Текст книги "Валленштейн"

Автор книги: Владимир Пархоменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)

Глава IX
О ТОМ, К ЧЕМУ ПРИВОДИТ ПАДЕНИЕ С БЕЛОЙ ЛОШАДИ

(Герцогство Мекленбургское. Шверин, 26 марта 1630 года)

Граф Пикколомини был неплохим наездником, но с ним случилось то, что рано или поздно случается с каждым страстным любителем верховой езды: в один прекрасный день, а именно в пятницу 26 марта он свалился с лошади. Причём не где-нибудь на охоте или на ристалище, а он упал прямо во дворе собственного особняка на каменную брусчатку. Граф тяжело ушибся и серьёзно повредил правую ногу.

Немедленно послали за костоправом или лекарем. Следуя настоятельным пожеланиям самого графа, лакей Курт вместо дворцового лейб-медика Генриха фон Брауна вызвал Отто Штернберга. Тот очень неохотно принял приглашение, но отказаться не посмел. Захватив все необходимые инструменты и лекарства собственного изготовления, Штернберг отправился в особняк графа. Как он и предполагал, у Пикколомини просто была сильно вывихнута нога. Быстро устранив последствия травмы и предупредив графа, что повреждённой ноге некоторое время нужен полный покой, лекарь заверил, что полученные тем ушибы и царапины не идут ни в какое сравнение со вспоротым матросским ножом брюхом или с оторванными пушечным ядром конечностями, раздробленным пистолетным или мушкетным выстрелом черепом.

Граф Пикколомини, слушавший такие глумливые речи только ради своей любви к прекрасной дочери болтливого шверинского лекаря, никак не мог отделаться от ощущения, что где-то раньше уже видел его, что он ему кого-то сильно напоминает, но никак не мог вспомнить – где и при каких обстоятельствах они могли встречаться. «Вероятно, всё дело в том, что я влюбился в прелестную дочь этого костоправа». Граф специально несколько раз прогарцевал под окнами небольшого двухэтажного дома с аптекой на нижнем этаже, где обитали лекарь и его дочь. Однако неожиданно оказалось, что в этом уютном доме с красной черепицей уже довольно длительное время живёт барон Рейнкрафт, известный бретёр, гроза всех пивных заведений и прочих злачных мест. Пикколомини не боялся этого вечно полупьяного солдафона, но, опасаясь стать причиной неприятностей для своей возлюбленной, больше не гарцевал под её окнами на своём великолепном коне.

Отто Штернберг ещё несколько раз приходил осматривать ногу пострадавшего. Однажды, когда лекаря, который оказывал медицинские услуги за очень умеренную плату, срочно вызвали к одной бюргерше, которая никак не могла разродиться, его дочери, перенявшей от отца опыт и сноровку в обработке ран, пришлось приготовить всё необходимое и самой отправиться к пострадавшему.

Ханна, сопровождаемая слугой графа, добралась до особняка и с трепетом в душе вошла в покои, где на мягкой софе полулежал Пикколомини, встретивший девушку своей обычной обаятельной улыбкой. С трудом переборов робость и уняв дрожь в пальцах, Ханна быстрыми и уверенными движениями сменила повязки на ушибах и царапинах.

– Вот и всё, ваша милость, – промолвила Ханна, смущённо потупив глаза, – я буду молиться, чтобы вы быстрее поправились.

– Одно твоё прикосновение меня исцелило, – любезно заметил Пикколомини и с этими словами схватил руку Ханны, страстно припал горячими губами к изящной ладони растерявшейся девушки.

Поцелуй огнём обжёг её руку и сладкой болью отдался во всём теле. Ханне захотелось броситься в объятия графа, но она испуганно выдернула руку.

– Прощайте, ваша милость. Может, я ещё зайду сменить повязки, – произнесла Ханна сдавленным голосом и с этими словами бросилась вон из покоев графа.

