Текст книги "Валленштейн"

Автор книги: Владимир Пархоменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)

Глава X
«MALLEUS MALERICATORUM» [180]180
  «Молот ведьм» (лат.).


[Закрыть]

(Герцогство Мекленбургское. Шверин, 6 апреля 1630 года)

Несчастная Ханна Штернберг по доносу коадъютора духовного посвящения[181]181
  Четвёртая степень посвящения в ордене Иезуитов после новициата, схоластика и светского коадъютора. Следующими степенями были профессы трёх и четырёх обетов. Из числа последних выбирались генералы ордена. (Прим, авт.)


[Закрыть] ордена иезуитов Иоганна-Збергардта Нитарда и по настоянию аббата Бузенбаума, учёного доминиканца, одного из главных инквизиторов Мекленбурга, была заточена в застенок при городской ратуше, где томились обыкновенные, так называемые светские преступники, не замешанные в гнусных злодеяниях против Католической церкви. Однако, по решению главы местного диоцеза – епископа Иоахима Мегуса она в ту же ночь была тайно перевезена в мрачные подземелья епископской резиденции. Сам епископ был главным инквизитором шверинского диоцеза, а также председателем трибунала святой инквизиции. Он знал Нитарда, скрывающегося под личиной простого монаха-минорита Хуго Хемница, лишь как фискала святой инквизиции, не догадываясь о настоящей миссии доблестного воина общества Иисуса.

К своим тридцати семи годам Иоганн-Збергардт Нитард получил изрядную подготовку в парижском иезуитском коллегиуме и прошёл тяжкий путь от новициата до коадъютора духовного посвящения. С тех пор как прошёл аффилацию[182]182
  Приём в члены какого-либо католического ордена. (Прим. авт.)


[Закрыть], он глубоко овладел знаниями в области теологии, философии, риторики, искусства и естественных наук, а также почти в совершенстве изучил шесть языков, не считая обязательных латыни и древнегреческого, и отлично владел испанским, итальянским, английским, французским, датским[183]183
  Под датским языком подразумевается также шведский и норвежский, т.е. языки и диалекты северогерманских этносов Скандинавии. (Прим. авт.)


[Закрыть] и даже русским. Кроме того, Нитард изучил военное искусство на уровне старшего офицера, стал магистром медицины, уделял внимание и физическим упражнениям, особенно фехтованию, гимнастике и верховой езде, а не только так называемой eksertitia spiritualia[184]184
  Духовное упражнение (лат.). Руководством служит знаменитый труд Игнатия Лойолы, утверждённый в 1548 году буллой Папы Павла III.


[Закрыть]. Эту, наиболее сложную и изнурительную перед посвящением в светские коадъюторы науку Нитард с блеском прошёл в мрачных склепах иезуитского монастыря в Мадриде.

Монсиньору Иоахиму Мегусу и его приближённым иезуиты ловко подсунули сведения только о том, что Хуго Хемниц имеет особые полномочия от самого архиепископа Мараффи, Великого инквизитора и генерала ордена Святого Доминика. Это заставляло местных церковных иерархов с опаской относиться к легату самого Мараффи. Епископ Мегус и аббат Бузенбаум не заставили себя долго уговаривать и с огромной радостью ухватились за предоставленную судьбой возможность устроить, наконец, настоящую охоту на ведьм в надежде переплюнуть самого кёльнского епископа Фердинанда Баварского. Для этой благой цели в срочном порядке был созван трибунал святой инквизиции.

Датарием и секретарём епископ Мегус назначил настоятеля доминиканского монастыря аббата Бонифация Кардиа – весьма сведущего в своём деле.

Трибунал святой инквизиции со всей возможной объективностью пытался разобраться в довольно запутанном деле Ханны Штернберг. Следствие очень осложнялось из-за отсутствия отца преступницы, который, безусловно, был её сообщником. Вероятно, почувствовав опасность, лекарь сумел вовремя скрыться. Пытаясь напасть на его след, по распоряжению епископа Мегуса фискалы святой инквизиции сейчас вовсю рыскали по всему герцогству.

