Текст книги "Валленштейн"

Автор книги: Владимир Пархоменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

Брунгильда, всецело поглощённая поединком, от волнения закусила нижнюю губу. Только герцог оставался совершенно спокоен и даже слегка улыбался.

Всадники вихрем пронеслись мимо друг друга, не причинив никакого вреда. Граф целился прямо в забрало великану: сила удара молота в сочетании с бегом могучего боевого коня неизбежно должна была начисто сплющить лицо тевтона, вогнув забрало внутрь шлема. Однако Рейнкрафт к огромному изумлению Паппенгейма и к глубокому разочарованию остальных людей фельдмаршала ухитрился в последний момент пригнуться, и молот просвистел у него над головой. Барон проскочил к тому месту на ристалище, где валялось его оружие, и, не обращая никакого внимания на своего противника, он преспокойно спешился и направился к своему боевому молоту.

Граф Паппенгейм поднял глаза к небу, прошептал благодарственную молитву и ринулся на спешившегося исполина, решив конём сбить его с ног и растоптать копытами или нанести удар молотом по самой макушке шлема противника, но барон, несмотря на тяжесть доспехов, ловко уходя от страшного удара, почти вплотную приблизился к лошади ливонского рыцаря. Прежде, чем граф успел поднять молот для удара, он вдруг с ужасом почувствовал, что кисть его правой руки зажата будто железными тисками – в следующий миг чудовищная сила вырвала его из седла и бросила на землю. Ливонский рыцарь ушибся, однако, будучи мужественным закалённым воином, он сделал отчаянную попытку подняться на ноги. Это частично ему удалось: привстав на колено, граф нагнулся за своим оружием, валяющимся рядом, между тем как к нему уже направлялся Рейнкрафт, успевший завладеть своей страшной палицей. Ливонский рыцарь, шепча про себя молитву, наконец, с трудом поднялся на ноги и замахнулся своим оружием на врага. Тевтон играючи отразил этот удар и в свою очередь взмахнул боевым молотом. В следующий миг его страшная железная палица всей тяжестью, умноженной на чудовищную силу, обрушилась бы на роскошный узорчатый шлем графа, но в последний миг тевтон неуловимым движением изменил траекторию движения своего ужасного оружия: боевой молот со свистом пронёсся около забрала шлема графа. Паппенгейм даже зажмурил глаза, прощаясь с жизнью, хотя в кругу кондотьеров и простых солдат считался воином отчаянной храбрости.

– Хватит издеваться! Кончай быстрее! – прохрипел граф, видя, что Рейнкрафт просто забавляется с ним.

– Я помню тебя по некоторым сражениям, – тихо произнёс в ответ барон. – Поэтому пошутили и хватит! Нам ещё предстоит воевать с настоящими врагами императора и церкви!

– Лучше убей меня немедленно, ибо я не вынесу такого позора! – упрямо сказал граф.

– Ты не в своём уме и уже изрядно мне надоел! – произнёс Рейнкрафт и лёгким ударом молота оглушил упрямого безумца. – Иначе от тебя не отвязаться, очнёшься, может, немного поумнеешь, – добавил он, когда Паппенгейм рухнул к его ногам.

Затем барон вышел на середину ристалища.

– Никто не смеет сомневаться в моей рыцарской чести! – загремел из-под закрытого забрала жуткий голос, от которого всех присутствующих бросило в дрожь, а все лошади захрапели, кусая удила и приседая на задние ноги, словно почуяли стаю хищников.

Дочь герцога с ужасом и восхищением во все глаза смотрела на гиганта, успевшего снова забраться на своего коня. «Боже мой! – воскликнула она про себя. – Это ведь Голиаф! Воистину самый настоящий Голиаф, который здесь на турнире победил всех лучших и самых доблестных рыцарей! Однако, какое это великолепное чудовище, но он не лишён истинной рыцарской отваги и доблести! У него красивые глаза – прозрачные, светло-голубые, словно озёра у замка Фридланд!»[198]198
  Замок, построенный Валленштейном в Чехии. Выйдя в отставку в 1630 году, герцог собственноручно разобьёт у замка великолепный парк с фруктовыми и декоративными деревьями, создав неповторимый архитектурный ансамбль, частично сохранившийся до наших дней. (Прим. авт.)


