Текст книги "Валленштейн"

Автор книги: Владимир Пархоменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 39 страниц)

Потрясённый до глубины души гауптман Деверокс тяжело плюхнулся на своё место и уставился пустым взглядом на Нитарда, в то время, как оберст Батлер сильно побледнел и откинулся на спинку кресла, как изваяние.

– Это приказ самого генерала ордена иезуитов и самого императора! – жёстко объявил Нитард. – Или вы, дети мои, решали больше не служить ордену и императору? Впрочем, насколько я помню, мой дорогой оберст, ты, как добрый католик, уже успел поучаствовать в двух заговорах против герцога и, если у кое-кого память вдруг оказалась слишком короткой, то я могу напомнить об этих делах! – с угрозой продолжал иезуит. – Итак, первый заговор был организован вами в Пльзене 13 января 1633 года, в него ты, сын мой, и граф Пикколомини попытались втянуть 49 офицеров армии герцога, что, естественно, закончилось неудачей, так как генерал-лейтенант фон Илов, оказавшийся в то время в Пльзене, остался верен герцогу. Ваше счастье, что в этом кругу заговорщиков не оказалось графа Трчка и барона фон Рейнкрафта, иначе вам было бы несдобровать! 20 февраля того же года вместе с графом Пикколомини вы предприняли попытку второго заговора, но уже в более узком кругу офицеров. Впрочем, надо отдать вам должное: вы ловко действовали, спекулируя на осуждении военным трибуналом и казни 12 офицеров после поражения армии под Лютценом. Кстати, граф Пикколомини, да и ты, сын мой, едва не попали в число этих ни в чём не повинных офицеров.

– Поэтому благодаря графу Пикколомини вы, ваша экселенция, всё знаете, – горько усмехнулся Батлер. – Но я добрый католик и предан Папе и императору, а также генералу ордена. Поэтому я обязательно выполню любой ваш приказ, как личный приказ самого генерала ордена иезуитов. Уверен, что и гауптман Деверокс не откажется выполнить свой священный долг.

– Я предан душой и телом Папе, императору и лично генералу ордена, – торопливо заверил Нитарда Деверокс. – Разве не я вовремя прикончил вашего послушника, неосторожно попавшегося в длинные руки герцога четыре года назад во время нападения на нас в лесу по дороге в Шверин? А кто удавил глупую горничную самой герцогини после того, как она пыталась шпионить за герцогом и вляпалась, как муха в мёд? Не сомневайтесь, я тоже выполню всё, что прикажет мне генерал ордена, которому я всегда верно служил! Однако я должен предупредить вас: у герцога – очень сильная охрана!

– Во-первых, сын мой, тогда, четыре года назад, на лесной дороге нападением на карету герцога руководил я, и я благодарен тебе, что ты в нужное время не растерялся и принял единственно правильное решение, как, впрочем, и в случае с горничной герцогини. Во-вторых, свободу действий, как я уже объяснял, обеспечат гауптман Лесли и лейтенант Пикколомини. Они хотя и недалёкие люди, но приказы выполнять умеют. Не останется в стороне и гауптман Гордон. Ваша же задача: подбить своих солдат, которые, как известно, уже давно не получали жалованье, перейти на службу к Максимилиану Баварскому, то есть остаться верными императору и Католической церкви, тем более, что его сразу после устранения герцога император намерен назначить главнокомандующим имперскими войсками и войсками Католической Лиги. Для начала вы, дети мои, выдадите своим солдатам аванс, смею заверить вас, довольно щедрый. – С этими словами Нитард бросил на стол под самый нос Батлеру внушительный мешок, туго набитый гульденами, мешок поменьше грохнул об столешницу перед Девероксом. – Скажете своим солдатам: если они останутся верными императору и согласятся покарать изменника, то они получат вдвое больше! Такое жалованье в армии Максимилиана Баварского будет регулярным, но главное – напомните им, что это – дело чести, ибо, как правило, отпетые негодяи свою алчность скрывают под благочестивыми намерениями.

– Вы хотите сказать, ваша экселенция, что наши солдаты – негодяи и алчные мерзавцы? – вскинулся Батлер.

– Не только ваши солдаты, дети мои, – успокоил его Нитард и добавил с улыбкой: – Можете не сомневаться, в настоящее время честь солдата измеряется количеством золота. Вы скоро в этом легко убедитесь.

