Текст книги "Валленштейн"
Автор книги: Владимир Пархоменко
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)
– Польское войско воевало и побеждало, а казаки, немцы и венгры помогали, – с гордым видом подвёл итог битве под Гунедоарой гетман Корецкий.
Полковник Конашевич-Сагайдачный при этих словах магната[89]89
Магнаты — в Польше и Великом княжестве Литовском крупные феодалы, родовитая и богатая знать.
[Закрыть] лишь усмехнулся и обменялся с Валленштейном многозначительными взглядами.
Вскоре после подхода основных сил христиан во главе с оберштатгальтером Венгрии, эрцгерцогом Маттиасом, слава о беспримерной доблести польских гусар гетмана Корецкого, а также кавалеристов Иктара и Коллато прогремела почти по всей Европе, достигнув не только Варшавы и Вены, но и Стокгольма, Мадрида, Парижа и даже Москвы. Однако, несмотря на эти военные успехи христианской коалиции, дальше боевые действия пошли с переменным успехом. Одержать решительную победу ни одна из воюющих сторон не смогла. Император Рудольф II и его союзники вынуждены были заключить с турецким султаном мир, который был подписан в Житва-Торок 11 ноября 1606 года, согласно которому вся юго-восточная часть Венгрии (более двух третей) осталась под турецким игом. Первое серьёзное поражение турки понесут только в 1621 году под Хотином[90]90
«…поражение... под Хотином» — Хотин в XVII-XVIII вв. турецкая крепость. В сентябре-октябре 1621 г. около Хотина польско-украинские войска Я.К. Ходкевича и П.К. Сагайдачного разбили турецкую армию султана Османа II.
[Закрыть]. В январе этого года, когда казачьи войска под командованием гетмана Конашевича-Сагайдачного разгромят почти трёхсоттысячную армию турок и татар, решится судьба всего христианского мира. Спустя 50 лет – в 1673 году – там же, под Хотином, польские гусары Яна Собесского[91]91
Собесский Ян (1629-1696) – польский полководец, с 1674 г. король Ян III.
[Закрыть], столкнувшись с объединённой армией турок и татар, наголову её разгромят. А затем, уже будучи королём Польши, этот отважный рыцарь нанесёт сокрушительное поражение туркам под Веной в 1683 году и окончательно остановит османскую экспансию.
Гетман Корецкий после того как эрцгерцог Маттиас выложил ему почти полмиллиона гульденов и выплаты причитающегося жалованья своим солдатам и офицерам, а также казакам, решил возвращаться в Речь Посполиту. Многие шляхтичи и особенно казаки, жадные до военной добычи, были недовольны выпавшей на их долю суммой. Больше всего роптал эскадрон хорунжего Пржиемского, к нему тотчас присоединилась часть казаков. Полковник Конашевич-Сагайдачный быстро и решительно подавил недовольство своих сечевых побратимов, гораздо сложнее обстояло дело в войске гетмана Корецкого. Шляхтичи и слышать не хотели о возвращении в Речь Посполиту без богатой добычи и, пользуясь своими привилегиями, вступили в такой ожесточённый спор с самим гетманом, что тот пришёл в отчаяние. Убедившись, что с турками не сладить из-за огромного их численного превосходства, ляхи решили попытать счастья на землях вассальных княжеств Порты, а именно в Мунтении и Молдове. Как ни пытался образумить их гетман Корецкий, всё было напрасно. Более того, взбунтовавшаяся часть ляхов, выбрав своим полковником хорунжего Пржиемского, громогласно заявила, что при возвращении в Речь Посполиту они пойдут не по утверждённому в договоре с молдавским господарем пути, а южнее, чтобы при случае добыть саблей не только славу, но и богатые военные трофеи. Многие шляхтичи надеялись встретить и ограбить на дорогах Молдавского княжества сборщиков дани, предназначенной для Порты, объясняя свою алчность благородной местью за убийство польских пленных в Кузминском лесу, бывшее более ста лет назад.
Тяжеловооружённые польские гусары и наёмные немецкие рейтары получили самое высокое жалование и поэтому далеко не все из них изъявили желание последовать примеру бунтарей и уклониться от утверждённого маршрута, однако неожиданно к сводному отряду ляхов под командованием Пржиемского примкнул Валленштейн с десятком рейтар. Эрцгерцог не стал его отговаривать, рассудив, что война с турками закончилась и солдаты, оставшиеся не у дел, имеют полное право искать себе новую службу.
