Текст книги "Валленштейн"

Автор книги: Владимир Пархоменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)

Часть третья
ОБРЕЧЁННЫЙ НА ЗАКЛАНИЕ

Хоть совсем не молись,

но не жертвуй без меры,

на дар ждут ответа;

совсем не коли,

чем без меры закалывать.

Старшая Эдда, Речи Высокого,

стих 145, с. 202

Гибнут стада,

родня умирает,

и смертен ты сам;

но смерти не ведает

громкая слава

деяний достойных.

Там же, стих 76, с. 196

Глава XV
КОГДА В ЗАПАДНЮ ПОПАДАЕТ
СЛИШКОМ КРУПНЫЙ ХИЩНИК

(Герцогство Мекленбургское. Шверин, 23 апреля 1630 года)

Барон Рейнкрафт пришёл в себя в том же застенке, в подвалах резиденции епископа, где ещё недавно томилась Ханна.

Он очнулся от того, что одна на редкость наглая крыса вцепилась ему в нос. Доблестный мальтийский рыцарь пришёл в неописуемую ярость. Шмякнув об стену не успевшую удрать мерзкую тварь, он забарабанил пудовыми кулаками в тяжёлую дубовую дверь. Гул от ударов прокатился по всему подземелью, от него сразу же очнулись дремавшие епископские стражники, охраняющие внутренние покои дворца, а заплечных дел мастера, скучающие без дела, сразу же бросили игру в кости и насторожились в радостном предвкушении увлекательной творческой работы.

Спустя весьма короткое время в коридоре подземной тюрьмы послышались гулкие шаги. Лязгнул засов, заскрежетал ржавый замок. Тяжёлая дверь со скрипом отворилась, и на пороге возникла зловещая фигура Хуго Хемница с перевязанной головой. Монах был вооружён любимой шпагой. Из-за спины коадъютора выглядывало бледное лицо графа Пикколомини. Последний был тоже вооружён обнажённой шпагой.

– Как вы посмели, подлые ублюдки, меня здесь запереть? – заорал Рейнкрафт, едва завидев их. – Вам, грязные свиньи, дорого обойдётся оскорбление рыцаря Мальтийского ордена!

– Ты не мальтийский рыцарь, а изменник и еретик, – спокойно ответил Хемниц. – Причём ты, подлый негодяй, дерзнул посягнуть на сами устои Святой Католической Церкви, за что тебе в полной мере придётся отвечать перед супремой.

– Хватит лгать, вонючий монах! Я требую, чтобы обо мне немедленно сообщили его высочеству герцогу! – загремел в ответ взбешённый Рейнкрафт.

– Как ты не поймёшь, мерзкий нечестивец, – стал терпеливо объяснять ему Хемниц, – что совершил тяжкое преступление перед Матерью-Церковью и в обязательном порядке ответишь за этот смертный грех перед трибуналом святой инквизиции. Лишь после тщательного расследования всех обстоятельств дела и вынесения вердикта тебя передадут в руки светской власти. Смею тебя заверить, проклятый еретик, сам герцог тебя отправит на костёр, ибо не было ещё случая, чтобы светская власть обжаловала решение трибунала.

Вместо ответа Рейнкрафт резко нагнулся, схватил дохлую крысу и запустил трупом бедного животного прямо в ненавистное лицо монаха, который хладнокровно уклонился в сторону, хлёсткий удар пришёлся по смазливой физиономии графа. Тот от неожиданности отшатнулся, оттолкнул наставника в сторону и направил остриё своего клинка в грудь барону.

– Действуй, граф, – ухмыльнувшись, сказал с глубоким презрением Рейнкрафт, – я оставил тебе на вечную память несколько приличных отметин на заднице. Теперь тебе есть чем гордиться, ублюдок, особенно перед шлюхами в постели, впрочем, судя по твоей внешности, ты, похоже, состоишь мальчиком при каком-нибудь похотливом прелате, случайно не при этом ли вонючем монахе с отрубленным ухом? Так что, действуй смелее, мальчик, для ублажения попов!

Пикколомини застыл в нерешительности. Искушение прикончить безоружного смертельного врага было очень велико и, безусловно, граф не удержался бы, чтобы всадить сталь в широкую грудь Рейнкрафта, но вдруг граф почувствовал, что его правую руку сжали, словно клещи, сухие твёрдые пальцы Хемница.