Извлечение истины всегда было высшей целью трибунала святой инквизиции, и поэтому председатель трибунала епископ Мегус, как и его знаменитый предшественник и наставник в этом богоугодном деле – Великий инквизитор Торквемада, написавший более столетия до этих событий фундаментальный труд «Malleus malericatorum», считал критерием истины практику, полагая, что никакие философские и богословско-риторические ухищрения не в состоянии заставить закоренелую ведьму или колдунью, имеющую прямую связь с самим дьяволом, признаться в преступлениях и кознях против рода людского и Святой Католической церкви, а тем более искренне раскаяться в содеянных злодеяниях, и только трудное ремесло палача – представителя светской власти – может со временем пролить свет на некоторые запутанные обстоятельства дела. Вооружённые этой надёжной методологией, епископ Мегус и патер Бузенбаум в своих воззрениях на предстоящее расследование исходили только из высокого чувства милосердия, предписанного самой церковью, во что они искренне верили, ибо вырвать заблудшую овцу из когтей князя мира сего не так просто. Иначе отец-дознаватель аббат Бузенбаум не стал бы так придирчиво лично контролировать все приготовления приглашённого из магистрата Иеремии Куприна – самого искусного палача славного города Шверина.

Шверинский палач, обрадованный предстоящей увлекательной творческой работой, даже отослал прочь своих помощников и самолично тщательно проверил и разложил по местам свои инструменты и приспособления для пыток. Раздул в горне жаркий огонь и накалил до тёмно-вишнёвого цвета щипцы и чугунную маску, надеясь, что проклятая ведьма своим упрямством доведёт членов трибунала до бешенства, и можно будет воспользоваться счастливым случаем для применения на деле этого чудовищного изобретения инквизиторов.

Заметив нескрываемое любопытство, с которым Хуго Хемниц наблюдал за приготовлениями палача, епископ Мегус хитро улыбнулся, подмигнул отцу-дознавателю и сказал:

– Я слышал, что на родине великого Торквемады наиболее успешно проводятся подобные дознания. Ведь школа святого борца с ересью и величайшего из всех инквизиторов вот уже более ста лет находится на недостижимой высоте. Так, может, наш учёный брат-минорит из Испании изъявит желание помочь нам разобраться в этом крайне запутанном деле и наставить с помощью Господа заблудшую овцу на путь истинный, вырвав у неё признание в совершенных злодеяниях?

– Я готов, ваше преосвященство, и надеюсь, что мои скромные знания и силы принесут хоть небольшую пользу в этом богоугодном деле, – смиренно ответил иезуит, потупив сверкнувшие сталью глаза.

В мрачный полутёмный застенок со сводчатым низким закопчённым потолком епископские стражники ввели Ханну. Ярко полыхающий горн, усердно раздуваемый палачом, неверным дрожащим и в то же время каким-то зловещим кроваво-красным светом озарил её высокую ладную фигуру. Палач мельком взглянул на девушку, подивился её необычайной красоте и, пошевелив длинными железными щипцами в горне, с удовольствием представил, как этот раскалённый металл вопьётся в белую тонкую нежную кожу, как чугунная маска в одно мгновенье превратит дьявольски красивое лицо в обугливающуюся, бесформенную массу прожаренного, черно-красного мяса. Благодаря своему живому, как у истинного художника, воображению Куприн уже почувствовал ни с чем не сравнимый чудесный запах палёного мяса и сгоревших волос и, жадно вдохнув спёртый угарный воздух застенка, ещё усерднее приналёг на мехи.

По знаку епископа со своего места поднялся отец датарий, учёный доминиканец, аббат Кардиа. Важно надув круглые, нежные, румяные, словно у херувимчика, щёчки, набрав полную грудь воздуха, он внимательно взглянул поверх явно ненужных ему очков на застывшую в каком-то оцепенении Ханну и, ободряюще улыбнувшись ей, наконец, приступил к изложению сути дела, долго и нудно, скрупулёзно, со всей педантичностью перечисляя все «преступления» и «злодеяния» Ханны. Впоследствии в так называемой «Prehdiqtbuch»[185]185
  «Книга проповедей» (нем.). В настоящее время от этой книги остались лишь небольшие фрагменты. Однако дневники Нитарда и мемуары барона фон Хильденбрандта проливают свет на те события. (Прим. авт.)


