Текст книги "Новый мир. Книга 5. Возмездие (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

Теперь, в 34, я понял, что нахожусь где-то посередине. Я все еще не хотел властвовать над другими, помыкать ими, жиреть за счет их соков. Но я больше не хотел и опекать их. Все, чего мне хотелось – просто послать их куда подальше и отойти в сторону.

То, что я сейчас делал, уже не имело никакого отношения к изменениям в обществе. Это не имело отношения, честно говоря, даже к восстановлению справедливости. Я понимал, что я не изменю общество, и что по большому счету всем плевать на справедливость, если такое слово вообще имеет хоть какой-то смысл. Оставалась лишь одна причина, по которой мне требовалось найти и уничтожить Чхона – это было самосохранение. А также сохранение тех, кого я люблю, и моего права быть с ними.

Я прервал свои размышления лишь услышав писк, с которым открылся электронный замок. Затем в комнате, за дверью туалета, раздался звук открывшейся двери, а с ним топот пары ног и сопение. Сквозь щель под дверью туалета я заметил, как в комнате зажегся свет. Я напрягся, но с унитаза вставать не стал. Я ждал гостя. А если точнее – я сам был гостем.

Прошло около минуты, прежде чем дверь туалета открылась, и на пороге показался тощий, как жердь, бледный мужчина моего возраста с мышиного цвета волосами. Его рука потянулась к выключателю, чтобы включить в туалете свет. В этот самый момент я вскочил и с силой толкнул его ладонью в лоб – так, чтобы его обескуражить и заставить потерять равновесие.

Едва ли не первый раз в жизни мне пришлось применить силу к человеку, который не владел ни малейшими намеками на навыки самообороны. Чувство было не из приятных – ближе к стыду, чем к удовлетворению от победы над противником. Однако стыд я в этом случае преодолел.

– Давай только спокойно, без истерик, – произнес я, выходя из туалета и склоняясь над человеком, который лежал на полу комнаты плашмя с таким обескураженным видом, как будто я нанес ему удар кулаком в челюсть.

Обрамлением для странной сцены была комнатка – кухня совмещенная со спальней – обставленная в минималистическом стиле, который хорошо помогал скрыть экономичность апартаментов. За единственным окном можно было бы увидеть стену соседнего здания, если бы не плотно задернутые шторы, свидетельствующие о том, что постоялец ценит свою приватность больше, чем хорошее освещение.

Человек, к которому я обращался, несколько раз моргнул, приходя в себя. Затем он сделал движение, похожее на попытку бегства – скорее инстинктивное, чем продуманное. Несмотря на легкость, его сложно было назвать проворным. Так что мне не составило труда перехватить его и силой толкнуть на диван, стоящий в углу комнаты.

– Кончай этот цирк, – предложил я, нависая над ним.

Надо сказать, он сумел сохранить какое-то подобие достоинства. Конечно, в его глазах отражался ужас, лицо побледнело, как простыня, а дыхание замерло. Но он, во всяком случае, не наделал себе в штаны, как непременно случилось бы в те времена, когда я хорошо его знал.

Я подумал бы, что годы и опыт меняют характер людей, или что свою роль сыграла какая-никакая профессиональная подготовка. Но тут, я догадался, дело было в другом. Когда человек, и без того довольно чувствительный и слабовольный, постоянно чувствует травлю и преследование, все время ощущает, как кольцо вокруг него медленно и неумолимо смыкается, как настоящий или воображаемый преследователь дышит ему в затылок – это может ввести его в состояние такого сильного нервно-психологического измождения, при котором конец бесконечной изнурительной погони, как бы страшен он ни был, становится почти желанным.

– Что ж, я, в п-принципе, п-понимал, что так б-будет, – заикаясь, произнес Паоло Торричелли обреченным голосом, расслабляя мышцы и больше не делая попыток бежать.

На этот захолустный отель в Лонгиере на Шпицбергене, меня навел файл Германа. В принципе, неплохое место, чтобы затаиться – мало кому интересное 10-тысячное поселение, специализирующееся на океанографии и альтернативной энергетике, которое и раньше относилось к Содружеству наций лишь сугубо формально, а в нынешней политической ситуации его юридический статус и вовсе был неясен.

