Текст книги "Валленштейн"

Автор книги: Владимир Пархоменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц)

Когда войска герцога форсировали приток Дуная – Саву и подходили к Купе, двигаясь по сопредельной с турками территории, Валленштейн выделил полуэскадрон кирасир во главе с бароном Иловым для разведывательного дозора, ибо хорошо помнил уроки, которые некогда ему преподал Конашевич-Сагайдачный. Как и предполагал Валленштейн, вскоре барон доложил ему о появлении на пути следования войск огромного числа турок: около девяти полков конницы и пяти пехоты. Валленштейн немедленно сообщил об этом герцогу, но тот не встревожился, считая, что на самом деле разведка натолкнулась на небольшие турецкие разъезды, рыскающие по Хорватии и добравшиеся почти до самого Карловаца. На этот раз, по мнению герцога, они скорее всего просто заблудились и поэтому Штайермарк принял решение немедленно атаковать отряд турок, дерзко нарушивший границу империи.

Оберст цу Мансфельд, обрадованный возможностью отличиться, с удовольствием поддержал герцога и вызвался первым атаковать басурман. Валленштейн пытался отговорить Штайермарка от этого рискованного предприятия.

– Разведка обнаружила девять полков конницы и пять полков пехоты турок. Я полагаю, что нам навстречу движется лишь авангард этой огромной армии, – убеждал он. – Турки имеют обыкновение производить разведку боем и с этой целью обычно высылают вперёд несколько полков конницы.

– Вы слишком засиделись в своих моравских поместьях и, по-видимому, забыли, что на войне даже небольшое промедление и нерешительность чреваты катастрофой, а смелый неожиданный удар может обратить в бегство сильнейшего врага, – со свойственным дружелюбием заметил герцог под одобрительным взглядом Мансфельда и, обращаясь к последнему, произнёс с пафосом: – Вперёд, мой рыцарь, и только вперёд! Я жду от тебя подвига!

– Можете не сомневаться, ваше высочество, мои кирасиры не подведут. Каждый из них стоит десяти турок. Победа, как всегда, будет за нами! – гордо воскликнул маленький щуплый человечек с вытянутой вперёд, словно у кролика, округлой физиономией и, выхватив длинную не по росту рейтарскую шпагу, подал кирасирам сигнал к атаке.

Словно всесокрушающая железная лавина, понеслись кирасиры во главе с оберстом на опешивших от неожиданности турок. Они двигались по дороге в сторону Ястребарско и вели себя на удивление беспечно – даже не выслали вперёд дозоры. Мансфельд мчался впереди своих закованных в железные доспехи всадников, по его знаку они, выхватив седельные пистолеты, сблизившись с турками на подходящее расстояние, дали дружный залп, нанеся ощутимый урон противнику. Турки, на первый взгляд, неорганизованной толпой сгрудились на дороге, у кромки леса. После второго, более удачного залпа из седельных пистолетов воины, защищённые эссенскими кирасами и шлемами, с бешеной скоростью врезались в толпу опешивших турок.

Как и предполагал Штайермарк, кирасиры со своим тяжёлым вооружением имели в этой атаке существенное преимущество, в первые её мгновения турки пришли в замешательство и потеряли несколько сот всадников, дрогнули, но некоторое время они ещё размахивали над головами кривыми саблями и ятаганами. Затем сражение разворачивалось по классической схеме: понёсший значительный урон противник растерялся, его полное замешательство привело к панике и повальному бегству.

Кирасиры, развивая успех, преследовали улепетывающих турок, нещадно рубя их на ходу и не думая о том, что, оторвавшись от основных сил герцога, они рискуют угодить в ловушку.

– Вы видите, любезный фон Валленштейн, один смелый удар и решительный натиск рассеяли турок, словно пыль! – воскликнул Штайермарк, обращаясь к рыцарю и сдувая со своей узкой изящной ладони воображаемую пыль.

Валленштейн лишь мрачно хмурился: на его взгляд, турки подозрительно быстро уступили поле боя врагу, что на них было непохоже.

Ещё был хорошо слышен шум боя, крики, ржание лошадей, звон клинков и редкие выстрелы, но всадники уже исчезли из виду.

