Текст книги "Валленштейн"

Автор книги: Владимир Пархоменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)

Перед отъездом в Речь Посполиту, когда он ещё находился в Праге, в своём скромном, населённом клопами, жилище, которое Валленштейн снимал у богатого домовладельца-протестанта Иржи Циргана, рядом с домом неожиданно остановилась нарядная белая карета с золотыми вензелями. На козлах с важным видом восседал огромный детина в красном, расшитом золотыми нитями камзоле и в шляпе, украшенной позументом. На запятках торчали похожие на надутых павлинов слуги. Соскочив на землю, слуги помогли выбраться наружу баронессе фон Ландтек. Увидев наряженную в дорогие меха, сверкающую бриллиантами баронессу в таком неподходящем для дамы высшего света месте, Валленштейн страшно удивился. Он как раз собирался отправиться в ближайший трактир, где мог позавтракать, экономя свои скудные средства, так как ещё не успел получить от епископа Пазмани задаток за службу. Баронесса опередила его буквально на минуту, и теперь, стоя в дверном проёме, с изумлением взирал на эту холодную красавицу. Тонкая улыбка тронула её по-девичьи свежие уста, и задумчивым взглядом смерив с головы до ног высокую, худощавую, но широкоплечую фигуру в чёрном камзоле, она сказала после учтивого поклона рыцаря:

– Я, проезжая мимо, вдруг вспомнила, что мне необходимо с вашей помощью решить несколько важных для меня вопросов перед тем, как вы покинете Прагу, ведь вы собираетесь куда-то уезжать, не правда ли?

– Совершенно верно, Sehp gnadige Frau[61]61
  Милостивая госпожа (нем.).


[Закрыть], – подтвердил Валленштейн. – Однако об этом на улице сложно вести беседу. Поэтому прошу в мою временную обитель, хоть и скромную, но вполне годную для жилья. – И он сделал приглашающий жест длинной рукой.

– Пожалуй, нам лучше побеседовать в карете, – с этими словами при помощи слуг забравшись вместе со всеми своими расшитыми золотом и жемчугом юбками в карету, она изящным, но в то же время властным движением руки, затянутой в чёрную лайковую перчатку, пригласила рыцаря, указав ему место напротив себя.

– Дело касается моей покупки довольно богатого имения в Моравии, но для начала я приглашаю вас в свой замок Ландтек, – сказала баронесса.

– Однако... – попытался возразить Валленштейн.

– Траур по моему мужу ещё не закончился, но я, как вы знаете, была на балу в Пражском замке, потому что это уже не имеет никакого значения. Мне очень жаль, однако, ничего не вернёшь, и если вдруг представилась возможность увеличить своё состояние, то не следует упускать, не так ли?

– Да, вы, пожалуй, правы, достойная госпожа, – согласился Валленштейн, теряясь в догадках.

– Новым приобретённым имением да и вообще всем моим состоянием, чтобы оно умножалось и процветало, необходимо надёжно управлять.

– Каким образом? – поинтересовался Валленштейн, которого начал занимать этот разговор.

– Об этом я и хочу поговорить с вами подробнее в моём замке, – с загадочной улыбкой ответила баронесса и снова задумчиво взглянула на него.

Почти неделю рыцарь жил в её замке, испытав все прелести беззаботного, спокойного существования, нежась в роскоши и довольстве. Ночи, проведённые с баронессой, превзошли все его ожидания, ничего подобного до этого он не испытывал даже с весьма искусными в своём древнем ремесле венецианскими куртизанками. Лукреция фон Ландтек производила впечатление женщины целомудренной и довольно строгих нравов, и Валленштейн был озадачен, но однажды она всё объяснила.

– Я просто очень вас люблю, – произнесла Лукреция спокойно. В тот миг она, обнажённая, сидя у него на коленях в огромной деревянной бадье, наполненной горячей водой, благоухающей целебными травами, своими ловкими нежными пальцами перебирала его мокрые тёмно-русые волосы и на лице её сияла счастливая, но печальная улыбка. Баронесса, как и её возлюбленный, обожала нежиться в ароматной воде и не представляла, как можно обойтись без ежедневных водных процедур.