[Закрыть]

Барон Рейнкрафт снял шлем, знаком велел оруженосцу поднести копьё и подать огромный двуручный меч. Взяв копьё на изготовку, он тяжёлым взглядом холодных, как лёд, глаз обвёл участников турнира и нарядную толпу зрителей, несколько задержался на дочери герцога, а потом уставился прямо в расширенные от ужаса зрачки фельдмаршала Тилли.

– Ну, кто ещё из ваших людей желает продолжить турнир или хочет вызвать меня на смертельный поединок? – спросил барон.

Ответом была гробовая тишина.

Глава ХII
НОЧЬ ШУТОВ И РЫЦАРЕЙ

(Герцогство Мекленбургское. Шверин, ночь с 11 на 12 апреля 1630 года)

После того как барон Илов, приглашённый победителем турнира, преподнёс на конце копья корону королевы рыцарского турнира зардевшейся от удовольствия Брунгильде, герцог, польщённый такой честью, но на самом деле ничуть не сомневавшийся в том, что именно его дочери достанется эта корона, велел объявить о предстоящем пире в честь победителя и королевы. Пир должен был состояться во дворе замка герцога. На него пригласили всех без исключения участников турнира и, разумеется, всех высокородных зрителей. Под открытым небом устраивался карнавал и пир для простонародья. Не только протестанты, владельцы трактиров и шинков, но и хозяева прочих питейных заведений, обязывались выкатить на площадь перед ратушей и кафедральным собором восемь дюжин сорокавёдерных бочек с пивом, четыре дюжины таких же бочек с вином, не считая более крепких напитков в меньших по объёму ёмкостях. Сюда же полагалось доставить копчёные свиные окорока, ветчину, рулеты, разную солонину, кровяные, ливерные, копчёные и варёные колбасы, кур, уток, гусей, каплунов, дроздов, перепёлок, голубей пожирнее, варёные и жареные яйца, а также различные сыры, и более двух сотен дюжин караваев. Средства на праздник предоставил магистрат, а герцог приказал выкатить из своих подвалов целую дюжину бочек с пивом: пусть подданный народ вволю повеселится и славит его.

С наступлением сумерек началось долгожданное карнавальное шествие с фейерверком, плясками, песнями, шутками – часто не безобидными. Разумеется, всё это сопровождалось обильным возлиянием, перешедшим в повальную пьяную оргию, народ с головой окунулся в дикий разгул: конца затянувшейся войны не было видно, поэтому оставалось только пить и гулять до умопомрачения, не задумываясь о будущем. Кто знает, что случится завтра? Разорение? Нищета? Голод или эпидемия? А может, насильственная смерть? Если же не убьют, то могут ограбить кондотьеры или нанести тяжкие увечья! Человек жив, пока он надеется на лучшее!

Во дворце герцога веселье было в разгаре. Чествовали Брунгильду и барона Илова. Не забыли и о герое дня – бароне. Он после тяжёлого дня сильно проголодался и неутомимо работал челюстями, даже не подозревая, что обеспечивавшая его обильной снедью и выпивкой дочь шверинского лекаря томится в страшных застенках святой инквизиции. Рейнкрафт смачно отрыгивал, чавкал от удовольствия, время от времени бросая обглоданные кости на пол охотничьим собакам герцога.

Вскоре от пьяных криков, чада факелов и свечей у герцогини не на шутку разболелась голова, и, предупредив уже порядком захмелевшего супруга, с презреньем и брезгливостью окинув мимолётным взглядом вдребезги пьяных рыцарей и их дам, опираясь на руку фрейлины, она с независимым видом удалилась в свои покои. Через минуту и граф Пикколомини, сославшись на плохое самочувствие, как следствие падения с лошади, тоже попросил у своего грозного покровителя разрешения удалиться. Герцог, всецело занятый болтовнёй со своими офицерами, лишь нетерпеливо отмахнулся от него, под хохот собутыльников с удовольствием вспоминая подробности турнирных поединков, не замечая или делая вид, что не замечает, как на него с бешеной ненавистью с противоположного конца огромного стола смотрит фельдмаршал Тилли, окружённый приунывшей свитой.