Барон фон Илов тоже был не прочь пополнить свою мошну и с восторгом принял предложение Валленштейна присоединиться к нему. Истинных мотивов авантюрного поступка рыцаря никто не знал, а он, несмотря на предупреждение Флории-Розанды, в душе лелеял мечту о встрече с ней.
Поначалу всё войско, возвращавшееся в родные земли, держалось вместе, но за Сиретом гетман Корецкий повернул на север в сторону Заставны, а полковник Конашевич-Сагайдачный внезапно свернул в сторону Валя-Кузмин и через Кузминский лес быстро двинулся в Чагор, намереваясь обойти Черн южнее и дальше, минуя Хотин, на Подолье, идти в родные украинские земли. Причина столь странного и рискованного манёвра осталась загадкой даже для казачьих старшин, впрочем, сотник Мак случайно видел, как полковник на развилке дорог Сирета что-то оживлённо обсуждал с фон Валленштейном, который почему-то отправил фургон Ингрид Бьернсон к казачьему обозу. Чего они обсуждали, никто не знал, но именно после разговора с Валленштейном полковник резко изменил маршрут и вместо того, чтобы двигаться в сторону Заставны, повёл полки в сторону Подолья. После этого Валленштейн и барон фон Илов примкнули к отряду хорунжего Пржиемского, который собирался в поисках сборщиков султанской дани порыскать между Сиретом и Тарашанами.
Именно в это время им навстречу попался оборванный, измождённый старик, тяжело опирающийся на клюку. Он уныло брёл по дороге, сутулясь и придерживая дрожащей посиневшей от холодного сырого осеннего ветра рукой суму, вместо подаяния наполненную ветром. Он долго кланялся, благодаря за несколько мелких монет, которые ему швырнули под ноги, затем, кряхтя подняв их с мёрзлой земли, смотрел вслед гарцующим польским шляхтичам до тех пор, пока всё войско не скрылось за поворотом лесной дороги.
Несчастье случилось после того, как войско остановилось на ночной привал в Кузминскому лесу. На огромной поляне у красивой дубовой дубравы, где был устроен привал, вскоре запылали костры, появились палатки для офицеров – к неудовольствию Валленштейна были даже рассёдланы кони – и запахло аппетитным душком от котлов, в которых готовился ужин, кое-где были вскрыты бочонки с пивом и откупорены бутылки с вином. Не прошло и часа, как в лагере уже раздавались громкие песни, весёлые крики, ругань и даже звон сабель, которыми подвыпившие шляхтичи принялись усердно размахивать, хвастая своими подвигами на поле брани под Гунедоарой. После полуночи шум в лагере немного затих, но шляхтичи всё никак не могли угомониться и продолжали бражничать. В попойке приняли участие даже караульные. Только немецкие рейтары вели себя настороженно, стараясь быть умеренными в еде и выпивке. Они спали по очереди, не надеясь на выставленный хорунжим Пржиемским караул, который, судя по всему, уже не в состоянии был выполнять свои обязанности. Далеко за полночь, когда многие ляхи упились до скотского состояния, а бодрствующие немецкие рейтары время от времени клевали носами, на поляну внезапно со всех сторон почти бесшумно – словно призраки – скользнули какие-то тени и мигом набросились на дрыхнущих после обильного возлияния беспечных ляхов.
Валленштейн дремал, прислонившись спиной к вековому дубу и первым вскочил на ноги. Он даже успел затрубить в свой боевой рог на груди.
Тотчас в лагере поднялась тревога. Сопротивление нападавшим оказали только рейтары, но их было слишком мало. Ляхи спросонья ничего не могли понять и только глупо хлопали глазами, осоловелыми после обильного возлияния, пока их валили на землю, крепко скручивали ремнями и верёвками и волокли на середину поляны. Валленштейн с рейтарами сражались с яростью обречённых, пытаясь пробиться к своим лошадям. Удары клинков сыпались со всех сторон. К зажжённым на поляне факелам прибавились многочисленные огни, замигавшие в лесу.
– Проклятье! Их тут целое войско! Похоже, мы попали в засаду! Разрази меня гром, на этот раз мы здорово влипли! – крикнул Валленштейн барону фон Илову, мастерским ударом разя слишком близко подобравшегося к нему врага.
