Текст книги "Новый мир. Книга 5. Возмездие (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)

Я сидел перед телевизором еще довольно долго после того, как Лейла ушла, переключая с одного канала на другой. Война, политика. Политика, война. Кризис, сокращения, зарплаты, фондовые рынки. Снова политика, снова война.

Лишь краем глаза я видел, как Лейла в гараже внизу говорит о чем-то с Ши Хоном, который как раз окончил свою партию в «мусорный гольф» с Джеромом. Краем уха услышал, как эти двое проходят мимо. Несколько раз мне показалось, что из комнаты Лейлы доносятся звуки – не столь интенсивные и бурные, как из комнаты Гэвина и Киры, но ощутимые. Звуки не особо беспокоили меня. Но я все-таки увеличил громкость звука на телевизоре, чтобы он их заглушил.

Примерно через полчаса явился Ши Хон с банкой пива. Кореец выглядел чуть взъерошенным и не столь мрачным, как обычно. Он плюхнулся на кресло напротив, и уставился вместе со мной в телевизор, потягивая пиво.

– Помню, как мы сидели примерно так в Элис-Спрингс, – первым нарушил я молчание.

– Давно это было, – отозвался тот, усмехнувшись, и хлебнул еще пива. – Жаль, что мне еще тогда не удалось научить тебя уму-разуму. За эти годы ты бы смог многого достичь, имея правильные приоритеты.

– А как же, великий учитель ЧеГевара, а как же, – не скрывая сарказма, усмехнулся я. – Жаль, ты не видел только что выпуска новостей на SMT-1. И вообще не смотрел новости в последние девять лет.

– Зомбоящик – одна из немногих вещей, о которых я вообще не скучал.

– Смотрел бы хоть иногда, чтобы понимать, что думают о таких, как ты, девяносто пять процентов людей на этой планете. И каковы шансы того, что они вскоре присоединятся к вашему «революционному фронту». Неплохо отрезвляет.

– Зомбированные массы никого на хрен не волнуют! Все революции вдохновлялись парой процентов пассионариев. Такой будет и наша. И вот еще! Кончай уже с этим – «ваши», «вы». Ты теперь – один из нас!

– Ваш Фримэн озвучил это так, как будто я принес ему присягу на верность. Но я такого не припоминаю. Припоминаю, как говорил о ситуативном союзе и некоторых общих интересах…

– Это все «бла-бла-бла». Не получится быть «наполовину беременным», Димон. Забудь наконец о своей прошлой жизни. Приходит время, когда ты переходишь черту. И в этот момент эти самые девяносто пять процентов зомби-телепузиков начинают люто тебя ненавидеть. Ибо именно так им велят относиться к настоящим революционерам их хозяева. И их больше не интересует, что ты скажешь, как ты перед ними оправдаешься. Все. Баста. Ты для обывателей – изгой. Понять тебя смогут отныне лишь такие, как ты сам, твои братья и сестры по революции. Их немного. Но лучше иметь немного верных друзей, чем кучу непонятных сукиных детей вокруг. Я это понял еще в интернате. Или даже раньше – в детстве, на пустошах.

Я неуверенно покачал головой.

– Знаешь, скажу тебе о другом, – вдруг распрямив плечи по спинке дивана и довольно улыбнувшись, заговорил Ши. – Я знаю, что первым наша Принцесса присматривалась именно к тебе. На тебя девки всегда были падкими. Так вот, ты – редкий идиот! Хотя я этому рад. Но ты не представляешь себе, что ты упустил!

– Может, и так, – не стал спорить я.

– Жизнь слишком коротка, чтобы страдать херней, и мастурбировать, а тем более лишь мысленно, на девку, которую тебе, давай посмотрим правде в глаза, больше никогда не суждено будет увидеть. Эта юристка – ещё одна часть твоей прошлой жизни, брат.

– Не думаю, что ты знаешь меня настолько хорошо, как тебе кажется, Ши.

– Не знаю. Скорее чувствую. И очень надеюсь, что мое чутье не обманывает меня.

Лицо Корейца сделалось сурово-стальным.