В это время низкорослый горбун, почти карлик, как чёрт из коробки, выскочил из-под стола, залаял и принял позу просящей собачки – сложив перед бочкообразной грудью тонкие длинные руки и полуприсев на коротких кривых ножках, – преданно заглядывая в глаза герцогу. Валленштейн, терпевший этого ублюдка лишь из-за прихоти супруги, с досадой оторвался от увлекательной беседы, схватив солидный кусок свиного окорока, уже порядком обглоданного, запустил им прямо в уродливую физиономию шута. С невероятной ловкостью, словно настоящая собака, тот прямо на лету ухватил кость своим клыкастым ртом и, опустившись на четвереньки, угрожающе зарычал. Герцог расхохотался и сказал горбуну:

– Получил косточку? А теперь проводи графа и убирайся с глаз долой, пока и в самом деле я не натравил на тебя собак!

Шут радостно тявкнул в ответ и на четвереньках, с неимоверной быстротой оббежал графа Пикколомини, принюхался к его низко опущенным отворотам ботфорт, украшенных пышными кружевами, белым шёлковым чулкам, к коротким штанам с пуфами и вдруг, как заправский кобель, задрал ногу и пустил струю на это изысканное облачение.

Пикколомини онемел от такой подлой шутки и пришёл в себя лишь тогда, когда за столом грянул дикий хохот. Он замахнулся на горбуна ножнами шпаги, но тот молниеносно отскочил назад, зарычал и снова бросился на графа, норовя зубами впиться ему в икру, обтянутую шёлковым чулком. Отбрыкиваясь и ругаясь, граф опрометью выскочил из зала, вслед ему неслось улюлюканье пьяных рыцарей. Уже возле самого входа во дворец его нагнал противный горбун, нос которого украшала большая бородавка, явно искусственного происхождения[199]199
  Результат хирургической операции, практикуемой специалистами по искусственной фабрикации шутов-уродов. (Прим.авт.)


[Закрыть]. Граф, в бешенстве выхватив шпагу из ножен, направил её точно под выступающий кадык наглого шута. Горбатый ублюдок ничуть не испугался и не смутился, а фамильярно подмигнув Пикколомини, доверительно произнёс вполголоса:

– Ваша милость, вас ждёт её высочество. С вашего позволения, я вас провожу.

Пикколомини некоторое время колебался, но прислушавшись к пьяному гулу, доносившемуся из конца длинного мрачного коридора, ведущего в зал, где шёл пир, решительно зашагал за горбуном.

У двери спальни герцогини шут отошёл в сторону и почтительно склонил в глубоком поклоне уродливую спину. Граф бросил ему гульден и, дотронувшись до горба на счастье, вошёл в покои герцогини.

Горбун с гнусной ухмылкой жадно приник к замочной скважине.

– Милый друг, надеюсь, вам понравилась андалузская лошадка, которую я вам недавно подарила? – тихо спросила герцогиня.

– Ещё бы, ваше высочество, – с жаром воскликнул Пикколомини. – Я не знаю, как вам выразить свою признательность!

– Милый друг, вы её уже достаточно хорошо выразили, – заверила его герцогиня, с томным видом откинувшись на подушки. – Однако, к сожалению, вам пора оставить меня в грустном одиночестве. А то, не приведи Господь, ещё явится сам герцог, чтобы исполнить свой супружеский долг. Обычно спьяну это с ним случается и, вместо того, чтобы накачавшись вином, завалиться со своими ландскнехтами под стол и дрыхнуть в обществе охотничьих собак, как это и положено людям его круга, он ползёт сюда. – С этими словами герцогиня протянула графу руку для поцелуя, давая понять, что аудиенция окончена.

Не успели в коридоре затихнуть его лёгкие шаги, как в спальню проскользнул отвратительный горбун и, ухмыляясь, заговорщически подмигнул герцогине. Полностью обнажённая, она как раз ловко раздавила ногтем зазевавшуюся блоху и, улёгшись на роскошную постель под шикарным голубым пологом с золотыми кистями, обессиленно откинулась на помятые подушки. Глядя на горбуна из-под полуопущенных ресниц, герцогиня тихим нежным голосом промурлыкала, словно объевшаяся сметаной кошка:

– Ты всё видел, мой ненаглядный птенчик?