Внезапно Валленштейн вздрогнул – его острый тонкий слух уловил новые звуки – напряжённо прислушавшись, он вдруг ясно различил глухой гул, словно идущий из-под земли: так земля может гудеть только под копытами многих тысяч лошадей. Рыцарь немедленно приказал своим мушкетёрам и кирасирам спешиться и приготовиться к отражению атаки.

– Ваше высочество, – обратился он к герцогу, – турки возвращаются. Необходимо готовиться к тяжёлому затяжному бою и, в первую очередь, вперёд выдвинуть пехоту и занять, пока не поздно, удобные позиции для отражения атаки турок. Я постараюсь немного их задержать, пока вы развернёте войска для сражения.

Не успел герцог в ответ даже рта раскрыть, как кирасиры и мушкетёры Валленштейна спешились и, не мешкая, заняли удобную позицию на пологом господствующем над местностью холме. Он надёжно прикрывал с фронта основные силы имперских войск и перерезал путь для наступления противника: по левому флангу были непроходимые для конницы овраги и густой лес, а по правую – озеро и болото. Дорога, ведущая на Ястребарско, огибала холм с правой стороны, проходила почти по самому берегу озера, была хоть и каменистой, но довольно широкой, вполне удобной для продвижения конницы.

В своём самом худшем предположении Валленштейн не ошибся. Вскоре показались несущиеся во весь опор всадники, впереди которых, пришпоривая взмыленного коня, мчался небольшой рыжеватый человечек. Турки наседали на пятки кирасирам, отстающих нещадно рубили кривыми сверкающими саблями. Впрочем, нужно отдать должное Мансфельду: в последний момент он разгадал манёвр противника и велел трубить отход. Не приняв боя с врагом, имеющим по крайней мере пятикратное превосходство в силах, кирасиры улепётывали без оглядки, уже не надеясь на чудо.

Чуда действительно не произошло. Солдаты Валленштейна, едва успев пропустить мимо себя удирающих кирасир и сомкнуть ряды пяти шеренг, ощетинившихся дулами мушкетов, как уже встречали атакующих турок. Свинцовый град пятидесятиграммовых пуль пронёсся по несущимся лавам турецкой конницы, останавливая лошадей с всадниками на полном скаку, опрокидывая их друг на друга. Люди валились на землю, погибали под копытами, раздавались дикие крики, вопли, стоны раздавленных и покалеченных, слышалось громкое лошадиной ржание. Место первой шеренги стрелков быстро заняла вторая, и грянул новый залп, и так повторилось несколько раз: пока передние шеренги вели огонь, задние успевали перезарядить мушкеты.

Валленштейн оглянулся и увидел, что герцог успел выстроить войска: пехота – пикинёры и мушкетёры расположились в центре, вперёд выдвинуты восемь пушек, конница – по флангам. На левом фланге поспешно занимал позиции Мансфельд со своим потрёпанным полком. Однако вскоре Валленштейн с досадой заметил, что пехота вдруг перешла на новую, не совсем выгодную позицию и замерла на месте. По всему было видно, герцог что-то задумал. Худшие опасения Валленштейна оправдались, когда он заметил, как вперёд выдвигается конница.

– Турки меня сомнут, а конницу герцога рассеют, как пыль, – скрежетал зубами фон Валленштейн, – на холм необходимо как можно скорее двинуть пехоту и артиллерию!

Новая мощная атака турок внезапно прервала его мысли. Опять загремели залпы, но теперь турки валились с сёдел чуть ли не в полсотни футах[128]128
  Фут — англ, foot – букв, ступня – равен 0,3048 м.


[Закрыть] от их шеренг.

Герцог всё-таки остановил свою конницу, а пехоту при поддержке с правого фланга трёх кавалерийских полков снова двинул вперёд, в сторону холма. Причём он перебросил на правый фланг кирасирский полк Мансфельда, успевший перегруппироваться. Все эти передвижения требовали довольно много времени. Впрочем, оберёт Меландер, будучи опытным воином и разобравшись в создавшейся ситуации, спешно повёл свой пехотный полк к господствующему над местностью холму, приказав солдатам закрепиться на нём.

