Текст книги "Валленштейн"

Автор книги: Владимир Пархоменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)

Мертич при виде сундуков выругался, призвав на свою голову все силы ада, и воскликнул:

– В этих проклятых сундуках хранится всё достояние берегового братства, но золото – воистину металл дьявола, и всех, кто за ним охотится, приводит к гибели! Будь я проклят, если это не так!

– Поэтому я предпочитаю железо и сталь, – заметил Хильденбрандт.

При этих словах барон как-то странно взглянул на Валленштейна, и тот, единственный из присутствующих, понял его и сразу насторожился, зная по опыту, на что способен его бывший корпорантский товарищ и соперник, окажись у него в руках оружие. Однако пленники были сейчас безоружны, а Мертич к тому же изрядно искалечен на дыбе. А у него, имперского графа Валленштейна, только тут в пещере в распоряжении был целый взвод вооружённых до зубов мушкетёров, да и сам он готов был в любой момент заслонить своим телом его высочество герцога Штайермарка от любой опасности. Однако в поведении Хильденбрандта было нечто такое, что он всем нутром почувствовал смертельную опасность и стал настороженно оглядываться по сторонам. И хотя в пещере – да и судя по всему снаружи – всё было спокойно, графу пришлось оторвать мушкетёров от созерцания сундуков, приказав им быть настороже, в полной боевой готовности и не спускать глаз с пленников.

– Откройте сундуки, – велел герцог, и его голос вновь стал писклявым, в нём чувствовалось нетерпение.

Хильденбрандт, бросив насмешливый взгляд на Валленштейна, который велел мушкетёрам взять барона на прицел, подошёл к сундукам и одну за одной быстро поднял окованные железом крышки.

– Ваше высочество, здесь нет никакого золота! – раздалось изумлённое восклицание Валленштейна, стоявшего ближе всех к сундукам.

– Как нет? – взвизгнул потрясённый герцог. – Вы, шутите, граф?

– Там ровно тридцать пять цехинов, – подтвердил Хильденбрандт.

– Ты издеваешься, нечестивец? – с угрозой прошипел герцог. – Ты, вероятно, забыл наш уговор.

– Не забыл, ваше высочество. Три с половиной миллиона спрятаны надёжнее, чем вы думаете. Ведь оставлять столько золота в сундуках в обыкновенном гроте было бы безумием. Чтобы вы, ваше высочество, могли мне доверять до конца, я сию же минуту покажу, где спрятаны три с половиной миллиона цехинов. Для этого нужно только дёрнуть за это колечко, и тогда всё станет на свои места, – с этими словами барон взялся за кольцо, закреплённое на конце свисающей из-под свода цепи.

– Нет, погоди! – взвизгнул герцог. – Этим займусь я лично, ибо я вижу, что ты, грязный ублюдок, опять мудришь. Имей в виду, негодяй, мне уже изрядно надоели твои истории о золоте, – зловещим голосом добавил он, берясь холёной изящной рукой в белой перчатке за покрытое ржавчиной кольцо.

– Как будет угодно вашему высочеству, – пожал широкими плечами Хильденбрандт. – Дальше спрячешь, ближе возьмёшь.

– Что ж, посмотрим – куда ты умудрился запрятать мои миллионы, – со злобой сказал герцог и, внезапно заметив, с какой растерянностью смотрит Мертич на Хильденбрандта, добавил с угрозой: – Здесь что-то не так. Ускоки, кажется, пытаются меня обмануть, если это случится, клянусь спасением своей души, вы позавидуете тем негодяям, которых я велел повесить в Градиске! – С этими словами он дёрнул за кольцо.

– Ваше высочество... – воскликнул Лемормен, но было уже поздно.

Раздался страшный грохот, и вход в пещеру оказался наглухо перекрыт обвалившимися огромными глыбами.

– Что это? – удивился герцог, с растерянностью взирая на камни у выхода из пещеры. – Где золото?

– Это значит, ваше высочество, что вы имели неосторожность сунуться в пасть Циклопу, и он вас проглотил. Вы оказались в его брюхе, словно Иона в чреве кита, – спокойно заметил Хильденбрандт. – А золото... оно в этих сундуках – ровно тридцать пять цехинов. В последний момент я решил сократить выкуп в сто тысяч раз.