– Эй, Валленштейн, сдавайся! – услышал он голос спэтара Урсула. – Сдавайся, глупый шваб, или мы вас всех, как куропаток, перестреляем.
В ответ Валленштейн только грязно выругался, вдруг поняв, что оказался в безвыходной ситуации, но продолжая неистово орудовать шпагой.
Внезапно наступила кромешная тьма, и в следующее мгновенье, пока глаза ещё не привыкли к темноте, в воздухе что-то прошелестело, и Валленштейн почувствовал, как на него свалилась крепкая сеть. Он попытался кинжалом перерезать её густые мелкие ячейки, но тут же был повален на землю ловкими сильными руками и в одно мгновенье крепко связан. Снова загорелись многочисленные факелы, и Валленштейн увидел, что та же незавидная участь постигла и его рейтар. Все они остались живы после этой ночной стычки и успели нанести существенный урон людям спэтара.
– Почему вы нарушили договор? Кто позволил вам возвращаться в Речь Посполиту по этой дороге, проклятые германские и польские свиньи? – раздался другой знакомый голос, и к повергнутому на землю Валленштейну подошёл Лупул. Ударом сапога он пнул лежащего навзничь рыцаря под рёбра. – Хотели поживиться, грабя моих подданных? А, может, собирались ограбить ещё и сборщиков податей? Тогда я вам не завидую. Утром вы все получите по заслугам! – орал княжич, продолжая бить Валленштейна. – Тащите вожака этой банды недомерков и мародёров! – крикнул он, не помня себя от ярости.
Связанного ремнями хорунжего Пржиемского швырнули под ноги Лупулу и тот, поставив свой белый сафьяновый сапог шляхтичу на грудь, злобно улыбнулся, обнажив зубы, которые в этот момент напомнили оскаленные клыки вампира.
– И пан Пржиемский тут? – искренне обрадовался Лупул. – Пан хорунжий, по-видимому, решил поправить свои денежные дела за счёт грабежа чужих владений, забыв, что грабёж – дурное ремесло и рыцарю не к лицу. Впрочем, пан хорунжий, как и его тевтонский сообщник, теперь не рыцари, но подлые рабы! Быдло! Не успеют пропеть третьи петухи, вам, как рабочему скоту, на шею наденут ярмо и заставят распахивать землю, которую вы собирались ограбить. Вы оросите её не только своим потом, но и своей чёрной кровью! Вспашете и заборонуете по всем правилам вырубку в дубраве, она рядом с этой поляной, превратите её в самое настоящее поле, годное для сева. Тот, кто станет спотыкаться или падать под ударами кнута в упряжке, немедленно будет зарыт в землю по самую шею, и по нему пройдутся плугом и бороной! Вот такое вас ждёт наказание, подлые негодяи и воры!
– Твоё величество! – раздался озабоченный голос спэтара Урсула. – А что делать с теми негодяями, кто откажется тянуть плуги и бороны?
– Сажать на колья, – был короткий ответ.
Не успело взойти солнце, как, разбив пленников на десятки, их впрягли в плуги с тяжёлыми коваными лемехами и в массивные, окованные железом дубовые бороны и заставили вспахивать и бороновать огромную, покрытую пнями вырубку недалеко от поляны, где они ночью попали в плен. Поросшую густой, но уже пожухлой, осенней травой и мелким кустарником, землю удавалось с горем пополам проходить плугом, сущий ад начинался там, где плуги упирались в корневища деревьев и где свежие крепкие пни преграждали путь. Несчастные пленники напрягали силы так, что трещали связки и жилы, и, как могли, рвались вперёд под ударами кнутов, сыпавшимися, словно град. Некоторые шляхтичи сразу отказались от этой адской работы и вскоре уже корчились на свежевыструганных кольях, врытых в землю тут же, на краю поляны. Другие, получив порцию ударов кнута, падали, и их тут же выдёргивали из упряжки и вскоре только головы несчастных торчали из земли над полем, раздавались дикие крики, вопли, мольбы о пощаде и проклятия, которые обрывались, когда острый блестящий лемех плуга одним махом срезал головы пленников. Вскоре большая часть вырубки превратилась в месиво из пропитанной кровью земли.