Однако пришло время рыцарю отправляться в Речь Посполиту, и баронесса в своей карете привезла его в Прагу и, прощаясь, сказала:

– Прощайте, рыцарь. К сожалению, я не могу остановить вас, не в моих силах и отучить вас от пагубной страсти к подвигам ради подвигов. Однако надеюсь на ваше благоразумие и благополучное возвращение в Моравию. Я буду за это молиться. И всё же вам лучше сейчас остановиться и пока не поздно отказаться от этой авантюрной поездки, ибо я чувствую, что на этот раз вы искушаете судьбу сильнее, чем когда-либо. Подумайте, пока есть ещё немного времени: у вас есть я и всё, что мне принадлежит, а это немало. Моего состояния хватит на десять новых жизней, но наша одна-единственная, данная Богом жизнь, коротка, а вы, рыцарь, стремитесь её ещё укоротить.

– Sehp gnadige Frau, вы называете меня всегда рыцарем, и я действительно в первую очередь только рыцарь и солдат. Долг прежде всего, а что есть выше долга?

– Езжайте, рыцарь, но помните, что вам есть куда возвращаться, и пусть хотя бы эта мысль приведёт вас обратно в Моравию, – произнесла Лукреция с обычной печальной улыбкой.

Валленштейн склонился в почтительном поклоне, приложился губами к её изящной руке в чёрной перчатке: баронесса, одетая во всё чёрное, на этот раз почему-то решила особо подчеркнуть свой траур.

И вот теперь Валленштейн с тоской вспоминал жаркую купальню в замке Ландтек, всей пятерней скрёб живот и грудь, а иногда вынужден был подыматься с постели, чтобы почесать спину о дверной косяк. Он еле дождался рассвета и злой, не выспавшийся покинул со своими спутниками, доблестным спэтаром Урсулом и его отрядом, кишащие мерзкими насекомыми Таршаны. И проклиная про себя это небольшое валашское селение, не предполагал, что именно в этих краях его ожидают весьма драматические события.

В захудалый молдавский городишко Сирет, населённый преимущественно армянами-беженцами[62]62
  «... армянами-беженцами» — территория Армении не раз подвергалась нападению в VII-XV вв., а в XVI-XVIII вв. эта страна, где действовала одна из древнейших христианских церквей, была разделена между Ираном и Турцией, что заставило христиан покинуть родину.


[Закрыть], цыганами и прочими людьми свободных профессий, добрались без приключений. Правда, не обошлось без небольшого инцидента. Спэтар Урсул заметил, что готарники[63]63
  Готарник – пограничник, стражник. (Прим. авт.)


[Закрыть] и таможенники обратили пристальное внимание на кортеж епископа и, велев немедленно позвать к себе готнога[64]64
  Готног – командир сотни пограничной стражи. (Прим. авт.)


[Закрыть] и начальника таможни, спросил прибывших:

– Сколько грошей вы сегодня брали за проезд каждой лошади?

– Как обычно, по три гроша, твоё высочество, – ответил начальник таможни.

Готног согласно закивал головой и заявил хвастливо:

– Мимо нас даже муха не пролетит, все должны платить пошлину.

– И вы, разумеется, уже собрали для его величества господаря положенную сумму на этот месяц?

– Ещё нет, твоё высочество, но ведь месяц только начался.

– До конца месяца мы обязательно наберём нужную сумму, не сомневайся, твоё высочество, – поддержал начальник таможни готног.

– А ну-ка, всыпьте каждому по полсотни горячих! – в ответ на объяснения приказал спэтар своему капитану.

Лица у начальника таможни и готнога побледнели, они попытались что-то сказать в своё оправдание, но не успели и рта раскрыть, как крепкие руки повалили их на землю, сорвали штаны, и на оголённые толстые задницы посыпались сильные удары плетей, окрашивая их кровью.

– Остальным готарникам и таможенникам тоже всыпать как следует! – распорядился спэтар.

Всё было исполнено немедленно и с завидным усердием.

– К концу этой недели должны собрать всё до гроша, а не то в следующий раз ваши упитанные зады будут иметь дело не с плётками, а с острыми кольями на поле правосудия! – рявкнул спэтар Урсул, когда готарники и таможенники, глотая слёзы и придерживая руками сползающие штаны, стояли перед ним навытяжку.

После этих напутственных слов несчастные принялись усердно кланяться, а начальник таможни и готног даже попытались облобызать мощную волосатую руку восседавшего на коне спэтара, но получили удар плетью по обнажённым головам и растянулись на окровавленном снегу.

Через Сирет в столицу Молдавского княжества вёл так называемый Польский шлях, хорошо накатанная и уже давно, возможно, ещё во времена императора Константина VII Багрянородного[65]65
  Константин VII Багрянородный (905-959) – византийский император с 913 г.


[Закрыть], проторённая дорога. Никаких разбойничьих засад здесь и не предполагалось. Кони бежали резво, и в Сучаву добрались ещё засветло. За два часа до заката поражённым путникам открылась величественная панорама столицы, раскинувшейся у подножья так называемого Господарского холма на берегу речки Сучавы. Правда, столица после того, как была перенесена из Ясс на прежнее место, где она находилась до 1571 года, прежнего расцвета времён Стефана Великого так и не достигла, хотя всё ещё насчитывала более тридцати тысяч жителей. Вместе с молдаванами здесь жили венгры, мунтены, секуи, армяне, татары, евреи, цыгане и даже немцы, поляки, русские. В городе было около десятка больших и малых церквей. Новые дома в столице княжества строились где и как попало и как придётся, поэтому улицы были до невозможности узкими, тесными и запутанными, словно коридоры лабиринта Минотавра, так что путник, впервые попавший в город, мог легко здесь заблудиться. В любое время года на улицах и площадях, забитых мусором, царила непролазная грязь, сточные канавы и выгребные ямы были переполнены сверх всякой меры. Шире и значительно чище были улицы, ведущие к Венгерским и Польским воротам, застроенные в основном особняками и дворцами местной знати.

На Господарском холме за высокими стенами поднимался княжеский дворец, являвший собой настоящую цитадель. Сама крепость имела две стены: внешняя охватывала всё подножье холма, называемого «гребнем», более высокая, внутренняя, опоясывала всю цитадель. Стены разделяло около ста ярдов[66]66
  Ярд — английская мера длины, равная 0,9144 м.


[Закрыть]. На этом пространстве, а также перед гребнем велись грандиозные земляные работы под руководством немецкого инженера-фортификатора Генриха Керна, создавалась новая, более мощная система обороны, способная противостоять длительному обстрелу из тяжёлых осадных орудий. Перед гребнем была сооружена хитрая фортификационная система из земляных валов, шанцев, редутов. На гребне располагались дальнобойные пушки, способные поражать врага ещё на подступах к земляным фортификационным сооружениям, где ему противостояли более лёгкие пушки, стрелявшие картечью и небольшими ядрами. Чтобы установить на гребне тяжёлые орудия, изнутри были сделаны хорошо утрамбованные земляные насыпи, по которым пушки просто выкатывались наверх. Таким образом, Генри Керн решил сразу две задачи: во-первых, гребень оказался дополнительно укреплён изнутри, а во-вторых, были сооружены площадки для самых дальнобойных пушек.

Отряд уже подъезжал к городским воротам, когда Валленштейн случайно очутился рядом с пленным капитаном гайдуков Томой Кинэ, вблизи оказавшимся невысоким, синеглазым брюнетом, довольно щуплым на вид. Удивительно, что о таком невзрачном человеке шла громкая слава не только по всему Молдавскому княжеству, но и во всей Валахии и даже по юго-западным украинам Речи Посполитой. Валленштейн, искоса глянув на капитана гайдуков, которого он считал обычным лесным вором и мародёром, уже хотел тронуть шпорами своего Шпатца, чтобы избавиться от столь неприятного соседства, как внезапно Тома Кинэ шепнул ему:

– Ваша милость, поверьте, я не хотел лишать вас жизни, если можете, простите меня.

С удивлением взглянув на гайдука, рыцарь сказал:

– Считай, что на пороге своей смерти получил моё прощение.

Гайдук говорил на наречии бойков, похожем на чешский язык, и рыцарь хорошо его понимал.

– Тогда, ваша милость, если сможете, выполните мою последнюю просьбу.

– Это уже господину спэтару решать.

– У спэтара одно решение – острый кол в задницу.

– Видно, ты его заслужил.

– Но вы-то меня простили.

– И что же?