– Этого золота с лихвой хватит, .чтобы выплатить жалованье моим солдатам на два месяца вперёд, – растерянно пробормотал оберёт, у которого при виде такого количества золота, задрожали руки, и он тотчас забыл о вчерашнем карточном проигрыше.

– Да, этого больше, чем достаточно, – согласился Деверокс, хладнокровно сгребая золото со стола в свою вместительную походную сумку.

– Итак, сегодня, как только пробьёт полночь, приступайте, во славу Божию. В это время герцог будет пировать в замке Эгер в кругу своих ближайших соратников. Последних тоже следует устранить. Как видите, дети мои, промысел Божий благоприятствует нам. Так что действуйте смело и решительно, без оглядки, без страха и всяких угрызений совести, ибо, как я уже сказал вам: это дело чести, – поднялся со своего места Нитард. – Кстати, я лично буду руководить акцией. Ad malorem Dei gloriam! Благословляю вас на этот подвиг во славу нашей Церкви!

– Amen! – взволнованно ответил оберёт Батлер, принимая благословение патера Нитарда и повторно прикладываясь к перстню на его руке.

Примеру Батлера поспешил последовать и гауптман Деверокс, предварительно снова тщательно вытерев рукавом потрёпанного мундира лоснящийся от гусиного жира рот.

В этот момент в дверь громко постучали. Деверокс и Батлер вздрогнули и схватились за пистолеты. Однако это был всего лишь хозяин постоялого двора, которого проводил в комнату дежуривший снаружи граф фон Лауэнбург. Владелец заведения, униженно кланяясь, направился прямо к Нитарду и с раболепной улыбкой на остром лисьем лице, передал ему небольшой конверт из жёлтой плотной бумаги.

– Велели вам передать, ваша милость, – произнёс хозяин постоялого двора на ломаном немецком языке.

– Именно мне? – удивился Нитард.

– Именно вам, ваша милость, – подтвердил владелец заведения. – И я рад услужить такому человеку, который так щедро платит за услуги, в отличие от некоторых.

Батлер при этих словах нахмурился, а его собутыльник снова схватился за пистолет, но Нитард опять бросил талер хозяину постоялого двора и отпустил его. Затем, подумав мгновенье, позвал последнего и велел оберсту:

– Заплати!

Видавший виды старый рубака с нескрываемой досадой на покрытом веснушками, суровом, красноватом лице неохотно полез за сильно отощавшим после неудачной карточной игры кошельком и со злостью швырнул хозяину постоялого двора талер, что было более чем достаточно.

Однако Нитард был другого мнения.

– Этого мало! – процедил он сквозь зубы. – Ещё один!

Жадному ирландцу пришлось снова раскошеливаться, но на этот раз под пристальным взглядом стальных глаз иезуита и злорадную ухмылку гауптмана Деверокса, он чудовищным усилием воли изобразил на лице полнейшее равнодушие, что и спасло его от очередного облегчения кошелька.

– Теперь убирайся! – приказал несказанно обрадованному хозяину постоялого двора Нитард, взламывая печать из голубого воска с изображением треугольника с глазом внутри.

На небольшом сероватом листе бумаги ничем не примечательным почерком было на плохом немецком языке написано всего несколько строк, но эти скупые строки и далёкий от изящества стиль поразили Нитарда, словно громом, и он внимательно перечитал письмо ещё раз:

«Ваша экселенция. Разрешите довести до Вашего сведения, что Ваш любимый друг, а именно нынешний обладатель звезды Люцифера, некий мессир Планта уже находится на пути в Эгер и уже сегодня вечером будет на постоялом дворе у Северной заставы. Так что спешите оказать ему достойный приём, ибо сказано: «Любите врагов своих, как самих себя!»

Истинный друг Церкви.

Р. S. В преддверии встречи с Вашим обожаемым другом, Вам неоценимую помощь окажет слуга мессира, Мишель, оставшийся в лоне Церкви. Горящий светильник на окне в комнате, где остановится мессир Планта, верно укажет Вам, что Вы, наконец, можете прижать обожаемого друга к своей груди».

Нитард крепко задумался: «Не ловушка ли это, хитроумно задуманная самим Люцифером?»

Но соблазн – рассчитаться, наконец, с проклятым обладателем звезды Вотана – был слишком велик. Но, главное, нельзя было этого негодяя и нечестивца допускать в ставку герцога – в том, что мессир Планта спешил на встречу с самим Валленштейном, Нитард не сомневался – в противном случае, всё тщательно продуманное и оплаченное огромными деньгами богоугодное дело полностью провалится. Оставался лишь один выход: встретить, как полагается, мессира Планта, благо от постоялого двора у Северной заставы до ставки герцога – порядочное расстояние.

«В любом случае моим людям придётся взять это исчадие ада под свою опеку», – твёрдо решил Нитард и вслух произнёс: – Итак, дети мои, ночью, когда пробьёт ровно двенадцать, я проникну в ставку герцога и буду лично руководить акцией, а пока мне необходимо решить кое-какие неотложные дела, – подумав, добавил: – Ключ от этой комнаты оставьте мне. Вам же следует немедленно отправляться в казармы, раздать деньги солдатам и всё подготовить к выступлению. Приказ о начале акции вам доставит лично гауптман Гордон, который обеспечит беспрепятственное продвижение ваших солдат по городу в замок Эгер, где вас будут ожидать гауптман Лесли и лейтенант Пикколомини со своими людьми!

Офицеры не стали больше мешкать: приказ старшего в иерархии ордена выполнялся без лишних рассуждений, точно и в срок. Не притронувшись больше к обильному завтраку, они ещё раз раболепно приложились к перстню, подхватили свои походные сумки с золотом и поспешили удалиться.

Нитард, оставшись один, потёр руки от возбуждения: «Маховик запущен! Теперь остаётся только не проворонить этого нечестивца – маркграфа фон Нордланда!» – думал он, спускаясь в сопровождении Лауэнбурга в общий зал, где в это раннее время было мало посетителей и постояльцев. Четверо его послушников, переодетые солдатами, сидели за отдельным столом, поставив мушкеты рядом в угол и с азартом играли в кости. Нитард шепнул несколько слов одному из них. Тот, склонив голову в знак согласий, быстро вышел наружу. Спустя час он пришёл в сопровождении ещё одного послушника, вооружённого до зубов. Оставив с ними графа Лауэнбурга и отдав им необходимые распоряжения, Нитард вернулся в комнату, которую до этого занимали Батлер и Деверокс. Послушники же, прикидываясь заправскими ландскнехтами, продолжали азартную игру, внимательно наблюдая за входной дверью, за окнами, за лестницей, ведущей на второй этаж, в комнаты постояльцев, за дверью на кухню и за каждым посетителем в отдельности. То и дело, кто-то из них один выходил наружу, якобы по нужде, затем его сменяли другие. Всё это происходило так естественно, что не вызывало никаких подозрений у посетителей, которых стало заметно прибавляться. Так продолжалось до самых сумерек. Наконец по мостовой прогрохотала карета, запряжённая четвёркой великолепных мекленбургских коней. Дежуривший снаружи послушник тотчас зашёл внутрь и хлопнул себя кожаной перчаткой по голенищу высокого ботфорта – условный знак, что ожидаемый человек прибыл. Тут же один из мнимых солдат – граф Лауэнбург – встал из-за стола и, пьяно покачиваясь, поднялся на второй этаж в комнату к Нитарду. Тот, внимательно выслушав графа, хлопнул крышкой своих простых серебряных часов, которые показали восемь пятнадцать.

– Успеем, – с удовлетворением заметил Нитард.

Хозяин постоялого двора лично встретил маркграфа прямо на улице, без конца раболепно кланяясь и освещая путь знатному неожиданному гостю специально прихваченным фонарём. В то время, как работник распрягал уставших лошадей и отводил их на конюшню, хозяин с хозяйкой помогли маркграфу и его кучеру – совсем ещё юному смазливому парнишке – выгрузить все пожитки из кареты и проводили гостей в заранее подготовленную, согласно своевременному предупреждению неизвестного доброжелателя отцов-иезуитов, комнату.

Нордланд остался доволен отведённой ему просторной уютной комнатой и особенно тем, что соседей по ночлегу не предполагалось, а в забитом солдатами герцога Валленштейна Эгере – это было исключительной роскошью. Он распорядился, чтобы ужин на двоих доставили наверх, так как чувствовал себя очень уставшим и разбитым после долгой утомительной дороги. Путь от Берлина через Торгау, Дрезден, Усти, Жатец, Пльзень до этого захолустного богемского городишки занял почти две недели. Маркграф фон Нордланд очень спешил сюда для встречи с самим герцогом. По этой причине он на протяжении почти ста последних миль не останавливался ни в одном постоялом дворе, ни в одном придорожном трактире, собираясь добраться до намеченной цели как можно скорее, только после этого как следует отоспаться, а затем ранним утром явиться на приём к Валленштейну и передать ему важные письма от курфюрста Бранденбургского и шведского канцлера. От быстроты ответа герцога на эти письма зависела вся дальнейшая судьба Германии, а может быть, и даже всей Европы. Смертельно уставший маркграф, который из жалости к юному слуге большую часть тяжёлой дороги сам сидел на козлах и правил каретой, сбросил, наконец, с себя тяжёлый, пропитанный влагой, длинный зимний суконный плащ и камзол, стянул с себя высокие кавалерийские ботфорты, положил перевязь со шпагой, пистолеты и оба кинжала на табурет и тут же свалился, как подкошенный, на широкую деревянную кровать, почти мгновенно уснув.

Вскоре хозяйка лично доставила ужин: несколько колец колбасы с острой приправой, ветчину, миску горячих кнедликов, щедро политых свиным салом со шкварками и с капустным гарниром, а также обязательный жбан с подогретым пивом и бутылку контушовки. На всякий случай был доставлен и вместительный кувшин с подогретым красным вином. Слуга воровато оглянулся и быстро всыпал в пиво и вино какой-то белый порошок, который тотчас растворился, но Мишель на этом не успокоился: откупорив бутылку с контушовкой, всыпал зелье и туда. Подождав немного, он энергично затормошил хозяина.

Нордланд с трудом разлепил веки и пробормотал:

– В чём дело, малыш?

– Ваша милость, ужин готов и ждёт вас на столе!

– Отлично. Сейчас я займусь им, только ещё немного отдохну, – зевнул маркграф и, с наслаждением вытянув длинные ноги, затёкшие от долгого сидения на козлах кареты, окончательно уснул, прежде полусонным взглядом успев проследить за тем, как Мишель задвинул засов на тяжёлой дубовой двери.

Увидя, что маркграф фон Нордланд крепко спит, слуга растерялся, он был твёрдо убеждён, что его господин с дороги обязательно выпьет крепкого вина или пива с подмешанным зельем и уснёт крепче, чем следовало бы. Пастор Вейсгаупт, снабдивший его этим порошком ещё в Шверине, велел, когда будет необходимо, любой ценой усыпить проклятого обладателя звезды Вотана и сдать его ещё тёпленьким отцам-иезуитам. Теперь же хитроумный план явно проваливался: иезуиты уже наверняка ждут условный сигнал. Юноша был в глубоком отчаянии. Беспомощно осмотревшись, он заметил кувшин и таз для умывания. Заглянув в кувшин и убедившись, что он полон воды, Мишель осторожно перенёс его ближе к табурету, на котором лежало оружие маркграфа и, побродив немного по комнате, специально с грохотом опрокинул один из стульев.

Нордланд вздрогнул, приоткрыл осоловелые от сна глаза и пробормотал под нос:

– Отдыхай, малыш. Завтра у меня будет трудный день, – и, перевернувшись на другой бок, снова уснул.

Мишель терпеливо подождал ещё с полчаса, затем, разуваясь, умышленно грохнул башмаком об пол – Нордланд не шевельнулся. Тогда полностью разувшись, слуга подкрался к кровати господина, осторожно взял с табурета один из пистолетов и опустил его рукояткой вниз в кувшин с водой, подержав его в воде, вытащил, аккуратно вытер оружие полой камзола и положил на прежнее место. То же самое он проделал и с другим пистолетом. Затем Мишель, взяв оба хозяйских кинжала и шмыгнув к камину, сунул их глубоко в дымоход. Оставалось похитить самое опасное оружие бывшего личного фехтовальщика Валленштейна – его быструю, словно молния, шпагу. Слуга долго не решался приближаться к безмятежно храпящему господину: бульдожье лицо маркграфа внушало ужас экзальтированному юноше. Со всеми предосторожностями, отодвинув засов на двери, освобождая себе путь к быстрому отступлению, он снова подкрался к ложу беспечно спящего хозяина. Отстегнуть ножны со шпагой от перевязи Мишелю удалось без малейшего шума, затем он схватил подсвечник с горящей свечой и, поставив её на подоконник, кошачьим шагом бросился к двери. Осторожно приоткрыв её, Мишель с ужасом услышал, как скрипнули петли – раскатом грома показался коварному слуге этот тихий, еле слышимый скрип. Маркграф на этот, едва слышимый шум, никак не отреагировал, а слуга, словно юркий хорёк, прошмыгнул в щель и, оказавшись в коридоре, оставил дверь приоткрытой и со всех ног бросился в противоположный конец коридора, где одна из дверей тотчас приоткрылась, и рослый бородатый человек с хищным носом и чёрными глазами навыкате поманил его толстым волосатым пальцем к себе. Юноша с радостью узнал кальвинистского кантора Шнархера и вздохнул с облегчением, радуясь, что, наконец, отомстит своему господину. Когда тот четыре года назад спас его от экзекуции и увёл с собой, Мишель, нежный, похожий на девочку, надеялся, что ему в будущем предстоит ублажать своего нового хозяина и мило развлекаться с ним. Но увы! Вместо этого ему предстояло выполнять много различных работ в доме своего нового хозяина, подолгу упорно тренироваться в фехтовальном зале. Рапиры, шпаги, палаши, сабли, кинжалы и другое холодное оружие до смерти надоели мечтательному экзальтированному юноше, и он с тоской вспоминал мягкие нежные руки графа Пикколомини и те ласки, которыми они награждали друг друга. Мишель вынужден был заниматься самыми грязными работами: мыть полы и окна, чистить ненавистное оружие и доспехи, за что люто возненавидел своего господина и мечтал жестоко отомстить ему.

Нордланд всё-таки проснулся от какой-то непонятной тревоги. Чувство опасности у этого необыкновенного человека было развито до предела. Продрав сонные глаза, он заметил, что дверь в комнату приоткрыта.

– Эй, малыш! – промычал он.

Никто не отозвался. Усилием воли маркграф, приходя в тихое бешенство, окончательно прогнал остатки сна и поднялся с кровати и босиком побрёл к двери. «Куда девался этот паршивый щенок? Наверняка подался в отхожее место, – решил Нордланд и грубо, по-солдатски выругался, запирая дверь на засов. – Постучится, когда вернётся, мерзавец. Тогда я всыплю ему как следует!»

Тут его взгляд случайно упал на табурет с оружием и амуницией. Маркграф сразу заметил, что чего-то явно не хватает, правда, спросонья не сразу сообразил, что остался без шпаги и кинжалов. В следующий момент он бросился к своей перевязи. Сон, как рукой, сняло. Нордланд поспешно обулся и, схватив пистолеты, отодвинув засов, бросился наружу с явным намерением прорваться в конюшню к лошадям. Но, добежав до лестницы, едва успел увернуться от мушкетного залпа, бросившись лицом на пол. Только он поднялся, как защёлкали пистолетные выстрелы. Пришлось спешно ретироваться назад. Недалеко от своей комнаты Нордланд наткнулся на Нитарда и ещё двух иезуитов. Маркграф спустил курки обоих пистолетов, целя иезуитам в головы, но раздались лишь сухие щелчки кремнёвых замков. Швырнув бесполезное оружие в противников, он вынужден был отступить в свою комнату, куда его, как в западню, загоняли иезуиты. Нордланд успел задвинуть тяжёлый засов за собой и бросился к окну, но тотчас отпрянул назад, спасаясь от пуль, выпущенных снаружи. Дверь, задвинутая на мощный засов, содрогнулась от тяжёлых ударов и вскоре с грохотом слетела с петель. Маркграф выхватил карманный двухствольный пистолет и выстрелил два раза подряд, – лишь одна пуля достигла цели и вошла в грудь послушника, которого Нитард предусмотрительно послал вперёд. Маркграф схватил тяжёлый табурет и с огромной силой метнул в ворвавшихся в комнату иезуитов, вооружённых шпагами и кинжалами.

В ответ раздался оскорбительный хохот Нитарда:

– Вот и всё, Люцифер! Мышеловка захлопнулась! Теперь тебе уж точно не уйти от рук инквизиции!

Он торжествовал, насмешливо глядя на прижавшегося всей спиной к стене Нордланда – этого мгновенья иезуит ждал долгих четыре года. Его заклятый враг был без камзола, в одной белоснежной льняной рубашке, заправленной в штаны военного покроя, жалкий, безоружный, с одним только разряженным карманным пистолетом в руке, который он жестом, полным безнадёжного отчаяния, отбросил в сторону. Нитард ещё некоторое время наслаждался полной победой над застигнутым врасплох противником. Иезуиты, уверенные в своём подавляющем превосходстве, даже не потрудились перезарядить пистолеты и мушкеты, да и на это уже не было времени и необходимости. Затянувшийся спор между орденом иезуитов и Союзом воинов Вотана должен был разрешиться, как полагал Нитард, при помощи не свинца, но благородной стали, как это полагается у настоящих рыцарей. Только на этот раз обладателя звезды Вотана, если он добровольно не сдастся на милость победителя, придётся убивать безоружным. Пять стальных клинков в опытных руках – более, чем достаточно, чтобы раз и навсегда покончить с одним безоружным, пускай и отчаянной храбрости человеком. Нитард усмехнулся и произнёс:

– Взгляд смелого – сильнее меча труса! Так когда-то мне сказал некий барон фон Рейнкрафт, который в эту ночь тоже станет покойником. Ты и сейчас так думаешь, будучи закоренелым еретиком, поэтому я передумал и решил спасти тебя от костра аутодафе: инквизиции и нашему ордену нет больше смысла за тобой охотиться. Ты уже давно вне закона человеческого и даже вне закона неба. Поэтому Господь и отдал тебя в наши руки, чтобы умертвить, причём умертвить немедленно, как бешеную собаку. Вслед за тобой, ровно в полночь, за измену Папскому престолу и императору в преисподнюю отправится и сам герцог Валленштейн. Ты ведь к герцогу спешил с вестями от курфюрста Бранденбургского и от шведского канцлера, не правда ли? Так что очень даже своевременно ты угодил в мышеловку. Итак, прощай, Люцифер! Братья, умертвите его!

Нордланд ничего не ответил, но, услышав о готовящемся покушении на Валленштейна, быстро положил правую руку на серебряную пряжку доставшегося в наследство от дона Родриго пояса, на которой рубинами был выложен древний знак солнцеворота. Раздался негромкий щелчок, и маркграф резко взмахнул рукой, в которой молнией сверкнул странный длинный обоюдоострый клинок с выемкой по всей длине и вытравленными на нём рунами древнего бога из рода асов. Это был знаменитый меч Балтингов, выкованный, по преданию, сыновьями Ярнсаксы и подаренный самому Тору, как знаменитый пояс Силы. Этот пояс Тор[258]258
  Тор — один из главных богов в скандинавской мифологии, бог грома, бури и плодородия.


[Закрыть] впоследствии подарил своему доблестному потомку, вождю самого воинственного в мире народа готов, славному конунгу Балту, от которого пояс вместе со звездой Вотана и передавался по наследству от одного балтинга к другому, пока не очутился во владении маркграфа фон Нордланда.

Чёрный кожаный пояс, служивший ножнами, отлетел в сторону. Меч из особой стали, до поры до времени будучи согнутым вокруг талии владельца, после нажатия на специальный замок в пряжке, резко, словно стальная пружина, выпрямился и был готов к действию. На глазах у изумлённых иезуитов Нордланд привычно крутанул возникшим, словно по волшебству, клинком, разминая кисть правой руки, затем ловко перебросил его в левую. Меч в его руках сначала превратился в стальной сверкающий веер, затем в сплошной круг. Нордланд с удивительной ловкостью перебрасывал его из руки в руку, причём он умудрялся делать это даже за собственной спиной, и без колебаний набросился на опешивших иезуитов, нанося им страшные рубящие и колющие удары.

Нитард мгновенно понял, в какую страшную передрягу, по милости неизвестного доброжелателя, он влип, связавшись с этим проклятым Люцифером, и крикнул:

– Не выпускайте его отсюда, братья, и убейте во что бы то ни стало! – В то время, как сам благоразумно очутился за спинами своих послушников. – Атакуйте его! Он ни в коем случае не должен выйти отсюда живым!

Звякнули клинки. Меч в руках фон Нордланда оказался страшным оружием. В этом Нитарду пришлось убедиться воочию, когда сверкающий стальной веер, казалось, лишь слегка коснулся головы одного из послушников, и тот свалился замертво с разрубленным черепом.

– Я сейчас подошлю подкрепление! – ободряюще пообещал Нитард и сбежал вниз по лестнице.