Валленштейн отказался тянуть плуг, не желая быть орудием убийства своих товарищей по несчастью. Его и остальных рейтар, проявивших с ним солидарность, сразу же выпрягли из плуга, чтобы посадить на колья.
– Нет, – сказал Лупул. – Этих на колья сажать нельзя.
– Но, твоё величество... – возразил было спэтар Урсул.
– Они не воры, – оборвал его Лупул и, подойдя к Валленштейну вплотную, вкрадчивым голосом спросил: – Ты же не вор, не так ли? Ты просто искатель приключений, охотник за подвигами? Или, быть может, обыкновенный шпион? Ведь бритый поп, который здесь околачивался, больше шпион, чем дипломат, и вынюхивал то, что ему не следовало бы знать, стремился любой ценой очернить господаря в глазах султана, что почти ему удалось. А ты этому змею в рясе помогал! И вот, ты снова здесь! Любопытно, с какой целью?
Валленштейн с удивлением взглянул в лицо княжича:
– Я не понимаю тебя, твоё величество.
– Скоро поймёшь, – пообещал Лупул. – Ты знаешь, как мы поступаем со шпионами? Мы живьём сжигаем их на костре! Причём по-особому. – И, резко повернувшись к трясущемуся от нетерпения спэтару, велел: – После раскорчёвки всех уцелевших ляхов зарыть по самые шеи на поляне! А этих упрямых тевтонов, – он кивнул в сторону рейтар, – закопать на краю поляны, подальше от остальных. К утру подготовьте побольше хвороста, можно и солому, завтра утром и начнём.
Спэтар в ответ с радостной улыбкой лишь молча поклонился, прекрасно поняв Лупула.
– До утра у тебя есть время хорошенько подумать и во всём признаться, – снова обратился к Валленштейну княжич. – Тогда у тебя появится надежда сохранить свою никчёмную жизнь. Я тебя просто продам туркам в рабство.
– Мне не в чем признаваться, – покачал головой тот.
– Это твоё дело, но смотри, завтра будет поздно, – уже без всякого гнева сказал Лупул и, уже покидая вырубку в дубраве, приказал спэтару: – Продолжайте работу до самого заката, до вечера чтобы здесь ни одного пня не осталось, а к утру чтобы все ляхи были зарыты в землю!
Едва солнце зашло за горизонт, как спэтар Урсул велел заканчивать работу, по его словам, «наступило время заслуженного отдыха». Все пни были выкорчеваны, почти треть пленных погибла под копытами коней и лемехами плугов.
– Завтра нас ждёт весёленький денёк, – ухмыльнулся спэтар, когда его вояки стали старательно утрамбовывать грунт вокруг торчащих из земли голов. – Это тебе не шпагой махать, – продолжал Урсул, присев на корточки у головы Валленштейна, – завтра вы все, проклятые швабы, узнаете на собственной шкуре, как расправляемся со шпионами! Ха! Ха! Ха! – И Урсул погладил огромной ручищей слипшиеся от пота и крови волосы на голове рыцаря, с хохотом поднялся и добавил: – Но я могу убить тебя быстро, если ты облобызаешь мои сапоги, слижешь с них дёготь так, чтобы носки сапог порыжели. Представь, что это туфли вашего Римского Папы! – С этими словами развеселившийся спэтар сунул носок своего огромного сапога под нос Валленштейну.
– Ты, раб султана, шут господаря и дурень у Господа Бога, можешь убить меня, но только не в честном бою. Поэтому я не хочу с тобой даже разговаривать, – сказал рыцарь.
Спэтар от досады поперхнулся своим хохотом, закашлялся, в сердцах огрел беззащитного плетью по голове и удалился, бормоча угрозы и проклятия. Вслед ему раздался громкий смех рейтар.
В полночь, когда серп молодого месяца время от времени скрывался за редкими, плывущими с северо-запада рваными облаками, внезапно кто-то осторожно провёл по затылку Валленштейна и шепнул ему на ухо на русском наречии, чрезвычайно похожем на чешский язык:
– Ваша милость, не подавайте виду, это я, Тома Кинэ. Я хочу помочь вам бежать.
Валленштейн слегка пошевелил головой и тихо, стараясь соблюдать максимальную осторожность, ответил:
– Где-то южнее Черна, скорее всего уже за Чагором, находятся сейчас казаки полковника Конашевича-Сагайдачного. Немедленно сообщи ему обо всём, что здесь произошло. Скажи ему, что утром для нас наступит последний день. Вот и всё.