Здесь он жил под чужим паспортом последний месяц, переместившись из другого похожего места, а оттуда – из еще одного такого же. Так продолжалось уже почти полгода – еще с тех пор, как на волне служебных расследований, начатых из-за моих разоблачений, бывшие коллеги намекнули Паоло, что ему лучше бы исчезнуть.

Я бы с легкостью узнал его, даже если бы не видел ни разу с момента выпуска из интерната. Некоторые люди мало меняются с возрастом. И таким был Поль. Все такой же русоволосый, худосочный, долговязый, с такими же маленькими водянистыми глазками, как у крысы, и необъяснимо выпуклыми как для такого дрыща щеками.

Я сразу вспомнил май 89-го, больницу, а может вовсе и не больницу, находящуюся неизвестно в какой дыре, где я очнулся после неудачной операции в фавелах, чтобы этот сученок вместе со своими коллегами вытрясал из меня душу, а на самом деле – заманивал в хитрые сети Чхона.

Сложно представить тип личности, который вызывал бы у меня большее отвращение и презрение. Возьмите паталогическую неуверенность в себе и трусость, приправьте целой горой комплексов и обид, добавьте щепотку полномочий – и получите Паоло Торричелли. Упоение своей крошечной властью и искренняя неприязнь ко всем, кто ассоциируется у него с теми положительными качествами, которых сам он начисто лишен – это был вполне исчерпывающий его психологический портрет.

С возрастом я убедился, что подобные ничтожные личности удивительно часто добиваются успеха. Другие люди не воспринимают их как серьезных соперников из-за у них отсутствия яиц. Но при этом недооценивают опасность их изворотливости, подлости и беспринципности. Лавируя от одних могущественных покровителей к другим, как рыбы-прилипалы, избегая открытых конфликтов и борьбы, такие маленькие мерзавцы часто заползают выше и устраиваются лучше, чем можно было ожидать.

Биографию Торричелли, впрочем, сложно было назвать примером блестящей карьеры. Данные, переданные Германом, позволяли подробно отследить его путь. В 78-ом, окончив «Вознесение» с весьма средними баллами, он был определен по муниципальной квоте в Институт государственного управления в Канберре, на филологический факультет. Ленц в свое время открыл мне тайну, что, несмотря на невинное название, этот факультет, да и институт в целом – настоящая кузница кадров для органов безопасности. Очень многие в СБС вышли именно оттуда. На первом-втором курсе к студентам присматриваются, на третьем – вербуют тех, кто был отобран. Так случилось и с Торричелли.

К тому времени, как он получил степень магистра филологии в 84-ом, он уже два года стажировался в «конторе». Так что в общей сложности он пробыл в аппарате спецслужб тринадцать лет. Герман, несмотря на его информированность, по-видимому, не имел доступа к внутренним данным столь закрытой организации, как СБС. Так что его файл содержал лишь предположение о том, что Торричелли работал в одном из неисчислимых «кабинетных» подразделений, участвовавших в работе гигантского механизма массовой слежки и прослушки.

В 89-ом он получил второе высшее образование в сфере социологии, защитив диплом на тему «Нелегальная миграция как катализатор экстремизма». Трендовая тема. Упомянешь в дипломе проблему нелегальной миграции и терроризма, намекнешь, что знаешь об этом не понаслышке, ведь работаешь не где-нибудь, а сами понимаете где – и считай, что ты уже магистр. Ведь редкий профессор рискнет завалить такого персонажа на защите.

В 91-ом его направили на годичные курсы повышения квалификации в Школу подготовки старшего офицерского состава в Академии СБС. Во время войны, я слышал, туда отправляли даже откровенных бездарей – ощущалась нехватка кадров. Однако, как бы там ни было, оттуда он должен был выйти в ранге, который бы примерно соответствовал военному званию майора.

На флэшке Германа не было данных насчет того, в каком отделе он работал на момент своего бегства, какую должность занимал, и над какими проектами работал. Исходя из его карьерного пути, можно было приблизительно судить, что больших высот Паоло не достиг.