Валленштейн, увидев эти манёвры, хотя и сплюнул с досадой, всё-таки обрадовался тому, что герцог, хоть с опозданием, но догадался двинуть вперёд пехоту, чтобы закрепиться на господствующей высоте.

Ибрагим-паша поначалу несколько раз безуспешно пытался атаковать этот проклятый холм конницей и затем двинул вперёд отборную пехоту из янычар. К тому времени пехотные подразделения армии герцога Штайермарка успели сменить на холме мушкетёров и кирасиров Валленштейна. Янычары, несмотря на чудовищные потери, почти достигли позиций полка Меландера. Дело даже дошло до рукопашной схватки с выдвинутыми на переднюю линию пикинёрами, но внезапно с левого фланга позиций герцога был открыт частый прицельный огонь из мушкетов. Это Валленштейн, убедившись, что пехота герцога закрепилась на холме, спешно перебросил своё подразделение за овраг, ближе к лесу, скрыто подойдя к наступающим туркам с правого фланга, и открыл бешеный огонь. В результате турки, неся большие потери, снова вынуждены были отойти.

Командующий турецкой армией был в бешенстве, он велел отрубить командиру янычар Касым-заде, а также командиру пеших сотен башибузуков Гарун-оглы головы и насадить их на острия копий, превратив в своеобразные знамёна, которые во время следующего штурма холма должны будут нести новые командиры – Ельчи-бей и Тюрлюли-заде. Пока турки усиленно готовились к новому штурму, Валленштейн придумал любопытную схему ведения огня и предложил её герцогу. С показным дружелюбием, по обыкновению скептически оттопырив и так слишком отвислую, как у всех Габсбургов, нижнюю губу, герцог быстро утвердил план, сделав несколько замечаний, по которым большинство высших офицеров должны были решить, что он в значительной мере его личная заслуга. Итак, согласно схеме Валленштейна, турок необходимо было встретить не только фронтальным, но фланговым и перекрёстным огнём. Причём огонь артиллерия должна перенести вглубь наступающих порядков противника. Мушкетёры и пикинёры обеспечивали фронтальный, а при необходимости и кинжальный огонь. Мощность фронтального огня значительно усиливалась четырьмя артиллерийскими орудиями, ведущими стрельбу картечью или ядрами. Перекрёстный огонь должны были вести шотландские стрелки и две пушки. Огонь с левого фланга по-прежнему обеспечивали люди Валленштейна, а также две лёгкие пушки, срочно переброшенные за овраг и замаскированные в лесу. Как раз за позициями Валленштейна, на небольшой, поросшей кустами возвышенности, занял место для наблюдения за полем боя герцог со своим штабом. Здесь, за оврагами в лесу было наиболее безопасно.

Дождавшись того времени, когда солнце очутилось на юго-западе и слепило яркими лучами глаза пикинёров и мушкетёров герцога, Ибрагим-паша снова бросил свою отборную пехоту в атаку, собираясь при удачном исходе направить в образовавшуюся брешь всю свою многочисленную конницу.

Перед густыми цепями янычар шёл Ельчи-бей, держа в руке копьё с насаженной на остриё головой. Звуки огромного казана, превращённого в барабан, должны были разжечь пламя безумной отваги в сердцах атакующих. Однако на этот раз на них внезапно обрушился такой страшный шквал огня, что наблюдавший за сражением в подзорную трубу Ибрагим-паша схватился за голову и завопил, что проклятые негодяи погубили лучшую часть его войска.

Негодяями были генуэзцы Джеронимо Беккариа и Америго Умбальтини, принявшие имена Юроним-заде и Имерик-заде. Чтобы насолить давнему торговому конкуренту Генуи, а именно республике Венеции, они, заручившись поддержкой султана, втянули турок в такую сомнительную авантюру, как поход во владения Габсбургов. Цель похода: перехватить армию герцога Штайермарка, движущуюся в сторону Градиска д’Исонцо, что обеспечило бы затягивание Ускоковой войны и было очень выгодно Генуе.