– Я всё сделаю, что вы только прикажете, ваша милость. Я в долгу перед вами, – пообещал Тома Кинэ. – Жаль, что вы не хотите бежать в одиночку. Боюсь, что казаки до рассвета не успеют, постараюсь как можно быстрее до них добраться. Капитан опришков Николай Сафрюк мне поможет, я теперь в его шайке.
– Кстати, как ты обо всём узнал и сюда добрался? – прошептал пересохшими губами Валленштейн.
Превратился в волка – и будь здоров. Ведь я – оборотень, – серьёзно ответил бывший вожак гайдуков.
Утром, едва взошло солнце, перед воспалённым взором Валленштейна предстала высокая сутулая фигура смуглого горбоносого человека в простой крестьянской одежде. Апрод Курджос опустился перед рыцарем на корточки и тихо пропел:
Затем, помолчав, спросил, доставая фляжку из торбы, перекинутой через плечо:
– Тебя, наверное, после вчерашней тяжёлой работы мучает жажда? В глотке наверняка пересохло? Тогда выпей со мной. Я тебя угощаю этим замечательным винцом.
На, бери фляжку. Не хочешь? Странно! – искренне удивился апрод Курджос и снова запел:
После весёлой песенки апрод тонкой струёй вина, играющей на солнце всеми оттенками рубина, пропитал землю перед самым носом Валленштейна и затем, сделав изрядный глоток из фляжки, громко причмокнул губами и ухмыльнулся, обнажая гнилые зубы. За этим приятным занятием его застал спэтар Урсул и одобрительно заметил:
– Скоро будет очень жарко, поэтому надо впрок утолить жажду. Не так ли, доблестный рыцарь? Что мы можем для тебя сделать? Говори, не стесняйся!
– Не мешайте любоваться восходом солнца, – ответил Валленштейн.
– Тебе, наверное, холодно и мало света? – засмеялся спэтар. – Ничего, это не надолго. Скоро будешь греться до конца своей короткой жизни. Ха! Ха! Ха!
– В этом мире для тебя больше солнечного света нет! – взвизгнул апрод, на которого хладнокровие и спокойствие Валленштейна подействовали, словно красная тряпка на быка. – Проклятый шваб, думаешь, я не знаю о твоих похождениях в Сучаве?..
Договорить апрод не успел. Верхом подскакал заспанный Лупул, мрачным взглядом окинул открывшуюся перед ним картину, тут же плетью огрев апрода по спине, велел:
– Убирайся, болван! – и затем обратился к Валленштейну: – Последний раз спрашиваю, с какой целью ты вернулся в Молдову?
– Это моё дело, – прохрипел Валленштейн, еле ворочая пересохшим языком.
– Ну, что же, ты сам этого хотел! – воскликнул княжич и, обратившись к изнывающему от нетерпения спэтару, не скрывая досады, сказал: – Я сейчас уезжаю в Сучаву, поэтому ты лично отвечаешь за всё, что здесь произойдёт. Кончай с ними всеми! Но для начала пройдись плугом по ляхам, а когда всё поле будет как следует «вспахано», забросай этих упрямых тевтонов хворостом и подожги! Зрелище будет потешным! Жаль, что у меня нет времени полюбоваться! – С этими словами Лупул огрел плетью своего недовольно всхрапнувшего великолепного аргамака, выругался самыми грязными словами и умчался прочь.
Спэтар с глубоким поклоном проводил Лупула взглядом, радостно улыбнувшись в чёрную, блестящую бороду, рявкнул своим воякам:
– Готовь плуги, бездельники! Запрягай лошадей, да побыстрее! Пора приступать к осенней пахоте! Ха! Ха! Ха!
Дальше начался сущий ад. Холодный осенний воздух сотрясали такие крики, вопли и стоны, что лошади, запряжённые в плуги, шарахались из стороны в сторону, не слушая ругани и окриков «пахарей», которые с трудом удерживали в руках чепиги. Чтобы успеть выполнить приказ Лупула, в работе приняли участие даже офицеры, включая и самого спэтара. Он, сбросив с себя дорогую соболью шубу, сам, только ради собственного удовольствия, взялся за чепиги. Пахали в так называемый склад – от краёв поля к середине. «Пахари» со смехом состязались между собой, стремясь опередить друг друга и выйти на середину «поля», где были зарыты самые знатные шляхтичи.