– Ты что, очумел, негодяй? – взревел герцог. – Взять его!

Однако, едва Валленштейн успел обнажить шпагу, как Хильденбрандт перевёл на него насмешливый взгляд единственного глаза.

– Не спеши, товарищ, – произнёс он жёстким тоном и кивнул в сторону галерей, ведущих в недра острова.

Там в колеблющемся свете факелов поблескивали стволы мушкетов не менее двух сотен вооружённых до зубов людей. В этих головорезах легко было узнать знаменитых иллирийских пиратов, так называемых ускоков.

Адмирал Мертич с изумлением посмотрел на барона и, потрясённый до глубины души, лишь прошептал:

– А ты и в самом деле Одиссей. Будь я проклят, если это не так.

– Нет, на этот раз – Циклоп, – подмигнул ему Хильденбрандт единственным глазом и обратился к растерянному герцогу: – Ваше высочество, теперь вы и в самом деле пленник Циклопа. Сопротивление бесполезно. Одно моё слово – и вас всех изрешетят и изрубят. Поэтому прикажите вашей охране сложить оружие. Вы можете остаться при своей шпаге.

Ошеломлённый случившимся герцог долго не находил слов для ответа, беззвучно шевелил ртом и лишь утвердительно кивнул не менее удивлённому Валленштейну. Однако граф быстро сумел овладеть собой, ибо давно чувствовал опасность и, когда наступила развязка, даже ощутил какое-то облегчение: всё-таки герцог пока жив-здоров и, кажется, барон не собирается его убивать. Валленштейн, будучи опытным воином, понял, что в создавшейся обстановке всякое сопротивление будет бесполезным: более двадцати мушкетёров остались снаружи, если их не завалило камнями при взрыве бочек с порохом, с остальными тремя десятками невозможно противостоять армии вооружённых до зубов головорезов, от которых в случае сопротивления ждать пощады не приходилось. В чреве Циклопа правила игры были слишком жёсткими.

– Отсюда для непосвящённых есть только один выход – в преисподнюю. Однако, я берусь вывести вас наружу, в мир людей, ваше высочество, но ближе к закату, перед тем, как пробьёт ровно десять склянок. Вы поможете мне соединиться с женой и дочерью, а также заполучить свой сундук с полумиллионом цехинов. Не так ли, ваше высочество? – вежливо спросил Хильденбрандт, напяливая на себя перевязь со шпагой, отобранную у одного из мушкетёров, в то время как ускоки со знанием дела разоружили и тщательно обыскали всех, включая ошалевших отцов-иезуитов. Только у герцога осталась его роскошная шпага.

– Ты забываешься, нечестивец! – вскипел, опомнившись, герцог. – Ты зашёл слишком далеко!

– Не дальше этой пещеры, – усмехнулся Хильденбрандт и многозначительно добавил: – Пока.

– Боже мой! Боже мой! – простонал герцог. – Вы и в самом деле собираетесь меня здесь заживо похоронить, если вам не удастся вернуть жену с дочерью и свои проклятые цехины? – обратился он к барону подчёркнуто вежливо, отчётливо вдруг поняв, что отныне никто с ним шутить не будет, что теперь его жизнь не стоит и ломаного гроша. Стараясь придать своему голосу искреннее участие, он воскликнул с отчаянием: – Как вы собираетесь соединиться со своей семьёй? Ведь это почти невозможно! Адмирал Боргезе может затеять с вами сражение и тогда... Видит Бог, я искренне желаю вам помочь! Но адмирал Боргезе...

– Тогда вы умрёте, как заложник, – жёстко заключил Хильденбрандт. – Вы будете обезглавлены, если к десяти склянкам я не буду на борту «Гансхена».

– Но ведь это самоубийство! – в отчаянии воскликнул герцог.

– Для вас – да, ваше высочество, если только откажетесь выполнить мои требования.

– Вы наглец, барон! – рассердился герцог и тихо добавил: – Поступайте, как вам будет угодно. Я всецело в вашей власти, но уповаю на Господа.

– Когда всего минуту назад я был в вашей власти, я предпочитал надеяться только на себя, – усмехнулся Хильденбрандт.