Горбун, глотая слюну, лишь кивнул утвердительно.

– Тогда раздевайся, козий сын, да побыстрее! – сердито прошипела герцогиня, с этими словами она внезапно бросилась к горбуну и начала лихорадочно срывать с него одежду. Такой чести не удостаивался даже Пикколомини.

Когда горбун полностью обнажил своё уродливое тело, герцогиня внезапно ловко отскочила назад, выскользнув из его цепких объятий. Он бросился за ней, но коварная герцогиня проворно уворачивалась и убегала от изнемогающего от похоти ублюдка. Наконец её высочеству надоело дразнить беднягу, и она сделала вид, что случайно споткнулась и упала на четвереньки, приняв довольно соблазнительную позу. Тут её и настиг взбесившийся горбун, бросившись на герцогиню, как настоящий кобель на сучку во время течки. Вволю порезвившись, обнажённая и обессиленная, герцогиня прилегла на постель, щелчком сбив на пол ненароком заползшую на подушку вошь и, лёжа в объятиях горбатого урода, она задумчиво произнесла одобрительно:

– А у тебя получается лучше, чем у моего глупого братца Маттиаса!

– Знаю, – самодовольно прогундосил горбун. – Твоя младшая сестра Максимилиана и на редкость похотливая обер-фрейлина Эльза Камерариус когда-то говорили мне то же самое, а вот проклятая англичанка[200]200
  Речь идёт о супруге курфюрста Пфальцского Елизавете Стюарт, дочери английского короля Якова I. (Прим. авт.)


[Закрыть], едва меня увидела в Палатине, так сразу почему-то невзлюбила и ненавидела до тех пор, пока его величество рогоносца курфюрста Пфальцского вместе с ней не вышвырнули из Праги добрые католики. Эта заморская дрянь меня ненавидела и презирала, как ненавидит и презирает сейчас эта меленькая стерва, дочь твоего рогоносца. Эта сучка меня хлыстом гонит из женских покоев. Будь она проклята!

Герцогиня в ответ расхохоталась.

– Бедный, – проворковала она нежно, поглаживая любовника по горбу, – не переживай, мой дорогой, эта сучка бесится только из-за твоих неоспоримых достоинств, которым могут позавидовать многие красавчики.

– Я не прочь проскакать ещё пару миль! – воскликнул вдруг горбун и громко высморкался в украшенную брюссельскими кружевами подушку.

– Ах, какой ты, оказывается, неутомимый всадник, – искренне удивилась герцогиня, но в следующую минуту обиженно добавила: – Пойми, мой дорогой, я же смертельно устала, ты же прекрасно знаешь, что не один у меня!

– В том то и дело, подлая дрянь! – захрипел от душившей его ревности и ярости горбун. – Тогда зови служанку, проклятая шлюха, и немедленно!

Герцогиня засмеялась и, дотронувшись до серебряного колокольчика, резко и настойчиво позвонила.

Немедленно появилась красивая девушка, которую необычная внешность любовника герцогини ничуть не шокировала, привычная к причудам своей госпожи, она почтительно застыла у входа в спальню, ожидая приказаний.

– Клара! А что его высочество, всё ещё изволят пьянствовать? – осведомилась герцогиня.

– Пожалуй, нет. Только что со своими головорезами он отправился шляться по городу. Судя по всему, его высочеству захотелось принять участие в карнавале и, похоже, он не скоро явится во дворец.

– Идиот! Впрочем, так даже лучше. Моя дорогая, присоединяйся к нам. Нашему Глюку[201]201
  Das Gluck – счастье (нем.).


[Закрыть] для полного счастья не хватает только тебя! – велела герцогиня и, радуясь своему каламбуру, громко расхохоталась.

Служанка, не говоря ни слова, начала лениво раздеваться. Горбун, не выдержав, подскочил к ней и стал яростно срывать с неё одежду. Лишь только с Клары упала последняя тряпка, служанка внезапно вырвалась из длинных, волосатых, похожих на паучьи лапы рук горбуна и закружила по спальне, показывая преследователю нос и корча умопомрачительные рожи.

Герцогиня захлёбывалась от дикого хохота, наблюдая за безуспешными попытками шута догнать резвую, словно скаковая лошадь, девку.