На личном фронте у него все тоже сложилось не лучшим образом. Еще в студенческие годы, в 83-м, он сошелся с Бэтти Льюис – с той самой замухрышкой из интерната, на почве ревности к которой он и строчил на меня доносы куратору. Они жили вместе в гражданском браке, но в 88-ом разошлись.

Как можно было судить из некоторых постов Бэтти в социальных сетях, ей, несмотря на все старания, никак не удавалось забеременеть. Теперь она была замужем за другим мужчиной и воспитывала ребенка, что говорило о том, что проблема, скорее всего, была не в Бэтти. А Поль, до того, как пуститься в бега, жил в служебной квартире в Канберре в гордом одиночестве. Временами пытался снять кого-то на сайтах знакомств и посещал публичные дома. Но чаще, по-видимому, просто дрочил – как и в старину.

– Не делай больше никаких глупостей, – распорядился я, подходя к дивану.

Спорить он не стал. На его лице было легко прочесть весь спектр эмоций, которые ощущает физически слабый и трусливый человек, когда видит перед собой кого-то не только несоизмеримо крупнее и сильнее его, не только с перепаханной шрамами страшной рожей, но еще и окруженного мрачным ореолом жестокого наемника и убийцы. Несмотря на то, что я не был вооружен (ввозить оружие в Лонгиер было слишком рискованно), он явно понимал тщетность сопротивления. А если бы даже и не понимал – у него просто не хватило бы на него духу.

– Ч-что-ж, – все еще заикаясь, но пытаясь храбриться, произнес он, не отводя от меня такого взгляда, будто из моих рук в его сторону смотрело дуло пистолета. – Т-ты… с-сделаешь это б-быстро?

Он панически боялся боли, даже уколов. Помню это еще по интернату.

– Думаешь, я здесь, чтобы убить тебя, Поль? – спросил я ровным тоном.

Он поерзал и выдавил из себя нервную ухмылку.

– П-полагаю, – проронил он.

– Нет, это не так, – покачал головой я. – Томсона, ну, того парня из новостей, я не убивал. Он сам. Либо за мной кто-то «подмел». Та же история была и с Окифорой. Я был еще в середине допроса, когда кто-то его прикончил.

Поль нервно облизнул губы.

– Ты ведь понимаешь, что происходит, не так ли? – полюбопытствовал я. – Или ты в своей конторе все эти тринадцать лет полы подметал?

– Я… – он глубоко вздохнул, пытаясь побороть дыхание. – … ничего не знаю. Не знаю, что ты обо мне думаешь, Дима. Я понимаю, что ты можешь меня не любить. Что между нами… было всякое. Но клянусь тебе – я могу все объяснить…

– Прибереги свои выдумки, мольбы и оправдания для других, Поль, – прервал его я. – Я уже сказал – я здесь не для того, чтобы убивать тебя. Я мог бы причинить тебе боль, если бы это потребовалось, чтобы ты мне рассказал то, что меня интересует. Но мы оба знаем, что боли ты не любишь. Так что ты сэкономишь мне время, а себе здоровье, и расскажешь все сам. А я уйду и оставлю тебя в этом сраном отеле, дальше трястись от страха. А потом, может быть, за тобой придет кто-нибудь еще. Тот, кого пошлют твои хозяева, которые сами же и «списали» тебя, и меня навели на твой след. Ты ведь это понимаешь. Ты их знаешь лучше меня. Так что суди сам, какие слова лучше избрать, чтобы с ними договориться… если такие слова существуют.

Паоло сделал тяжелый, долгий выдох, видимо, собираясь с мыслями. Несмотря на то, что передо мной был сотрудник спецслужб, которых должны были тренировать техникам поведения во время допросов, я предрекал, что этот допрос окажется самым простым из всех. Так что не удержался, и решил начать с того, что к делу вообще отношения не имело.