– Не смей! – услышал он грозный окрик патрона. – Негодяй за всё ответит перед трибуналом, я в этом тебе ручаюсь.

Граф в ответ криво улыбнулся и опустил шпагу.

После зловещего обещания иезуита дверь застенка с лязгом захлопнулась, и взбешённый оберст остался один. Некоторое время он постоял в задумчивости, тупо глядя на дверь, затем принялся гигантскими шагами мерить тесное пространство склепа, ругаясь вполголоса. Он приблизился к небольшому, едва пропускающему дневной свет, маленькому окошечку, прорубленному под самым потолком в такой толстой стене, что это окошко скорее напоминало бойницу древнего рыцарского замка, но, судя по всему, служило для притока небольшого количества свежего воздуха, иначе в этом мерзком узилище недолго было задохнуться насмерть от невыносимой духоты и отвратительного зловония. Подтянувшись на руках, барон с любопытством выглянул наружу и через крепкую решётку из заржавленных прутьев увидел густо заросшую мхом каменную стену узкого, словно колодец, внутреннего двора резиденции епископа, из которого доносилось невероятное зловоние. Обитатели дворца, как было принято в Европе того времени, имели обыкновение вываливать содержимое ночных горшков и помойных вёдер прямо из спален или кухонь во внутренний двор, а в худшем случае – на улицу, иногда на головы случайных прохожих. Нечто подобное мальтийский рыцарь наблюдал при дворах Габсбургов в Вене и в Мадриде и в замках более мелких феодальных правителей, но особенно грязными были Лувр и Пале-Рояль в Париже. В Лувре, который по праву имел сомнительную славу самого грязного королевского дворца, для самого гнусного разврата и в качестве отхожих мест использовались любые, первые попавшиеся укромные уголки, поэтому в знаменитой резиденции Бурбонов немудрено было поскользнуться на куче дерьма в любом коридоре, не говоря уже о том, что существовала чрезвычайно высокая вероятность внезапно наткнуться на любовную парочку, усердно занимавшуюся делом и не обращающую особого внимания на шныряющих мимо слуг и высоко титулованных зевак. Благодаря подобным лёгким нравам многие аристократы страдали от модной болезни[209]209
  Французская болезнь — сифилис.


[Закрыть], получившей даже название французской из-за того, что во Франции она имела размах самой настоящей эпидемии. Не лучше обстояли дела в Виндзорском замке или Букингемском дворце в старой доброй Англии, в римских палаццо или во дворце венецианских дожей. Странным исключением был Московский Кремль в далёкой холодной Руси, где Рейнкрафт побывал в 1624 году в составе посольства Священной Римской империи германской нации. Предполагалось, что его рост и телосложение поразят северных варваров, но к огромному удивлению послов Фердинанда II оказалось, что чуть ли не всю Московию населяют люди такого же огромного роста и наделённые медвежьей силой. Особенно громадными и устрашающего, звероподобного вида были стрельцы, охранявшие Кремль, а также местные бароны или, как их там называли, – бояре[210]210
  «Боярин» – одного корня с «барон» и происходит от германского слова «bor» (медведь). Так в период раннего Средневековья называли особо сильного и свирепого воина, который первым начинал битву. У норманнов были целые группы таких воинов, которых называли берсеркерами, то есть бешеными медведями. Вместе с варягами этот термин попал на Русь. (Прим. авт.)


[Закрыть], любимым занятием которых были кулачные бои, устраиваемые в любое время и по любому поводу, особенно на праздники, и обильное возлияние. Последнее занятие юному барону пришлось по вкусу, он по достоинству оценил русскую медовуху и брагу-житовку. Под стать своим боярам и стрельцам был и сам богобоязненный царь Михаил[211]211
  Михаил Фёдорович (1596-1645) – царь с 1613 г., первый царь из рода Романовых, предоставил управление страной отцу – патриарху Филарету (до 1633 г.), затем боярам.