Вероятно, ещё никогда и нигде в целом мире так сильно и обильно не удобряли человеческой кровью землю, как в этой дубовой дубраве на окраине Кузминского леса. Даже сам Стефан Великий не додумался до подобной казни. Такое было под силу разве что Тамерлану[94]94
Тамерлан (Тимур) (1336-1405) – полководец, эмир с 1370 г. Создатель государства со столицей в Самарканде. Разгромил Золотую Орду. Совершал грабительские походы в Иран, Закавказье, Индию, Малую Азию и др.
[Закрыть] или библейскому царю Давиду[95]95
Библейский царь Давид велел поголовно уничтожить всё население Равы Амбнитской и ещё пятнадцати филистимских городов только за то, что эти люди поклонялись другим богам. Подробнее см.: Библия, 2 Царств, глава 12, стих 31. (Прим. авт.)
[Закрыть].
Начало смеркаться, когда почти всё было кончено, и только в самой середине кровавого поля осталась узкая полоска уцелевших голов. После того, как плуги и тяжёлые бороны пройдутся по этой полосе с торчащими из земли головами с широко разинутыми в отчаянном крике, чёрными провалами ртов и с от смертельного ужаса вылезшими из орбит глазами, тогда примутся и за немецких рейтар. Последних ожидала ещё более страшная участь: их живьём поджарят в костре, в пламени окажутся только их головы, а тело, зарытое в холодную землю, будет надёжно защищено от огненного вихря. До такой жуткой и мучительной казни вряд ли додумался бы самый свирепый варвар.
У Валленштейна от ужаса шевелились волосы на голове, он понял, что пришёл его конец. Солнце уже закатилось за холм, покрытый почерневшим от листопада лесом, а помощи, обещанной Томой Кинэ, всё ещё не было. «Впрочем, стоит ли верить гайдуку? Лесной вор – он и есть лесной вор», – решил Валленштейн, и им овладело какое-то тупое безразличие.
Спэтар Урсул, сумевший опередить остальных «пахарей», готовился пройтись плугом по оставшимся ляшским головам, в числе которых был и хорунжий Пржиемский, у которого от ужаса начал мутиться разум, он хохотал во всю глотку, выкрикивал в адрес палачей проклятия и угрозы. В это время между деревьями замелькали какие-то неясные тени, послышались сдавленные стоны зарезанных часовых и караульных. И всё же кто-то из них успел поднять тревогу. Впрочем, казаки-пластуны сотника Мака своё дело знали, и никто из караула не уцелел. В бой вступила казачья сотня, подкравшаяся к самой поляне, а затем налетела конница под командованием Конашевича-Сагайдачного. Он с полком лихих рубак появился в самый разгар боя и, хотя нападение казаков было внезапным и хорошо подготовленным, сам Лупул был уже далеко на пути в Сучаву, а спэтар Урсул, не растерявшись, сумел организовать отступление в сторону Тарашан, которое, впрочем, больше походило на паническое бегство. В Тарашанах он попытался остановить казаков, став у села лагерем, ему удалось продержаться до рассвета, но, когда он увидел развёрнутые казачьи сотни, которые с пиками наперевес неслись на его лагерь, и всадника-исполина, ведущего в атаку этих казаков, спэтар Урсул сообразил, что лучше всего оставить поле боя за противником, бросив на произвол судьбы и собственную пехоту, и воинское имущество. Казаки долго преследовали противника, нещадно рубили саблями, но спэтару Урсулу с частью конницы удалось ускользнуть, бесследно исчез и апрод Курджос.
Несмотря на дикую боль во всех суставах и мышцах, на невыносимое жжение в многочисленных ранах, оставленных кнутом, Валленштейн опорожнил почти полфляжки крепкой казачьей водки, настоянной на калгане, и, закусив луком, велел рейтарам найти шпиона во что бы то ни стало, но проклятый апрод исчез, словно провалился в преисподнюю. Победителям достался не только весь обоз молдаван с изрядным запасом продовольствия, пороха, свинца, фуража и прочего воинского имущества, но и вся артиллерия, состоящая из двух турецких пушчонок, а также брошенное в панике личное оружие и снаряжение. Войсковую казну, судя по всему, спэтару удалось спасти.