– И как я только мог поверить в эту дурацкую сказку о четырёх миллионах цехинов? – с удивлением и возмущением сказал герцог.

– Они в самом деле существуют, – серьёзно заверил его барон и подмигнул Мертичу, – но они принадлежат береговому братству, из них мои – только пятьсот тысяч цехинов.

– Не думай, нечестивец, что тебе удастся выйти сухим из воды, ещё не известно, что ждёт тебя в будущем, – пробубнил себе под нос Лемормен. – Божие Провидение грядёт...

– Тогда не поздоровится и многим святым отцам и, может, даже самому Великому Понтифику, – не остался в долгу барон, услышав слова патера, и, достав из кармана камзола часы, добавил: – У нас ещё достаточно времени до заката. Поэтому я предлагаю пообедать.

В мгновенье ока перед удивлённым герцогом очутился прилично сервированный стол, достойный даже самого императора.

– Циклоп всегда был на редкость гостеприимным, но у него был один маленький недостаток – он имел странное обыкновение потихоньку пожирать своих гостей, – мрачно заметил герцог.

– Думаю, на вас, ваше высочество, Циклоп бы не позарился, – усмехнулся Хильденбрандт и поспешно добавил, заметив, как внезапно помрачнело лицо Валленштейна в то время, как герцог едва не поперхнулся вином: – Только из-за вашего высокого положения. Циклопы вообще боятся монархов.

Так незаметно за разговором и трапезой пролетало время.

Ещё до заката пленники барона, сам Хильденбрандт и его люди уже были на берегу в замаскированном кустами небольшом гроте, куда из пещеры Циклопа вела одна из запутанных галерей. В гроте уже наготове была шлюпка с вёслами.

Несмотря на протесты Валленштейна, мушкетёров раздели, бесцеремонно сорвав с них мундиры, крепко связали и уложили рядышком под стеной грота: Хильденбрандт приказал ускокам следить за ними в оба.

– Для большей безопасности вам следовало бы перерезать глотки, – обратился он к несчастным солдатам. – Но так и быть, живите долго и при случае вспоминайте Одиссея. – После этих слов он швырнул к их ногам мешочек с тремя сотнями цехинов.

Двадцать шесть наиболее опытных в военном деле ускоков переоделись по приказу барона в мушкетёрские мундиры, остальным корсарам пока следовало спрятаться в лабиринте пещер.

В то время, как пираты переодевались, тихо переругиваясь из-за более добротных на вид камзолов, штанов и плащей, Хильденбрандт внимательно наблюдал в подзорную трубу за эскадрой адмирала Боргезе. Через некоторое время он оторвался от своего занятия и с удовлетворением сообщил Мертичу:

– Судя по вывешенным на флагмане флажкам, адмиралу уже известно об обвале, который случился в пещере по вине его высочества, и сейчас солдаты и часть матросов пытаются разобрать этот завал. Только вряд ли это им удастся. Похоже, он узнал об этом от мушкетёров, оставшихся охранять мост через каньон и сам вход в пасть Циклопу. Удивляюсь, как его высочество мог так неосторожно обойтись с цепью, приводящей в действие механизм воспламенения пороха в бочках, заложенных какими-то негодяями прямо над входом в эту проклятую пещеру! Впрочем, вся эта суматоха нам только на руку.

– Этими негодяями являетесь вы со своими подлыми ускоками, – проскрежетал зубами герцог.

– Восхищаюсь вашей проницательностью, ваше высочество, – язвительно заметил Хильденбрандт и, приникая глазом к окуляру подзорной трубы, продолжал: – Как досадно, что я оказался недостаточно благочестивым, чтобы позволить себя повесить на нок-рее, а жену живьём сжечь на костре, или вы собирались утопить её в море?

Герцог и Лемормен при этих словах невольно содрогнулись, но предпочли сохранить молчание...

Тем временем огромный оранжевый диск солнца повис над горизонтом, окрашивая морские волны в розоватый оттенок, затем его поглотила морская пучина, и в чёрном южном небе ярко засверкали звёзды и среди них Ось Мира – Полярная звезда. На бриге «Гансхен», стоявшем на рейде между островом и эскадрой адмирала Боргезе, на полуюте три раза с длинными интервалами мигнул огонёк.