[Закрыть], обнаруженной в доминиканском монастыре и в архивах епископа Мегуса, а также в дневниках патера Нитарда большая часть этих вздорных обвинений была благоразумно упущена, так как сами члены трибунала в них не верили. Гораздо большего внимания заслуживало обвинение в покушении на драгоценную жизнь графа Пикколомини.

– «... с неслыханной наглостью и дьявольским коварством, при помощи сил ада, используя свою сатанинскую красоту, эта подлая нечестивица, не боясь кары Господней, пыталась обольстить, а затем и отравить при помощи изготовленного её отцом, подлым алхимиком и чернокнижником Отто Штернбергом, специальным ядовитым снадобьем графа Рафаэля Пикколомини, – бубнил аббат Кардиа. – И, когда эта подлая злодейка и еретичка поняла, что, благодаря Провидению, её коварный трюк с ядом не удался, то она, совершенно забыв о вечных муках в геенне огненной, движимая гнусной похотью и предварительно напустив на графа Октавио Рафаэля Пикколомини тяжёлую порчу, попыталась собственноручно вышеупомянутого графа Октавио Рафаэля Пикколомини задушить путём сдавливания шеи и горла своей несчастной и беспомощной жертвы руками...»

Он так долго читал протокол обвинения, что члены трибунала порядком заскучали, а Хуго Хемниц даже тайком зевнул.

Но вот, наконец, отец датарий произнёс: «Dixi!»[186]186
  Я закончил (лат.).


[Закрыть], вытер пот со лба и щёк, раскрасневшихся от близкого жара горна, усердно раздуваемого палачом.

Епископ Мегус с нескрываемой жалостью и состраданием взглянул на смертельно побледневшую Ханну Штернберг и участливо, отеческим тоном спросил:

– Обвиняемая Ханна Штернберг, дочь шверинского лекаря, ты согласна с протоколом обвинения?

– Нет! – воскликнула девушка. – Разумеется, нет, ваше преосвященство!

Епископ Мегус задумчиво посмотрел на неё и сказал:

– Перед допросом отец-дознаватель, патер Бузенбаум, тщательно обследовал всю поверхность твоего тела, дочь моя, и не обнаружил никаких «меток дьявола». Поэтому твои дела очень плохи, дочь моя, ибо покровы твоего тела настолько чисты, а формы столь совершенны, что, безусловно, здесь не обошлось без вмешательства нечистой силы: сам дьявол помог тебе скрыть свою адскую сущность под ангелоподобной внешностью, из-за которой так трудно поверить, что ты, дочь моя, способна на убийство.

– Я никого не убивала, ваше преосвященство, и не собиралась убивать! – упрямо заявила Ханна.

– Пригласите потерпевшего графа Пикколомини, – распорядился епископ.

За спиной девушки послышались лёгкие шаги. Ханна буквально затылком почувствовала приближение бывшего возлюбленного. Ей стало не по себе, но чудовищным усилием воли она постаралась ничем не выдать вдруг охватившего её волнения.

– Граф Октавио Рафаэль Пикколомини! Вы настаиваете на своих показаниях и обвинениях, направленных против присутствующей здесь Ханны Штернберг, дочери шверинского лекаря Отто Штернберга? – спросил епископ суровым тоном.

– Да, ваше преосвященство! – торжественно заявил граф. И хотя ему было трудно говорить, он, тщательно избегая удивлённого вопросительного взгляда Ханны, слово в слово повторил протокол обвинения. Говорил Пикколомини долго, путаясь в собственных показаниях, нудно повторяя одно и то же.

– Клянусь именем Господа, это так! Dixi! – И с этими словами он подошёл к столу, за которым заседал трибунал святой инквизиции, встал на колени перед Распятием, осенил себя крестом, тяжело поднялся на ноги, положил руку на Библию, после чего снова повторил клятву.

Председатель трибунала, епископ Мегус, неохотно поднялся с места и обратился к Хуго Хемницу.