Действительно вскоре подоспел Лауэнбург, весь запыхавшийся, с обнажённой шпагой в руках, он немедленно вступил в бой. Между тем хитроумный Нитард поспешно вывел своего осёдланного коня из конюшни, легко вскочил в седло и во всю прыть, галопом помчался в ставку герцога. Часы показывали пять минут двенадцатого и до роковой минуты оставалось меньше часа.

Маркграф яростно сражался, спеша побыстрее покончить со своими противниками, чтобы предупредить герцога о заговоре. Однако, иезуиты не были новичками в искусстве фехтования, к тому же отличались фанатизмом и редким бесстрашием, граничащим с полным пренебрежением к собственной жизни. Не считаясь с потерями, они стремились любой ценой выполнить приказ Нитарда и покончить с Люцифером. Но как бы там ни было, последний сумел мастерским ударом разделаться ещё с одним послушником, начисто срубив ему голову: обезглавленное тело ещё некоторое время взмахивало шпагой и даже сделало несколько шагов вперёд, прежде чем рухнуло вниз, заливая кровью пол. Оставшиеся иезуиты тем не менее наседали на Нордланда. Граф даже ранил его в бедро, но тут же свалился замертво с наискось разрубленным черепом. Следующий нападавший упал, сражённый выстрелом в спину: в дверном проёме с дымящимся пистолетом стоял барон Хильденбрандт, с которым на этом постоялом дворе у маркграфа была назначена встреча.

Острая сталь меча Балтингов развалила туловище последнего нападавшего несчастного иезуита от левой кчючицы почти до самого пояса. Это был страшный, так называемый магдебургский удар, которым маркграф в результате длительных упорных тренировок в фехтовальном зале овладел в совершенстве. Было уже 11.35.

– Скорее к карете! – воскликнул Нордланд и вместе с бароном опрометью выскочил наружу к конюшне.

– Верховых коней увели! – крикнул Хильденбрандт. – Твой слуга пытался стреножить и оставшихся от твоей кареты, но я случайно помешал, и этот ублюдок скрылся!

– Да, герцог был прав: я пригрел змею на груди! – откликнулся Нордланд и сплюнул с досадой.

Они поспешно вывели из конюшни оставшихся лошадей и запрягли в карету. Хильденбрандт вскочил на козлы, и едва Нордланд успел захлопнуть за собой дверцу экипажа, как он рванул вперёд.

– Скорее, барон! – погонял своего нового кучера маркграф, почти по пояс высовываясь из окошка кареты, хотя она неслась с бешеной скоростью. Нордланд то и дело поглядывал на часы: пять минут осталось пройти большой стрелке до цифры 12.

В это самое время Валленштейн спокойно ужинал в обществе своих близких боевых соратников: фельдмаршала Илова, генерал-вахмистра Рейнкрафта, графа Трчка, оберста Кински и ротмистра Ноймана. За креслом герцога как всегда маячила высокая фигура верного камердинера Карла.

Отличного выдержанного вина и обильной изысканной закуски было более чем достаточно, офицерам и самому герцогу скучать не приходилось, вскоре все они несколько захмелели.

– Послезавтра возвращаемся во Фридланд! – то и дело повторял заплетающимся языком Валленштейн. – А затем двинемся к границам Баварии! Меня на границе ждут мои верные полки! Как там мои войска, готовы к вторжению в земли герцога Максимилиана Баварского?

– В полной боевой готовности, ваше высочество! – неизменно отвечал Илов, потягивая мозельское.

– Прекрасно! Значит, вербовкой наёмников и рекрутским набором для имперской армии здесь, в моей родной Чехии я никому не позволю больше заниматься! Хватит! Нас, чехов, и так мало осталось! Это мой народ, а он и так сильно пострадал от этих бесконечных войн!

Все налоги чехи теперь будут платить только в мою казну! Ведь у меня на содержании сорокатысячная армия, преданных мне лично солдат! Клянусь, сюда больше не ступит нога имперского сборщика налогов! Верно я говорю?

– Совершенно верно, – поддакнул герцогу оберст Кински, который уже давно пытался склонить Валленштейна к союзу с Саксонским курфюрстом. – Совершенно верно, ваше высочество, – повторил он. – Чехия по праву принадлежит только вам!

– С такой армией я спасу не только Чехию, но всю Германию, и многострадальный немецкий народ сможет вздохнуть с облегчением, когда я, наконец, прекращу эту бессмысленную кровавую бойню, которая длится уже больше пятнадцати лет, – гнул своё герцог.