– Пора, – прошептал Хильденбрандт. – Фон Браун уже сделал своё дело, теперь быстрее все в шлюпку! Кто из пленников вздумает сопротивляться или шуметь, тому я лично перережу глотку, – пообещал он со свирепой улыбкой.

Когда все разместились в огромной шлюпке и барон положил себе на колени обнажённую шпагу, усевшись рядом с герцогом, тот не выдержал и спросил:

– Неужели вы думаете, что адмирал Боргезе позволит вам уйти?

– Пусть только вздумает не позволить, – ответил пират и указал на шпагу, добавив равнодушно: – Иначе ваше высочество первым расстанется с жизнью.

Полнейшее равнодушие, с которым барон произнёс эту фразу, указывало на то, что свою угрозу он выполнит, не задумываясь.

– А теперь заткнитесь и соблюдайте тишину. Если нас заметят, не вздумайте даже пискнуть. Мы теперь солдаты его высочества герцога, которые возвращаются с острова на судно, – с этими словами он подал знак отчаливать.

Мертич, усевшись у руля, шёпотом подал команду, и несколько ускоков вытолкнули из грота перегруженную шлюпку, и затем сами быстро вскарабкались на борт. Вёсла бесшумно погрузились в воду. Шлюпка причалила к левому борту брига, развёрнутому в сторону острова. Её ждали – сверху тотчас упали концы для швартовки и штормтрап.

Генрих фон Браун был несколько взволнован, сказывались долгое ожидание и почти полное отсутствие надежды на благополучное возвращение Одиссея с острова.

Гертруда фон Хильденбрандт, урождённая баронесса фон Лютцов, бросилась на широкую грудь мужа, обвивая его могучую шею тонкими руками. Однако, внезапно увидев герцога, сильно побледнела, а ноги у неё подкосились.

– Не волнуйся, дорогая, – успокоил её барон. – Его высочество любезно изъявил желание лично проводить меня на борт «Гансхена», и я никак не мог от него отвязаться.

На борту брига Валленштейн с удивлением узнал, что барон фон Илов и мушкетёры крепко связаны и «отдыхают» в тесном трюме в обществе корабельных крыс. Только теперь граф со всей отчётливостью осознал, насколько грандиозной и невероятно дерзкой по замыслу была операция, проведённая Хильденбрандтом, и понял, что не зря береговое братство прозвало барона Одиссеем.

Барон велел рубить якорные канаты и ставить паруса. Сигнальный огонь на полуюте тотчас был потушен, и «Гансхен» почти бесшумно заскользил по волнам. Кромешная темень благоприятствовала бегству. Вскоре они услышали, как на флагмане и остальных кораблях эскадры судовые колокола почти одновременно отбили десять склянок.

Валленштейн с удивлением заметил, что бриг скользит по волнам подозрительно быстро, легко развив скорость почти в десять узлов, что, учитывая слабый северо-западный бриз, было непросто. Более того, чувствовалось, что при первой необходимости «Гансхен» может развить гораздо большую скорость. Граф вспомнил, как бриг ещё день назад еле полз в кильватере эскадры адмирала Боргезе и обратился к Хильденбрандту за разъяснениями. Тот усмехнулся и сказал:

– Я и сам удивляюсь. Любой моряк, лишь поглядев мельком на корпус моего брига и на его парусное вооружение, сразу бы понял, какими мореходными качествами он обладает. Адмирал Боргезе, видно, не обратил на это важное обстоятельство никакого внимания, решив, что дно «Гансхена» обросло бородой. Я же всё время опасался, как бы он не догадался о том, что под кормой брига прикреплено некое подобие плавучего якоря. Сейчас мы, разумеется избавились от него и от всего остального, что мешает ходу судна, даже от шлюпки, поэтому надеюсь, что если вахта на кораблях эскадры заметит отсутствие «Гансхена», то адмирал нескоро нас догонит.

– А если всё-таки догонит? – полюбопытствовал Валленштейн.

– Тогда я ему не завидую, – серьёзно ответил барон.

Утром они увидели чёрный парусник.