– Знаешь, Поль, что я хотел спросить все эти годы? – начал я, облокачиваясь на поручень дивана рядом. – Я никогда не мог понять, откуда в тебе столько ненависти ко мне. Неужели из-за той сраной истории с Бэтти в интернате? Ты что, так и не врубился, что я к ней ничего не имел, что нам нечего было делить?

Некоторое время он молчал, покусывая губу. Его пальцы заметно дрожали, выдавая, как и покусывание губ, крайне слабый самоконтроль.

– А это важно? Какая уже разница? – нервно спросил он, сцепив ладони вместе.

– Когда-то надо расставить точки над «и». Боюсь, другого шанса у нас не будет.

– Хочешь спровоцировать меня? Перейти на личности? Чтобы был повод меня прикончить?!

В ответ на такое предположение я лишь усмехнулся.

– Если бы я собирался это сделать, я бы нашел повод посерьезней. Например, такой – ты был одним из участников грязной операции, в которой погиб мой хороший друг Бен МайБрайд. А этот вопрос я задал лишь для того, чтобы понять, что творится в твоей башке, перед тем как мы перейдём к делу.

Ему потребовалось несколько вздохов, чтобы собрать в кулак всю свою смелость, которой было у него примерно столько, сколько у среднестатистической полевой мыши – и наконец поднять на меня глаза.

– Я не любил тебя, Алекс, за то, что ты был самовлюбленным надутым индюком!

От непосредственности и искренности этой реплики я слегка усмехнулся.

– Ну-ну, – подбодрил его я.

– Самый спортивный, самый крутой, староста, боксер, марафонец, и пятое, и десятое. И девки вились за тобой. Даже Бет. А ты на них и не смотрел. Знаешь, если бы ты отбил ее у меня – мне бы не было так обидно. Это поставило бы на нас на одну доску, сделало бы равными. Но ты от нее просто отмахнулся, мол: «забирай, мне такая не нужна». Ты думаешь, что мне от этого должно было стать легче? Девушка, в которую я был безумно влюблен, при которой я млел, о чьём взгляде я мечтал, сама льнула к тебе – а ты отверг её, как недостойную такого «крутого перца». Предел моих мечтаний не стоит твоего мизинца – вот что ты мне показал. Думал, я сделаюсь одним из твоих дружков-прилипал, которым нравится твое лидерство и снисхождение? Да еще и самым слабым, самым атстойным из твоей свиты. Который, видите ли, не имеет ни широких плеч для регби, ни крепких кулаков для бокса, ни наглости для препирательств с куратором. А ничто другое в вашей «крутой компании» и не ценилось. Но нет, роль клоуна и терпилы была мне не по душе.

Я поразился тому, какой долговечной бывает человеческая злопамятность, и как крепко могут сидеть в голове у человека детские и подростковые обиды. Ведь все, что он сейчас говорил, гораздо уместнее звучало бы из уст прыщавого подростка, чем из уст видавшего кое-что в жизни тридцатичетырехлетнего мужика.

– И поэтому ты нас заложил Кито? Хотел «проучить»? И заодно обрести покровителя? – догадался я.

Упоминание его предательства явно задело какие-то тонкие струны его души, и он перешел в контратаку.

– Сандерс, ведь я знаю, кто ты! Или, вернее, что. Мне всё рассказали позднее. Тебя ведь специально вывели для всего этого – чтобы бегать, тягать тяжести, бодаться, месить других кулаками, и самому получать, нарываться на драку где надо и не надо. Тебя чем больше загоняют, чем больше испытывают – тем больше в тебе задора. И ты радостно зализываешь раны, и снова рвешься в свою стихию. Тебя от всего этого прет. Таким тебя сделали. Но даже не это в тебе бесит. Бесит то, что ты не понимаешь, не хочешь понимать, что не все люди такие. Ты ждешь от окружающих, что они будут пытаться стать такими же твердожопыми и твердолобыми баранами, изо всех тянуться к тем же результатам, которые показываешь ты. Недостижимым для них результатам, конечно, ведь они не генетические выродки, а простые люди. Но так даже лучше, чтобы они были далеко позади, пытаясь за тобой угнаться. А ты всегда будешь самым крупным альфа-бараном впереди стада. Что я мечтал тебе показать – так это то, что твоя тупая сила, тупое физическое превосходство и тупое бесстрашие еще не делают тебя круче всех, что бы там не считали тупые девки, которых манит лишь вонь мужского пота. Я хотел показать тебе, что я могу сделать тебя, простой человек – своим умом и правильными решениями…