Однако на этот раз горбун оказался не менее проворным и ловким и, в конце концов, ему удалось настичь дрянную девку, изнемогающую от приступа дикого хохота. С ней горбун церемониться не стал и, долго не думая, двинул её в висок своим жилистым кулаком, и, когда она шлёпнулась на ковёр, шут набросился на молодое тело, силясь тощим острым коленом раздвинуть ноги девушки и изнасиловать её – давняя мечта горбуна: для закомплексованного урода надругательство над пышущей здоровьем и красотой женщиной было серьёзной компенсацией за собственные телесные, да и моральные недостатки.

– Молодчина, Глюк! Так её, бесстыжую гнусную развратницу! – вопила герцогиня, покатываясь со смеху.

Однако девка, изловчившись, что есть силы двинула крепким круглым коленом прямо в пах сопящему, как загнанный боров, горбуну. Тот по-поросячьи взвизгнул и, скорчившись, покатился по полу, затем вскочил и, ухватившись руками за промежность, закружил по огромной спальне, не переставая громко выть дурным голосом.

– Ты что, ведьма, осатанела? – гневно закричала герцогиня. – А если он после твоих гнусных шуточек останется калекой?

– Ничего, не впервой, – заверила госпожу служанка.

– Ах так! – воскликнула герцогиня, соскакивая с подушек. – А ну-ка, неси мне палку от большого полкового барабана!

Горничная тотчас, оставив свои личные проблемы с укушенным ухом и ссадиной на виске, опрометью бросилась выполнять приказание своей грозной и до предела разгневанной госпожи. Девушка с виноватой улыбкой подала палку герцогине. Не долго думая, та несколько раз подряд с изумительной ловкостью и мастерством изо всей силы перетянула по горбу корчащегося от боли шута, который, взвыв, бросился к двери и, как ошпаренный, выскочил за дверь. Вслед за ним полетел его шутовской наряд, и за дверью тотчас лязгнул засов, так как ключ по известной причине герцогиня лично вытащила из замочной скважины. Взбешённый шут несколько раз безрезультатно кидался на тяжёлую дубовую дверь, украшенную затейливой резьбой, в бессильной ярости колотя по ней ногами и кулаками.

– Впустите меня! Откройте дверь, проклятые, подлые потаскухи! – визжал он.

– Обойдёшься, урод горбатый! – услышал он в ответ грубый голос герцогини.

Шут перестал штурмовать дверь, сел на пороге и горько заплакал от незаслуженной обиды и бессильной злобы. Посидев так некоторое время, он тяжело поднялся и приник к замочной скважине, но в тот же миг отпрянул назад и, держась рукой за глаз, другой на ощупь собрал свои пожитки и заковылял восвояси.

– Сегодня этот похотливый мерзавец уже не будет подглядывать, – заверила довольная герцогиня, держа в руке медную трубочку, из которой она сквозь замочную скважину только что выдула золу прямо в глаз не в меру любопытному любовнику. – А теперь мы займёмся истинной любовью, – добавила герцогиня, нежно глядя на служанку и, взяв её за руку, повела к постели.

Тем временем граф Пикколомини, до предела вымотанный и опустошённый любовными утехами, еле волочил ноги, двигаясь в сопровождении верного Курта по узкой грязной улочке. Карнавал был в самом разгаре, и на площади перед ратушей горели костры, смоляные бочки и даже был устроен фейерверк. Здесь же господствовала густая темень, которую с трудом разрезал фонарь Курта.

Уверенный в том, что проведёт время в обществе герцогини до самого утра, карету граф отпустил ещё перед началом пира и теперь клял себя за эту оплошность на чём свет стоит, но до особняка идти было недалеко, и Пикколомини, скрепя сердце, решился прогуляться пешком.

Увидя освещённую фонарём вывеску «У Красного Петуха» с нарисованной на ней кружкой пива, он внезапно почувствовал сильнейшую жажду и даже голод, вдруг ужасно захотел хлебнуть обыкновенного светлого пива и отведать свиной копчёной колбасы. С графом, глубоко презирающим варварскую немецкую кухню и вообще варварские германские обычаи, такого никогда ещё не было, и поражённый самим этим желанием, Пикколомини произнёс хриплым от жажды голосом:

– Курт, любезный мой, я не прочь здесь промочить глотку и заодно поужинать. Ты как находишь это заведение?