– Вот и всё, – с облегчением вздохнул Хильденбрандт, увидев свой сорокапушечный фрегат, нагоняющий ужас на турок и венецианцев. – Кажется, пора возвращать наследника престола австрийских Габсбургов на его законное место, – сказал барон, подчиняясь внезапно подступившему приступу великодушия.

Ещё через два дня чёрный парусник появился на виду города Зары, переполошив всех её жителей, подняв по тревоге военный гарнизон и экипажи кораблей эскадры адмирала Боргезе. Однако, пока два фрегата и один галеон выползли из гавани, куда их увёл Боргезе, опасаясь нападения флота ускоков, пиратский парусник стал быстро удаляться, оставив на волнах набитую до отказа людьми шестивёсельную шлюпку.

Когда герцог примостился в шлюпке на сиденье между двух иезуитов, он, глядя на барона, произнёс с угрозой:

– В любом случае, стану я императором или нет, тебе обратный путь в Германию заказан.

Валленштейну перед тем, как тот уже собирался последовать за герцогом по штормтрапу вниз, Хильденбрандт молча протянул его шпагу с ножнами.

– Благодарю, – сказал граф вполне искренне.

Как полтора десятка лет назад при расставании в Падуе, они опять обнялись, и барон вполголоса, чтобы не слышали в шлюпке, сказал Валленштейну:

– Берегись фон Штайермарка, эта змея может ужалить в самый неожиданный момент.

На пророческие слова редко обращают внимание.

В этот же день барон отдал три с половиной миллиона цехинов уцелевшим ускокам, взяв слово с адмирала Мертича, что тот обязательно выкупит с каторги и из турецкого рабства попавших в плен членов берегового братства. После чего он на своём фрегате «Энтхен» в сопровождении брига «Гансхен» навсегда покинул Средиземноморье.

На следующий год, в середине апреля граф фон Валленштейн вернулся в Моравию с Градисканской войны. Боевые действия в Адриатике уже закончились и доблестный рыцарь со своим отрядом мушкетёров и кирасиров возвращался в свои богатые моравские поместья.

Глава IV
СУМЕРКИ ИМПЕРИИ

(Чехия. Прага, 23 мая 1618 года)

– Еретики, кажется, направили к нам целую делегацию – не менее сотни отпетых негодяев, – процедил сквозь зубы оберштатгальтер Чехии, граф Вильгельм Славата. – К сожалению, покойный император Рудольф II и нынешний император Маттиас, несмотря на свою рыцарскую доблесть и преданность Святому Апостольскому Престолу, были слишком снисходительны к этим нечестивцам, проклятым протестантам.

Оберштатгальтер имел в виду знаменитую Чешскую Грамоту Имперских привилегий, изданную 9 июня 1609 года Рудольфом II и гарантировавшую эти привилегии чешской родовой аристократии протестантского вероисповедования, рыцарству и дворянству, а также остальным свободным гражданам наравне с католиками. Грамота подтверждала решение Аусбургского религиозного мира от 25 сентября 1555 года и, помимо свободы вероисповедования, гарантировала отказ правящей династии австрийских Габсбургов от насильственного обращения в католицизм своих подданных. Протестанты снова открыли в Праге свой университет, основали новые школы и коллегиумы и заодно построили новые храмы. Важнейшим пунктом этой грамоты было дарование суверенитета протестантской церкви и высшим протестантским сословиям, что подтверждалось государственным законодательством. Была произведена передача всех дел протестантской церкви местному самоуправлению, а прямое управление Чехией императором заменялось местным самоуправлением, которое осуществлялось представителями чешской родовой аристократии, в том числе и протестантской.