Я слушал его с определенной долей недоумения и долей интереса, поражаясь тому, как иначе реальность может выглядеть в глазах другого человека. Но в какой-то момент я устал от его словоизлияния. Ему явно требовалась помощь психолога, и он готов был очень долго говорить о своих обидах. Но у меня не было ни времени, ни желания выслушивать все это нытье.

– Что за дикую чушь ты несешь, – поразился я. – Я хоть раз за два года в интернате применял свою силу против тебя? Хоть раз злоупотреблял своим физическим превосходством?

– А тебе и не нужно было. Это твое показушное благородство – еще один элемент твоего эго. Типа ты и в этом лучше меня. И в этом круче!

Поль обиженно сопел. Для меня прошла целая вечность с тех пор, как нам было по восемнадцать. Но для него, кажется, время замерло в те дни – и все обиды были такими же свежими, будто их нанесли вчера.

Я удивленно покачал головой.

– Знаешь, Поль? У меня был друг в детстве. Его звали Боря. Боря Коваль. Он был физически ничуть не сильнее тебя. Стеснительный, неуклюжий. Здоровье ни к черту, лишний вес, все дела. С девчонками общаться не умел, слова при них не мог вымолвить. Над ним в школе много смеялись, пытались издеваться. Дети беспощадны к слабости и изъянам, они любят сильных и ловких. Но знаешь, что? В Боре было столько мужества, выдержки и внутреннего духа, столько неподдельной искренности и доброты, что я никогда не смогу тебе этого передать. Последние годы своей жизни он провел в маленьком селении под названием Наш Замок на пустошах. Он загубил остаток своего слабого здоровья, копаясь в пыли, чтобы устроить там теплицы, где выращивались экологически чистые овощи. Этому его научил его отец, агроном. Он спас тех людей от голода, сделал их жизнь лучше. И они боготворили его. Помнишь Флорентину, эффектную девчонку-медика с рекламного видео на страничке интерната? Кто на нее только не дрочил… Она там работала врачом-волонтером. Целка еще та, явно внимательно слушала уроки мисс Танди. Но в Борю она влюбилась всей душой, по уши. А меня рядом с ним в грош не ставила. И она была права. Боря оказался человеком, которому я – не чета. И никогда не стану. Так что вовсе не сила и не удаль делает человека достойным. Этого меня научили еще предки. А если я когда забывал – жизнь напоминала.

Я сделал паузу и направил на него уничтожающий взгляд.

– Но что касается тебя, Поль – тебе не спроста казалось, что ты во всем говеней меня. Тут дело не в низкой самооценке. Ты и правда говеней. Не только меня, но и других нормальных ребят из интерната, в которых тамошние порядки не убили человечность. Ты трусливый и подлый – вот в чем твоя проблема. А не в том, что ты не можешь пробежать марафон. Ты такой не потому, что таким родился. Это твой сознательный выбор. Ты не хотел меняться. Ты выбрал себе по жизни путь крысы, которая прячется в тени и кусает исподтишка. И жизнь загнала тебя туда, где крысе как раз и место. В нору, в которой ты сидишь и дрожишь своим маленьким сереньким тельцем, ожидая, когда до тебя дотянется лапой голодный кот. Но даже тут, в этой гребаной норе – ты продолжаешь хныкать, ныть и винить других в своей участи. Даже на пороге бесславного конца твоей маленькой крысиной жизни у тебя не возникает желания исповедаться и обрести достоинство.

Я видел, как с каждым следующим моим словом его лицо то бледнеет, то багровеет. И он наконец взорвался, сорвавшись на тонкий визг.

– Меня тошнит от этого пафоса. «Достоинство»! Чего ты добился со своим «достоинством»? Ренегат! Сбежавший зэк! Террорист, вломившийся ко мне в дом! Это перед тобой я должен исповедоваться?!

– Тихо, Полли, не визжи. То, что я не планирую убивать тебя, не помешает мне заткнуть тебе рот. Да и передумать я всегда могу. Раз ты все равно не делаешь мне скидку на то, что я не злоупотреблял своей физической силой в интернате – я могу разок и злоупотребить ею, прищепив тебе пару пальцев дверью. Может, тогда ты почувствуешь разницу?

Поль сразу умолк – явно прочитал в моих глазах, что угроза не пуста. Я решил, что разговоров о нашем далеком прошлом и выяснений отношений на сегодня хватит. Пора было переходить к тому, для чего я здесь.

– Я хочу знать все о той операции в 89-ом, в Сиднее, во время которой мы с тобой виделись. Организаторы, цели, ход проведения. Все.

– Я ничего не могу рассказать. Я давал подписку. Мне за такое грозит тюрьма.

– Не зли меня, Поль. Давай опустим этот неприятный этап, исход которого мы оба понимаем, и перейдем сразу к делу. Начинай. И помни, что я уже немало знаю из других источников. Так что, если я хоть на секунду усомнюсь, не пытаешься ли ты скормить мне какой-то шлак и дезу – прищемлю тебе для начала палец вон той дверью. А потом и твой крохотный член.

Он нервно облизнул губы. Чтобы придать ему решимости, я схватил его за грудки, как следует потряс, и приблизил свое лицо к его перепуганной мордашке, чтобы он смог как следует рассмотреть каждый шрам и выражение моих глаз.

– Ты думаешь, я шучу? – хмуро спросил я.

Долго уговаривать его не пришлось.

– Я не оперативник, но мне предложили поучаствовать. На разовой основе. Сказали, что я, как твой давний недруг должен сыграть роль «плохого полицейского». Чтобы на моем фоне ты проникся большим доверием к…

– Этот прием я знаю. Я его сразу раскусил. Кто тебе это предложил?

Он нервно облизнул губы.

– Поль, не заставляй меня, – прищурился я, громко хрустнув кулаками и красноречиво глянув в сторону двери туалета.

– Аффенбах! Подполковник Густав Аффенбах! – выпалил он.

– Твой шеф?

– Тогда он не был моим шефом. Но мой шеф дал добро на мой временный перевод.

– Откуда и куда? Подробности! – вновь тряхнул его я.

– Я работал в 3-ем отделе 2-го управления 4-го департамента при 2-ом Главном управлении. Он руководил 1-ым отделом 6-го управления 2-го департамента, также при 2-ом Главном управлении, – скороговоркой пробормотал Поль.

Я поморщился. Было широко известно, что 1-ое Главное управление СБС отвечает за работу с внешними угрозами, то есть главным образом за шпионаж, саботаж и диверсионно-подрывную работу, а 2-ое Главное управление – за работу с внутренними угрозами, такими как вражеская агентура, а также терроризм, экстремизм, сепаратизм, и тому подобное. Однако более подробных данных об их структуре у меня не было.

– Что за гребаные цифры? Как назывались эти отделы и департаменты? Живо!

– В Службе нет названий. Только номера.

– Я слышал другое. Не звезди!

– Все это сказки для журналистов и зевак. В настоящей структуре есть только номера. И их постоянно меняют. Те, кто должен – знают, кто чем занимается. А те, кто не должен – не суют нос не в свое дело…

– Хватит пустых слов. Что знаешь ты?!

– Мой отдел занимался определенными аспектами дешифровки информации. Ничего такого, что тебе бы было интересно. Правда! Ну а 2-ой департамент, насколько я знаю, специализировался на противодействии терроризму. В специфику того отдела, которым руководил Аффенбах, меня не посвящали.

– Я неплохо знаю тебя, Поль – ты не из тех, кто страдает тягой к романтике в стиле Джеймса Бонда. Что же заставило тебя покинуть тепленькое кресло дешифровщика и согласиться влезть в шкуру оперативника? Ты согласился на это, узнав, что выпадет шанс поиздеваться надо мной?