На поле боя, где легло почти три четверти турецкой пехоты, наступило угрожающее затишье. Ночью никто из солдат и офицеров армии герцога не сомкнул глаз, ожидая коварных ночных вылазок турок, но противника кнехты и рейтары больше так и не увидели. Потеряв почти треть личного состава, Ибрагим-паша ночью тайком убрался из владений Габсбургов.

В Порте с тех пор заговорили о полководческом гении герцога Штайермарка, что сыграло в будущем не последнюю роль в его избрании императором. Был и ещё один итог этого боя: султан Осман, собиравшийся предпринять поход на Вену, призадумался над тем, стоит ли втягиваться в затяжную войну с империей Габсбургов?

Валленштейн опасался подвоха со стороны турок: разведка донесла, что турецкие колонны быстро, на этот раз зря, отходят в сторону своих владений за рекой Купой.

Герцог решил было преследовать неприятеля, но его боевой пыл быстро охладил Валленштейн, вскользь заметив, что всё-таки лучше сохранить силы для военной кампании на побережье Адриатики и вовремя добраться до Градиски д’Исонцо, чем распылять их на погоню, при этом рискуя угодить в ловко устроенную западню. Мансфельд, который рвался в погоню, принялся было насмехаться над Валленштейном, который спокойно заметил:

– Твоя горячность когда-нибудь сыграет с тобой злую шутку.

– Не думал, что есть рыцари, которые путают храбрость с горячностью! – воскликнул оберст. – Не из-за того ли, чтобы иметь лишний повод – избежать сражения?

– Именно из-за этого, – спокойно ответил Валленштейн, – лучше избежать сражения, чем проиграть его.

В правоте слов Валленштейна он сможет убедиться через девять лет во время битвы при Дессау, но пока излишняя самоуверенность не покидала незаконнорождённого сына принца Люксембургского. Дело чуть не дошло до дуэли, но герцог тотчас со свойственным ему дружелюбием и отзывчивостью успокоил рыцарей, пригрозив военным трибуналом, и, перейдя, как обычно, от бешеной злобы к беспечному благодушию, после небольшого колебания обоим соперникам присвоил титулы имперских графов[129]129
  Имперский граф — низшая категория имперских князей, обладали верховной властью, некоторые подчинялись своим сюзеренам – более могущественным имперским князьям.


[Закрыть], что, однако, их не примирило. Необходимо упомянуть о том, что решающую роль в присвоении этим рыцарям графских титулов сыграло влияние духовника герцога, иезуита патера Вильгельма Лемормена: орден иезуитов продолжал держать под пристальным вниманием деятельность Валленштейна.

Когда войска герцога Штайермарка миновали роковой для турок холм, у обочины дороги, ведущей на Ястребарско, все солдаты и офицеры увидели колья с насаженными на них скрюченными в агонии трупами двух генуэзских ренегатов.

Венеция и её могучие союзники почти четыре года не могли взять опорную базу пиратов и очистить Адриатику от них раз и навсегда. Только когда армия герцога 29 сентября 1617 года подошла к Градиске д’Исонцо, то дело, наконец, сдвинулось с мёртвой точки, но отнюдь не благодаря военному гению новоиспечённого короля Чехии, и тем более не доблести его солдат и офицеров: ускоки, будучи подданными герцога Фердинанда фон Штайермарка, рассчитывали на благородство и справедливость владетеля Штирии, Каринтии и Крайны, сами открыли ворота крепости. Подвиги ускоков на море снискали им заслуженную славу и уважение тех, кто ненавидел турок и боролся за освобождение христианских народов от османского ига. Правда, за ускоками числились некоторые грехи, в частности, взятие Зары, но прошло оно почти бескровно, и ускоки могли надеяться на справедливое правосудие со стороны своего владетеля, который твёрдо им обещал «справедливость и прощение», если гарнизон Градиски не окажет сопротивления и откроет перед ним ворота.

Адмирал Мертич принял решение сдаться на милость герцога и, как его не отговаривал Хильденбрандт, упрямый серб оставался непоколебим.

– Герцог дал слово рыцаря, и я не вижу причины не доверять его высочеству, – сказал главарь ускоков.

– Запомни, адмирал, монархи, как и другие высокие владетельные особы, живут по иным законам, чем мы, простые смертные, они подходят ко всему со своей меркой, – настойчиво объяснял ему барон.

– Ты стал слишком подозрительным после того, как побывал в турецком рабстве, и, вероятно, разучился отличать благородных христианских монархов от коварных басурман. Я отлично знаю, что турки могут обмануть, чтобы из этого извлечь выгоду, но настоящий христианин, если он к тому же настоящий рыцарь – никогда! – резко заявил Вук Мертич. – Впрочем, если ты так опасаешься подвоха, можешь тайком покинуть крепость ещё до того, как я прикажу открыть ворота перед его высочеством герцогом.

– Ты хотел сказать: до того, как сдашься, – поправил его барон. – Кстати, ты, возможно, забыл, что именно христиане упекли тебя в турецкое рабство.

Послушай, Одиссей, – с угрозой процедил сквозь зубы Мертич. – Хотя мы с тобой и давние побратимы, давшие клятву верности береговому братству, но ты должен знать, что всему есть границы. Ты, видно, настолько уверен в своих подозрениях и в умении владеть оружием, что просто открыто бросаешь мне вызов! Что ж, я готов скрестить с тобой клинки хоть сию минуту. Изволь достать свою шпагу! – с этими словами Вук Мертич обнажил клинок турецкой сабли.

Барон фон Хильденбрандт даже не пошевелился и лишь с укоризной поглядел на побратима единственным глазом и молвил:

– Вооружённый шпагой, я буду иметь преимущество в данный момент. Однако нам торопиться некуда, ибо за убийством одного из нас дело не станет. Клянусь бородой императора Фридриха I Барбароссы[130]130
  Фридрих I Барбаросса (ок. 1125-1190) – германский король и император Священной Римской империи с 1152 г. Barbarossa букв, краснобородый.


[Закрыть], к твоей смерти я буду непричастен. Судя по всему, довольно скоро этим займётся его высочество герцог Штайермарк. Прощай. Когда окажешься на дыбе, вспомни наш последний разговор. – Хильденбрандт хотел ещё что-то добавить, но только с безнадёжным видом махнул рукой и, резко повернувшись, направился к двери.

– Минутку, – остановил его адмирал Мертич. – Ты намереваешься в одиночку покинуть Градиску или собираешься прихватить с собой баронессу с дочерью?

Барон мгновенно обернулся к адмиралу Мертичу.

– О чём это ты? – спросил он ледяным тоном.

– Разумеется, о сокровищах нашего братства – дублонах, скудо, неаполитанских реалах, сицилийских унциях и прочих золотых монетах на сумму в почти четыре миллиона цехинов и о месте их хранения, которое теперь мы знаем оба, – вкрадчивым голосом сказал адмирал.

– Ну и что? – насторожился Хильденбрандт.

– А то, что нет никакой гарантии, что с твоим уходом тайник не окажется пустым, словно брюхо нищего, – криво усмехнулся Мертич.

– Ты с ума сошёл? Я только возьму свою законную долю в пятьсот тысяч цехинов, – возмутился барон.

– Возможно, что ты именно так и намереваешься поступить, но где гарантия, что ты не передумаешь в последний момент? – упрямо повторил Мертич.

– Что ты хочешь? – хрипло спросил Хильденбрандт.

– Гарантий, – продолжал криво улыбаться Мертич. – А гарантией может послужить только хороший залог, а сейчас лучший залог – это баронесса и твоя дочь. Они и останутся в Градиске до тех пор, пока береговое братство не утрясёт все свои дела с герцогом, и нам позволено будет покинуть крепость, чтобы мы могли спокойно поделить между собой эти деньги, заработанные кровавым потом.

– Похоже, ты даже не понимаешь, о чём говоришь, – сказал барон. В его голосе звучал металл. – Ты даже не представляешь, куда тебя занесло и как ты сильно рискуешь.

– Не больше, чем ты, Одиссей, но, может, обойдёмся без лишних угроз? Я ведь тебя отпускаю на все четыре стороны, – спокойно сказал адмирал, но тут же добавил жёстко: – Баронесса с дочерью останутся в Градиске!

Изуродованное шрамами чисто выбритое лицо барона сделалось непроницаемым, и он лишь процедил со зловещей улыбкой:

– Этот разговор тебе дорого обойдётся, Вук. Ты даже не представляешь, в какую передрягу влип. Прощай! – С этими словами он двинулся прямо на дула мушкетов в двери.

– Пропустите его! – велел Мертич. – Прощай, Одиссей, и не поминай лихом.

30 сентября 1617 года гарнизон пиратской крепости Градиски капитулировал.

Герцог сдержал своё слово, обещая «справедливость и прощение». Прибывшие с ним отцы-иезуиты и инквизиторы во главе с патером Вильгельмом Леморменом немедленно принялись за дело, объявив, что оно основано на высоконравственных принципах справедливости и всепрощения, и это означает, что за всякое злодеяние, согласно высшей справедливости, обязательно необходимо нести наказание, но перед этим провинившимся Церковь даст возможность покаяться и получить прощение. Поэтому герцог Штайермарк по совету патера Лемормена решил всех рядовых ускоков на всякий случай отправить на каторжные работы, предварительно милостиво даровав им возможность покаяться и получить от Церкви прощение. Патер Лемормен лично прочитал этим несчастным духовное напутствие перед тем, как их заковали в кандалы, он беседовал и с главарями ускоков, которых приговорили к смертной казни через повешение. Перед приведением приговора в исполнение патер лично исповедовал их и даровал им «прощение» от имени Церкви, впрочем, многие ускоки отказались от его услуг, поскольку исповедовали православие.

Казнь происходила на глазах у закованного в кандалы и сидящего в специальной железной клетке, погруженной на телегу, ошеломлённого происходящим адмирала Мертича. Когда первый десяток его верных побратимов закачался под высокой перекладиной, он, глядя в холёное лицо герцога, сидящего в резном кресле под балдахином в окружении свиты из иезуитов и высших офицеров, гневно воскликнул:

– Ты же обещал нам справедливость и прощение!

– Вы и получили ту справедливость и то прощение, которое заслужили, – резонно заметил Штайермарк. – Однако, я почему-то не вижу знаменитого Одиссея? Впрочем, кажется, здесь в Градиске осталась его подружка – баронесса фон Лютцов с дочерью. Поэтому было бы очень неплохо, чтобы Одиссей добровольно явился на наш справедливый суд, и ему тоже будут гарантированы справедливость и прощение. В противном случае дыба и испанские сапоги могут несколько подпортить внешность прекрасной баронессы.

– Вы не сделаете этого! – крикнул Мертич, хватаясь за решётку. – Баронесса не имела Никакого отношения к делам Одиссея, она даже отказалась с ним вступить в законный брак и обвенчаться в Церкви!

– Так ты признаешь всё-таки, что он совершал злодеяния, которые ты почему-то называешь «делами»? – усмехнулся герцог.

Мертич ничего не ответил и понурил голову, поняв, какую он страшную ошибку совершил, не поверив предупреждению Одиссея.

– Злодеяния совершал только я, и только я, – произнёс он мрачно.

– Ну, что же, спасибо за откровенность. Этот интересный разговор мы обязательно продолжим в более подходящем месте.

В этот же день разговор, в котором активно участвовали опытные полковые палачи, продолжился в мрачном подземелье крепости.

Герцогу хотелось любой ценой выяснить тайну сокровищ берегового братства. Он, сидя в удобном кресле, с холодным любопытством наблюдал за пытками и был крайне удивлён выдержкой и стойкостью главаря ускоков.

– Ты слишком жаден, ускок, а жадность и алчность – это смертный грех, который очень вредит здоровью, – сказал он насмешливо, когда палач очередной раз окатил потерявшего сознание Мертича холодной водой. – Боюсь, твоя алчность доведёт тебя до кипящего масла, – предупредил герцог голосом, полным неподдельного сочувствия, и ласково добавил: – Как ты смотришь на то, чтобы тебя окунуть в котёл с кипящим маслом хотя бы по щиколотки?

– Ваше высочество, – обратился патер Лемормен к герцогу, – есть гораздо лучший способ развязать язык этому скряге.