– Пора уже давно объединить все земли Германии и Чехии в одно могущественное королевство! – воскликнул Кински, встряхивая пышными светло-русыми кудрями.

– ... и основать новую королевскую династию! – добавил фон Илов.

– За короля новой Великой Германии и Чехии, за императора нового Великого Германского Рейха! – поднял свой бокал граф Трчка.

– За его величество Альбрехта фон Валленштейна – будущего императора Великого Германского Рейха и короля Чехии! – гаркнул Рейнкрафт.

Едва генерал-вахмистр произнёс этот тост, как в коридоре послышался какой-то странный шум, который быстро нарастал. Топот множества ног, обутых в тяжёлые ботфорты, лязг оружия, крики и проклятия стремительно приближались. Казалось, лавина камней несётся с горных вершин, сметая всё на своём пути.

Герцог и его офицеры разом замолкли на полуслове и с удивлением встревоженно переглянулись. Внезапно огромная двустворчатая дверь в зале с грохотом распахнулась, и внутрь ворвалась толпа вооружённых до зубов солдат. В основном это были люди графа Пикколомини и гауптмана Деверокса, который с алебардой наперевес мчался впереди всех и явно был предводителем этой толпы внезапно обезумевших ландскнехтов.

– Умри, шельма! – воскликнул Деверокс, нанося удар остриём алебарды самому герцогу, однако, тот, несмотря на винные пары в голове, в последний момент сумел увернуться.

Рейнкрафт первым выхватил шпагу из ножен и заслонил собой герцога, отражая яростные удары клинков, мушкетных пик и алебард, сыпавшихся со всех сторон. Примеру Рейнкрафта немедленно последовали все участники застолья, к которым присоединился и растерявшийся в первый момент камердинер. Начавшаяся жестокая схватка была далеко не равной, но пятеро офицеров во главе с герцогом, а также верный Карл сражались с яростью обречённых. Они спина к спине, опрокинув огромный стол и пустив в ход тяжёлые табуреты, заняли круговую оборону, постепенно отступая к двери, ведущей в спальню герцога. Вдруг из боковой двери зала, которая вела в женские покои, появилась в высоких ботфортах, мужских штанах от охотничьего костюма и белой рубашке Брунгильда. Она, внезапно услышав громкий странный шум в зале – крики, звон клинков – не мешкая, полураздетая выскочила из своих покоев, оставив насмерть перепуганную горничную и прихватив на всякий случай шпагу и кинжал. Брунгильда увидела отца и верных ему офицеров, яростно сражающихся против толпы озверевших полупьяных драгун, алебардиров и стражников, и, не колеблясь ни секунды, бросилась в бой, словно истинная валькирия из древнегерманских саг, прокладывая себе дорогу клинком. Уроки фехтования под руководством маркграфа Нордланда пошли ей впрок, проведя ряд защитных приёмов, ответила стремительными колющими и рубящими ударами, которые часто достигали цели. Дочь Валленштейна действительно сражалась, словно настоящая валькирия. Несколько раз падая после молниеносных прыжков, она умудрялась тут же оказываться на ногах. Вражеские клинки несколько раз рассекали её белоснежную рубашку, но, кроме пустяковых царапин, вреда этой отважной девушке не принесли: она была, словно заговорённая от вражеских клинков. Однако на Брунгильду обратил внимание сам Нитард и тут же указал на неё Пикколомини. Граф всё понял без лишних слов и немедленно атаковал девушку с фланга, в то время как Нитард пытался подобраться к ней с тыла. Девушка сменила позицию и увернулась от страшного рубящего удара пламенеющего клинка Нитарда по голове, сумев прикрыться от толедской шпаги кинжалом. Ей удалось ответить на выпад Пикколомини, отведя колющий удар в сторону, обманно уколов в правое бедро противника она тут же нанесла настоящий глубокий укол в левое плечо зарвавшемуся предателю. Граф отскочил назад. Брунгильда продолжала удерживать в ловушке своего кинжала клинок Нитарда и, находясь от него на близком расстоянии, нанесла иезуиту ощутимый удар ботфортом в пах. Удар кинжалом в спину не достиг цели, так как наткнулся на лёгкий панцирь под камзолом, что и спасло Нитарда от верной гибели, нанести же повторный удар ей уже не хватило времени: граф самоотверженно отвлёк эту разъярённую фурию на себя, ему на помощь тотчас бросились несколько алебардиров.