Привилегии, дарованные Рудольфом II и подтверждённые Маттиасом I, очень раздражали не только новоиспечённого короля Чехии и Венгрии герцога Фердинанда фон Штайермарка, но и его штатгальтеров. Поэтому неудивительно, что граф Славата, едва увидев у ворот Пражского замка внушительную толпу во главе с рыцарями-протестантами, среди которых он узнал графа Турна, не на шутку рассердился и начал уже подумывать о применении крутых мер по отношению к «проклятым еретикам». В последнее время; имея возможность наблюдать, как протестанты всё чаще ведут себя крайне вызывающе, он был очень обеспокоен тем, что «проклятые еретики» до того обнаглели, что стали требовать новых привилегий, в частности, полного суверенитета Чехии. Дескать, Чехия – протестантская страна, а значит, править ею должны только протестанты. Граф Славата был ярым противником протестантизма в любом его виде и полностью поддерживал короля Чехии и Венгрии герцога Штайермарка, который решительно отметал все наглые требования еретиков и пытался вернуть эту беспокойную часть империи в лоно католицизма. Необходимо заметить, что граф уже долгое время верой и правдой служил австрийским Габсбургам. Он поступил на службу к Рудольфу II в качестве камерария в 1600 году и вскоре стал земельным судьёй в Чехии и бургграфом[134]134
  Бургграф — в германских средневековых городах должностное лицо короля (или епископа), обладавшее административной, военной и судебной властью.


[Закрыть] в Карлштейне, оставаясь убеждённым противником всяких, даже малейших уступок протестантам. Этих же принципов придерживался герцог Штайермарк, который после коронации на Чешский престол, опираясь на поддержку нового Императора Священной Римской империи Маттиаса I, при помощи иезуитов энергично приступил к проведению политики Контрреформации[135]135
  Контрреформация — церковно-политическое движение XVI-XVII вв., возникшее в условиях усиления позиций Реформации и ставившее своей целью восстановление духовной монополии католической церкви.


[Закрыть] в Чехии, что не могло не вызвать возмущения всех протестантских сословий в королевстве. Ведь ещё живы были в стране героические традиции гуситов.

– Вы, пожалуй, правы, любезный граф. Дай протестанту палец, он, как волк, отхватит тебе всю руку, – сказал Ярослав Мартиниц, подошёл к высокому стрельчатому окну в зале совещаний и, глядя на людей у ворот, взволнованно добавил: – Мне кажется, что мы сегодня здесь напрасно собрались. Вы только посмотрите, какая огромная толпа сопровождает делегацию этих нечестивцев. Она запрудила уже почти всю площадь, а её предводители стремятся ворваться внутрь. Боюсь, что стража с такой огромной толпой не справится.

– Я запретил этим еретикам собираться, – возмутился граф Славата. – Нарушение моего приказа дорого обойдётся мерзавцам.

– Мне кажется, нужно было ещё вчера на всякий случай вызвать сюда полк мушкетёров, – дрожащим голосом отозвался со своего места секретарь Фабрициус.

Граф Славата недовольно посмотрел на него и резко заметил:

– Ваше дело заниматься канцелярией, а не давать мне советы.

– Простите, господин оберштатгальтер,– вскочил со своего места Фабрициус и поклонился. – Просто я хотел сказать, что стража в замке слишком малочисленная и я опасаюсь, как бы не повторились трагические события двухсотлетней давности. – В его голосе явно чувствовался страх.

– Не повторятся, – сказал граф. – Пусть только эти еретики посмеют сюда сунуться. Я быстро выпровожу их из Пражского замка так, что они забудут дорогу в Градчаны. А чтобы они не повторили то, что их предшественники натворили в 1419 году, будут приняты своевременные меры. Слава Господу нашему, его величество король Чехии и Венгрии, герцог Штирии, Крайны и Каринтии Фердинанд фон Штайермарк – монарх решительный и не станет долго возиться с этой нечистью. К тому же банда графа Турна на подобное просто не способна.

Собеседники имели в виду события, произошедшие 30 июля 1419 года в Новом Месте, когда гуситы ворвались в ратушу и вышвырнули в окна тринадцать человек, находившихся там, в том числе рыцаря и трёх советников.

– Однако, толпа настроена решительно и особенно вон те дворяне во главе сброда, – встревожился граф Мартиниц.

Он был прав: толпу протестантов разных сословий возглавляла сотня чешских дворян во главе с графом Турном, пожилым, но довольно крепким и отважным рыцарем.

Граф Генрих Маттиас Турн фон Валсассина принадлежал к роду итальянских патрициев, в своё время был офицером имперской армии, однако, попав в Чехию, умудрился сколотить оппозиционную Габсбургам дворянскую партию. Несмотря на католическое происхождение, он проникся огромной симпатией к чешскому национальному движению, которое боролось за право вести церковные службы на родном языке и, в конце концов, добилось получения Чешской Грамоты Имперских привилегий. Поэтому, когда королём Чехии и Венгрии стал Фердинанд фон Штайермарк – верный ученик иезуитов, – граф немедленно был лишён звания бургграфа Карлштейна, но с этой потерей смириться не мог и не хотел. Стоило Фердинанду Штайермарку начать вводить первые меры Контрреформации в Чехии, разработанные отцами-иезуитами, как чешское протестантское дворянство фактически подняло бунт. Сотня делегатов во главе с графом Турном, которая двигалась в Градчаны к Пражскому замку в сопровождении чудовищной толпы черни, ясно говорили о том, что бунт уже начался. Несмотря на самоуверенность оберштатгальтера Славата, собиравшегося «одним окриком подавить бунт еретиков», граф Мартиниц присоединился к мнению секретаря. Однако предпринимать какие-либо конкретные меры было уже поздно: в коридорах замка раздавались громкие голоса, тяжёлый грохот шагов, звон шпор и бряцание оружия. Делегация мятежных протестантов, разметав стражников, под одобрительный шум снаружи следовала прямо в зал совещаний. Первым внутрь самым бесцеремонным образом ворвался граф Турн. Судя по всему, он уже с утра принял приличную дозу контушовки, от которой у него сильно раскраснелся нос, слиплись усы, изо рта несло перегаром.

– Кто вам позволил сюда врываться? – возмутился граф Славата. – Я, как полномочный представитель его величества короля Чехии и Венгрии, герцога Штирии, Крайны и Каринтии Фердинанда требую...

– Мы пришли сюда, чтобы нам подтвердили все пункты Чешской Грамоты Имперских привилегий, – бесцеремонно перебил его граф Турн. – И если вы, будучи оберштатгальтером Чехии и представителем его величества короля Фердинанда, не сходя с места, лично подтвердите наши привилегии и подпишете этот документ, то нам только останется вежливо откланяться. – С этими словами граф Турн взмахнул исписанным листом бумаги и добавил с наглой улыбкой: – Как жаль, что здесь нет короля. Представляю, как его величество обрадовалось бы нашему визиту.

– Вы посмели ворваться сюда с этим наглым требованием и надеетесь, что вам всё сойдёт с рук? Да вы хоть представляете, что требуете? Вы требуете ни много ни мало, как узаконить новую Реформацию, похлеще лютеровской. А это уже уничтожение католицизма в Чехии! Нечестивцы, отвечайте – кто вас на это надоумил? Это ведь бунт против законной власти короля и Святого Апостольского Престола! Немедленно выдайте мне зачинщиков, а остальные убирайтесь вон! – заорал граф Славата, не помня себя от ярости.

– Вот как? – зловеще усмехнулся граф Турн. – Если сейчас же этот документ не будет подписан, я очень расстроюсь, – с этими словами он помахал листом бумаги перед носом графа Мартиница.

Последний от возмущения аж поперхнулся и беспомощно оглянулся на побагровевшего от бешенства оберштатгальтера и побледневшего от ужаса Фабрициуса.

В следующее мгновенье граф Славата вырвал этот лист, скомкал его и разорвал в клочья, затем швырнул себе под ноги и с руганью стал топтать. После чего хватил тяжёлым кулаком по столу и рявкнул:

– Негодяи! Вы кому вздумали угрожать? Вы, подлые нечестивцы, хоть понимаете, насколько далеко зашли в своих мерзких поступках?

– Пока не так далеко, как нам бы этого хотелось, господин оберштатгальтер, – снова усмехнулся граф Турн. – Но сейчас мы действительно зайдём далеко и настолько, что заставим полномочных представителей нашего обожаемого монарха и достойного воспитанника иезуитов немедленно покинуть это помещение, причём через окно, ибо ваше время истекло.

– Что? Вы не посмеете, мерзавцы! – воскликнул граф Славата.

– Ещё как посмеем, – заверил его граф Турн и добавил, обращаясь к своим сообщникам: – Господа, повторим то, что делали порядочные люди со всякими пройдохами и мошенниками. Вышвырните этих грязных папистов в окно, как это сделали в своё время доблестные гуситы.