– Брат Хуго, ты подтверждаешь показания и обвинения находящегося здесь свидетеля и пострадавшего графа Октавио Рафаэля Пикколомини?

– Я, как фискал святой инквизиции, полностью подтверждаю показания графа Октавио Рафаэля Пикколомини и свидетельствую, что всё это – истинная правда! – торжественно изрёк он и, перекрестившись, поклялся на Библии.

Объявив, что свидетельские показания не подлежат сомнению и обвинение остаётся в силе, епископ сказал, что для торжества правосудия и в интересах следствия остаётся лишь добиться признания самой обвиняемой.

– Итак, приступим к дознанию! – торжественно изрёк он и кивнул Хемницу.

– Ханна Штернберг, ты признаешь себя виновной в гнусных злодеяниях и преступлениях против нашей Матери Святой Католической Церкви и против рода людского? – тихим, почти ласковым голосом спросил тот.

– Нет! – твёрдо заявила девушка. – Клянусь Девой Марией, что это не так!

– Не кощунствуй, дочь моя, – отеческим тоном начал увещевать упрямую девушку Хуго Хемниц. – Лучше присядь и хорошенько подумай! – С этими словами он кивнул палачу: – Усади её на кресло милосердия!

Иеремия Куприк, обрадованный, что так скоро наступил его черёд, подскочил к Ханне, сгрёб её в охапку и грубо впихнул в кресло, сиденье, спинка и подлокотники которого были густо усеяны длинными острыми шипами.

Ханна закусила губу от боли, пронзившей всё её тело, но смолчала. Снова раздался вопрос иезуита, и снова, еле сдерживая слёзы, Ханна выдавила из себя «нет».

Хемниц с улыбкой кивнул палачу, тот всей тяжестью своего тела навалился на Ханну – этого было достаточно, чтобы удвоить её страдания.

И опять на свой вопрос инквизиторы услышали тот же ответ.

– Что, если на неё надеть испанские сапоги? – осторожно предложил отец-дознаватель.

– Или влить ей в глотку расплавленный свинец? – подхватил аббат Кардиа.

Епископ Мегус с презрением взглянул на аббата и сухо заметил:

– Тогда эта подлая ведьма уже никак не сможет признать свою вину.

– Резонно, – рассудительно заметил Хемниц, придавая своему лицу смиренное выражение и тихим голосом предложил: – Тогда лучше, как мне кажется, ваше преосвященство, напялить на эту нечестивицу раскалённую маску, хотя бы ненадолго, чтобы это вместилище мрази потом могло говорить.

Хуго Хемницу уже порядком надоело это развлечение с дознанием, он должен был выполнить задание генерала ордена иезуитов и поэтому одним махом решил покончить с расследованием всех преступлений Ханны Штернберг.

Председатель трибунала не стал возражать и, улыбнувшись, кивком дал своё согласие.

Иеремия Куприк, ловко подхватив кузнецкими клещами раскалённую докрасна чугунную маску и удерживая её на весу, медленно направился к мертвенно-бледной Ханне, которая с ужасом наблюдала, как огненная маска, украшенная адской улыбкой, неумолимо приближается к её лицу. Когда Ханна ощутила невыносимый жар от раскалённого металла, она пронзительно закричала:

– Не надо! Я всё скажу!

Хемниц успел остановить палача в тот момент, когда чугунная маска едва не обуглила девичье лицо.

– Ты признаешь себя виновной во всех перечисленных в обвинительном акте преступлениях, Ханна Штернберг? – спросил Хуго Хемниц с отвратительной улыбкой.

– Да, – прошептала Ханна.

– И раскаиваешься во всех своих преступлениях?

– Да! – крикнула Ханна и лишилась чувств.

– Вот и всё, – удовлетворённо заключил Хемниц, – так и следует записать в протокол допроса.

– Нет, ещё не всё. Завтра необходимо выполнить кое-какие формальности, весьма важные для завершения следствия, – заметил епископ Мегус и обратился к палачу: – Ты уже можешь удалиться, сын мой, но сначала сними бедняжку с кресла милосердия!..