Удивлённый слуга опешил от неожиданности и пробормотал растерянно:

– Если угодно вашей милости. Говорят, здесь подают неплохую свинину в кислой капусте и изумительное октябрьское пиво.

– Раз так, иди, любезный, предупреди хозяина о моём визите! – велел Пикколомини.

Граф терпеливо подождал на улице какое-то время, которого, по его мнению, было вполне достаточно для того, чтобы трактирщик приготовил всё для приёма столь важного посетителя, но никто не вышел встречать графа, и он, с некоторым раздражением толкнув ногой тяжёлую дверь, решительно вошёл внутрь. Его встретил оглушительный взрыв хохота. В первое мгновенье Пикколомини от негодования и злости растерялся, пока не услышал громовой голос барона Рейнкрафта:

– Господа! Вы только посмотрите, кто к нам пожаловал! Граф Пикколомини собственной персоной! А я-то, грешным делом, по тому, с каким наглым и чванливым видом сюда ворвался этот косоглазый пройдоха, решил, что сюда спешит сам Римский Папа или, на худой конец, император!

Слова барона снова утонули в диком хохоте, вырвавшемся из лужёных глоток генерал-вахмистра Илова, гауптмана Трчка, обер-вахмистра Кински, ротмистра Ноймана и других приятелей барона. Смеялись даже офицеры фельдмаршала Тилли, в том числе и д’Арони.

С этими словами Рейнкрафт отпустил, наконец, воротник Курта и посоветовал:

– Беги к трактирщику, а то верно твой господин очень проголодался, судя по всему, его и жажда мучает!

Курт рванулся вперёд, но граф Трчка успел ему подставить ногу, и не в меру прыткий слуга растянулся во весь рост на заплёванном полу.

Увидев это, Пикколомини пришёл в бешенство. Он гордо выпрямился и, быстрым шагом подойдя к пошатывающемуся от смеха Рейнкрафту, не помня себя от ярости, заорал, путая немецкие и итальянские слова:

– Синьор шутник! Я очень надеюсь, вы сейчас не на службе у его высочества герцога и по этой причине не станете, как обычно, увиливать от поединка! А может быть, ваша храбрость годна лишь для всяких таких сомнительных забав, как рыцарские турниры, или для избиения беззащитных и ни в чём не повинных чужих слуг?

Эмоциональная речь графа была маловразумительной, но все присутствующие её прекрасно поняли. Смех и хохот разом стихли.

Рейнкрафт холодно взглянул на бледного от злобы и ненависти Пикколомини и процедил сквозь зубы:

– Шпагу в ножны! Здесь тебе не фехтовальный зал!

– Я вызываю вас на поединок! – взвизгнул Пикколомини, пытаясь полностью обнажить шпагу.

Однако, железная рука перехватила его кисть и сжала, словно тисками.

– Я повторяю, – тихо произнёс Рейнкрафт, – никто не смеет обнажать шпагу в этом заведении! Жди меня на улице!

После этих слов граф к своему ужасу почувствовал, что его ноги оторвались от пола и он, словно ангел, куда-то летит. Раздался громкий треск дерева, звон разбитого стекла, и Пикколомини, больно ударившись левым боком, приземлился на мощёную булыжником мостовую, внезапно поняв, что его, графа Октавио Рафаэля Пикколомини, как паршивого щенка, вышвырнули в окно. Глаза представителя древнего патрицианского рода наполнились слезами обиды.

Хлопнула входная дверь, и из неё пулей вылетел Курт, получивший мощный пинок под зад тяжёлым ботфортом Рейнкрафта. Учитывая, что слугу выбросили на улицу через дверь, его, очевидно, посчитали более порядочным человеком, чем граф. Впрочем, насколько это было верно, мог судить только сам Рейнкрафт.

– Как видишь, я принял твой вызов и полностью к твоим услугам! У тебя ещё не пропало желание меня убить? – насмешливо спросил Рейнкрафт, выходя на улицу.

Пикколомини, молча встав на четвереньки и неловко поднявшись на дрожащие ноги, сбросил с себя плащ и камзол, выхватил шпагу из ножен и, несколько прихрамывая, бросился на обидчика. У барона в правой руке тотчас молнией сверкнула сталь толедского клинка, отражая свет горящих у вывески фонарей.