– Я редко доверяю людям. Поэтому они нечасто меня подводили. К сожалению, такое все же бывало. И эти истории никогда не заканчивались хорошо. Не закончится хорошо, уж поверь, и для Голдстейна. Я не злопамятен, не добропамятен. Но его я помню.

Поверить о том, что он намекает на убийство нашего бывшего товарища, поверить было бы трудно.

– Знаю, о чем ты сейчас думаешь, – ухмыльнулся Кореец. – О том, что не желаешь ему зла. О том, что, окажись ты рядом, попробовал бы остановить меня, защитить его.

– Что-то сегодня все подозрительно легко читают мои мысли.

– А ты такой и есть, Димон. Как открытая книга. Ты честный – вот что мне всегда в тебе нравилось. Я люблю честных людей. Жаль, что ты еще и наивный. Быть честным, но не наивным – сложно. Но необходимо. Знаешь, что сделал бы наш «добрый друг» Шон, если бы ты спас его от моего гнева, в лучших традициях своего идеалистического гуманизма? Позвонил бы копам, чтобы они пристрелили тебя, как бешеного пса. Не стал бы с тобой даже говорить. Разве что для того, чтобы отвлечь внимание и потянуть время. Вот чего ты не можешь понять! Он – среди тех самых 95 %. Даже хуже – он среди тех, кто оказался там добровольно. Кто даже особо не одурачен, а сознательно выбрал кормушку побольше. Ты для него – всего лишь угроза. Враг государства и общества, сытым паразитом в котором он является. И никакие твои честные и дружественные по отношению к нему слова и поступки – этого не изменят.

– Спасибо за лекцию. Вот только цена ей – грош.

– Да ну?

– Ты не можешь знать, как поступил бы в той или иной ситуации Шон, или кто-то еще. Думаешь, что самый умный, что зришь в корень? Но так думают все. Все относят себя к «5 % нормальных». Ты веришь в какую-то свою чушь, точно так же, как все верят в какую-то свою чушь, Ши. Разница лишь в том, что у всех она разная: боги, загробная жизнь, судьба, высший замысел, долг, честь, добрый батюшка Патридж, великая всемирная революция, либеральная демократия…

Кореец вздохнул и пожал плечами.

– У тебя есть правильный ответ? – спросил он прямо.

– Нет, – мрачно покачал головой я. – Но я пока еще остановил его поиски. Я здесь, потому что решаю конкретные проблемы.

– Такие «проблемы» как Гаррисон?

– Да. А чего добиваешься ты, Ши? Что значит эта борьба лично для тебя? Ради чего ты провел девять лет за решеткой, а теперь сразу же взялся за старое, вместо того, чтобы радоваться своей свободе? Ты ведь не можешь не понимать, что всемирная революция – это дело, которое вряд ли выгорит при твоей жизни, да и вообще когда-нибудь.

– При моей жизни оно не выгорит точно.

Он красноречиво провел рукой по своей лысой голове.

– Я специально на лысо не бреюсь. Я проработал на урановых рудниках достаточно долго, чтобы начались кое-какие процессы. А «Чистилище», как ты наверняка успел заметить – не самое лучшее место для лечения подобных болячек. Да и другие тюрьмы тоже. Там нейтронно-стабилизирующих процедур не проводят. И даже йодистыми водорослями не кормят.

Я нахмурился.

– Насколько все плохо?

– Все давно и сильно запущено. Не хочу знать точно, насколько сильно. Один знающий старик в тюряге пощупал мне щитовидку, и сказал, что годик-два у меня еще есть. От этого и исхожу.

– Это какая-то чушь, Ши. Тебе требуется нормальное лечение. У евразийцев есть хорошие больницы…

– Да брось ты, Дима! – раздраженно отмахнулся он. – Я что, правда похож на человека, которому нужно утешение? Давай не будем забывать кто мы, где мы, чем мы занимаемся, что вообще творится в мире вокруг. У нас всех одинаково маленькая вероятность прожить хотя бы год-два от текущей даты. Так не плевать ли, у кого тут лучевая болезнь, у кого ВИЧ, а у кого геморрой или подагра? Пули все равно убивают быстрее.