Палач плеснул холодной воды в лицо Ханны, и та, открыв помутневшие глаза, услышала радостный голос аббата Кардиа, читавшего вердикт трибунала:

– «... руководствуясь Божьим милосердием, призывающим к всепрощению к падшим грешникам и заблудшим овцам, если они признали свою вину и раскаялись со всей искренностью и смирением в содеянном, Святая Католическая церковь проявляет заботу о душе злостной преступницы Ханны Штернберг, дочери шверинского лекаря Отто Штернберга, которой вышеупомянутая преступница не заслуживает. Однако, благодаря бесконечной милости Божьей и настойчивым усилиям отцов-инквизиторов, а также благодаря своевременному признанию Ханны Штернберг в совершенных преступлениях и её искреннему раскаянию, трибунал святой инквизиции находит возможным простить ей все грехи и преступления, какими бы они тяжкими ни были, и после проведения торжественного ритуала покаяния Ханны Штернберг она будет передана в руки светской власти с рекомендацией для последующей публичной казни на площади перед ратушей путём сожжения на медленном огне с соблюдением всего торжественного ритуала аутодафе. Amen».

– Умри с миром, дочь моя, и помни, что благодаря очистительному пламени и благодаря бесконечной милости Божьей у тебя появится реальный шанс спасти свою грешную душу, ибо сгорит только твоя плотская оболочка, грязное презренное тело – вместилище мерзости и греховных желаний, и пусть тебе простит наш Господь, как мы тебе прощаем! – проникновенно изрёк епископ Мегус, и в его голосе звучало неподдельное сочувствие.

– Я тоже тебе всё прощаю и буду молиться за спасение твоей заблудшей души! – услышала потрясённая Ханна блеющий тенор графа Пикколомини.

– Я потрясён твоим великодушием, сын мой, – сказал Мегус, с восхищением глядя на графа. – Завтра тебе следует снова явиться на заседание трибунала святой инквизиции! – епископ пояснил, что предстоит решить ещё одну «простую формальность»: установить, действительно ли тело этой преступницы обладает данной Господом Богом душой, не хозяйничает ли в этой грешной плоти сам дьявол?

И не успел Хемниц усомниться в существовании подобной теологической проблемы, как епископ, снисходительно улыбнувшись, кивнул отцу-дознавателю Бузенбауму, и тот быстро раскрыл в нужном месте «Malleus malericatorum» – основное пособие по распознанию козней не только самого дьявола, но и разного рода ведьм, колдуний, чертовок и прочих нечестивиц, их возможных хитростей и дьявольских уловок, которыми пользуются эти презренные служанки дьявола для обмана и введения в заблуждение благоверных христиан.

На следующий день за длинным столом, накрытым чёрным сукном, опять чинно расселись по своим местам члены трибунала. Пикколомини понуро стоял в углу, мрачным взглядом наблюдая за приготовлениями палача.

Ввели Ханну, она ещё не оправилась после вчерашнего допроса и еле держалась на ногах.

– Я вижу тебе очень трудно и тяжело, дочь моя, – полным неподдельного сочувствия голосом сказал епископ, – но ведь всему виной только твоё вчерашнее упрямство, вне всякого сомнения, внушаемое тебе самим дьяволом. Однако, хвала Господу, ты, дочь моя, вовремя одумалась и вовремя избрала тернистый путь покаяния и смирения, что тебе поможет в конце концов стать на путь Божьей благодати.

– Усадите её вон на ту скамью! – указал аббат Бузенбаум на скамью рядом с разложенными на специальном столике инструментами для пыток, ухмыльнувшись, прекрасно сознавая, какой жуткий эффект произведёт на девушку подобное соседство.

– Милосердие Господа безгранично, – начал отец-дознаватель вдохновенно. – Мы сделали всё, чтобы вырвать твою заблудшую душу из когтей дьявола, но осталась небольшая формальность, после которой мы со спокойной совестью передадим тебя, дочь моя, в руки светской власти и будем уверены, что после очищения на костре аутодафе твоя заблудшая душа получит возможность пройти чистилище и попасть на небеса, а не в преисподнюю.

– Я ничего не поняла из того, что вы только что мне сказали, ваше преподобие. Что вы ещё хотите от меня? – прошептала несчастная.