С этих пор Пикколомини потерял всякий покой, каждую минуту он думал только о прекрасной дочери лекаря. Всё его естество до предела было наполнено любовью к Ханне. Милый образ неотступно преследовал графа. Особенно мучительными были ночи. Стоило ему немного забыться, как он видел один и тот же странный сон: Ханна с распущенными золотистыми локонами, одетая в длинную грязно-серую, похожую на саван рубаху, открывает навстречу графу свои объятия. И, когда он уже ощущает трепет её прекрасного тела и пытается поцеловать девушку, вдруг чувствует, что её руки начинают сжимать его со страшной нечеловеческой силой. И тут, к своему ужасу, граф вместо прелестного лица возлюбленной видит перед собой свирепую физиономию барона Рейнкрафта, в страшные объятия которого он попал каким-то непостижимым образом. Изо всех сил пытаясь дотянуться до спасительного кинжала, граф слышит, как с громким хрустом ломаются его кости, чувствует, что ему уже не хватает дыхания.

– Не раздави его до смерти, мой милый Рупрехт, – раздаётся громкий женский смех, и граф с удивлением видит приближающуюся к нему Ханну, почему-то одетую в мужской костюм – чёрный камзол и высокие кавалерийские ботфорты. Рядом с ней вдруг возникает высокая мрачная фигура в чёрном балахоне с верёвочной петлёй в худых костлявых руках. – Ему суждено быть вздёрнутым на самой высокой виселице! – смеётся Ханна.

В следующее мгновенье граф ощущает, как жёсткая пеньковая верёвка змеёй обвивает его шею, под ногами внезапно разверзается пропасть, и он падает в жуткую бездонную пропасть – адскую глубь самой преисподней с такой быстротой и стремительностью, что в животе переворачиваются все внутренности и смертельный холод ледяными пальцами сжимает сердце.

Граф Пикколомини просыпался в холодном поту с бешено бьющимся сердцем и с тупой болью во всём теле. Он с трудом поднимался из постели и, тяжело опираясь на руку верного Курта, еле переставляя дрожащие непослушные ноги, плёлся в домашнюю часовню. Какое-то адское пламя любви испепеляло его изнутри. Граф сильно исхудал и осунулся, почти без сна и полное отсутствие аппетита постепенно подрывали его силы. Он забросил верховую езду и фехтование, и случалось, что ночи напролёт проводил в домашней часовне на коленях перед алтарём, страстно молясь о спасении своей души и в то же время проклиная небо за свои земные муки. Порой он терял сознание или забывался распростёртым ниц на холодном мраморном полу часовни. Курт с глубокой горечью смотрел на осунувшееся и побледневшее лицо господина, на чёрные круги под запавшими, некогда весёлыми глазами, которые теперь горели лишь каким-то сухим лихорадочным блеском.

– Чтобы её черти разодрали, проклятую ведьму, присушившую бедного графа насмерть! – со злостью бормотал под нос Курт. – «Не иначе, как эта подлая тварь напустила самую настоящую порчу на моего господина!» – твёрдо решил про себя верный слуга, лихорадочно прикидывая в уме: что бы такое придумать для спасения попавшего в беду хозяина.

– Ваша милость, – обратился однажды Курт к графу, когда тот очередной раз оставил нетронутым великолепный обед. – Вы, ваша милость, нездоровы, и это следствие плохого аппетита. Однако в аптеке папаши Штернберга, насколько я знаю, готовят неплохое снадобье, которое, наверняка, поможет, особенно если сама дочь лекаря немедленно доставит его вашей милости.

Граф слушал назойливую болтовню с полнейшим равнодушием, но поняв, наконец, что речь идёт о Ханне, встрепенулся:

– Господи, я бы всё отдал, лишь бы ещё раз её увидеть.

Курт застал лекаря, беседующим с каким-то высоким худощавым рыцарем. Это был никто иной, как лейб-медик самого герцога Валленштейна – доктор Браун.

Внимательно выслушав рассказ Курта о весьма плачевном состоянии здоровья графа, Отто Штернберг очень удивился:

– Да, похоже, это очень тяжёлый случай, – промычал лекарь, – я был уверен, что граф уже давно вновь гарцует на своём андалузском жеребце.

Криво улыбаясь, он тут же достал из специального шкафчика все необходимые компоненты и, ловко орудуя аптечными весами, быстро приготовил, по его собственному выражению, «чудодейственный бальзам» – настоящий «эликсир жизни», способный поднять на ноги любого, даже самого безнадёжно больного человека, кроме мертвеца, разумеется.

– Бальзам не раз апробирован и ещё никогда не давал осечки! – бодро заявил Отто Штернберг, отдавая Курту лекарство.

Его уверенный тон вселял надежду, но по лицу доктора фон Брауна, наблюдавшего за этой сценой, скользнула странная улыбка.

Ханна прекрасно слышала весь разговор. Сердце у неё больно сжалось от сострадания к возлюбленному. Выбрав подходящий момент, она незаметно скользнула на улицу, увидела поджидавшего её слугу графа.

– Боюсь, этот эликсир жизни в случае с моим бедным господином будет бессильным. Только вы можете исцелить моего умирающего господина. Я даже подумывал, а не пригласить ли на всякий случай священника для соборования? – вполголоса проговорил он, воровато бегая по сторонам косыми глазками.

– Передай его милости графу, что я приду сегодня же, – пообещала Ханна.

– Ханна! – окликнул её отец сердито. – Ты опять норовишь задержать обед его милости барону? Смотри мне, скверная девчонка, если он тебе всыплет по-свойски, я возражать не стану!

Отто Штернберг почему-то не держал в доме ни одной служанки, и Ханне приходилось выполнять всю чёрную и тяжёлую работу, но самой неприятной её обязанностью была забота о постояльце.

Девушка со вздохом взялась за ненавистную корзину, до отказа набитую разной снедью, и поволокла её по крутой лестнице на второй этаж. К удивлению Ханны, барон Рейнкрафт не проявил обычного энтузиазма, увидев доставленный обед. Причину нетрудно было угадать: голова барона была перевязана, сквозь повязку ещё проступала кровь, под расстёгнутой белой рубахой виднелась повязка, туго стягивающая могучую грудь.

– О, Боже! – всплеснула руками Ханна, у которой при виде бедственного положения их беспутного постояльца мгновенно улетучилась досада и неприязнь к барону. – Вы ранены, ваша милость?..

– Какие-то негодяи напали из-за угла, двинули дубиной по голове и слегка поцарапали рёбра шпагой, – неохотно ответил барон.

Тем не менее, сразу было видно, что барон просто бравирует. Он медленно, как бы нехотя жевал свиной окорок и запивал его пивом.

– Вы себя плохо чувствуете, господин барон? – участливо спросила Ханна.

– Прекрасно. Твоё участие не хуже лекарства папаши Штернберга, только оно мне ни к чему, – медленно работая челюстями, ответил Рейнкрафт.

– Неправда, ваша милость! – с жаром воскликнула Ханна. – Сострадание, жалость и христианское милосердие и особенно любовь к ближнему, которую завещал нам Спаситель, способны творить чудеса и лечат лучше всяких эликсиров, ибо излечивают не только телесные раны, но и саму душу. Нет ничего сильнее любви и милосердия к ближним, внушаемых нашим Господом Богом. Поэтому подобная любовь и угодна самому Всевышнему. Я буду молиться за вас, ваша милость, чтобы ваши раны быстрее закрылись, и особенно за спасение вашей души, о чём вы совершенно не заботитесь. А ведь бессмертная душа, которую человеку даровал Всевышний, – хранительница истинной благодати, а также истинной любви к ближнему, – закончила она восторженно.

Рейнкрафт удивлённо уставился прозрачными, словно горные озёра, глазами на Ханну, и – на его небритом лице мелькнула холодная улыбка.

– Бедная девочка, твоя проповедь достойна только что опохмелившегося прелата, а не дочери простого лекаря. Имей в виду, – продолжал он назидательно, – в этом жестоком диком мире правят гнусные пороки, зло и ненависть, а также самая подлая и отвратительная ложь в образе самого отца лжи – проклятого дьявола, и пока отец лжи правит этим развращённым им самим миром, людям в удел достанется только то, что может дать пошлость, коварство, зависть и злоба людская, а попытаешься выжать из этой мерзости какую-либо выгоду для себя – получишь вечное проклятие и, в конечном итоге, уход в небытие. Не дай тебе Бог, фрейлейн, стать жертвой гнусной лжи, коварства и подлости людской. Ведь душа человека – это не только залог бессмертия, но и мрази вместилище, исходящей от самого отца лжи и наложенных проклятием ещё на наших несчастных предков. Поэтому из-за души страдает и тело человека, и поверь мне, телесная боль приносит гораздо больше невыносимых страданий, чем надуманные душевные муки. Это проклятие будет довлеть над всем родом людским до скончания веков... – барон внезапно замолчал, затем откупорил бутылку мозельского, одним духом осушил её прямо из горлышка и повторил: – Запомни: зло и ненависть правят этим диким и жестоким миром. Поэтому берегись людской подлости, коварства и гнусного порока, поверь старому солдату: они ждут своего часа!