– Нам следует немедленно уходить в пределы Речи Посполитой, господарь нас никогда не простит, – заметил полковник Конашевич-Сагайдачный, критическим взглядом окидывая фигуру Валленштейна. Несмотря на то, что он уже успел достать из маркитантского фургона свою запасную одежду и переодеться, всё же теперь мало напоминал того блестящего рыцаря и аристократа с древней родословной, каким его впервые увидел полковник.
Валленштейн за свою короткую бурную жизнь не получал увечий, пока ему всё благополучно сходило с рук, однако бесконечно так долго не могло продолжаться, и он это прекрасно понимал, поклявшись, что больше не будет испытывать Судьбу. Его рейтары, чудом выжившие, валяясь под овчинными тулупами на казачьих возах, метались в горячечном бреду. Та же участь постигла и большинство уцелевших ляхов, за исключением хорунжего Пржиемского. Он, казалось, был сделан из железа и уже красовался в седле, орал какую-то несусветную чушь, подбивал всех идти походом на Сучаву, а затем на сам Константинополь, сыпал страшными проклятиями в адрес господаря и грязно ругался, грозясь разорить столицу Молдавского княжества и под корень вырезать всё «подлое отродье Арона-Воеводы». По приказу Конашевича-Сагайдачного его сняли с коня, насильно влили в глотку почти целую фляжку горилки, затем связали и бережно уложили на воз, прикрыв овчинным тулупом, после чего неистовый лях, наконец, угомонился.
Полковник на этот раз повёл своё войско в сторону Заставны, решив как можно скорее оставить эти проклятые места, где молдавскими господарями было совершено кровавое злодеяние, память о котором навеки осталась в старинных преданиях, а страшное место недалеко от Тарашан было прозвано Красной Дубравой[96]96
На Северной Буковине (Черновицкая область) находится село с таким названием, оно несёт зловещую информацию о массовой казни пленных поляков молдавскими господарями в XVI и XVII вв. До сих пор это место считается проклятым. Однако, кое-кто отождествляет подобные деяния господарей с воинской доблестью и даже героизмом. Любопытно, что по этому поводу думают поляки?
В 1995 году гигантские оползни разрушили часть села Красная Дубрава. (Прим. авт.)
[Закрыть].
Валленштейн, оседлав верного Шпатца, которого, к счастью, казаки сумели отбить у молдаван, скакал впереди колонны, рядом с Конашевичем-Сагайдачным. Едва они отъехали миль пять от проклятого места, как навстречу им попался одинокий сгорбленный старик с длинными седыми лохмами грязных, сальных волос, выбивающимися из-под старой качулы, и с клочковатой, неряшливой бородой, развевающейся на пронизывающем до костей холодном ветру. Он долго униженно кланялся проезжавшим мимо казакам, клянча гнусавым голосом милостыню и показывая многочисленные прорехи на своей одежде, сквозь которые просвечивалось жёлтое костлявое тело, что-то бормотал на русском и валашском языках. Кто-то из сердобольных казаков бросил ему несколько медяков, и старик, склонившись в глубоком поклоне, со снятой шапкой в трясущейся руке стоял у обочины, благодаря благодетелей до тех пор, пока его не миновала вся колонна всадников и весь обоз.
Повозка Ингрид замыкала обоз, и едва она поравнялась с нищим стариком, как тот, дрожа от лютой стужи всем своим тощим телом, заголосил гнусавым голосом:
– Подайте хотя бы кусок чёрствого хлеба! Подайте Христа ради! Подайте, иначе я сейчас упаду и больше не поднимусь!
Сердобольная шведка достала из-за пояса монету и бросила ему в протянутую шапку.
– И хлеба! Хлеба, я не ел уже два дня! Хлеба... хлеба... Ох, я, кажется, умираю! – С этими словами старик зашатался и со стоном свалился на обочину дороги.
Ингрид не смогла безучастно наблюдать за мучениями несчастного старика и натянула вожжи. Она легко соскочила с передка фургона и, подбежав к распростёртому на земле телу, приподняла его.
– Давай я тебе помогу, усажу в свой фургон и довезу до ближайшей корчмы, где ты сможешь согреться, поесть и отдохнуть. Вот тебе на это целый талер.