[Закрыть]. Рейнкрафта поразила тогда невероятная, почти болезненная чистоплотность московитов: все их жилища, как простые деревянные избы худородных, так боярские и княжеские хоромы, постоянно чистились, скоблились, отмывались и ошпаривались горячей водой. Сами московиты без конца топили бани – странные деревянные сооружения, в которых они создавали невыносимую жару и с каким-то остервенением истязали друг друга берёзовыми прутьями. Когда барон имел неосторожность в канун воскресенья попасть в гости к одному боярину, некоему Василию Бутурлину, он поначалу долго не мог поверить, что на подобную пытку московиты идут добровольно, будучи убеждён, что мытьё в бане-парилке – это следствие какого-то особо изощрённого наказания, наложенного царём на всё, независимо от сословия, население страны. Впрочем, он очень скоро вошёл во вкус и впоследствии даже удивлялся, как обходился без жарко натопленной бани, кваса, медовухи и кулачных боев.

Судя по тому, что окошко находилось почти на одном уровне с землёй, застенок, куда Рейнкрафт так неосторожно угодил, ничто иное, как яма под одной из башен этого грязного дворца. О том, чтобы выломать железную решётку, не могло быть и речи, а главное – окошко было слишком узким для такого великана. Оберст спрыгнул на пол, почесал начавший распухать от крысиного укуса нос, выругался самым крепким солдатским ругательством, которое пришло в голову. От ругани у него снова разболелась голова, повреждённая иезуитом. Он осторожно потрогал пальцами открытую рану на темени и вспомнил свою давнюю практику послушника в монастыре рыцарей-госпитальеров[212]212
  Госпитальеры — то же, что и мальтийские рыцари.


[Закрыть] на Мальте, оторвал полоску ткани от подола рубашки и свернул тампон, поплевал на него и, невзирая на острую боль, стал многократно прикладывать его к повреждённому месту, зная по опыту, насколько может быть опасным подобное ранение в голову, если его вовремя не обработать. «Жалко, нет пороха или хотя бы табака, тогда проблем с раной было бы меньше», – невесело подумал Рейнкрафт. Затем оберст, оторвав от своей потрёпанной рубахи ещё один лоскут, сделал из него тампон, поплевал на него и аккуратно приложил тампон к ране с тем расчётом, чтобы он присох к ней, и стал сосредоточенно размышлять над своим незавидным положением. «Кажется, с этим проклятым монахом шутки плохи, похоже, я влип в скверную историю, но зато спас эту глупую девчонку. Однако, её смертельно ранил этот негодяй в чёрной сутане, которого я так и не успел отправить в ад, чтоб он жарился там до скончания веков! Ушёл-таки от заслуженного возмездия!» – последняя мысль разозлила барона, и он едва сдержался, чтобы снова не броситься в атаку на дверь. Наконец, оберст с трудом успокоился, подыскал место посуше, присел на корточки, свесив голову на грудь, крепко задумался.

В то время, как Рейнкрафт размышлял о своём незавидном положении, герцог Валленштейн поднимался по парадной лестнице в свою резиденцию. Ему доложили о происках фельдмаршала Тилли у самых границ герцогства, и Валленштейн внезапно с полдороги в Переднюю Померанию вернулся в Шверин. Когда он находился у самой двери своего кабинета, ему мельком сообщили, что от костра чудом сумела спастись весьма опасная ведьма и колдунья, известная шверинская красавица Ханна Штернберг, дочь шверинского лекаря, который подозревается в занятии колдовством и магией. Отцы-инквизиторы достоверно установили, что Отто Штернберг, судя по всему, проделывал различные запрещённые алхимические опыты, жертвой которых стал несчастный граф Пикколомини. Валленштейн несколько опешил от изумления, услышав подобное, а потом громко захохотал от удовольствия, крепко хлопнув камердинера могучей дланью по плечу, и сказал:

– Это первый на моей памяти случай, когда из длинных рук отцов-инквизиторов выскользнула их несчастная жертва! Такие пауки, как учёные доминиканцы и потрёпанные минориты, свою добычу никогда не упустят! Чёрт возьми, у этих вонючих святош все красивые женщины обязательно ведьмы или колдуньи, связанные с самим дьяволом! Удивляюсь, как обожравшиеся прелаты и монахи до сих пор обходят своим вниманием мою дочь и не отправили её на костёр? – С этими словами герцог подмигнул Брунгильде.