– Истины, дочь моя, и только истины. Нам просто необходимо выявить у тебя наличие бессмертной души, дарованной каждому человеку Господом Богом. Ты, дочь моя, должна доказать нам, что не заключала сделок с дьяволом и не закладывала ему своей души, – заявил дотошный отец-дознаватель.

– Нет, я не закладывала своей души дьяволу, – устало вздохнула Ханна.

– Понятно! – воскликнул Бузенбаум. – Да, кстати, сын мой, ты можешь удалиться, сегодня для тебя работы не предвидится, к сожалению, в данном случае твоё почтенное ремесло бесполезно, – обратился он к опешившему палачу.

Епископ Мегус понимающе улыбнулся.

– Итак, дочь моя, ты настаиваешь на том, что действительно не вступала ни в какие сношения с дьяволом? – снова обратился аббат Бузенбаум к девушке.

– Боже мой! Я же сказала, что нет! – послышался её голос, в котором звучала безнадёжность и полная покорность судьбе.

– Тогда каким образом ты стала ведьмой и колдуньей, причём такой опасной, что от твоего колдовства пострадал бедный граф Пикколомини? – продолжал настырно допытываться аббат, – я не слышу ответа, дочь моя.

– Я же во всём призналась, – устало ответила Ханна, – и за это меня ждёт костёр.

– Не кощунствуй, несчастная! – прикрикнул аббат. – Святая Католическая церковь не мстит и даже не наказывает, но только спасает души заблудших от геенны огненной, в том числе и с помощью очистительного аутодафе! Итак, ты по-прежнему утверждаешь, что не имела никаких сношений с дьяволом?

– О, Святая Дева Мария! Конечно же нет!

– Вот видите, – обратился Бузенбаум к членам трибунала. – Налицо первое доказательство прямого контакта с дьяволом. Нет никакого сомнения, что именно он внушил вчера несчастной, чтобы она не мешкая призналась в своих злодеяниях и тем самым избежала телесных мук. Для дьявола важнее всего, чтобы не бессмертная душа, а мерзкая плоть находилась в радости и благодати и, вполне возможно, что свою бессмертную душу эта несчастная успела заложить дьяволу в обмен на мерзкие плотские утехи, но Господь милостив, и я клянусь в том, что вырву её из когтей дьявола! – произнёс отец-дознаватель в каком-то фанатичном исступлении.

Епископ улыбнулся и кивком головы подтвердил приказ отца-дознавателя.

Граф с опаской приблизился.

– Сын мой, – обратился аббат к Пикколомини, – помоги этой несчастной пересесть в кресло милосердия.

Ханна вздрогнула от прикосновения графа Пикколомини. С омерзением передёрнула плечами. Граф невольно отшатнулся.

– Больше твёрдости, сын мой! Помни, мы все служим Святой Католической Церкви, – ободрил его епископ Мегус.

Ханна собрала всю свою волю в кулак, медленно поднялась со скамьи и неверными шагами приблизилась к креслу милосердия и, сцепив зубы, осторожно опустилась на его колючее сиденье. Бузенбаум заставил её выпрямиться и прижаться всей спиной к усеянной шипами спинке кресла, заботливо пристегнул её руки к колючим подлокотникам и ободряюще улыбнулся щербатым ртом и, подойдя к своему месту за столом трибунала, поднял с пола вместительный деревянный сундучок. Открыв его, аббат достал коробочку из слоновой кости и извлёк из неё несколько стальных игл с шариками на одном конце. Склонившись над девушкой, он вперил свой пристальный взгляд в её глаза, нащупал левую руку Ханны и отработанным движением воткнул иглу под ноготь большого пальца.

Ханна вскрикнула, но Бузенбаум, не отрывая взгляда от её расширенных от боли зрачков, медленно повторил эту процедуру поочерёдно с каждым пальцем девичьей руки. От пронзительного, душераздирающего крика Ханны, казалось, рухнет потолок застенка.

– Сделай то же самое с правой рукой этой несчастной! – велел аббат Бузенбаум графу, с искренним состраданием глядя на орущую не своим голосом девушку.

Пикколомини бледный, как мел, медленно приблизился к Ханне.

– Смелее, сын мой! Это кричит её презренная плоть, а не душа! Com tacent klamant[187]187
  Молчащие кричат (лат.).


[Закрыть], – подал со своего места реплику епископ Мегус, откровенно наслаждаясь дикими воплями жертвы.

Граф неумело воткнул иглу под ноготь указательного пальца правой руки Ханны.

– Этими руками я перевязывала твои раны! – прохрипела девушка.

– Это голос ведьмы, – строго сказал Бузенбаум. – Не забывай, сын мой, именно этими руками она тебя чуть не удавила!

От этих, вовремя сказанных, ободряющих слов граф пришёл в себя и по примеру отца-дознавателя также медленно аккуратно загнал под ноготь дико кричащей девушке иглу по самую головку, не отрывая при этом взгляда от искажённого нечеловеческой мукой лица возлюбленной.

К этому времени, когда все иглы были плотно загнаны под ногти Ханны, у неё уже не было сил кричать и она только хрипела, с искусанных губ кровь капала на грудь.

Отец-дознаватель задумчиво посмотрел на Ханну, покачал головой и собственноручно тщательно, воистину с отеческой заботой вытер лицо девушки влажной салфеткой, а потом сухой салфеткой осушил его.

Епископ Мегус и аббат Кардиа понимающе переглянулись.

– Испанская школа инквизиции безусловно находится на недостижимой высоте, но, как видишь, брат Хуго, и у нас в Германии тоже умеют орудовать не только дыбой, тисками и калёным железом, – с гордостью заметил епископ Мегус.

Аббат Бузенбаум тем временем осторожно извлёк из-под ногтей Ханны все иглы, тщательно протёр их и аккуратно сложил в коробочку.

– Святые великомученики претерпели ещё большие страдания и муки, но не впали в искушение к дьяволу! – наставительно заметил Бузенбаум. – Поэтому, дочь моя, лучше признайся: ты вступала в сношение с дьяволом?

Ханна, не имея сил говорить, лишь кивнула головой.

– Я не слышу! – прикрикнул Бузенбаум.

– Да, ваше преподобие, вступала, – еле выдавила из себя Ханна.

– Замечательно! – воскликнул Бузенбаум.

У Хуго Хемница от изумления вытянулось лицо.

– Замечательно то, что эта грешница, наконец, признала свою вину, – продолжал аббат. – Однако, её грешная душа всё ещё пребывает в когтях дьявола, ибо кто, как не сам дьявол внушил ей хитрую мысль – признать свою вину, чтобы избавиться от телесных мук? – С этими словами отец-дознаватель достал из своего сундучка металлический ошейник со специальными шипами, ввинчивающимися внутрь и, ловко застегнув его на лебединой шее девушки, начал ввинчивать шипы внутрь. Ханна забилась в конвульсиях. Аббат Бузенбаум поспешно снял это, как он выразился: «Ожерелье милосердия».

– Ты виделась с дьяволом?

Помня первый урок, Ханна отрицательно мотнула головой.

– Вот вам ещё одно доказательство, что душой этой грешницы овладел дьявол, – промолвил аббат, обращаясь к членам трибунала, – сейчас он внушил ей, чтобы она всё отрицала.

Епископ Мегус и аббат Кардиа с нескрываемым восхищением глядели на отца-дознавателя. Пикколомини теперь уже не сомневался, что его возлюбленная была близка с самим дьяволом. Бузенбаум, спрятав «ожерелье» в сундучок, доставал оттуда изящные фигурные щипчики и, прежде чем Ханна успела что-либо сообразить, молниеносно вцепился ими в ноготь и быстрым отработанным движением вырвал его вместе с мясом.

Жуткий нечеловеческий крик потряс даже исполнителя этой процедуры.

– Сколько ни занимаюсь этим богоугодным делом, но до сих пор почему-то не могу привыкнуть к несдержанности подследственных, – вздохнул он.

Пикколомини закрыл лицо руками и простонал:

– Я больше не могу! Я... я сойду с ума! Я, пожалуй, покину вас!