Рыцарей-протестантов не нужно было долго уговаривать, они с радостными воплями бросились к обоим штатгальтерам и секретарю.

– О, Езус Мария! – завопил граф Славата, когда сильные, привычные к оружию руки подхватили его и поволокли к окну.

– Стойте! – внезапно раздался громкий голос и, загораживая дорогу рыцарям, к окну бросился широкоплечий рыцарь с копной светло-русых волос на непокрытой голове. Это был граф Кински. – Стойте!

– Прочь с дороги! – закричал граф Турн.

Однако молодой рыцарь не двинулся с места и, перекрывая шум толпы, воскликнул:

– Братья! Если мы уподобимся варварам и применим дефенестрацию[136]136
  Дефенестрация — от лат. fenestra – окно – хулиганское действие как метод политической борьбы.


[Закрыть] по отношению к представителям королевской власти, то это для всего нашего дела будет иметь страшные последствия. У Габсбургов будут развязаны руки и под предлогом подавления бунта они начнут Контрреформацию и полностью аннулируют имперские привилегии. Неужели вы этого не понимаете, братья? Сбросив штатгальтеров в крепостной ров, вы столкнёте всех нас в бездну, в преисподнюю к дьяволу! – попытался он образумить графа Турна.

– Повторяю: прочь с дороги! – процедил тот сквозь зубы.

– Остановитесь, братья, потом будет поздно... – успел крикнуть граф Кински прежде, чем его оглушил удар подкравшегося сзади графа цу Мансфельда.

Граф Славата с громким воплем полетел в крепостной ров, прежде чем приземлиться, ему предстояло пролететь добрых шестьдесят футов. В следующее мгновенье в окно вылетел граф Мартиниц, а затем и несчастный Фабрициус. Рыцари, довольные делом рук своих, с любопытством взирали вниз, но их ждало разочарование: оба штатгальтера отделались ушибами, попав на откос крепостного рва, они благополучно скатились на его дно. Секретарю же не повезло: бедняга свернул себе шею.

– Стреляйте! – рявкнул граф Турн в бешенстве и первым выхватил из-за пояса пистолет и взвёл курок. – Взять их!

Грянуло несколько выстрелов.

Толпа на площади, услышав крик вожака, бросилась к рву. Чудом уцелевшим штатгальтерам пришлось снова скатиться на дно рва. За ними вниз устремились самые ретивые протестанты, размахивая дубинками с железными шипами и обнажёнными шпагами. Положение беглецов стало критическим, но в ту минуту, когда они бежали по рву в сторону подъёмного моста, надеясь под ним найти укрытие от обезумевшей толпы, вдруг из трубы для стока нечистот им помахала чья-то рука.

– Сюда, господа! Время не ждёт!

Им ничего не оставалось, как последовать совету незнакомца. Вскоре они уже на четвереньках вползали под каменные своды замковой клоаки. В повадках незнакомца Славата и Мартиниц угадали лицо духовного звания и не ошиблись.

– Memento mori[137]137
  Помните о смерти (лат.) — принятое у иезуитов приветствие. (Прим. авт.)


[Закрыть]. Я – светский коадъютор ордена иезуитов Иоганн-Збергардт Нитард, можете называть меня брат Иоганн. – Говорил иезуит по-немецки свободно и, судя по выговору, скорее всего он был уроженцем Саксонии. С ним в сточной трубе оказалась молодая монахиня.

– Сестра Барбара, – представил её иезуит. – Нам едва удалось уйти из кармелитского монастыря, который подожгли еретики, будь они прокляты! – С этими словами коадъютор со скрежетом задвинул ржавую решётку, преграждающую вход в трубу, и с трудом повернул в замке кованый ключ. – Господь надоумил меня разжиться этим ключом, который был спрятан здесь в тайнике, – пояснил иезуит. – Итак, вперёд, дети мои, пока еретики не проникли сюда.

У сестры Барбары в руках уже был зажжённый фонарь, и беглецы отправились в мрачные подземелья Пражского замка. Глубокой ночью Нитард вывел их через потайной ход на одну из тёмных узких улочек Праги.