Настроение Валленштейна было превосходным до тех пор, пока он не узнал от генерал-вахмистра Илова, что ведьму спас никто иной, как сам командир полка кирасиров, оберст Рейнкрафт. Герцог сразу же помрачнел, вид у него стал суровым и угрюмым.

– Надеюсь, всё обошлось без лишнего кровопролития? – спросил с надеждой.

– Где там! – взвизгнула тонким фальцетом супруга. – Этот проклятый еретик убил нашего доброго бедного шута Глюка!

– Ну, пожалуй, это небольшая утрата, – усмехнулся герцог. – На одного ублюдка больше, на одного меньше – всё равно. Поверьте мне, мадам, воздух в герцогстве от этого лишь чище станет.

– На костёр этого проклятого еретика! На костёр убийцу! – внезапно заверещала в ответ герцогиня, дико вращая выпученными глазами и топая ногами. На её губах выступила пена, а бледное лицо покрылось красными пятнами. Разъярённая из-за гибели своего горбатого любовника женщина, ещё несколько минут назад весьма привлекательная, в одно мгновенье превратилась в страшную уродливую мегеру.

Присутствующие с удивлением и ужасом смотрели на корчащуюся в дикой истерике герцогиню. Подавляя отвращение, Валленштейн холодным взглядом смерил её с головы до ног и тихо внятно сказал:

– Довольно, мадам, идите к себе! Проводите её высочество! – велел прибежавшей на шум служанке Кларе.

Взбешённая герцогиня удалилась, изрыгая страшные проклятия и ещё долго были слышны её жуткие вопли и отборная площадная ругань.

– Барон фон Рейнкрафт, кроме всего прочего, ранил графа Пикколомини, – доложил фон Илов.

– Граф жив? – поинтересовался герцог.

– Жив, ваше высочество.

– Значит, тосканцу крупно повезло, – ухмыльнулся герцог, – мы ведь с тобой видели фон Рейнкрафта в бою и знаем, на что он способен. Кстати, насколько опасно ранен граф?

– У него исполосована шпагой вся задница, – сплюнул Илов.

– Я нечто подобное и предполагал, – снова ухмыльнулся герцог, хорошее настроение начало возвращаться к нему.

– Ваше высочество! – остудил герцога педантичный генерал-вахмистр. – К сожалению, он убил ещё и барона д’Арони, и вряд ли фельдмаршал Тилли смирится с утратой адъютанта.

Лицо герцога исказилось от гнева.

– Чёрт вас всех побери! Этого ещё не хватало! – в отчаянии воскликнул он. – Какого дьявола проклятый лотарингец сцепился с этим бастардом? Если безмозглый красавчик граф не сообразил, с кем имеет дело, это ещё понятно, но что не поделил с проклятым Рупрехтом адъютант фельдмаршала? Не иначе, как решил взять реванш за позорное поражение на турнире!

– Безусловно, так оно и было, ваше высочество, – подтвердил Илов и, рассказав о стычке в бройкеллере «У Красного Петуха», подвёл итог – барон д’Арони так и не смог уняться, вчера ввязался не в своё дело и, снова затеяв ссору с фон Рейнкрафтом, погиб в поединке на мосту.

– А где сам рыцарь Рупрехт? – спросил герцог.

– Он увёл целый полуэскадрон рейтар. Вероятно, купил их золотом и после того, как на мосту выбил у меня из рук шпагу, внезапно прыгнул вводу и бесследно исчез. Думаю, он утонул.

Герцог с сомнением покачал головой:

– Человек, который родился на берегах Рейна и вырос в Померании, воспитывался на Мальте и с молоком матери впитавший традиции померанских и прусских морских разбойников, должен быть прирождённым моряком. Всё-таки любопытно узнать, куда барон исчез?

– Ваше высочество, я полагаю, он в руках инквизиции, – заметил внезапно подошедший Цезарио Планта, неся под мышкой несколько рапир.

Валленштейн с удивлением уставился на своего придворного астролога и учителя фехтования.

– А ты как мог об этом узнать? – спросил герцог с подозрением.

– Ваше высочество, – криво усмехнулся Цезарио Планта. – Я, как все добрые католики, собирался поглазеть на то, как будут поджаривать ведьму, и сам видел, как этот дьявол в человеческом образе утащил подлую ведьму прямо из пламени костра. Затем, случайно проходя берегом реки, наблюдал, как несколько монахов тащили нечто тяжело и огромное, завёрнутое в рыбацкую сеть. Это было тело барона фон Рейнкрафта. Поделом этому еретику, будет знать, как спасать ведьм из костра!