– В Службе не принято отказываться от назначений. Твое мнение значит не так уж много. Кроме того, Аффенбах был, хоть и молодым, но перспективным офицером. Его называли гением оперативного планирования и мастером импровизации. Говорили, что он так умен, что способен играть в шахматы вслепую с десятком партнеров одновременно. Поработать с ним считалось полезным для продвижения по службе. Так что я бы и так, и так отправился на это задание. Но, если тебе так интересно – да, мне хотелось отыграться за прошлое.

– Не сомневаюсь. Давай дальше! В чем была цель операции?!

– Мне сказали – банально «раскатать» тебя, чтобы ты пошел на сотрудничество. И согласился привести нас к своим дружкам-террористам. Аффенбах все мне представил так, что его эти террористы и интересуют, а ты – просто пешка.

– Не ври мне, Поль! – строго приказал я.

– Я не вру. В спецслужбах не принято посвящать исполнителей в те детали плана, которые им не требуются. Каждый знает только то, что ему нужно знать.

– И как он потом объяснил, что ему вдруг стало похер на этих «опасных террористов»?!

– У нас не принято ничего объяснять. Сказали, что операция прекращается – и на этом меня вернули в мой «родной» отдел. Аффенбах сказал, что остался доволен. Оставил хорошую характеристику, она мне помогла чуть подняться в моем отделе.

– А к себе не забрал?

– Сказал, что, может, еще как-то привлечет к своим операциям. Но больше я его не видел.

– Но слышал! Что там с ним было дальше?

– В Службе не принято собирать и распространять слухи. За этим следят, и за такое строго наказывают.

– Достал со своим «в Службе не принято». Колись!

Он вздохнул.

– Говорили, что он пошёл по службе вверх. Гений все-таки. Но потом началась война, и… В общем, я о нем больше не слышал.

– Как насчет Чхона?

– Кого-кого?

– Не придуривайся, Поль. Ты знаешь, о ком я говорю. Вижу по твоим крысиным глазкам.

– Господи! Ну да, знаю! Да я просто видел это твое выступление в шоу у Гоффмана! То самое, которым ты мне сломал жизнь! Ты говоришь о наемнике, который командовал этим твоим Легионом! Но я о нем никогда не слышал до твоего интервью!

– Ты продолжаешь врать. А я начинаю терять терпение.

– Нет, клянусь!

– Чхон руководил той операцией в 89-ом. Ее целью было заманить меня в Легион.

– Мне сообщили другое. Я ничего такого не знал! Меня об этом уже сто раз допрашивали после той бучи, которую ты поднял! И я сто раз говорил, что я ничего не знаю, что я просто исполнитель! Если бы было иначе – неужели ты думаешь, что я был бы здесь?!

– А где бы ты был? Там же, где Аффенбах и Абэ?

В глазах Поля на секунду мелькнули сомнение, растерянность – что-то в моих словах не легло стройно в картину у него в сознании. И я уцепился за эту мимолетную эмоцию, как за последнюю нить. Шестеренки в моем мозгу интенсивно заработали – и на поверхность всплыли сомнения, которые до этого дремали где-то глубоко.

Густаф Аффенбах. Гений, полный амбиций. Восходящая звезда СБС. Шахматист. Похожим образом о нем отзывался Гаррисон. В образ хорошо укладывалось сотрудничество с Чхоном в 89-ом. Аффенбах, конечно, не упустил бы возможности использовать влияние Чхона в спецслужбах, истинный размер которого я все еще не мог оценить, для ускорения своего карьерного продвижения. Но дальнейшая его судьба – глупая и бессмысленная гибель в авиакатастрофе в 92-ом вблизи от линии фронта в Индокитае, где полковнику СБС, да еще и мыслителю его уровня, вообще было не место – в этом паззле смотрелась чуждо. Пройдя войну, я хорошо знал, что там жизнь человека прерывается в любой момент, безо всякого сценария. Странные совпадения случаются. Но гораздо чаще они оказываются не совпадениями.