– Я обещал, что ты скоро отведаешь весьма острой пищи! – делая стремительный выпад, нацеленный прямо в брюхо Рейнкрафту, воскликнул разъярённый граф. Однако его мастерский удар был легко парирован кончиком толедской шпаги.

– Пожалуй, графу несдобровать, – задумчиво произнёс Цезарио Планта, случайно оказавшийся в эту праздничную ночь в тёплой компании офицеров герцога, которым попойка на пиру у Валленштейна не пошла впрок. Проводив герцога, еле державшегося на ногах от выпитого, во дворец, они решили продолжить своё весёлое занятие в излюбленном пивном заведении «У Красного Петуха».

– Почему ты так решил? – с раздражением спросил барон д’Арони, жадным взором наблюдая за поединком.

– Граф – мой ученик и отличный фехтовальщик, но он слишком взволнован и поэтому плохо владеет собой. Кроме того, он сильно ушибся при падении и хромает.

Действительно, Пикколомини, не помня себя от гнева, бешено атаковал противника, но всякий раз его удары легко, почти играючи, парировались. Массивная фигура Рейнкрафта двигалась удивительно легко и свободно. Не успел граф сделать четвёртый по счёту колющий удар, на этот раз нацеленный в широкую грудь врага, как неожиданно мощным ударом его клинок был выбит из рук. Пикколомини бросился за шпагой, но барон успел полоснуть его сзади по поясному шнурку модных штанов, и они немедленно слетели вниз, оголив довольно округлый, как у женщины, зад. Граф, упав на четвереньки, упрямо пополз к спасительному оружию. Барон же мимоходом плашмя довольно сильно хлопнул клинком по графской заднице, так что на ней выступила кровавая полоса, и, одним прыжком очутившись возле шпаги Пикколомини, наступил на неё ногой и направил остриё своего клинка между глаз противника.

– Если ты отсюда, наконец, не уберёшься, я тебя и в самом деле проткну насквозь. Благодари судьбу, что я слишком брезгливый, чтобы всерьёз возиться со всяким дерьмом! – произнёс фон Рейнкрафт и хладнокровно вложил свою шпагу в ножны. – А ты, ублюдок косоглазый! – обратился он к насмерть перепуганному Курту. – Убери эти жалкие останки, и чтобы я вас больше не видел в этом бройкеллере! Это место для настоящих солдат!

– Барону случайно повезло, – услышал лотарингский рыцарь вкрадчивый голос Цезарио Планта. – Хитрый Рупрехт умышленно искалечил своего противника, чтобы затем без усилий поиздеваться над беднягой. Ах, какое оскорбление он нанёс графу! Жаль, что так случилось, ведь он – один из лучших фехтовальщиков армии герцога, и сражайся он на равных с бароном, исход поединка наверняка мог бы быть иным.

– А ты откуда знаешь? – разозлился барон д’Арони.

– О, ваша милость. Я же говорил вам, что имею честь быть личным фехтовальщиком его высочества герцога Фридландского и Мекленбургского. Кроме того, я даю уроки фехтования многим желающим солдатам герцога и знаю, кто чего стоит. Поверьте мне, синьор рыцарь! Против чудовищной силы барона может устоять лишь настоящее, истинное мастерство и полное хладнокровие.

У собеседника невольно мелькнула шальная мысль: а не взять ли реванш за проигранный турнир и наказать зарвавшегося оберста? Один из лучших фехтовальщиков в армии фельдмаршала Тилли д’Арони мог рассчитывать на успех в поединке с Рейнкрафтом, но осторожный лотарингец пока не решался затевать ссору со свирепым великаном. «Подожду, пока этот негодяй выпьет побольше», – думал он.

– Ваше здоровье, синьор, – снова, услышал барон д’Арони вкрадчивый голос Цезарио Планта, поднявшего кружку с пивом, и, кивнув в ответ, поднял свой бокал, но лишь пригубил вино, внимательно наблюдая за Рейнкрафтом.