– Сообщите о моей судьбе хорватке Зоре, владелице берерия у Польских ворот, мы скоро их будем проезжать. Я обещал взять её в жёны, ведь она была моей невестой и до сих пор остаётся девственницей, – горько усмехнувшись, сказал капитан, – просто вынуждена быть целомудренной.

– Собирается в монастырь? – удивился Валленштейн.

– Нет, ваша милость. Она меня очень любит и дала зарок – не выходить за меня замуж, пока я не брошу своё ремесло. Я уж почти отказался от него, да вот опять чёрт попутал. Поэтому передайте, пусть обязательно придёт попрощаться на поле правосудия. Скажите, что я по-прежнему её люблю, особенно сейчас. Как подумаю, ваша милость, о том, что меня Ждёт, заранее задница начинает болеть. Выполните мою просьбу, и до последней минуты я буду молиться за вас.

– И это всё? – с недоверием спросил Валленштейн.

– Да, ваша милость.

– Хорошо. Я передам этой даме всё, о чём ты просил, и сообщу о том, какая участь тебя ожидает. – С этими словами рыцарь пришпорил коня и поскакал к Польским воротам.

Миновав Польские ворота и поплутав по запутанным переулкам столицы, отряд, наконец, добрался до внешней стены крепости, туда, где ниже земляных фортификационных сооружений находилось знаменитое поле правосудия – прямоугольная площадка ярдов 100 на 50 – на склоне холма с тщательно утоптанным снегом и окружённая частоколом из заострённых кольев, окрашенных в красный цвет. На большинстве из этих кольев корчились или уже застыли в самых жутких позах несчастные смертники. Возле них горделиво прохаживались палачи, наряженные в красные кафтаны, подпоясанные цветастыми кушаками и в напяленных на головы красных суконных балахонах с прорезями для глаз. Опытные в своём нелёгком ремесле, они, как правило, вербовались из цыган и татар[67]67
  Ремесло палача во многих странах Европы, как, впрочем, в Османской империи и в зависимом от неё Молдавском княжестве, в то время считалось очень доходным. Однако нужно отдать должное валахам, они презирали это ремесло, считая его позорным, поэтому в Молдавии палачами служили цыгане и татары. (Прим. авт.)


[Закрыть].

– Подобное мне приходилось видеть только в Семиградье, у замка небезызвестного князя Влада Цепеша по прозвищу Дракула, – заметил епископ, обращаясь к побледневшему барону фон Илову, скакавшему рядом с санями.

– Господарь Арон-Воевода – суровый правитель, а спэтар Урсул знает своё дело, – хвастливо заявил капитан Петру Тодоряну из отряда спэтара, случайно услышавший этот разговор.

– Неужели они все заслужили такую мучительную смерть? – ужаснулся Валленштейн, подъехавший сзади.

– Кто знает, может, и заслужили, а может, и нет, но раз попали под горячую руку спэтара Урсула или ворника[68]68
  Ворник – высший боярский чин, в ведении которого находилось судопроизводство. (Прим. авт.)


[Закрыть], а то и Самого господаря, значит, дело с концом, – ответил словоохотливый капитан.

К пленникам тем временем уже подскочили подручные палача, отвязали их от лошадей, в мгновение ока сдёрнули с седел и с удивительной сноровкой положили спинами на снег, молниеносным движением острых, как бритва, ножей вспороли штаны между ног. Другие подручные палача уже волокли к несчастным заранее заготовленные, острые, выкрашенные в зловещий кроваво-красный цвет колья.

– Вы передали мою просьбу Зоре? – успел спросить Тома Кинэ у Валленштейна, прежде чем сильные руки стащили его с седла и швырнули на смешанный с грязью снег.

– Я своё обещание выполнил, – сухо ответил тот.

– Где же эта проклятая ведьма? – вопил Тома Кинэ, пока ему ножом вспарывали мотню и подводили к деликатному месту заострённый кол, чтобы затем этот кол с нанизанным, словно гусь на вертел, капитаном тащить к свежевырытой яме у края площадки, где поставить в вертикальное положение.

Колы с капитаном гайдуков и его соратниками стали приподнимать над землёй у ям, чтобы оставить их в таком положении на радость обывателям и на страх всем ворам и бандитам, когда внезапно раздался пронзительный женский визг. Целая свора растрёпанных женщин в живописных лохмотьях, самого дикого и гнусного вида, среди которых были и девочки-подростки, и седые беззубые старухи с отвратительными морщинистыми лицами и слезящимися глазами, дружно бросились к смертникам, вопя во всю глотку, что они, дескать, берут этих несчастных в мужья. Впереди всех бежала горбатая, но очень высокая молодая женщина с длинными чёрными кудрями и правильными чертами лица. Если бы не горб, её, пожалуй, можно было бы назвать красивой, огромные голубовато-серые глаза придавали её бледному лицу особое выражение. Похоже, она была не только очень рослой, гораздо выше княжеских охранников и палачей, но и очень сильной. Подбежав к палачам и их несчастным жертвам, женщины с воплями и визгом потребовали разбойников себе в мужья.

– Всё пропало, – с досадой сплюнул капитан Тодоряну, наблюдая как горбунья, расшвыряв заплечных дел мастеров, словно котят, принялась осторожно снимать Тома Кинэ с кола. – Всё пропало, – повторил он. – Банда девственниц успела пронюхать о казни и теперь предъявила своё право на этих негодяев.

– Странный обычай, – задумчиво произнёс Валленштейн, начавший догадываться о том, какую роль в произошедшем сыграл лично он.

– Отчего это? – усмехнулся подъехавший полковник Конашевич-Сагайдачный. – Этот обычай был ещё у римлян, которые полагали, что если целомудренная, благочестивая девственница пожалеет самого закоренелого преступника и возьмёт его себе в мужья, то такой человек ещё может стать на путь исправления. Римляне были мудрыми людьми, и очень хорошо, что некоторые их обычаи сохранились до сих пор.

– Я этого мнения не разделяю, ибо они были язычниками, – сердито сказал капитан Тодоряну. – Язычество необходимо искоренять калёным железом.

Валленштейн промолчал, с нескрываемым любопытством наблюдая за кутерьмой на поле правосудия.

Обычай, который укоренился здесь во времена прихода римских легионеров, затем распространился почти по всей Европе, и вошёл даже в своды германских и славянских законов, так называемых «Правд», неудивительно, что молдавские господари не оспаривали этот странный закон и не отменяли его, ибо всерьёз считали себя потомками и наследниками римских цезарей.

– Забирайте этих мерзавцев и подавитесь ими! – процедил сквозь зубы спэтар, с удовольствием констатировав, что на всех лесных воров грязных бродяжек всё-таки не хватило, нескольких гайдуков палачи успели-таки насадить на колья, и теперь несчастные корчились в страшных муках.

– Спасибо, милая, век не забуду, – бормотал Тома Кинэ, держась обеими руками за развороченную задницу и ковыляя в раскорячку, заботливо поддерживаемый могучей рукой горбатой великанши.

Поравнявшись с Валленштейном, который с изумлением взирал на них, Тома Кинэ, улучив момент, тихо скороговоркой произнёс по-русски:

– Спасибо, ваша милость, век не забуду. Храни вас Бог. За мной тоже не пропадёт... – однако, получив увесистый подзатыльник, он был сильной рукой увлечён дальше.

Валленштейн, оглянувшись, с высоты своего седла увидел, что другие «невесты-девственницы» угоняют свою добычу, словно татары ясырь за Перекоп, только головой покачал и, тронув шпорами коня, двинулся к саням епископа. Его преосвященство спокойно, с каким-то холодным любопытством взирал на происходящее. Он подозрительно посмотрел на рыцаря и сказал:

– Безусловно, кто-то предупредил этих... хм... девственниц. Любопытно, кто же такой добросердечный?

– Это сделал я, – спокойно признался Валленштейн.

– Выразить обычными словами это трудно, – вздохнул епископ, – однако, возможно, ты был прав, сын мой. Врага иногда можно и нужно прощать, падшим полагается оказывать милость, тем более, что милосердие самого Господа Бога бесконечно. Но запомни, сын мой, – чем ничтожнее враг, тем он опаснее.

На Господарском холме гостей встретили сухо и подчёркнуто официально, но полагавшиеся почести как посланникам оберштатгальтера Венгрии, а значит, и самого императора Священной Римской империи, были оказаны. Впрочем, молдавского господаря больше интересовали отношения с Речью Посполитой, как со своим непосредственным северным соседом, поэтому, когда Арон-Воевода узнал, что в миссии епископа Пазмани заинтересован сам польский король Сигизмунд III, лёд был сломан.

Впечатление, которое произвела на епископа и его спутников резиденция молдавских господарей, заново отстроенная после перенесения столицы в Сучаву, трудно описать. Княжеский дворец имел форму подковы с внутренней двухъярусной галереей готических стрельчатых окон. Полы во всех палатах, как в античных храмах, были выложены мозаикой, представляли собой настоящие шедевры изобразительного искусства, стены обтянуты красным, синим, зелёным и белым венецианским бархатом, украшенным богатой вышивкой из золота и жемчуга, а на некоторых стенах красовались гобелены. Множество мраморных столов с различными драгоценными безделушками на них обязательно гармонировали с цветом стен. Дворец блистал удивительной чистотой, и епископ Пазмани невольно сравнил его с Лувром, где ему приходилось бывать и при воспоминании о котором он почти наяву начинал ощущать отвратительный запах гниющих нечистот во внутреннем дворе этой резиденции французских королей. Правда, княжеский дворец в роскоши явно уступал Пражскому замку в Градчанах или Вальядолиду, но иезуит не ожидал ничего подобного увидеть в захолустном вассальном княжестве Оттоманской Порты на самой окраине христианского мира.

Молдавские вельможи, все эти ворники, вистерники, вэтафы, вэтэманы, ключери, пахарники, включая великого логофета[69]69
  Логофет — в Молдавском государстве XV-XIX вв. хранитель государственной печати и секретарь господарской канцелярии, в отсутствие господаря выполнял его функции.


[Закрыть] и великого армаша, да и сам господарь с неподдельным интересом смотрели на немецких рейтар, которыми командовал Валленштейн. В отличие от казаков, не дававших покоя Блистательной Порте, в Крымском ханстве о германских ландскнехтах[70]70
  Ландскнехт — нем. land – земля и knecht – слуга – в XV-XVII вв. немецкая наёмная пехота.


[Закрыть] и рейтарах в Молдавском княжестве знали больше понаслышке.

Господарь старался вести осторожную политику по отношению к немцам и полякам, прекрасно зная, что Священная Римская империя – злейший враг турок, а Молдавия, Мунтения, Болгария, да и большая часть Венгрии – вассалы султана. Молдавские вельможи, ещё помня о подавлении восстания Ионы Лютого в 1574 году, надеялись, что Арон-Воевода не даст втянуть себя в авантюру, выгодную Рудольфу II, его оберштатгальтеру в Венгрии и польскому королю Сигизмунду III. Выступать против грозных осман очень опасно: можно получить вместе с султанским фирманом[71]71
  Фирман — указ султанов Османской империи.


[Закрыть] не только специальный шёлковый шнурок для удушения, что означало смену очередного господаря, но и прямую оккупацию страны алчными и жестокими башибузуками[72]72
  Башибузуки — солдаты нерегулярных конных частей турецкого войска; разбойники, головорезы.


[Закрыть]. Уж лучше зависеть от султана, чем якшаться с глупыми, вечно полупьяными германцами и гоноровитыми польскими шляхтичами. Османы были сильнее своих соседей. Фактически граница Османской империи проходила немногим севернее так называемой Цара Фаджилор, то есть Буковины, соприкасаясь с границей Речи Посполитой, а также с границей Священной Римской империи в Венгрии и дальше на Балканах вплоть до Адриатического моря и владений Венецианской республики[73]73
  Венецианская республика — в X-XVI вв. крупный центр посреднической торговли между Западной Европой и Востоком, со значительной подвластной республике территорией.


[Закрыть]. И хотя постоянная угроза получения султанского фирмана вместе с шёлковой удавкой сильно тяготила Арона-Воеводу – как, впрочем, всех его предшественников, удушенных в собственных покоях султанскими посланниками, – ему приходилось терпеть и из двух зол выбирать меньшее, дожидаясь удобного случая, который помог бы освободиться от султанского ярма. Господарь хотел бы получить полную независимость от ненавистных турок за счёт северных соседей, но так, чтобы наблюдать за их борьбой со стороны. Он втайне мечтал о том, чтобы Порта[74]74
  Порта — правительство Османской империи, в Европе иногда ошибочно употреблялось в качестве названия самой империи.


[Закрыть] со своими союзниками и вассалами и империя австрийских Габсбургов с Польшей так измотали бы себя в этой жестокой борьбе, что позволило бы ему, Арону-Воеводе превратить Молдавское княжество в могучую империю и тем самым повернуть европейскую историю в другую сторону. Молдавскому господарю, считавшему себя потомком римских цезарей, мерещились скипетр и держава, пурпурная мантия и венец римских императоров. Но пока – увы! – он должен довольствоваться буздуганом молдавского господаря, оставаясь вассальным правителем захолустного северо-балканского княжества.

Епископ Пазмани не только обладал холодным аналитическим умом и как всякий уважающий себя иезуит поднаторел в различных политических интригах, но имел в своём арсенале богатый опыт ведения шпионской и дипломатической деятельности, а также различные приёмы, отработанные ещё его предшественниками из ордена, включающие изощрённую хитрость и невероятное коварство, прекрасно понимал всю сложность стоящей перед ним задачи. Ему хватило меньше часа официальной беседы с Молдавским господарем, которая заключалась во взаимном дипломатическом прощупывании, чтобы разобраться в ситуации. Он сразу сообразил, о чём грезит честолюбивый господарь, лишь только увидев, с каким апломбом тот держит себя в кругу высшего боярства. И, правильно оценив царящую во дворце атмосферу, иезуит тут же вспомнил немецкий шванк о хитрой свинье, которая не прочь заставить медведя и волка трясти для себя жёлуди в дубовом лесу. Епископ осторожно дал понять Арону-Воеводе, что Священная Римская империя и Речь Посполита только мечтают по уши ввязаться в войну с турками, а от Молдавского княжества никаких особых обязательств не требуется, лишь временный политический нейтралитет, подкреплённый со стороны воюющих христианских стран благодарностью в виде внушительной суммы денег. Арон-Воевода тотчас вспомнил, что скоро необходимо выплачивать очередную дань Порте – не менее восьмидесяти тысяч золотых, призадумался и незаметно для себя заглотил иезуитскую наживку. Знай он басню о хитрой свинье, наверняка вспомнил бы о любопытном персонаже – скромном отзывчивом лисе, именно эту роль и взял на себя орден иезуитов, ведя при посредстве епископа Пазмани сложную политическую игру.

Господарь внимательно слушал епископа, полулёжа на роскошном эбеновом ложе в накинутой на плечи пурпурной мантии и приняв подобающую римским цезарям позу, однако, услышав о пяти миллионах гульденов, он не выдержал, вскочил и нервно забегал по залу. Затем, опомнившись, – не подобает потомку римских цезарей так вести себя в присутствии иностранного посланника – взял себя в руки и, подойдя к узкому стрельчатому окну, выглянул во двор и увидел рейтар, лениво упражнявшихся в фехтовании. Господарь с любопытством понаблюдал, как Валленштейн и барон Илов, почти не двигаясь с места, орудуют шпагами, делая это так, словно не ели по крайней мере целых три дня, и вдруг спросил:

– Любопытно, как его величество император Рудольф собирается воевать с турками, если у него нет даже более-менее обученных солдат? Меня это, конечно, особо не касается, но всё же?

Епископ тоже подошёл к окну и выглянул наружу, затем спокойно ответил:

– Его величество император Священной Римской империи германской нации не собирается воевать, он уже воюет.

Перед Валленштейном в настоящее время стояла задача попроще: он, лишь увидев Флорию-Розанду, дочь молдавского господаря, тут же в неё влюбился, по своему обыкновению начисто забыв о баронессе Лукреции фон Ландтек, но зато тотчас вспомнив странную песню бродяги. Полусумасшедший оборванец был прав – такой красавицы рыцарю ещё не приходилось видеть, но поразило одно весьма странное обстоятельство: девушка была удивительно похожа на Лукрецию Ландтек, если баронессу представить в возрасте шестнадцати лет. Флория-Розанда была только выше ростом, тоньше в талии, а её чёрные волнистые волосы, заплетённые в длинные, свисающие почти до колен толстые косы, имели красивый блестящий оттенок. Вероятно, это поразительное сходство и решило дальнейшую судьбу дочери молдавского господаря и рыцаря Валленштейна.