– Ну, ты, полегче! – прикрикнул на него герцог. – Мало кто совершил столько славных подвигов во славу Господа и нашей Матери-Церкви, как барон фон Рейнкрафт!

Цезарио Планта в ответ лишь поклонился и молча отправился в фехтовальный зал.

– Где наши святые отцы обычно проводят дознания и устраивают судилище? – поинтересовался герцог.

– Я думаю, где-то в подземных застенках резиденции епископа, – уверенно заявил генерал-вахтмистр.

– Тогда захвати гауптмана Деверокса со взводом гвардейцев и проводите меня к этому жирному борову в фиолетовой сутане! – приказал герцог. – Не будем терять времени зря, а то отцы-инквизиторы, если их вовремя не остановить, отправят на костёр всех моих офицеров и меня в придачу!

Рейнкрафт очнулся от своих мыслей, когда дверь в его каменном мешке со скрежетом отворилась и на пороге появился Хемниц, но на этот раз без графа, а лишь в сопровождении четырёх стражников из внутренней охраны резиденции епископа, вооружённых алебардами и короткими мушкетами. С ними был и помощник палача, исполняющий по совместительству обязанности тюремного надзирателя. Увидев их, барон медленно поднялся с корточек во весь свой гигантский рост и грозно уставился на иезуита.

Стражники немедленно взвели курки на своих мушкетах, а Хуго Хемниц поманил оберста пальцем и прошипел вкрадчиво:

– Господин барон, я имею честь сообщить вам, что вы приглашаетесь на дознание в трибунал святой инквизиции по делу о похищении ведьмы прямо с аутодафе, к которому Ханна Штернберг была приговорена супремой. Мы искренне надеемся на ваше благоразумие, покорность и смирение перед Святой Католической церковью и перед супремой.

– Само собой разумеется, – ухмыльнулся Рейнкрафт, – можете в этом не сомневаться, святые отцы-инквизиторы. Почту за честь дать вам самые полные объяснения и показания, которыми вне всякого сомнения вы останетесь очень довольны. Клянусь крестом мальтийского рыцаря! – с этими словами барон спокойно направился к двери.

Его провели по мрачным запутанным коридорам в камеру пыток, где бравого оберста с нетерпением поджидали епископ Мегус, аббат Кардиа, аббат Бузенбаум и палач Иеремия Куприк со своим подручным. Переступив порог страшного застенка, где заседал трибунал, Рейнкрафт с любопытством огляделся: первое, что ему бросилось в глаза – это был великолепный набор орудий пыток и инструментов, разложенный в образцовом порядке на огромной тяжёлой дубовой скамье, недалеко от полыхающей печи и горна, у которого возился блестящий от пота палач, разогревающий в углях железные щипцы и тяжёлую чугунную маску.

– Добро пожаловать, барон! – услышал Рейнкрафт бархатный голос епископа.

– Моё почтение, монсиньор, – улыбнулся в ответ оберст, уставившись тяжёлым взглядом в зрачки епископу, отчего последний с ханжеским смирением поспешил опустить веки с бесцветными ресницами.

Особое любопытство у барона вызвали члены трибунала, сидящие за большим столом, покрытым чёрным сукном.

Хуго Хемниц, отослав стражников и приказав им ждать за дверью, скромно стоял в углу. Помощник палача, не уступавший ростом и телосложением Рейнкрафту, расположился за спиной барона.

– А ведь верно говорят сведущие люди, – заметил Рейнкрафт, окидывая критическим взглядом застенок, – «Одно Распятие, два подсвечника и три осла – вот из чего состоит трибунал святой инквизиции!»

Патер Бузенбаум, как ошпаренный, выскочил из-за стола и злобно прошепелявил:

– Не богохульствуй, несчастный! Ибо здесь, как ты скоро убедишься, – не место для солдатских острот! – С этими словами он подал знак палачу.

Тот не спеша отложил в сторону щипцы, раскалённые до белого цвета и чугунную маску, излучающую багровый свет, и с торжественным видом кивнул подручным, которые немедленно повисли на руках Рейнкрафта, пытаясь заломить их за его широкую спину.