– Спасибо, внученька. Дай Бог тебе здоровья, – стучал зубами старик, пока Ингрид бережно вела к фургону.
Усадив его рядом с дремавшими рейтарами, которые после перенесённых мучений дремали, накрытые тулупами, и даже не заметили нового соседа, Ингрид, дав ему выпить несколько глотков водки из своей походной фляжки, сунув в дрожащую руку краюху хлеба, ломтик сала и луковицу, поспешила взяться за вожжи.
Оглянувшись и отодвинув полог, она увидела, как старик продолжает жадно уминать хлеб и сало. «Если так лопает, значит, не больной и выживет, – решила про себя Ингрид. – На вид он ещё довольно крепкий старичок, только слишком тощий». Она была довольная, что спасла несчастного старика, что, безусловно, зачтётся ей на том свете, как это обещают христианские попы. Однако её не покидало какое-то тревожное чувство, причину которого она не могла объяснить.
Старик почти полчаса лежал неподвижно, внимательно следя из-под опущенных век за маркитанткой. Наконец, убедившись, что она больше не проявляет интереса к его особе, осторожно приподнял голову и, беглым взглядом окинув внутреннее убранство фургона, увидел напротив себя то, что ему и было нужно: клетку с голубями дочери господаря. У одного из голубей на лапке он заметил красную нить, а у другого – чёрную. Старик ухмыльнулся и внезапно легко для своего почтенного возраста поднялся на ноги, пробрался к клетке, не мешкая открыв дверцу, ловко выудил из неё голубей, торопливо спрятав их за пазухой.
– Дедушка, что это ты делаешь? – внезапно раздался голос маркитантки.
– Ничего особенного, внученька, просто эти голуби такие упитанные, такие вкусные на вид, что у меня слюнки потекли, – не докончив фразу, старик, прежде чем Ингрид успела опомниться, внезапно ударил её по голове сорванным с крючка фонарём. Тело девушки скрылось за пологом, её руки выпустили вожжи. От неминуемой смерти её спасло то, что один из рейтар вдруг зашевелился, осоловело уставился на старика, пробормотав по-немецки: «Was ist los? Wer bist du?[97]97
Что такое? Кто ты такой? (нем.).
[Закрыть] – тут же получил удар кинжалом в горло, захрипел, дёрнулся несколько раз всем телом и затих. Двум остальным рейтарам старик со знанием дела быстро перерезал глотки. С улыбкой посмотрев на дело рук своих, он осторожно выглянул из фургона наружу, приподняв задний полог, – дорога была пустынной, только вороны клевали свежий навоз, оглашая воздух противным карканьем, – старик, ухмыляясь, выпустил голубя с чёрной меткой на лапке, тихонько свистнул и пробормотал под нос, хихикая:
– Ишь ты, хитрая бестия, – лучших птичек подарила этому долговязому тевтону. Могу поклясться чем угодно, этого голубка он ни за что бы не выпустил. Любопытно, какую весть принесёт эта птичка самой красивой девушке Молдавского княжества? Уж ясно, что не радостную! Вот будет потеха!
С этими словами он ловко выпрыгнул из повозки, не забыв прихватить тулуп, и, воровато оглядевшись, юркнул в лесную чащу, где в надёжном месте у него были спрятаны две добрые лошади со всем необходимым.
В это время Валленштейн вёл беседу с полковником Конашевичем-Сагайдачным, невольно морщился, поскольку тряска в седле отдавалась болью во всём его теле.
– Во владениях молдавского господаря есть где разгуляться, – говорил казачий полковник, – но надо это делать с умом, а не так, как наш бедный хорунжий.
– Поэтому-то вы и избрали такой странный маршрут, когда отделились от войска гетмана? – спросил Валленштейн.
– Ляхи вообще предпочитают воевать за честь, – полковник лукаво усмехнулся, – а мы, казаки, – за деньги. Как говорит мой сотник Иван Мак: «Кому чего не хватает, тот за то и воюет». На самом деле мне необходимо было избавиться от опеки гетмана, и я сделал вид, что севернее Хотина ухожу на Подолье и дальше в родную Сечь. Эх, как я по ней соскучился! Однако казаки не привыкли порожняком возвращаться из походов, да и с молдавскими господарями у нас старые счёты.
– Но ведь между польским королём и молдавским господарем заключён мирный договор! – ужаснулся Валленштейн.