После этой странной, явно навеянной винными парами речи, барон, по своему обыкновению, завалился на кровать, чтобы как следует отдохнуть с туго набитым брюхом.

Он до сих пор никогда не вступал с Ханной в такие пространные беседы, и она с некоторым удивлением внимала речам мальтийского рыцаря[174]174
  Мальтийский рыцарь — член самого древнего католического ордена, основанного в 1023 г. После взятия Иерусалима крестоносцами (в 1099 г.) орден, оказывающий помощь раненым воинам, был призван Римским Папой в качестве независимой религиозной организации. Полное название – Рыцарский орден госпитальеров Святого Иоанна Иерусалимского. Мальтийским он стал называться после того, как иоанниты были изгнаны турками с о. Родос, и Карл V в 1530 г. дал рыцарям в ленное владение о. Мальту. XVI-XVII вв. – время наивысшего расцвета ордена, превратившегося в сильную военно-морскую державу Средиземноморья.


[Закрыть], а затем, внезапно вспомнив о графе, который в это самое время, когда она слушает болтовню полупьяного ландскнехта, может быть, уже находится при смерти, сердито поджала губы и молча вышла. Воспользовавшись тем, что отец и доктор фон Браун вышли на улицу и, о чём-то оживлённо беседуя, скрылись за углом дома в конце квартала, Ханна торопливо переоделась в своё самое нарядное платье и направилась прямиком к особняку графа.

Граф находился в полузабытьи, когда Курт ввёл в его покои застенчиво улыбающуюся девушку. Очнувшись от нежного прикосновения её рук и внезапно увидев перед собой милый образ возлюбленной, Пикколомини невольно вскрикнул: ему почудилось, что сам ангел спустился с небес, чтобы унять адское пламя, которое страшным пожаром любви испепеляло его душу. Он страшно побледнел, тяжёлый вздох вырвался из его груди, и он дрожащей рукой схватился за бешено колотившееся сердце.

Ханна бросилась к возлюбленному и, уже не смущаясь, стала покрывать робкими поцелуями, обильно смачивая слезами его лоб, щёки, глаза, губы.

– Ханна, милая Ханна, ты воистину ангел, ниспосланный из самых небес, чтобы спасти меня, – прошептал пересохшими губами граф и впервые за долгое время улыбнулся такой знакомой обаятельной улыбкой.

Взгляд девушки случайно упал на пузырёк с чудодейственным бальзамом, изготовленным её отцом.

– Вот сейчас ваша милость примет немного бальзама, – проворковала она. – Вам сразу станет легче.

– Из твоих рук – хоть смертельный яд! – с восторгом воскликнул граф.

Дочь лекаря, мило улыбаясь, налила целую рюмку бальзама и собственноручно, словно заботливая мать, напоила этим снадобьем графа.

– Фи! Какой противный вкус у этого бальзама, – скривился он.

– Ничего, ваша милость, все лекарства – невкусные. Зато теперь вы быстрее встанете на ноги, – успокоила его девушка, откровенно любуясь внешностью графа.

– Я уже здоров, – неожиданно тихо, вполголоса, но твёрдо заявил Пикколомини. Он, резко поднявшись, уселся поудобнее, свесив с постели на пол, устланный мавританским ковром, босые ноги. На золотисто-смуглых щеках графа загорелся жаркий румянец. Тяжело и часто дыша, он смотрел на Ханну каким-то странным, непонятным для неё взглядом, затем, не говоря ни слова, порывистым движением обнял её, притянул к себе, и их губы слились в длинном глубоком поцелуе. По всему телу Ханны пробежала дрожь, и она невольно крепко прижалась к возлюбленному, а тот, осторожно наклоняясь вместе с нею, уложил полуневменяемую девушку на постель и начал нетерпеливо расстёгивать её корсет.

Очнувшись от оцепенения, Ханна ухватилась за руки графа и крепко сжала их, не позволяя себя раздеть, однако он уже потерял над собой контроль и изо всех сил рванул широкий подол её нарядного платья. Раздался сухой треск шерстяной материи.

– Ваша милость! Что вы делаете? – глухо простонала Ханна. – Так ведь нельзя!

Эти слова Пикколомини пропустил мимо ушей, сгорая от нетерпения и жгучего желания, к голосу рассудка он больше не прислушивался. Однако внезапно его красивое лицо исказилось в жуткой гримасе, граф сильно побледнел и, оставив платье Ханны в покое, как бешеный, заметался по спальне, потом стремительно подскочил к своей роскошной кровати, выхватил из-под неё ночной горшок и опрометью бросился вон из комнаты.

Девушка с изумлением смотрела ему вслед, машинально поправляя разорванную в нескольких местах юбку. В этот момент появился граф, бледный, как мел, от стыда и злости. Он уселся рядом с Ханной. Та, с опаской посмотрев на него, осторожно отодвинулась в сторону, но он, словно тигр, бросился на девушку и подмял её под себя. Ханна что есть силы молча сопротивлялась. Как раз в этот, весьма важный для графа момент вошла горничная с ночным горшком в руках.

– Ваша милость! С вашего разрешения, я поставлю его на обычное место, а то вдруг снова возникнет нужда! – полным ехидства голосом заявила горничная, сдерживая душившую её ревность.

От неожиданности Пикколомини вздрогнул, отпустил Ханну и резко развернулся к подлой служанке.

– Что б ты сдохла, облезлая кошка! Вон отсюда, дрянь! – приходя в неописуемую ярость, заорал он не своим голосом.

В бешенстве он схватил ночной горшок и с силой запустил его вслед убегающей горничной.

Граф повернулся к Ханне, которая попыталась было удрать следом за горничной. Её возлюбленный кинулся вдогонку, споткнулся, но, падая, успел всё-таки схватить беглянку за ноги. Ханна потеряла равновесие и растянулась на полу. Пикколомини тотчас навалился на неё всем телом и, не помня себя, начал срывать одежду со своей жертвы.

Перепуганная девушка, на которую странные манипуляции графа с ночным горшком произвели удручающее впечатление, упорно не желала расстаться со своей честью. Злость и глубокое отвращение удвоили её силы. Ханна потеряла всякий страх перед насильником и сомкнула свои руки на тонкой, почти женской шее графа. Её ещё недавно нежные и ласковые пальцы внезапно приобрели твёрдость железа и, словно когти коршуна, вцепились в глотку взбесившегося высокородного развратника.

Задыхаясь, граф попытался оторвать руки Ханны от горла, но злость и обида заглушили в душе дочери шверинского лекаря христианское милосердие и превратили это ласковое и доброе создание в разъярённую мегеру. Руки графа ослабли и повисли, словно плети, глаза закатились вверх, лицо смертельно побледнело и начало синеть.

Вряд ли Ханна собиралась задушить Пикколомини, но ему, безусловно, было бы несдобровать, если бы не чудодейственный бальзам. Благотворное действие «эликсира жизни» выручило графа: чрезвычайно отвратительный запах резко ударил в чувствительные ноздри девушки, будучи по натуре очень брезгливой, она тотчас опомнилась и разжала свои цепкие пальцы. Тот без сознания повалился на пол и застыл в нелепой позе. Увидев изгаженную ночную рубашку, она с отвращением сплюнула. Затем, с ужасом глядя попеременно на свои руки и на безжизненное тело Пикколомини, невольно вскрикнула. Безумный страх охватил её. Она решила, что нечаянно удавила своего возлюбленного.

– Езус Мария, что я натворила? – прошептала Ханна, полная искреннего раскаяния. – О, Господи, спаси и сохрани мою душу! О, Святая Дева Мария, помоги мне! – взмолилась она и со слезами на глазах со всех ног бросилась вон из этой пропитанной зловонием комнаты.

У самой двери Ханна столкнулась с высоким худощавым миноритом. Его голубые со стальным отливом глаза сверкали гневом.

– Мир этому дому, – промолвил он глухим и, как показалось Ханне, каким-то замогильным голосом. – Однако, я вижу, здесь совершено убийство. Это тяжёлый смертный грех, особенно для женщины, призванной Господом Богом в муках даровать жизнь роду людскому, а не отнимать её! – С этими словами монах впился стальным взглядом прямо в самые зрачки расширенных от ужаса глаз Ханны и, казалось, проник в её мозг. – Ты, погрязшая в гнусном разврате блудница, поднявшая руку на защитника святой веры, отвечай мне: за что ты убила графа Октавио Пикколомини, благородного тосканского патриция? Признавайся, кто тебя подослал?

Тут вдруг раздался громкий хрип и кашель графа. Тяжело привстав, он уселся на пол, держась обоими руками за помятую шею.

– Низкая, подлая тварь! – прохрипел он, с трудом переводя дыхание. – Тебе это дорого обойдётся!

– Ты, несчастный сластолюбец, сидящий в нечистотах, молчи! – оборвал его монах. – Впрочем, лучше скажи – кто эта ведьма? Ведь она ведьма и колдунья, не правда ли? – допытывался зловещий гость.

– Воистину так, святой отец, – прокаркал Пикколомини. – Курт, сюда! На помощь! – внезапно заорал он хриплым голосом.

– Курт! – громовым голосом крикнул монах.

В коридоре раздались торопливые тяжёлые шаги, и в дверях спальни появился заспанный слуга.

– Болван! Меня чуть не задушила эта проклятая ведьма! В подвал эту... ах... – граф внезапно оборвал свою речь на полуслове, вскочил, как ошпаренный, подхватил валявшийся тут же ночной горшок и мгновенно скрылся за дверью: чудодейственный бальзам продолжал исправно действовать и опять, как и обещал шверинский лекарь, поднял на ноги «безнадёжно больного».

– Что, собственно говоря, здесь происходит? – злобно прошипел монах.

Курт растерянно почесал затылок и тотчас нашёл что ответить:

– Это, ваше преподобие, колдунья навела порчу на моего несчастного господина, из-за её злых чар он не спал, не ел в течение почти двух недель. – С этими словами слуга кивнул в сторону оцепеневшей девушки.

– Теперь всё понятно, – протянул монах с угрозой в голосе. – Немедленно схватить эту мерзкую колдунью и развратницу, надеюсь, трибунал святой инквизиции разберётся с этим дьявольским отродьем и исчадием ада. Скажи своему господину, что я жду его в гостиной! – велел монах тоном, не терпящим возражений. – А блудницу немедленно отвести в подземелье!

Ханна, наконец, очнулась, рухнула на колени и, ломая руки, запричитала:

– Святой отец! Пощадите меня! Клянусь Господом Богом и Девой Марией, я ни в чём не виновата! Я любила его милость господина графа и всё, что здесь произошло – просто ужасное недоразумение! Его милость господин граф пытался взять меня силой, а я, как только могла, защищала свою честь! О, святой отец, умоляю вас, отпустите меня ради всего святого! Я ни в чём не виновата!

– Не упоминай всуе имя Господне, подлая блудница! – прошипел монах. – Уведите это вместилище мрази!

– Октавио! Октавио! Я ведь любила тебя! Спаси меня! – в отчаянии закричала девушка, когда Курт поволок её к выходу.

Пикколомини прекрасно слышал отчаянные вопли своей возлюбленной, но в настоящий момент ему было не до предмета своей страсти.

Когда он, переодевшись, мрачный и злой появился в гостиной, монах неторопливо расхаживал из угла в угол, нервно теребя чёрные кипарисовые чётки. Увидев графа, он резко остановился и повернулся к нему всем корпусом.

– Memento mori, – произнёс монах иезуитское приветствие.

– Memento mori, – тихо проблеял в ответ Пикколомини. – Ваша экселенция, я помню и всегда помнил о смерти.

– Amen! – закончил монах приветствие. – Это хорошо, сын мой, что ты обо всём помнишь, даже о смерти. Генерал нашего ордена справлялся о тебе, а ты, как я вижу, будучи послушником ордена, погряз в гнусном разврате. Грешишь, блудодействуешь, позоришь честь воина Иисуса, – зло прошипел монах.

Граф побледнел, снова с ужасом чувствуя, как у него в брюхе возобновились спазмы.

Заметив его неопределённое состояние, монах ухмыльнулся.

– Сын мой, можешь сходить и уединиться на четверть часа и поразмышлять над своими грехами, а я пока помолюсь, – милостиво разрешил графу его незваный гость. – Насколько я разбираюсь в этом, ты, судя по всему, принял приличную дозу слабительного снадобья.

– Проклятый костоправ! – в бешенстве воскликнул Пикколомини, почти бегом покидая гостиную.

– Итак, – начал его зловещий гость, когда граф опять вернулся. – Генералу ордена стало известно, что герцог фон Валленштейн, сосредоточив в своих руках командование имперской армией, намерен превратить её в орудие для достижения своих честолюбивых целей, направленных отнюдь не на укрепление влияния Ватикана в Германии. По крайней мере, как ты нам сообщил, имели место даже переговоры с Христианом IV и предпринимались серьёзные попытки вести переговоры с Густавом II Адольфом[175]175
  Густав II Адольф (1594-1632) – король Швеции с 1611 г., полководец. Вёл войны с Данией, Россией, Польшей, захватив обширные территории, участвовал в Тридцатилетней войне на стороне антигабсбургской коалиции.


[Закрыть] при посредстве проклятого бастарда, некоего маркграфа фон Нордланда[176]176
  Полное имя маркграфа – Адольф Вольфганг фон Бранденбург-Нордланд, но из-за того, что он был бастардом, его в насмешку называли просто маркграф фон Нордланд по названию принадлежащего ему небольшого поместья. (Прим. авт.)


[Закрыть], который уже успел совратить с пути истинного своего глупого брата Георга Вильгельма, курфюрста Бранденбургского. Кстати, после того, как этот негодяй прибыл в Мадрид, судя по всему, со шпионской целью, инквизиция никак не нападёт на его след. Однако я чувствую, что этот ренегат где-то поблизости, возможно, даже в самом герцогстве Мекленбургском. Безусловно, при помощи этого нечестивца готовится плацдарм для высадки шведских войск в Передней Померании. С другой стороны, кардинал де Ришелье явно не желает усиления Католической Лиги и всеми силами постарается не допустить союза протестантских государств Германии с Габсбургами, тем более что его величество император – наш воспитанник и никогда не пойдёт на поводу у проклятых протестантов и прочих еретиков. Кроме того, остаётся ещё Англия – заклятый враг Испании и всего католического мира. Как известно, великая Испания – оплот католичества во всём мире и карающий меч в деснице самого Господа Бога – вынуждена пока уступить морское владычество этим гнусным еретикам – британцам, учиняющим разбой во всех морях, где только появлялись паруса христиан. К счастью, в проклятой Богом туманной стране наметился серьёзный разброд, причём не без помощи пуритан: Англия сжирает себя изнутри, и когда это произойдёт, испанские войска высадятся на острове, а на королевский трон будет посажен настоящий католический монарх, ибо Стюарты хотя и католики, но идут на поводу у сборища гнусных и законченных негодяев – так называемого парламента. И вот ты, сын мой, в это время, когда решается судьба будущей Всемирной Католической империи, занимаешься грязным блудом и гнусным развратом с герцогиней и, что ещё хуже, – с этой еретичкой и колдуньей, вместо того чтобы, как истинному воину Иисуса, всячески содействовать достижению нашей главной цели и не дать угнездиться в Германии проклятой протестантской ереси.

Не в меру разошедшийся иезуит внезапно умолк и вопросительно уставился колючим взглядом в расширенные от страха глаза Пикколомини.

– Ваша экселенция, – смущённо потупив взор, пролепетал тот, – что касается герцогини, то, согласно нашему уставу: «Цель оправдывает средства», только благодаря моей временной греховной связи с ней Орден знает о каждом шаге герцога и даже о его самых сокровенных мыслях. Что касается проклятой колдуньи, то она пыталась меня обольстить и, когда ей это не удалось, она, движимая гнусной похотью, с досады и злости напустила на меня порчу и затем ухитрилась напоить меня этой отравой, изготовленной её отцом – подлым алхимиком, выдав яд за лекарство. Эта ведьма самым жестоким и безжалостным способом использовала моё беспомощное состояние. – И с этими словами граф Пикколомини дрожащим пальцем указал на злополучный пузырёк со слабительным.

При последних словах графа иезуит впервые искренне усмехнулся.

– Я понимаю тебя, сын мой, но поймёт ли тебя генерал ордена, ведь его экселенции некогда и незачем вникать во все мерзкие подробности твоих грязных похождений, а знать он будет обязательно всё, как от наших добрых благочестивых братьев-инквизиторов из ордена Святого Доминика, так и от меня лично, ибо сказано: «Нет ничего тайного, что бы не стало явным». И его экселенция, генерал ордена, будет весьма удивлён, что один из потомков славного патрицианского рода Энеев Сильвиев погряз в гнусном разврате. Учитывая, что в этом мерзком, впавшем в протестантскую ересь городе из-за попустительства герцога фон Валленштейна не было ни одного аутодафе, необходимо срочно принять исключительные меры, чтобы, наконец, очистить герцогство Мекленбургское от скверны и прочей дьявольской мерзости. И начать необходимо именно со славного города Шверина. Я думаю, что для начала вполне сгодится эта юная, но уже очень опасная колдунья, нечеловеческая красота которой служит неопровержимым доказательством тесной связи с самим дьяволом. Ведь на связь телесной красоты с князем тьмы указывал ещё великий Торквемада[177]177
  Томас де Торквемада (1420-1498) – монах-доминиканец, глава испанской инквизиции, за 18 лет своей «работы» (1480-1498) свыше ста тысяч человек сжёг живьём, символически или подверг аутодафе.


[Закрыть]. Слишком мало ещё очистительных костров пылают в этом, погрязшем в протестантской ереси герцогстве, как, впрочем, в других германских княжествах, за исключением разве что Кёльнского диоцеза, где усилиями епископа Фердинанда Баварского[178]178
  Епископ Фердинанд Баварский – сын баварского герцога Вильгельма V, заправлял церковными делами в Кельне, Виттельсбахе, Хильдесхейме, Люттихе и Падерборне, где к 1630 году были инспирированы одни из самых громких и страшных процессов против ведьм. В результате чего действительно было сожжено на кострах более 2000 несчастных женщин, обвинённых в колдовстве. (Прим. авт.)


[Закрыть] протестантская ересь успешно искореняется и на сегодняшний день сожжено уже более двух тысяч ведьм и колдуний, и, разумеется, в Испании и Португалии, где инквизиция никогда не бездействовала. Итак, возобновление борьбы против ереси и безбожия в этой стране начнём с публичного сожжения этой колдуньи. Она представляет огромную опасность для рода людского, а также для Святого Апостольского Престола, – закончил иезуит, довольно потирая руки.

У Пикколомини мурашки побежали по спине от этих слов. Он весь затрясся, словно в лихорадке, не в состоянии всерьёз поверить услышанному.

– Ваша экселенция, но это невозможно, я ведь её люблю! Кроме того, весьма сомнительно, чтобы эта несчастная простушка действительно была настоящей колдуньей, я уверен, что она просто заблудшая овца, нуждающаяся в хорошем пастыре. Думаю, я смогу её наставить на путь истинный, на путь Божьей благодати и благочестия, – промямлил Пикколомини блеющим голосом.

– Вот и наставишь, сын мой, – охотно согласился иезуит. – Поможешь нам отправить её на очистительный костёр, и, быть может, именно благодаря тебе, сын мой, она избегнет мук вечных в преисподней, и это будет угодно самому Господу, но прежде ты примешь личное участие в дознании. Это необходимо тебе, сын мой, для обретения большей твёрдости духа, достойной воспитанника нашего ордена. Или ты предпочитаешь воспротивиться моему приказу и собираешься нарушить устав ордена, написанный и утверждённый самим благословенным Игнатием Лойолой[179]179
  Лойола Игнатий (1491? -1556) – мелкопоместный испанский дворянин, был офицером, после ранения посвятил себя служению Церкви. В 1534 г. с шестью единомышленниками образовали общество иезуитов, ставившее целью способствовать восстановлению могущества Католической церкви. За заслуги перед Церковью в 1622 г. канонизирован.


[Закрыть]? Итак, если я утверждаю, что белое – это чёрное, то что дальше? – грозным тоном спросил иезуит.

– То белое – это воистину чёрное, если это угодно Господу Богу, его экселенции генералу ордена иезуитов и моему наставнику – коадъютору духовного посвящения, то есть вам, ваша экселенция, – ответил Пикколомини, испуганно трясясь всем телом.

– Amen, – заключил иезуит и добавил уже более мягким тоном: – Теперь я воочию убедился, сын мой, что ты не забыл, какому великому делу мы служим. Это намного облегчает твою участь. – С этими словами зловещий гость благословил графа и с важным видом удалился.

Несчастный послушник ордена иезуитов, схватившись руками за живот, в который раз поспешил к ночному горшку.