– Для начала усадите его в кресло милосердия! Надеюсь, это поубавит спесь у нашего доблестного оберста имперской армии и заставит его задуматься над своим нынешним положением и бренностью земного существования. Это неизбежно приведёт барона к раскаянию и осознанию своей вины перед Церковью, – сказал епископ ласково и кротко улыбнулся.

– Повторим с этим подлым еретиком то, что мы сделали с проклятой ведьмой, которую он умыкнул с костра! Пусть теперь заплатит за всё сполна, прежде чем сам взойдёт на костёр! – воскликнул аббат Кардиа, окидывая алчным взором могучую фигуру Рейнкрафта.

Епископ больно толкнул аббата локтем в бок и зашипел ему на ухо:

– Замолчи, болван!

Однако было уже поздно.

– Что вы сделали с Ханной, грязные свиньи? – грозно произнёс барон, побагровев от гнева.

– Сейчас узнаешь! – пообещал палач, приближаясь вплотную к своей жертве в то время, как его подручные безуспешно пытались выкрутить барону руки.

Но, увы! На этот раз в руки инквизиции попалась не мелкая дичь, а настоящий матёрый хищник, даже в агонии способный натворить много бед. Не успел палач произнести эту роковую фразу, как один из его подручных шмякнулся всем телом прямо под ноги рассвирепевшему оберсту, который мимоходом пнул его тяжёлым ботфортом прямо по голове и сразу же обрушил свой тяжёлый кулачище на лицо другого помощника палача, того, что был покрупнее и всё ещё висел на мощной руке барона. Верзила отлетел к противоположной стене, снеся всё на своём пути, в том числе скамью с инструментами для пыток, которые обрушились на беднягу. Зрелище было символичным: заплечных дел мастер погребён под инструментами для пыток.

Присутствующие оцепенели от неожиданности и ужаса. Казалось, сам дьявол вырвался из преисподней, чтобы, наконец, разобраться с этими специалистами по сатановедению. Взбешённый оберст, не теряя времени, сгрёб замешкавшегося Иеремию Куприка в охапку и поднял, как пушинку.

– Значит, мерзавец, ты к ней посмел прикасаться? – прорычал Рейнкрафт, тут его взгляд упал на кресло, усеянное двухдюймовыми колючками и, недолго думая, барон впихнул в него палача. Если не ошибаюсь, это и есть кресло милосердия, – процедил он сквозь зубы, с силой прижимая насмерть перепуганного палача к колючему сиденью и спинке страшного кресла.

Палач от страха и боли завопил не своим голосом.

– Я раздавлю тебя, как крысу! – с улыбкой пообещал ему Рейнкрафт, но, к сожалению, внезапно отказался от этого похвального намерения и, рывком подняв кресло милосердия вместе с палачом высоко вверх, швырнул его в сидящих за столом оцепеневших и побледневших от страха членов трибунала. Увы, барон слишком долго провозился с палачом и упустил благоприятный для побега момент, иначе, разметав всех на своём пути, он, пожалуй, мог бы вырваться из застенков инквизиции. Возможно, он и собирался это сделать, но при неосторожном упоминании о дорогом для него существе, по милости этих извергов прошедшем все круги ада, барон на время лишился своего обычного хладнокровия и теперь думал лишь о мести.

Единственным из присутствующих, кто не растерялся, был Хуго Хемниц. Поэтому, лишь Рейнкрафт проделал свой жестокий опыт с несчастным палачом и превратил стол, за которым заседал трибунал святой инквизиции, в груду обломков, отважный иезуит мгновенно выхватил из складок сутаны свой чекан[213]213
  Чекан — старинное ручное оружие в виде насаженного на рукоять молота.


[Закрыть], с быстротой молнии подскочил к разбушевавшемуся гиганту с тыла и нанёс сильный удар по темени, почти в то же место, где у барона уже была рана от предыдущего подлого удара.

Рейнкрафт зашатался и рухнул лицом вниз, несколько раз конвульсивно дёрнулся и застыл на каменном полу.

Хуго Хемниц диким взглядом огляделся вокруг. В приоткрытую дверь заглядывали с удивлённо разинутыми ртами епископские стражники.