Немного не дотянув до рассвета, бравые офицеры, наконец, стали клевать носами и, в конце концов, уронив головы на стол, захрапели. Рейнкрафт, временами роняя отяжелевшую голову, потормошил их и произнёс с сожалением:

– Совершенно разучились пить, будто басурмане! А ещё лучшие офицеры герцога! – Затем, осмотревшись вокруг затуманенным взором, он встретился с испытывающим взглядом барона д’Арони. – Эй вы! – крикнул Рейнкрафт пьяным голосом, заметив, что за ним внимательно наблюдает лотарингец. – Давайте с вами выпьем за здоровье его высочества герцога!

– Сначала за Его Святейшество Римского Папу, потом за фельдмаршала Тилли и лишь затем за герцога! – дерзко ответил барон, насмешливо наблюдая за вдребезги пьяным оберстом.

– Я ничего не понял. Кажется, вы произнесли слишком длинный тост. Пейте за здоровье нашего герцога, иначе пожалеете, – пробулькал Рейнкрафт и поднялся из-за стола во весь свой гигантский рост.

– Не думаешь ли ты, глупый ландскнехт, что и меня сумеешь вышвырнуть в окно, как какого-нибудь бродягу? – воскликнул д’Арони и тут же обнажил свою шпагу.

– Можешь даже не сомневаться в этом, несчастный лягушатник. Только что вы нарушили неписаный закон солдатского братства армии герцога! В этом бройкеллере, который находится под моим личным покровительством, запрещено хвататься за оружие! – промычал Рейнкрафт, покачиваясь из стороны в сторону. – Впрочем, не желаете пить – и не надо, – добавил он и одним духом осушил громадную кружку пива, – но учтите, я очень не люблю, когда здесь обнажают шпагу, – с пьяной настойчивостью повторил гигант и с этими словами внезапно с силой метнул кружку прямо в голову лотарингцу.

Не ожидавший такого подвоха, д’Арони, обливаясь кровью, рухнул на пол к ногам Цезарио Планта. Все присутствующие словно оцепенели. Рейнкрафт же с проворностью, неожиданной для вдребезги пьяного, подскочил к телу лотарингца.

– Стоять! – рявкнул он, заметив, что офицеры фельдмаршала Тилли зашевелились и начали хвататься за шпаги, и тут же поднял тяжёлый дубовый стол и, как пёрышко, швырнул в них, сразу повалив с полдюжины человек. Рейнкрафт сгрёб барона д’Арони в охапку, который в точности повторил полёт графа Пикколомини, и затем, ухватив длинную дубовую скамью, бросился на вконец растерявшихся офицеров и солдат фельдмаршала Тилли.

Его примеру немедленно последовали внезапно очнувшиеся товарищи – барон фон Илов и граф Трчка.

Цезарио Планта успел выскочить через высаженное окно наружу и уже на улице, посмеиваясь, с наслаждением прислушивался к звериному реву Рейнкрафта.

С удовольствием любовался чудным зрелищем: сквозь окна и дверь, описывая в воздухе немыслимые кульбиты, вылетали доблестные солдаты армии фельдмаршала. Не на шутку разбушевавшийся барон к огромному удовольствию жителей ближайших домов, наблюдавших за этой великолепной картиной, очередной раз оправдал своё славное прозвище – Рыцарь Рупрехт.

Спустя четверть часа из бройкеллера, слегка пошатываясь от неимоверного количества выпитого, вышел сам виновник вакханалии и дебоша, за ним следом выползли вдребезги пьяные барон Илов и граф Трчка с вместительными кружками в руках. К троице подбежал трактирщик с огромной, оплетённой ивовыми прутьями бутылью самого лучшего пива в руках и услужливо наполнил их кружки густым хмельным напитком, так почитаемым в Германии и Чехии.

Фон Илов и граф Трчка отсалютовали полными кружками барону Рейнкрафту и рявкнули во всю глотку:

– Нашему славному рыцарю Рудольфу Бальдуру Рупрехту фон Рейнкрафту! Виват! Виват! Виват!

Громкое эхо, пугая жителей, полетело безлюдной улицей и скрылось где-то далеко за поворотом, на площади, откуда ещё доносился гомон продолжающегося карнавала.

Бравый оберст кивком поблагодарил товарищей и, в свою очередь, отсалютовав им пивной кружкой, одним духом осушил её до дна.