Ничто из этого не было простой случайностью. Ничто не было эксцессом исполнителя.

Здесь, на земле, прерывались и ломались жизни конкретных людей, чьи имена никогда не станут известны великим кукловодам. Бена МакБрайда. Питера Коллинза. Фи Гунвей. Хэнка Уотерса. Бориса Коваля. Владимира и Катерины Войцеховских. Легионера по имени Донни, чья тетя была художницей. Мужика по имени Фрэнк, что скучал по своей дочери Эмми. Тысяч, миллионов других.

Все эти крохотные песчинки стали жертвами замыслов, которые строились на самом верху. Однако же всегда остаются идиоты, кто верят в «доброго царя». Такие иногда встречаются даже среди умных и осведомленных людей. Таких, как Анна Миллер.

Я горько усмехнулся, подумав о том, все ли еще она пытается добиться аудиенции у Протектора.

– Димитрис, – запнулся Амир, который в этот момент почему-то выглядел жалко. – Я все еще не уверен, что все это так. Мы ведь не можем знать этого точно. Мы можем ошибаться.

– Зачем же ты рассказал мне об этом? – спросил я у него тоном, который почему-то получился ледяным.

Он запнулся, прежде чем ответить.

– Потому что я не верю в случайности, Димитрис. Такие, как твой приход ко мне. Я верю, что тебя послал ко мне сам Всевышний. Что Он желал от меня, чтобы я раскрыл тебе эту тайну. Как иначе объяснить твое появление? Какова была вероятность, что именно в тот момент, когда ты отчаянно искал ответ на свой вопрос о Сопротивлении, тебя вдруг потянуло, без особых на то рациональных причин, явиться к, возможно, единственному человеку, у которого этот ответ есть, не подозревая об этом?

Я покачал головой. Затем – решительно встал со своего места. Захери посмотрел на меня с некоторой опаской.

– Димитрис, я бы очень просил тебя не совершать поспешных действий.

– Мы и так медлили уже слишком долго! Один из нас – чертовых три года! – прорычал я.

– Но что ты хочешь предпринять?

– Ты расскажешь мне все это еще раз на камеру. Дашь официальные показания. А затем мы немедленно предадим это огласке. Чтобы наивные идиоты, которые до сих пор считают себя «борцами за свободу», наконец одумались. А главное – чтобы весь мир наконец увидел истинное лицо этого чертового психопата Патриджа!

– Мы даже не знаем, правдивы ли те обвинения, которые ты хочешь бросить.

– Это ты в этом не уверен! Или пытаешься себя в этом убедить! А я, Амир, не сомневаюсь ни на одну сраную долю процента, что пересказанная тобой исповедь Карима Рамади – правдива от первого до последнего гребаного слова! Я могу косвенно подтвердить все это десятками своих наблюдений!

– Кто мы с тобой, Димитрис, в глазах людей? Террористы. Изгои. Кто поверит нам?

– Все, кто хотят знать правду! Все, кто в состоянии увидеть правду хотя бы тогда, когда она начнет барахтаться у них прямо перед глазами и смердеть прямо в ноздри! А на остальных безнадежных клинических идиотов – мне плевать! А теперь – хватит болтать! Ты должен…

– Нет, – покачал головой Амир, мрачнея. – Я не сделаю этого, Димитрис.

Я бросил на него свирепый, полный гнева взгляд.

– Ты уже сделал это, Амир! Ты сделал это, рассказав все мне!

– Возможно, это было моей ошибкой. Я надеялся, что ты отнесешься к этой информации более бережно и вдумчиво. Надеялся, что ты поможешь мне решить, как правильнее с ней распорядиться.

– «Бережно»?! «Вдумчиво»?! Что тут вообще думать?!

– Нас обоих могут обманывать, Димитрис. Манипулировать нами. Неужели ты сам не понимаешь, какую ответственность мы несем? Как велика цена ошибки? Движение Сопротивления объединяет десятки тысяч членов и миллионы сторонников. Это – самые отважные, самые решительные, самые небезразличные люди среди всех, кто остался…

– Да ты послушай себя, Амир! – заорал я на него, не помня себя и гневно расхаживая из одного угла комнаты в другой. – Ты ведь знаешь, черт бы тебя побрал, что Рамади рассказал тебе правду! Ты говоришь, что восхищаешься этими людьми, желаешь им добра – но ты предаешь их! Ты заставляешь их жить в выдуманном мире, во лжи!

– Все не так просто, как ты говоришь.

– Да все до чертиков просто, Амир! Все становится охренеть как просто, если перестать мыслить как они – все эти гребаные Патриджы и Рамади! Есть ложь, а есть правда! И никакая казуистика не смешает их и не поменяет их местами, как бы нам не хотелось!..

Я не знал, смогу ли убедить Захери. Не знал, что буду делать, если все же не смогу. Прибегну к насилию? Озвучу раскрытую им тайну сам, смирившись с тем, что за моими словами не будет даже показаний свидетеля? А может быть – просто забуду о том, что услышал?

Однако мне не пришлось решать эту дилемму. За меня ее решил тяжелый предмет, с грохотом пробивший окно и со стуком хлюпнувшийся на пол прямо между мной и Захери.

§ 40

– ЛОЖИСЬ! – заорал я.

Я не успел даже отпрыгнуть в сторону. Гранта была брошена умело, с оттяжкой – чтобы между падением и взрывом осталось не больше секунды. Будь она осколочной, нас обоих разнесло бы на части. Но она оказалась светошумовой. Вспышка нестерпимо яркого света. Страшный грохот. Давление на барабанные перепонки. Боль и резь в глазах. Дезориентация. Валяясь на полу оглушенный и беспомощный, как слепой котенок, я все-таки нащупал в кобуре у себя под мышкой рукоять П-407. Кончиком пальца я даже сумел наощупь снять оружие с предохранителя. Но передо мной были лишь мелькающие черно-белые блики и неясные звуки, которые доносились словно со дна колодца. Так продолжалось, пока я не получил сильный удар чем-то тяжелым, похожим на приклад оружия, в челюсть.

– Попробуй только двинься, ублюдок, – и ты труп, – произнес угрожающе незнакомый голос на английском, пока кто-то другой заламывал мне руки.

Я и сам понимал, что это конец. Но смиряться с этим до боли не хотелось. Я отчаянно дернулся, пытаясь вырваться – и снова получил прикладом по башке. Зрение и слух начали постепенно возвращаться ко мне лишь некоторое время спустя. К этому времени я стоял посреди комнаты на коленях. Руки были заведены за спину и крепко зафиксированы плотной стяжкой.

– Сукин ты сын! – услышал я рядом голос Джерома.

– Джерри, – позвал его я слабым голосом, все еще борясь с головокружением и рябью перед глазами из-за взрыва светошумовой гранаты и двух ударов прикладом.

– Прости, грека. Меня застали врасплох, – расстроенно пробормотал ирландец в ответ.

– Ты не виноват, – утешил его я.

– А-ну заткнитесь вы оба! – прикрикнули на нас.

Сквозь боль в месте удара прикладом и остаточное оглушение, адекватное восприятие действительности вернулось ко мне примерно минуту спустя. Теперь я уже мог вполне осознанно осмотреть панораму комнаты. Мы с Джерри и Амиром стояли на коленях посреди комнаты со связанными за спиной руками. За спинами каждого из них виднелся человек в темной камуфляжном комбинезоне с бронежилетом и в черной маске, вооруженный автоматическим оружием. У одного из них в руках был хорошо знакомый мне по службе в сиднейской полиции М-1 со складывающимся прикладом, глушителем и лазерным прицелом, у другого – укороченная версия китайской штурмовой винтовки «тип-111», оснащенная устройством для бесшумной стрельбы. Судя по звукам дыхания и шагов, за моей спиной топтался на месте третий член штурмовой группы.

Я посмотрел на Джерома, и тот ответил мне коротким кивком. Он держался хорошо, не терял мужества – как и надлежит человеку с его прошлым и его опытом. Захери смотрел прямо перед собой со свойственным ему философским смирением. Смятение, омрачавшее его лицо во время разговора со мной, теперь исчезло. Во мне шевельнулось желание, пока еще не поздно, извиниться перед ним за то, что мы, судя по развитию событий, стали причиной его гибели. Но любые слова в тот момент прозвучали бы по-идиотски.

– Кто у вас главный? – спросил я мрачно, посмотрев в глаза одного из видимых мне людей в масках. – Колд?

– Сейчас увидишь, – ответил тот с нескрываемым злорадством. – Командир побеседует с вами. Перед тем как мы казним вас за предательство!

– Предательство? – переспросил я, сжав губы от гнева. – А я кому-то присягал на верность?!

– Да, да, да, – послышался знакомый мужской голос, неторопливо растягивающий слова, одновременно со звуком шагов, с которым силуэт еще одного человека в таком же облачении, но без маски, появился в помещении. – Я хорошо помню, Сандерс, твои слова, что ты никому не служишь и никому ничего не должен.

Я не поверил своим глазам. Но передо мной предстал Ши Хон. Лицо Корейца было неподвижным, бесстрастным, если не считать нахмуренного лба, насупленных бровей и поджатых губ, выражающих хорошо сдержанный, контролируемый гнев.

– Ши?! Какого хрена?! – вскричал я, таращась на него в недоумении и ярости. – Что это еще, мать твою, за гребаное представление?!

Кореец выслушал мое возмущение без видимых эмоций, при этом медленным шагом сокращая между нами дистанцию. Едва приблизился на необходимое расстояние – со всей силы и с неподдельным чувством вмазал мне кулаком по почкам. Удар был так внезапен и силен, что у меня сшибло дыхание, и я невольно согнулся пополам.

– Кореец, какого хрена?! – заорал Джером в ярости, рефлекторно рванувшись было встать на ноги – но его тут же грубо уложили прикладом лицом в пол.