– Ты забываешься, сын мой, и забываешь про страсти Господни, несчастный! – воскликнул Бузенбаум.

– Да, ты забываешься, сын мой, – подтвердил епископ Мегус. – Поэтому тебе срочно придётся укрепиться духом.

Тем временем Бузенбаум, снова заботливо вытерев лицо Ханны, задал ей сакраментальный вопрос о сношениях с дьяволом.

– Да! Я заложила душу дьяволу и стала ему невестой, женой – всем, кем хотите! – из последних сил прохрипела она.

Однако отчаянные слова девушки не произвели на отца-дознавателя никакого впечатления. Улыбаясь, он достал из заветного сундучка небольшую металлическую грушу с особым винтом, при вращении которого из этой груши выдвигаются в разные стороны острые шипы, разжал челюсти Ханны и, впихнув в её рот этот кляп, начал выкручивать винт. Ханна замычала, беспомощно мотая головой, однако не могла издать ни одного членораздельного звука.

Аббат Бузенбаум протянул щипцы Пикколомини:

– А теперь указательный перст её левой руки! – приказал ему отец-дознаватель.

Граф с беспомощным видом оглянулся на членов трибунала.

– Приступай, сын мой. Это богоугодное дело, – кивнул епископ.

Пикколомини долго не мог уцепиться за ноготь изящного длинного пальца и, когда это, наконец, ему удалось, принялся неумело вырывать его. Ханна забилась в жутких конвульсиях, из её оскаленного в ужасной гримасе рта текла кровавая пена. Кричать она не могла и лишь судорожно дёргала головой и глухо мычала. Все присутствующие на этот раз испытывали большое облегчение, так как пронзительный душераздирающий крик несчастной уже не раздражал их нежные уши.

Граф всё возился с ногтем, и аббат Кардиа, подскочив к нему, отобрал щипчики и сам легко справился с этой непростой задачей, вырвав наконец и с видом победителя продемонстрировав членам трибунала этот злополучный ноготь.

Ханна была без сознания, когда Бузенбаум осторожно вынул из её рта кляп милосердия, вытер лицо девушки чистой белой салфеткой и, остановив кровь, текущую из рваных ран на пальцах, со знанием дела забинтовал их, предварительно обработав целебной мазью, которая хранилась в том же чудесном сундучке.

– Пожалуй, её душу мы окончательно спасли, вырвав из когтей дьявола и заставив признаться в своих сношениях с князем тьмы. Больше эта несчастная не выдержит, ибо у неё начались непроизвольные испражнения, и может случиться так, что нам для окончательного спасения этой заблудшей овцы не удастся отделить её бессмертную душу от мерзкой плоти на очистительном костре, – авторитетно заявил отец-дознаватель, ощеривая гнилые зубы в отвратительной улыбке.

– После двух недель медицинского ухода можно будет устроить настоящее аутодафе на страх всевозможным еретикам, колдунам, ведьмам и прочей нечисти, – подвёл итог епископ Мегус. – Однако все приготовления к аутодафе следует хранить в глубокой тайне, ритуал проведём в то время, когда герцог Валленштейн будет отсутствовать в Шверине, ибо известно, что этот новоиспечённый владетель Мекленбурга не жалует подобные богоугодные мероприятия. Похоже, он вообразил себя владельцем королевской короны и наделил себя особыми привилегиями – вмешиваться в дела инквизиции, что позволено только Его Святейшеству Папе, императору и королям Испании и Португалии.

– Не слишком ли много возомнил о своей персоне герцог? – пробормотал Хуго Хемниц.

– Воистину так, брат Хуго, – подтвердил епископ Мегус. – Иногда он доходит до такого кощунства, что запрещает звонить в колокола во время церковных служб. Я уж не говорю о том, что даже петухи кукарекать и собаки лаять могут только по его усмотрению. Естественно, герцог не потерпит похоронного звона колоколов и во время аутодафе. Но казнь обязательно состоится! Мы подберём подходящий денёк.

– К этому дню у меня припасён небольшой сюрприз, который убедит всех, что эта несчастная действительно имела связь с дьяволом, – пообещал аббат Бузенбаум и довольно хохотнул.