Когда я впервые об этом услышал от эсбэшников, то решил, что Аффенбаха и Абэ устранили свои, зачищая следы той операции в 89-ом. Но тогда я несколько переоценивал свое значение и несколько недооценивал этого самого Аффенбаха. Теперь он казался мне слишком ценной фигурой, чтобы жертвовать им из чистой перестраховки, ради сокрытия информации об операции многолетней давности.

И сомнения в глазах Поля подтвердили мои догадки.

– Ты расскажешь мне, где он, Поль, – произнес я, беря его за грудки.

– Кто?

– Аффенбах.

– Я же сказал – он погиб в 92-ом!

– Ты лжешь. И на этот раз ты меня не убедишь в обратном. Ты что, сам не понимаешь? Тебя твое начальство принесло в жертву. Разменяло. А вот Аффенбаха, знаю – нет. Даже наоборот. Мне эсбэшники наплели, что он якобы погиб, чтобы оградить его от меня. Тебе не обидно? Не чувствуешь к нему той зависти, которую когда-то чувствовал ко мне?

Поль очень долго мялся, вздыхал и пыжился. Тут уж я понял, что без усиленной физической стимуляции не обойтись. Миг спустя я с легкостью скрутил его, заломив руку за спину и применил болевой прием. Его дыхание тут же сделалось тяжелым и прерывистым, словно он только что пробежал стометровку, а лицо покраснело.

– А-а-а! Не надо! – взмолился тот, упершись щекой в диван.

– Это еще цветочки. Не будь идиотом, и отвечай на вопросы.

Я надавил сильнее.

– А-а-а! Проклятье! Ну ладно, ладно! – он застучал ладонью по дивану. – Пусти!

– Я слушаю, – не разжимая хватки, молвил я.

– Я случайно видел его однажды в штаб-квартире СБС! Совсем мельком! Лифт открылся не на моем этаже, там кто-то выходил, и я увидел его! Это было в первых числах августа 92-го, как раз после взятия Киншасы! В тот момент я этому вообще не придал значения! Но потом до меня дошла новость, и я увидел в бумагах, что он якобы погиб в Индокитае в конце июля 92-го! Это все, что я знаю! Теперь отпусти меня наконец, громила!

– Вот это уже интересно, – признал я, и ослабил хватку, позволив ему вновь сесть. – Теперь отвечай – что это, по-твоему, значит?

Тяжело дыша, морщась и баюкая скрученную мною руку, он объяснил:

– Так иногда делается. В очень редких случаях. Я о таком слышал. Так делают перед пенсией, или, иногда – перед переходом на нелегальный статус. Когда я увидел новость о его смерти, то подумал, что его, наверное, сделали нелегалом. Но это все что я знаю. Клянусь.

– Как обычно работают нелегалы?

– Им изменяют внешность, разрабатывают легенду и снабжают поддельными документами. В отличие от легальных агентов, которые носят удостоверения СБС, и от полулегальных, которые работают под видом сотрудников других правительственных агентств, как например твой бывший опекун Ленц, агенты-нелегалы позиционируют себя как люди, не имеющие никакого отношения к властям Содружества наций. Обычно такое требуется, чтобы внедряться в недружественные структуры или работать на территории противника. Насколько я знаю. Я никогда не работал в департаменте, который этим занимается.

– Это очень рискованная деятельность.

– Да, так считается.

– Зачем направлять на такое задание тактического гения, да еще и инсценируя его смерть? Зачем столько мороки? Не проще ли взять молодого сотрудника, который еще ни разу нигде не засветился – и рисковать его не особо ценной башкой?

– Должно быть, речь шла об очень-очень ответственном задании, с которым не справился бы новичок. Про Аффенбаха говорили, что его IQ превышает 150, что он способен обмануть почти все известные детекторы лжи. В некоторых делах такие навыки бывают полезны.

– Что это могло быть за задание? Мне нужны догадки.

– Откуда мне это знать, черт возьми? Если бы я совал везде свой нос и лез куда не следует, я не дожил бы и до этого дня. Я и так труп! А теперь, после того, как рассказал тебе это – я дважды труп! Какой мне смысл еще что-то скрывать?! – разнервничался Поль.