– Заткнись, Казак, – не глядя на него, все с тем же хорошо сдерживаемым гневом ответил ему Ши, с видимым удовольствием следя за тем, как я корчусь по полу. – Ты нравился мне. Казался мне вполне порядочным, простым и боевитым мужиком. Но ты сделал свой выбор. Выбрал своего дружбана, а не идею. И теперь давай обойдемся без скуления. Будем мужиками до конца.

– Что ты творишь, ублюдок?! – морщась от боли, прошипел я сквозь зубы, силясь подняться с пола. – Ты что, с ума сошел?!

– Это ты сошел с ума, Сандерс, если думал, будто сможешь безнаказанно вести свою грязную игру против нас, – холодно ответил чужим голосом Хон.

– Да какую на хрен игру?! Против кого – «вас»?! – скривился я, с трудом поднимаясь с пола вновь на колени и не удержавшись от болезненного саркастического хохота. – Я открою тебе большую тайну, Ши. Твое так называемое «Сопротивление» – дерьмо собачье, придуманное эсбэшниками…

Он яростно ударил меня кулаком в лицо с разворота, не пожалев силы. А затем долго еще лупил ногами, не переставая яростно, по слогам, чеканить:

– Заткни свою грязную пасть, ренегат! Иуда чертов! Гребаный беспринципный говнюк!!! За то, что ты сделал, я был намерен просто пустить тебе пулю в лоб, как мужик мужику! Но если ты намерен еще и смеяться мне в лицо, поносить идеалы, за которые я и мои товарищи готовы отдать свои жизни – ты будешь умирать очень медленно, я клянусь!

– Черт возьми, Кореец, остановись! – слышал я встревоженный голос Джерома, пока сам лежал, приняв позу зародыша, под сыпавшимися на меня безжалостными ударами. – Это все какое-то сраное недоразумение!

– Ты – кретин, Ши, – не обращая внимания на ссадины и рассечения, хрипел я в бессильной ярости в перерывах между получаемыми ударами. – Да если бы ты слышал то, что я только что слышал…

– Я все прекрасно слышал! – взревел тот, не переставая лупить меня ногами. – Можешь даже не сомневаться, сукин сын, что я подробностях расслышал, о чем говорили вы с Захери!

– Кореец, да перестань ты! Дай нам объяснить!.. – тщетно пытался урезонить его Джером.

– Да нечего здесь объяснять, Казак, – прервав наконец избиение и переводя дыхание, негодующе ответил Ши. – Сколько не мели языком – не попрешь против фактов! Вы проигнорировали призыв о сборе нашего отряда! Вместо этого вы отправились к отступнику Захери, который уже давно был под подозрением как возможный двойной агент! Теперь понятно, зачем – чтобы строить подлый план по дискредитации идеи Сопротивления!

– Господи, – несмотря на то, что мне здорово досталось, я не мог сдержать сатирического хохота. – Ты слышишь это, Захери? С какой же убежденностью он это говорит! Как же сейчас ржут чертовы эсбэшники с таких простофиль, как этот кретин! А все потому, что ты три года сидел, зная правду, засунув себе язык в жопу!

– Кто-нибудь наконец объяснит мне, что, мать вашу, происходит?! – возмутился Джером.

Я запоздало осознал, что моего разговора с Амиром он не слышал. Ши, тем временем, переключил свое внимание на Захери, который продолжал хранить мертвенное спокойствие и на мои слова никак не отреагировал.

– А ты, значит, таки скурвился, проповедник? Жаль. Многих из наших очень вдохновляли эти твои эссе. По мне, правда, в них слишком много религиозной и псевдонаучной мути, которая для революции не важна. Но это было бы простительно, будь ты верен своим идеалам.

– Я всегда был и остаюсь верен своим идеалам, – спокойно молвил Амир.

– Только идеалы иногда меняются, да?! Что они тебе за это предложили?! Просто интересно. Кучу денег? Амнистию? Может, хер новый пришить?

– Это Лейла так считает? – спокойно уточнил Амир, посмотрев в глаза Ши. – Она считает, что я теперь служу властям в обмен на вознаграждение или снисхождение?

– Так считает революционный трибунал. На основании множества собранных данных. И трибунал здесь представляю я! – сурово отрезал Ши.

Амир смиренно пожал плечами.

– Я не имею и никогда не имел ничего общего с властями Содружества. Значительную часть жизни я последовательно и решительно оспаривал проводимую ими политику. И я продолжаю считать ее неприемлемой, хотя я давно отошел от активной политической борьбы. Я не верю, что могут быть какие-то доказательства в пользу противоположного. Я не верю, что Лейла, или любой другой человек, который знает меня лично, с которым мы вместе создавали когда-то ту самую организацию, под флагом которой ты пришел сюда меня судить – всерьез считает меня повинным в том, что ты озвучил. Но я приму участь, которую уготовил для меня Аллах. Смерти я не боюсь. Есть вещи намного страшнее, и многие из них я уже пережил. Но перед этим – я хотел бы увидеть Лейлу. Услышать от нее все то, что я услышал от тебя. Это все, чего я прошу.