– Какой? – оживился герцог.

– Допросить на глазах у этого алчного упрямца известную грязную блудницу и любовницу Одиссея баронессу Гертруду фон Лютцов. Думаю, что это быстро развяжет ему язык, – при этих словах стоящий рядом с патером Леморменом высокий молодой монах-иезуит, которого звали Иоганн-Збергардт Нитард, сильно побледнел, он только недавно был произведён в светские коадъюторы и ещё не привык к жутким зрелищам пыток.

– Это замечательная мысль, – обрадовался герцог фон Штайермарк.

Когда в мрачный застенок втолкнули баронессу, подвешенный на дыбе, весь покрытый язвами и кровоподтёками Вук Мертич прохрипел:

– Я всё скажу. У меня есть карта, точнее, половина карты, на которой указано, где спрятаны сокровища.

На следующий день в гавань бывшей столицы ускоков прошмыгнул небольшой двухмачтовый бриг. У него на носу красовалась надпись «Гансхен», выведенная красным готическим шрифтом.

Бриг, ловко маневрируя, уверенно подошёл к пристани и пришвартовался. По сходням трапа на пристань не торопясь сошёл сам... барон Хильденбрандт.

Барон уверенно прошёл по замершим улицам Градиски и направился прямо к цитадели, где теперь находилась ставка герцога. При входе в цитадель его уже встречал оберёт Мансфельд, один из новоиспечённых имперских графов, который потребовал его шпагу. Барона провели в зал, где ещё недавно собирались капитаны пиратских судов, чтобы обсудить с адмиралом Мертичем свои насущные проблемы. Теперь же здесь перед горящим, несмотря на тёплый осенний день, огромным мраморным камином удобно развалился в кресле сам герцог Фердинанд, попивая вино из хрустального бокала. Рядом с креслом торчали патер Лемормен и ещё один худощавый иезуит с правильными чертами лица. Это был Нитард, который, взглянув на вошедшего, сразу его узнал: ещё бы, всего четыре года назад Хильденбрандт при довольно странных обстоятельствах спас его вместе с ещё несколькими иезуитами и тремя дюжинами юных воспитанников Парижского иезуитского коллегиума от турецкого рабства.

Несколько поодаль, у массивного, заваленного бумагами, морскими лоциями и картами стола с глобусом стоял новоиспечённый имперский граф, лейтенант герцога Альбрехт фон Валленштейн.

– С благополучным прибытием, Одиссей! Добро пожаловать в Градиску! А мы тебя хоть и не ждали, но очень рады твоему прибытию. Похоже, ты умеешь приятно удивлять друзей, – искренне обрадовался герцог, отхлёбывая глоток из бокала.

– Я в этом ничуть не сомневаюсь, ваше высочество. Поэтому я и здесь, – с бесстрастным выражением лица ответил барон, отвешивая глубокий поклон. Внезапно он встретился с напряжённым взглядом Валленштейна, но не подал виду, что узнал его, и продолжил: – Я явился к вам с предложением выкупа адмирала Мертича и других оставшихся в живых членов нашего братства, а также баронессы Гертруды фон Лютцов, с которой я давно обручён.

– Настолько давно, что у вас даже подрастают дети, – хохотнул герцог, разбрызгивая из бокала вино.

– Ваше высочество, я предлагаю вам четыре миллиона цехинов, – с непроницаемым лицом произнёс барон ровным голосом.

– Сколько? – не поверил своим ушам герцог и уронил бокал на ковёр. Голос его вдруг стал тонким и писклявым, нижняя губа ещё сильнее выпятилась вперёд.

– Четыре миллиона цехинов или дукатов, или восемь миллионов скудо, или столько же неаполитанских реалов, или более трёх миллионов сицилийских унций, – хладнокровно повторил Хильденбрандт. – У меня есть вторая половина карты, в которой указано, где спрятаны сокровища. Про первую половину карты, я думаю, вы уже слышали.

– Где эти миллионы? – взвизгнул герцог.

– На острове Циклопа, – усмехнулся барон фон Хильденбрандт.

– Где?

– На острове Циклопа, здесь недалеко, в Адриатике, – объяснил барон. – В качестве доказательства могу предложить первый взнос – пятьсот тысяч цехинов или миллион неаполитанских реалов. Это золото находится в трюме моего брига, и вы можете хоть сейчас выгрузить его. Но на острове Циклопа осталось ещё три с половиной миллиона цехинов. Если вы не обнаружите эти деньги в указанном месте, можете меня с баронессой фон Лютцов четвертовать.

– Что это за остров, и где он находится? – спросил герцог с нетерпением.

– Он назывался островом Циклопа в глубокой древности, – серьёзно ответил Хильденбрандт, – сейчас он носит другое название. Я могу сообщить его вам только наедине, и можете не сомневаться, ваше высочество, этот остров существует.

Герцог, немного поколебавшись, велел покинуть зал всем, кроме патера Лемормена, у которого из складок сутаны выглядывала шпага и, судя по всему, в глубоких карманах была припрятана пара пистолетов.

– Это мой духовник, – пояснил герцог. – Итак, я слушаю тебя, Одиссей.

Хильденбрандт недовольно покосился на иезуита, но тем не менее сказал:

– Это остров Ластово, который находится немного южнее острова Корчула. Остров, как и в глубокой древности, безлюден. Он представляет собой нагромождение поросших диким лесом скал и у жителей побережья, и у моряков пользуется дурной славой из-за пещеры, где по преданию обитал Циклоп.

– Это слишком напоминает языческие сказки, – сухо заметил Лемормен. – А они не вызывают доверия.

– Чтобы убедиться в истинности моих слов, надо лишь добраться до острова и забрать сокровища, – резко ответил барон.

– Почему ты сразу не забрал всё золото с этого проклятого острова и не привёз сюда в качестве выкупа? – спросил герцог.

– Простите, ваше величество, но перевозить такое огромное количество золота опасно – вы забываете о турках. Можно одним махом всё потерять, а я не хотел рисковать жизнью баронессы и дочери. На остров Циклопа лучше всего отправиться несколькими военными кораблями с хорошо вооружёнными командами.

– Хорошо, я согласен, но ты представляешь, что будет с тобой, если ты попытаешься меня надуть? Впрочем, чем я рискую? Ведь за всё тогда ответит твоя Пенелопа с дочерью.

– Воля ваша, – смиренно ответил барон.

– Ты слишком хитёр и очень опасен, Одиссей, – промолвил патер Лемормен, в упор глядя на Хильденбрандта своими небольшими блёкло-голубыми, глубоко сидящими под кустистыми бровями глазками. – Мне о твоих похождениях много рассказывал брат Нитард, с которым тебя, мой сын, уже один раз сводило Провидение.

– И которого я, по воле Провидения, спас от рабства, – усмехнулся барон. – Разве я тогда совершил преступление? Впрочем, на вашу благодарность я и не рассчитываю, падре.

– Тебе не хватает смирения, сын мой, – сурово заметил Лемормен. – Пора бы тебе задуматься о жизни вечной и о том, как достичь её, миновав чистилище.

– Для этого ему надо постричься в монахи, и тогда у него будет достаточно времени для размышлений на эту тему, – хохотнул герцог и, вызвав слугу, распорядился: – Немедленно позвать сюда графа фон Валленштейна!

Рыцарь явился немедленно и с выжидающим видом уставился на герцога. Валленштейн по-прежнему делал вид, что не узнает Хильденбрандта, но поведение барона его сильно насторожило.

– Немедленно отправляйся со своими мушкетёрами в гавань, на пристань, где пришвартовался «Гансхен», и доставь сюда золото из его трюма. Впрочем, – задумался герцог, – лучше оставить его там, в трюме, а то любопытные и алчные венецианцы обо всём пронюхают. Приказываю тебе: проверь наличие золота в трюме «Гансхена» и выставь надёжную охрану из своих людей на судне и на пристани.

Когда Валленштейн удалился, герцог, глядя на барона, произнёс:

– Однако, я вижу, ты слишком уверен в себе, мой одноглазый друг.

– Чистая совесть, ваше высочество, – основа всякой честности, а значит, и уверенности в себе, – смело ответил Хильденбрандт.