– Ну, чего стоите, болваны? – прикрикнул он на оторопевших стражников. – Отволоките этого проклятого еретика в его камеру!

Стражники, наконец, опомнившись, опрометью бросились выполнять приказ иезуита, мешая друг другу своими длинными алебардами и мушкетами.

– Да оставьте вы свои секиры, идиоты! – теряя самообладание, закричал в бешенстве Хемниц. – Сначала выволоките этого подлого нечестивца прочь, а потом займитесь этим глупцом, застрявшим в собственном кресле! – Он сплюнул с презрением, но тем не менее направился к громко голосящему палачу. – Заткнись, свинья! От твоих воплей у меня заложило уши! – велел он несчастному Куприну, но тот продолжал верещать, не унимаясь ни на минуту. – Вот свинья! – процедил сквозь зубы иезуит и двинул по физиономии палача, скривлённой от нестерпимой боли в жуткой гримасе.

Визг оборвался. Хемниц, укоризненно покачав головой, принялся помогать епископу и остальным отцам-инквизиторам выбираться из-под обломков стола.

Стражники тем временем схватили неподвижно лежащего барона Рейнкрафта за ноги и поволокли к двери. Вслед за безвольно мотающейся головой по каменным плитам пола тянулась тонкая дорожка крови, вытекающей из зияющей на темени раны. Внезапно за дверью послышались чьи-то грубые голоса, солдатская ругань, лязг оружия и звон шпор. Дверь с грохотом распахнулась, и через порог застенка переступил сам герцог. Его сопровождали генерал-вахмистр фон Илов, гауптман Деверокс, который командовал взводом гвардейцев из личной охраны владетеля Фридланда, Мекленбурга и Сагана. Глазами вошедших открылась страшная картина: казалось, какой-то ужасный смерч пронёсся по застенку, всё разрушая и сметая на своём пути, и лишь Хуго Хемниц каким-то чудом уцелел среди всеобщего хаоса. Герцогу показалось, что уже где-то видел этого монаха, но сейчас ему было не до воспоминаний, и он только присвистнул от удивления, увидев этот разгром.

– Кажется, наш доблестный рыцарь Рупрехт успел навести порядок и здесь! Узнаю, узнаю своего оберста, – и с этими словами герцог с угрожающим видом повернулся к иезуиту. Его гневный взгляд и зловещая улыбка не предвещали ничего доброго. – Что здесь происходит, чёрт возьми, и как сюда попал мой оберст? – суровым голосом поинтересовался герцог, закипая от ярости.

Фон Илов тут же подскочил к стражникам, продолжающим держать Рейнкрафта за ноги, и наотмашь пару раз ударил их по растерянным рожам так, что те упали рядом со своей жертвой. Теперь картина разгрома была почти полной.

– Как вы, грязные вонючие ублюдки, посмели тащить волоком за ноги рыцаря из древнего рода и оберста имперской армии? – приговаривал генерал-вахмистр, старательно пиная ботфортами ползающих у его ног стражников.

– Взять их! – велел герцог. – И всыпать каждому по двадцать шомполов, чтобы на заднице вся шкура в клочья! И тем, остальным – в коридоре – тоже всыпьте как следует!

Немедленно из-за спины герцога выскочили дюжие гвардейцы и, предвкушая забаву, в мгновенье ока с радостью скрутили руки стражникам и пинками вытолкали их из застенка.

В это время отцы-инквизиторы, наконец, с трудом выбрались из-под обломков стола и прочего хлама и кое-как привели свой внешний вид в порядок.

– А это что ещё за святое семейство? – с иронией в голосе поинтересовался герцог. – Никак это наши учёные доминиканцы, неутомимые борцы с кознями дьявола!

Палач между тем вопил, не переставая, из-за его крика в застенке трудно было разговаривать.

– Успокойте этого ублюдка, а то я почти оглох! – распорядился герцог.

Фон Илов быстро подошёл к несчастному, безнадёжно застрявшему в кресле для пыток и неспособному самостоятельно из него выбраться. Успокоение заключалось в одном точном сильном ударе носком ботфорта по переносице бедняги, крики страдальца тотчас оборвались.

– Слишком мудрёная конструкция у этой мебели, чтобы я мог с ходу самостоятельно в ней разобраться, – промолвил Илов с виноватой улыбкой.