Пока епископ Пазмани вёл переговоры с Ароном-Воеводой, Валленштейн совершенно забыл о баронессе, оставленной в Моравии, полностью потеряв голову от охватившего его сильного чувства. Не поддающееся никакому объяснению, оно было в новинку молодому рыцарю, не похоже на прежние увлечения, правда, отдалённо напоминало то чувство, что он испытал на заре своей юности. Тогда во время обучения в Гольдберге он со всем пылом, свойственным чисто юношеской неопытности, по уши влюбился в синеглазую красавицу Ольгу Гонзову, простую чешскую крестьянку, но был остановлен своими опекунами, отцами-иезуитами. Под благовидным влиянием воинов Иисуса постепенно пришло отрезвление, хотя сердце пылкого юноши ещё долго щемило. Честно говоря, своё первое «путешествие за подвигами» в Падую он предпринял только для того, чтобы наконец избавиться от этой щемящей тоски. На этот раз с ним происходило нечто такое, что он испытал впервые в жизни. Стоило ему раз увидеть бледную красавицу с лёгким розовым румянцем на нежных щёчках и невзначай встретиться с взглядом огромных, блестящих тёмно-карих глаз под чёрными стреловидными бровями, подчёркивающими благородные линии изящного носа и высокого чистого лба, стоило ей слегка улыбнуться, и Валленштейн буквально ослеп от неземной красоты. Ему показалось, что яркий луч солнца заиграл на ещё не полностью распустившемся бутоне алой розы – не зря княгиня Станка дала своей единственной дочери имя, означавшее в переводе с местного наречия Цветок Розы.

Валленштейну показалось, что мимолётный взгляд красавицы превратился в бездонный тёмно-карий омут, который с неодолимой силой вобрал его в себя и начисто лишил воли к сопротивлению, и молодой рыцарь тотчас понял, что погиб, готов заложить душу самому дьяволу, лишь бы навсегда остаться в бездонной глубине этого омута.

Альбрехт фон Валленштейн не считал себя баловнем Судьбы, но был почему-то глубоко уверен, что Судьба вскоре всё-таки улыбнётся ему, и она любезно послала ему прямо в руки такой жизненный выигрыш, как ответная любовь, но когда это случилось, ему пришлось горько пожалеть. Ещё неоднократно он сможет убедиться, что такие игры с Судьбой лучше проигрывать: ставка в них слишком высока, и часто на кону сама жизнь.

Между тем переговоры епископа с молдавским господарем продолжались уже более недели, рейтары и казаки заскучали, им порядком осточертело играть в кости и в карты. Доблестный спэтар Урсул, вероятно, тоже маясь от скуки – уже давно никто не подворачивался под его горячую и тяжёлую руку, давно он никого не отправлял в страшное подземелье Красной башни или на кол, – затеял в просторном дворе крепости учебные и показательные бои с применением холодного оружия. Великий армаш Цуцул, капитан Тодоряну, боярские сынки, нёсшие службу пушкарями, то есть гвардейцы господаря, которые в случае осады крепости обслуживали артиллерию, радостно ухватились за эту возможность показать Арону-Воеводе, на что они способны. Громадный двор цитадели был превращён в настоящее ристалище, почти до самых фонтанов у галереи посыпан белым речным песком и утрамбован. Господарь и его домочадцы обожали наблюдать за военными играми, ибо это было гораздо интереснее и приятнее, чем любоваться скорченными трупами на красных кольях на поле правосудия.

С самого раннего утра вояки господаря лихо гарцевали на своих великолепных конях и самоотверженно рубились саблями, для безопасности обмотанными тряпками, бросались друг на друга с пиками, в которых вместо стальных наконечников на концах были приделаны сшитые из тряпок шары. Когда вояки делились на два лагеря, между ними разворачивались самые настоящие сражения, вызывавшие восторг у наблюдателей. Разумеется, на верхнем ярусе галереи обязательно присутствовала и Флория-Розанда со своей горничной-рабыней, захваченной в плен ляхами шведской маркитанткой и проданной в рабство своим соседям-молдаванам. Её звали Ингрид Бьернсон, она была ровесницей княжны и вскоре сделалась её ближайшей подругой, которой доверялись самые большие тайны.