В ответ на его вопросительный взгляд я вынужден был кивнуть.

– Хер стоит – и за это скажем «спасибо», – заключил он.

– Думаю, за это «спасибо» тебе уже сказали.

– Не завидуй, парень.

Промолчав немного, он добавил:

– Я вот что еще хотел тебе сказать, Дима. Этот парень, Скандинав – мне он не нравится.

– Я тебя с ним женить не собираюсь. Или ты хочешь сказать что-то конкретное?

– Он всерьез сидит на препаратах. Это видно.

– Донни в завязке. А если ты хочешь помочь ему оставаться в ней, и вообще весь такой из себя противник препаратов – скажи лучше своей «сладкой парочке», чтобы они кончали баловаться с наркотой, хотя бы при нем.

– А еще как-то его хрупкую детскую психику мне не пощадить? Может, ходить за ним по пятам и бить по рукам, как к шприцу потянется? Дима, я слышал, что у тебя был когда-то что-то типа частного клуба для реабилитации нариков. Без обид, но у нас тут – нихера такого нет. Нас в любой момент могут прикончить. Из-за любой оплошности. У нам нет времени нянчиться с нариками.

– К счастью, это не твоя забота, – осадил его я.

– Разумеется, ты здесь босс. Но, прими дружеский совет человека, который тоже искренне желает, чтобы мы не спеклись из-за такой херни. Разберись с ним. Лучше рано, чем поздно.

Донни я нашел в «смотровой башенке». Это было маленькое помещение, куда надо было долго подниматься по лесенке – единственной в нашем убежище, которое находилось над уровнем земли. Здесь были настоящие окна без тонировки. Сквозь их стекла, позади гор хлама и ржавого металла, который натаскали сюда сталкеры за 40 лет, высились величественные деловые кварталы Пекина их часть, устоявшая после ядерного взрыва.

Парень услышал мое приближение, но не повернулся. Я пристроился рядом. Некоторое время мы просто сидели, созерцая давно затихший, опустевший город.

– Говорят, евразы технически готовы к тому, чтобы тут все отстроить. Уровень радиации позволяет. Но приказа нет, – наконец заговорил бывший легионер.

– М-да, – кивнул я. – Много есть таких же уцелевших мегаполисов. Тот же Париж. Берлин. Мадрид. Что мешает нам их отстроить, снова вдохнуть в них жизнь?

– А ты как думаешь – что?

– Не знаю. Может быть, мы почему-то их боимся. Как будто квартира, в которой, ты точно знаешь, кого-то жестоко убили. Она может быть милой, хорошо обставленной. Ты бы с удовольствием в ней жил. Эх, если бы ты только не знал! Но ведь ты знаешь.

Донни задумчиво кивнул.

– А может быть, мы просто понимаем, что все равно все уже не будет так, как раньше? Что Старый мир не вернуть, как не вернуть давно умерших, даже если построить свеженькие избушки на старых могилах? – спросил парень риторически.

Я кивнул, согласившись с такой возможностью.

– Странно, что мы с тобой рассуждаем о Старом мире, правда? Ведь мы его не застали.

– Моя тетка, которая растила меня до детдома, так много об этом рассказывала, что мне иногда кажется, что я его видел. Она была художницей. Рисовала картины. Пейзажи. Я иногда думаю, она из-за этого в итоге и зачахла. Не смогла вынести лица Нового мира. Она слишком хорошо помнила, каким прекрасным был мир Старый. Сколько бы лет не прошло – все равно не могла забыть о том, что она потеряла. Что все мы потеряли.

Некоторое время мы задумчиво молчали. Я эгоистично думал о том, что не хотел знать этого факта о жизни Донни. Зачем мне знать, что его вырастила тетка-художника, ностальгирующая по лугам и лесам? Зачем мне знать, что он любил читать? Зачем знать еще что-то о его жизни?

Ведь потом, после того, как я увижу его могилу, именно эти маленькие фактики будет коварно преследовали меня всю жизнь. Будут приходить по ночам. Они не позволят мне причислить Донни к безликой, неодушевленной армии павших, которую можно рассматривать просто как цифру, как явление. О которой можно просто забыть.

– Тебе было не место в Легионе, Донни, – изрек я, вдруг ощутив себя очень старым.

– Тебе тоже, Димитрис. Там вообще никому не было место.

Я согласно кивнул. Он был прав.

– Насколько все хорошо или плохо? – наконец прямо спросил я.

Донни сразу понял, о чем я. И не удивился вопросу.

– Не так плохо, как могло бы быть, сиди я там, в этой норе внизу. В темноте ты словно бы заложник всего, что грызет тебя изнутри. Всех этих вечных кошмаров. Но здесь, ближе к воздуху, почти под открытым небом, мне лучше.

Я понимал цену его «лучше», когда смотрел на темные круги у него под глазами, которые свидетельствовали о хронической бессоннице и переутомлении. Очень хотелось сказать что-то подбадривающее. Какие-то из тысяч вариантов простых и добрых слов, которые принято говорить, даже когда знаешь, что это не правда. Но только не здесь. Не в такой момент. Сейчас, когда мы с ним, два реликта, прошедших «Железный Легион», болтаем о смысле жизни, глядя на рассыпающийся город-призрак на горизонте – не время для лжи.

Мы с ним оба прекрасно знали, что ломка после отказа от «Валькирии «может так никогда и не прекратиться. Так случалось почти в 50 % случаев, несмотря на все усилия наркозависимого. Наступает момент, когда организм становится просто физически не способен больше сопротивляться зависимости – и тогда заменители в виде тринозодола становятся единственной альтернативой смерти.

– Я буду держаться столько, сколько смогу, – выдавил из себя Донни, словно прочтя мои мысли. – Я не вернусь к этому. Лучше уж смерть.

– Я не уверен, что это лучше, Донни, – засомневался я.

– Уверен, Димитрис. И ты поступил бы так же. Я знаю.

Некоторое время мы молчали. Затем я дернул пальцами и молча спроецировал на воздух маленький дисплей. На нем было фото интеллигентного мужчины лет пятидесяти на вид, блондина, с окладистой бородкой, в очках в тонкой оправе.

– Кто это? – спросил Донни.

– Сейчас он называет себя «доктором Густавом Хессенхофом». Образцовый муж, отец прекрасной 3-летней дочери. Человек, который работает в сфере исследования методов лечения рака. Все, кто знаком с ним сейчас, знают его таким. Скорее всего, лишь таким его знает и его семья.

Я вывел на экран фото, где Хессенхоф был изображен улыбающимся, в обнимку с женой, которая держала на руках дочь. Семья выглядела вполне счастливой.

– Лишь мы с тобой знаем, Донни, что этот человек, мирно живущий и работающий в Стокгольме – это профессор Говард Браун. Создатель «Валькирии».

Некоторое время Донни молчал. Пристально вглядывался в фото. В его глазах скользило выражение, в котором было слишком много граней и тонких оттенков, чтобы его вообще можно было описать. Затем он поднял на меня пристальный взгляд.

И сказал лишь одно:

– Спасибо.

§ 25

Залитые заходящим солнцем дорожки в парке, раскинувшегося посреди Лидинге, уютного пригорода Стокгольма, были припорошены снежком. Редкие снежинки – фигурные, как с детской картинки – продолжали сыпаться с неба. Практически полный штиль нивелировал ощущение сильного мороза. Пусть щеки и краснели, а изо рта валил пар, все равно приятно было бы пройтись этим вечером под сенью здешних сосен. Хотелось запустить ладонь в ближайший сугроб, слепить снежок и запустить куда-нибудь, ощутив по приятному покалыванию на коже, что ты все еще жив.

Мне сложно было поверить, что на дворе 3-ее марта 2096-го года. Прошло без двух месяцев два года с того дня, как я покинул Стокгольм, выписавшись из госпиталя имени Святого Луки, в новом для себя статусе безобразного, безработного ветерана и инвалида войны. Подумать только – меньше двух лет! А мне казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Заведующий отделением доктор Перельман, физиотерапевт доктор Слэш, медсестра Ульрика Кристиансен – их лица и голоса казались отголосками далекого сна.

Этот город и его жители были добры ко мне. Здесь меня буквально вытащили с того света, собрали по кусочкам мое тело, научили сопротивляться наркозависимости. И вот я вернулся. Но вовсе не для того, чтобы отплатить Стокгольму сторицей. Увы, не для того, чтобы рассказать Перельману, что спасенный им человек сделался праведником или героем.

Бывает, что жизнь, спасенная врачами, становится чьей-то смертью. Бывает, что смертью многих. Докторам повезло, что они не видят будущего пациентов, лежащих на их операционном столе. Будь они способны подбить реальный и окончательный баланс жизней и смертей, который принесли в мир их золотые руки – быть может, некоторые из них перестали бы лечить вообще.

– Он выдвигается, – услышал я сосредоточенный голос Лейлы в наушнике.

Мы с Донни, сидя на лавочке в парке в дутых куртках с капюшонами, обменялись кивками. На сетчаточных дисплеях мы видели стрим с камеры, установленной на бинокле Ронина Хуая, ведущего наблюдение за таунхаусом, где жил Хессенхоф.

Бинокль работал в режиме тепловизора. Это позволяло видеть, как некрупный мужской силуэт встает из-за рабочего стола в своем кабинете на втором этаже таунхауса и спускается по лестнице вниз – в просторный зал, откуда доносятся звуки бодрой музыки и ритмичные возгласы фитнесс-тренера.

– Уходишь?! – выкрикнула запыхавшаяся женщина.

Ее излучавший тепло силуэт, хорошо подсвеченный тепловизором, интенсивно махал руками и ногами, повторяя движения, которые проделывала другая, более спортивная женщина на экране, куда был устремлен ее взгляд.

– Срочная работа, – ответил ее муж.

Жена не удивилась его уходу в вечернее время. Видимо, так случалось часто.

– Возьми с собой поужинать! Хочешь, я упакую тебе?!

– Ты, как всегда, сама заботливость, котенок. Но у меня еще осталась на работе половина сэндвича, который ты мне положила с утра.

– Не напивайся кофе на ночь глядя!

– Как скажешь. Поцелуй от меня Марту на ночь.

Каждый миг, когда до моих ушей доносился этот голос, я ощущал нечто очень странное. В памяти всплывал голос, который казался не похожим на этот – бесстрастный, ледяной и бездушный, похожий на завывание лютой метели или на стук крышки гроба, которая захлопывается у тебя над головой. При звуках этого голоса, несмотря на его мягкий тембр, охватывала дрожь. Ведь ты понимал, что нечего надеяться на сочувствие, понимание или милосердие. Что ты для него вообще не человек, а подопытная крыса. А твои страдания или твоя смерть – лишь часть эксперимента.

«Я хочу посмотреть, как этот генетически модифицированный организм отреагирует на усиленную стимуляцию…»

«… это лишь тестовый материал. «Валькирия» таит в себе практически неисчерпаемый потенциал…»

«Каждого, кто не в состоянии сдержать дрожь, строго накажите…»

«… приговор предстоит незамедлительно привести в исполнение. Сейчас вы это увидите».

«Неужели это действительно он?!» – в замешательстве спросил я у самого себя. – «Неужели может быть, что монстр, совершенно хладнокровно замучивший и убивший своими экспериментами сотни людей, а тысячам – сломавший жизнь, живет в слащавом пряничном домике в тихом шведском городке, называет свою жену «котенком», говорит с ней о чертовых сэндвичах, просит поцеловать на ночь свою дочь?! Как, чёрт возьми, у этого дьявола во плоти вообще могла родиться дочь – невинный, беззащитный человечек, который называет его «папа»?!»

Мне показалось, что его голос, даже обращённый к жене, даже когда он говорил о дочери, все равно оставался внутренне холодным, преисполненным фальши. Что образ нормального человека – всего лишь маска, которую лицемерно натянул на себя этот нелюдь. Но, может быть, я просто пытаюсь себя в этом убедить?!

Хессенхоф накинул длинное серое пальто, педантично закутался в шарф, надел шапку и вышел из уютного жилища, похожего на домик Санта-Клауса. Его электрокар был припаркован рядом. Ехать до работы ему было минут пять. Лидинге – городок небольшой.

– Пошли, – мрачно велел я Донни.

Мы двинулись по парковой дорожке, нарушая своими следами нежное тонкое полотно снега на тротуаре. Должно быть, мы выглядели слишком сосредоточенными и серьезными для любителей прогуляться в такое время и в таком месте. Но это не так уж важно. Случайные прохожие все равно едва ли придадут большое значение встрече с нами. А если за нами следуют те, кто следовать не должны – нам в любом случае крышка.

Здание Исследовательского института «Гамма Лэб» находилось от нас примерно в 10–15 минутах неспешной ходьбы по парку и прилегающей к нему улице. Как раз достаточно, чтобы Хессенхоф успел доехать, припарковаться и зайти внутрь к тому времени, как мы подойдем.

Шли мы в основном молча – думали о предстоящем. Лишь когда в поле нашего зрения показалось красивое новенькое 4-этажное здание института, Донни на миг замер.

– Значит, в таких местах все это разрабатывается? – задумчиво пробормотал он.

– Может быть, – ответил я.

«Гамма Лэб» был через пятое колено дочерней структурой корпорации «Омикрон Медикал», родственной «Андромеде» Рудольфа Дерновского. Профайл компании был невинным. Да и сам институт выглядел со стороны безобидно – типичный гражданский объект, никаких серьезных систем безопасности. Однако я много раз имел возможность убедиться, что в мире корпораций бумаги и внешний вид часто не имеют ничего общего с действительностью.

Попасть внутрь через вход для персонала не составило труда – понадобился лишь код для замка и снимок отпечатков пальцев одного из сотрудников лаборатории, которые Тень без труда раздобыла для нас загодя, тайно проникнув во внутреннюю базу данных.

В холле было темно и тихо. Эта спокойная картина вполне соответствовала пустой парковке у института, где сиротливо стояла лишь машина Хессенхофа. Любителей поработать в позднее вечернее время в «Гамма Лэб» не водилось. Сэкономили здесь и на штатном стороже, положившись на сигнализацию, камеры видеонаблюдения и контракт с охранным агентством. Это сильно упростило нам работу.

Как и полагалось по плану, мы вскрыли один из щитков в коридоре первого этажа и присоединили к сети здания миниатюрное устройство, переданное Тенью.

– Подключились, – сообщил я, пока Донни аккуратно прикрывал крышку.

Прошло около минуты, прежде чем Лейла, выполняющая в этой операции роль диспетчера, сообщила:

– Есть подключение! Выводим вам изображение с 4-го этажа.

На миниатюрном экранчике, который появился на моем сетчаточном дисплее, я мог видеть, что Хессенхоф как раз усаживается за стол в просторном рабочем кабинете, отделенном стеклянными перегородками от общего «openspace» пространства.

– Как мы и предполагали, его компьютер находится вне общей сети. Лишь он один во всем здании. Тень не может проникнуть туда, – проинформировала нас Лейла.

– Ясно, – ответил я. – Вижу, на двери кабинета сканер?

– Да. И, весьма вероятно, доступ открыт только ему.

– Стекло бронированное?

– Сложно сказать. Но исключать этого нельзя.

Эти открытия говорили в пользу теории о том, что Хессенхоф – некто куда более интересный, чем просто один из ученых, работающих в институте над проектом в сфере онкологических исследований. Хотя, конечно, вероятность ошибки все еще оставалось. И это беспокоило меня сейчас больше всего.

– Все готово для следующего этапа? – спросил я.

– Подтверждаю, – ответила Лейла.

– Отлично.

Чтобы подняться на четвертый этаж, мы воспользовались служебной лестницей.

– Помехи на все камеры на четвертом, – велел я, после того, как мы с Донни замерли перед дверью, ведущей с лестничной клетки на этаж.

– Сделано, – сообщила Лейла через секунду.

С этого момента ни одна из камер видеонаблюдения на четвертом этаже больше не передавала данных на удаленный пост службы охраны. Возможно, эти помехи заставят виртуальный интеллект службы охраны «забеспокоиться» и подать предупреждающий сигнал дежурному сотруднику охраны. Не исключено, что охранная фирма вышлет сюда патруль для проверки. Это было бы досадно. Но это все равно лучше, чем если бы они увидели то, что будет происходить дальше, на своих экранах.

– Начинаем, – распорядился я, натягивая на лицо черную маску.

В отличие от охранного агентства, мы продолжали получать изображение с камеры, установленной в офисном пространстве невдалеке от кабинета Хессенхофа.

Я мог видеть, как он отрывается от своей работы и недоуменно хмурится. Естественная реакция автовладельца, который получил уведомление о срабатывании сигнализации на своем авто, однако на автоматически появившемся перед его глазами изображении с бортовых камер автомобиля ничего подозрительного не видит.

Мы с Донни в напряжении застыли, гадая, не проигнорирует ли он этот сигнал, или же наоборот, не позвонит ли сразу же в полицию или в охранную фирму. К счастью, он все же сделал самое логичное, что мог сделать в этой ситуации любой человек – подошел к окну в своем кабинете. Когда он убедился, что из этого окна парковки не видно (мы это просчитали заранее) – он двинулся к выходу из кабинета, чтобы пройти к окну, расположенному во внешнем офисном пространстве.

– Клюнул, – удовлетворенно сообщила Лейла.

Я дождался, пока Хессенхоф покинет кабинет и подойдет к окну. Лишь затем мы с Донни, стараясь пока действовать тихо и незаметно, просочились в полутемный офис, и крадучись, двинулись между пустующих рабочих мест, разделенных перегородками.

Как только спина мужчины, стоящего у окна, появилась в поле зрения, я сразу взял ее на мушку. Палец лег не на спусковой крючок, а на кнопку активации хитроумного приспособления, установленного под стволом оружия. Велик был соблазн нажать кнопку прямо сейчас. Но мне все же хватило выдержки, чтобы быстро преодолеть еще несколько рядов офисных джунглей, отделяющих нас от Хессенхофа, и сократить дистанцию. И лишь когда голова доктора дернулась (возможно, он уловив звуки шагов у себя за спиной, а может, устал рассматривать свою машину, с которой визуально не происходило ничего примечательного) – я нажал кнопку.

Физически он ничего не должен был почувствовать. Если он и испытал в этот момент шок, то лишь от того, что дополненная реальность, которую каждый современный человек привык видеть с момента пробуждения до момента погружения в сон, вдруг перестала существовать. Электромагнитный импульс, который я только что выпустил, превратил все гаджеты, которые он носил на себе (и в себе) в хлам.

Когда он обернулся и увидел совсем рядом двух человек в черных масках, которые наставляли на него пистолеты, его глаза под стеклами очков округлились.

– Не двигаться! Подними руки так, чтобы я их видел! – гаркнул на него я.

Его глаза беспокойно пробежались по сторонам, ища варианты спасения. Однако его единственным спасением могла быть помощь извне. А вызвать ее он не мог, так как все средства связи вырубились, а тревожная кнопка осталась под столом в кабинете. Едва он это понял, как руки тут же вытянулись вверх.

– Что вам нужно? – спросил он озадаченно.

Эти слова были произнесены несколько более высоким тоном, чем обычный тембр его голоса, которым он говорил, например, с женой. Но все он не утратил самообладание. Я пристально всмотрелся в его глаза – карие, с янтарным отливом, совсем непохожие на ледяную синеву, из-под которой на меня глядел в свое время один из самых страшных живодеров, которые когда-либо мне встречались.

Всё-таки ошибка? Подстава?

Хессенхоф, тем временем, спокойно заговорил:

– Это – просто исследовательские лаборатории. Здесь вам красть нечего. У меня есть некоторые средства на карте, так что…

Я наконец взял себя в руки. Надо было придерживаться плана.

– Неужели ты думаешь, что мы вломились сюда из-за сраных грошей на твоей карте?! – агрессивно спросил я, подходя к нему, и кивнул в сторону его кабинета. – Нам нужны данные! С твоего компьютера! Они стоят намного дороже, чем твоя жизнь!

По лбу мужчины пролегло несколько глубоких морщин, свидетельствующих об интенсивной умственной деятельности.

– Глупости. Исследования, которые мы тут проводим, мало кому интересны…

– Заткнись, Хессенхоф! Если мы здесь, то ты должен понимать – мы прекрасно понимаем, что ты тут занимаешься! Вывеска никого не обманет!

Он открыл было рот, чтобы сказать еще что-то, но я опередил его:

– Давай к делу! Либо ты открываешь сейчас нам дверь, проходишь все сканеры и вводишь все пароли, либо же мы применяем к тебе физическую силу! Времени у нас мало, так что воздействие будет очень интенсивным! В итоге ты все равно все сделаешь! Готов, чтобы тебе поломали пальцы за деньги твоего работодателя?!

Донни уже зашел к нему сбоку, готовый заломить ему руку и исполнить мое обещание немедленно. Но, как я и ожидал, этого не потребовалось – серьезность наших слов он сумел оценить по тону и движениям.

– Давайте будем оставаться спокойными, – проговорил он, опасливо покосившись на движения Донни. – Я не намерен рисковать своим здоровьем, чтобы предотвратить корпоративную кражу. Но, кем бы вы ни были, я должен предупредить: красть у моих работодателей – плохая идея. Вы, полагаю, всего лишь наемники. И вы не представляете себе, что и кого пытаетесь украсть. И чем это может для вас обернуться…

– Он запугать нас решил?! – обратился ко мне Донни. – Позволь я все-таки сломаю ему палец-другой, а, босс?!

– Сделай это, если очкарик не отправится открывать нам дверь ровно через секунду, – согласился я.

– Я все сделаю, – умиротворяюще ответил тот, начав идти к двери. – Но я вас предупредил.

Когда мы оказались в кабинете, я отстранил Хессенхофа рукой, и, оставив его под присмотром Донни, подошел к компьютеру. Внимательно оглядел сенсорную панель. Затем – осмотрел стол, заглянул под него и под кресло.

– Я готов ввести пароль, если это то, что вам требуется, – объявил хозяин кабинета. – Это смогу сделать только я – иначе ВИ поймет, что к данным пытается получить доступ злоумышленник, и полностью заблокирует доступ.

– Знаю, от чего ты так охотно сотрудничаешь, – усмехнулся я. – Есть два пароля, да? Один обычный, второй – экстренный. Второй якобы откроет нам доступ, но направит наиболее важные данные в “облако”, куда даже ты не имеешь доступа. И заодно уведомит службу безопасности. Я угадал?

Судя по молчанию в ответ – я, конечно же, угадал.

– Нет уж, спасибо, – покачал головой я, положив на сенсорную панель небольшое внешнее устройство, с помощью которого Тень попытается взломать его. – Сами справимся. А ты, тем временем, ответишь на пару вопросов. Только не здесь.

Я кивнул Донни.

– Эй! – забеспокоился Хессенхоф, опасливо покосившись на подходящего к нему Донни. – Это вовсе необязательно…

Однако Донни не стал слушать его, а молча схватил рукой за шею и с силой толкнул к выходу из кабинета. Это был важный жест. Нужно было нарушить его личное пространство и зону комфорта. Не только словом, а и действиями показать, что он находится полностью в нашей власти и беззащитен перед физической силой.

– Ай! Ладно-ладно! Я иду!

Я проследовал за Донни, который выволок Хессенхофа из его кабинета и затащил в туалет – одно из немногих мест в офисе, не покрытых камерами видеонаблюдения.

– Можете убирать помехи, – велел я по радиосвязи.

– Убрали, – сообщила Лейла.

Теперь в охранном агентстве снова могли видеть изображение с камер на 4-ом этаже. Если повезет, то спокойная «картинка», которую они теперь увидят, убедит их, что краткая неисправность не стоит того, чтобы немедленно высылать для проверки патруль.

Следом за Донни я зашел в чистенький в офисный туалет с двумя кабинками, двумя писсуарами и двумя умывальниками. Тот к этому времени уже грубо приволок Хессенхофа к дальней кабинке.

– Сидеть! – гаркнул он тому, как собаке, кивнув на унитаз в кабинке. – Садись, я сказал!