Епископ Мегус, аббат Бузенбаум, аббат Кардиа и Хуго Хемниц, подавленные случившимся, молча потупились, словно нашкодившие школяры.

– Вы не смеете так обращаться с городским палачом, который своим искусством оказывает неоценимые услуги трибуналу святой инквизиции, – наконец выдавил из себя иезуит.

– Замолчи, монах! Не вмешивайся, когда я разговариваю с его преосвященством! – вскипел герцог, а про себя подумал: «Положительно, я где-то видел этого монаха, но где?»

Епископ с укоризной посмотрел на Хемница, и тот с лицемерным смирением опустил глаза, достал деревянные чётки и, отойдя в угол, стал про себя что-то шептать, временами бросая злобные взгляды на герцога и епископа.

– Перестань делать вид, что читаешь молитвы, а займись лучше пострадавшими от рук этого подлого еретика! – с раздражением в голосе велел ему епископ.

От злости скрипнув зубами, монах нехотя приблизился к подручному палача, всё ещё лежащему на полу, склонился над ним, похлопал по щекам и потормошил. Тот приоткрыл мутные глаза и со стоном и оханьем попытался было привстать, но от чрезмерного усилия снова потерял сознание.

– Этот скоро очнётся и уже завтра сможет выполнять свои обязанности, – убеждённо заявил иезуит и направился к погребённому под пыточным инструментом бедолаге, лежащему без всяких признаков жизни. Расшвыряв в разные стороны всю рухлядь, подняв тяжёлую дубовую скамью, Хуго Хемниц с нескрываемым профессиональным любопытством приступил к обследованию бездыханного тела.

Лицо несчастного было смято, нос почти полностью вдавлен внутрь, а глаза уже остекленели. Иезуит перекрестился и сокрушённо вздохнул:

– Моя помощь ему уже не требуется. Душа уже оставила его бренное тело, и кто знает, куда она попадёт после чистилища! Ведь бедняга умер без покаяния и последнего причастия – ещё один большой грех на душу этого закоренелого еретика. – И иезуит с этими словами кивнул на тело Рейнкрафта.

– Ты случайно не убил барона? – не на шутку встревожился епископ.

– Монсиньор! Слуги дьявола не умирают от удара чеканом, я воспользовался им, поскольку мне, как духовному лицу, неприлично орудовать шпагой или пистолетом. Не сделай я этого, нечестивец всех нас погубил бы, – кротко ответил монах. – Череп у барона крепче, чем у голландского быка, и я при всём желании не смог бы проломить его.

– Хватит нести всякий вздор, монах, – бесцеремонно прервал сетования иезуита герцог, – лучше приведи его в чувство, но сначала принеси сюда воду!

– Неужели бедняга воскреснет? – удивился иезуит.

– Я имею в виду не этого подохшего ублюдка, а барона фон Рейнкрафта! И побыстрее поворачивайся, монах! – рассвирепел герцог, приходя в ярость от мнимого тупоумия иезуита.

– Итак, святые отцы, я вынужден забрать у вас своего оберста! – заявил герцог тоном, не терпящим возражений.

– Он обвиняется трибуналом святой инквизиции в пособничестве и в сговоре с опасной колдуньей, а также в сношении с самим дьяволом. Он помог бежать колдунье, приговорённой трибуналом к костру. Кроме того, ваше высочество, вы сами видите, что натворил этот еретик здесь, в помещении для проведения дознания, – сразу же заупрямился епископ Мегус, красноречивым жестом указывая на разгром в застенке и труп подручного палача.

Между тем фон Илов перевернул Рейнкрафта на спину, приоткрыл ему веки и, внимательно взглянув в зрачки, вздохнул с облегчением:

– Слава тебе, Господи! Кажется, живой!

Тут появился Хуго Хемниц с тазом, почти до краёв наполненным водой, которым немедленно завладел фон Илов. Он плеснул изрядную порцию воды в лицо друга – века на глазах оберста дрогнули – плеснул ещё, затем вылил почти всю воду на голову барона. Тот наконец зашевелился, фыркнул, словно кот, открыл глаза, его начавший проясняться взор остановился на знакомом лице боевого побратима. Некоторое время оберст ничего не мог понять, затем его глаза окончательно просветлели, и он произнёс охрипшим голосом: